Александр Островский
Последняя жертва
Явление седьмое
Наблюдатель, Дульчин, Ирина, Глафира Фирсовна, Дергачев, три приятеля: молодой, средних лет и старый, и прислуга.
Молодой (Дульчину). Мы идем в макао играть; недостает четвертого, не угодно ли вам?
Дульчин. Хорошо, господа, я приду.
Салай Салтаныч (тихо Дульчину). Не равна игра, не играй.
Молодой. Так мы сядем. Подождать, что ли?
Дульчин. Садитесь! Уж я сказал, что приду.
Салай Салтаныч. Проиграть можно, выиграть нельзя. Какая игра! (Пожимает плечами и уходит.)
Средний. Да что ж, не в ноги ему кланяться. Пойдемте, четвертого найдем.
Старый (Дульчину). Мы вас подождем. Мне-то вот уж и не надо бы играть, не надо бы. Проиграю наверное, уж я это знаю; быть бычку на веревочке.
Дульчин. Почему же?
Старый. Примета есть, сон нехороший видел. Приходите.
Три приятеля уходят в клуб.
Дульчин (Ирине). Извините, я должен буду вас оставить.
Ирина (пожимая плечами). Играть! Неужели игра может занимать вас?
Дульчин. Жизнь наша такая скучная, такая пошлая, а карты производят некоторое волнение; я эти ощущения люблю.
Ирина. Какие это ощущения! (Потупясь.) Разве нет ощущений, которые гораздо приятнее? (Быстро.) Так вот проиграете же за это.
Дульчин. За что же, за это?
Ирина. Что меня оставляете. А во-вторых… кто в любви счастлив, тот в картах несчастлив. (Отходит.)
Глафира Фирсовна. А ты слушай, да на ус мотай. (Глафира Фирсовна и Ирина уходят налево.)
Дергачев. Ты опять играть? Ох, не советую, Вадим, не советую.
Дульчин. Поди ты прочь! Я люблю игру, вот и все. Мне теперь нужно играть и рисковать… может быть, я и выиграю. Где же я возьму денег? Ты, что ли, мне дашь?
Дергачев. Ну, как знаешь, как знаешь. Конечно, нужно рисковать: ты прав, Вадим. Нет ли у тебя двух рублей серебром?
Дульчин. Ты вот только с советами лезешь да денег просишь! И нашел время просить. Я иду играть, а он денег просит.
Дергачев. Здесь нельзя без издержек; а ведь я езжу только для тебя.
Дульчин. Да зачем ты мне?
Дергачев. Ну, все-таки… я хоть посижу подле тебя для счастья… это иногда много значит. (Дульчин и Дергачев уходят в клуб.)
Прилив публики из клуба. На авансцену выходят: Разносчик вестей, Москвич и Иногородный.
Явление восьмое
Наблюдатель, Разносчик вестей, Москвич, Иногородный, публика.
Разносчик вестей. Слышали? Здесь две компании кутить собираются.
Наблюдатель. На здоровье.
Разносчик вестей. После в Стрельну поедут, вот бы примазаться.
Наблюдатель. Не советую.
Разносчик вестей. Отчего же?
Наблюдатель. Надо знать, на какие деньги кутят.
Разносчик вестей. Да разве не все равно?
Наблюдатель. Нет, не все равно; деньги разные бывают. Прежде покутить любо было. Прежде деньги были веселые, хорошие такие, барские. Где, бывало, кутят, где бросают деньги, туда иди смело. Так и знаешь, что компания хорошая, люди честные, доверчивые, великодушные, бесхитростные, как птицы небесные, которые ни сеют, ни жнут, ни в житницы не собирают.
Иногородный. А если не сеют, не жнут, откуда же у них деньги были?
Наблюдатель. Деньги им обязаны были доставлять те, которые и сеют, и жнут, и в житницы собирают.
Иногородный. Все это вы верно говорите, вот как есть.
Наблюдатель. А теперь, где кутят, там по большей части дело не совсем чисто; а иногда и прокурорский надзор, того гляди, себе занятие найдет.
Разносчик вестей. Да ведь такую компанию сразу заметишь.
Наблюдатель. Не заметите, мы плохие физиономисты. Читают в газетах: такой-то уличен в подделке векселей, такой-то скрылся, а в кассе недочету тысяч двести; такой-то застрелился. Кто прежде всего удивляется? Знакомые: «Помилуйте, говорят, я вчера с ним ужинал, а я играл в преферанс по две копейки. А я ездил с ним за город, и ничего не было заметно». Нет, пока физиономика не сделалась точной наукой, от таких компаний лучше подальше.
Разносчик вестей. Вы скептик, вы мизантроп, с вами разговаривать нельзя, вам лечиться нужно.
За сценой туш. Публика и Разносчик вестей уходят в клуб.
Иногородный (Наблюдателю). Наша компания не опасная-с; не угодно ли?
Наблюдатель. Не угодно.
Иногородный. Опять-таки не угодно-с?
Наблюдатель. Опять-таки.
Москвич (Иногородному). Нет, уж теперь позвольте и мне. Пора и честь знать.
Иногородный. На все ваша воля! Слова не услышите. Я и угощать люблю, и от угощенья никогда не бегаю.
Москвич. Опять туда же? К источнику, в буфет?
Иногородный. Да помилуйте, место какое! Кажется, кабы не жена, да не торговля, жить бы туда переехал. (Москвич и Иногородный уходят.)
Слева входят Флор Федулыч и Салай Салтаныч.
Явление девятое
Наблюдатель, Флор Федулыч, Салай Салтаныч.
Салай Салтаныч. Редко ездишь, Флор Федулыч. Зачем приехал?
Флор Федулыч. Погулять, Салай Салтаныч, погулять.
Салай Салтаныч. Гуляй, гуляй. С внучкой вместе приехал?
Флор Федулыч. Нет, один-с, она с отцом. Я, Салай Салтаныч, вольная птица, как и вы-с, то есть, как ты. Кто же вам «вы» говорит!
Салай Салтаныч. Все равно, и мы так говорим. Хорошая девушка.
Флор Федулыч. Не дурна-с.
Салай Салтаныч. Надо жених искать, надо замуж отдать, самый пора.
Флор Федулыч. Отдадим, Салай Салтаныч, не беспокойся!
Салай Салтаныч. Хороший жених – много деньги надо.
Флор Федулыч. Наше дело; у тебя занимать не станем.
Салай Салтаныч. Зачем тебе занимать? Свои деньги есть.
Флор Федулыч. Хочу подумать об этом; дело не чужое-с.
Салай Салтаныч. Много дашь?
Флор Федулыч. Не обижу.
Салай Салтаныч. И сто тысяч дашь – не обидишь, и пять тысяч дашь – не обидишь. Деньги – какая обида!
Флор Федулыч. Глядя по жениху, и деньги будут.
Салай Салтаныч. Что скрываешь? Зачем скрывать?
Флор Федулыч. Ведь не ты женишься? Да за тебя и не отдадим, очень нам нужно азиатцев-то разводить. Ничего не даю, ничего-с.
Салай Салтаныч. Шутишь, шутишь! Есть благородные женихи.
Флор Федулыч. А с благородными благородный и разговор будет; а с тобой, Салай Салтаныч, мы этот разговор кончим.
Салай Салтаныч. Водка пил?
Флор Федулыч. Нет еще, своего часу дожидаюсь.
Салай Салтаныч. Пойдем, балык есть, с Дону пришел.
Флор Федулыч и Салай Салтаныч уходят. Из клуба выходят Дульчин и Дергачев.
Явление десятое
Наблюдатель, Дульчин и Дергачев.
Дульчин. Вот так ловко! В десять минут… Не томили долго.
Дергачев. Я тебе говорил.
Дульчин. Убирайся! Ну, музыка, нечего сказать! И какой разговор невинный: у того зубы болят, охает, на свет не глядит… тот приметам верит, дурной сон видел; третий на свидание торопится, «мне, говорит, некогда; пожалуйста, господа, не задерживайте!..» Чистая работа!
Дергачев. Каково было мне смотреть, как ты деньги отдавал!
Дульчин. Ну, кончено дело! Об себе я не тужу, я пустой человек, и жалеть меня нечего. Мне жаль Юлию… ты ее успокой.
Дергачев. Зачем ее успокоивать?
Дульчин. Вот что: ты ночуешь, конечно, у меня?
Дергачев. Пожалуй!
Дульчин. Напьемся завтра кофейку, потом заряжу я револьвер…
Дергачев. Полно, что ты!
Дульчин. Что ж, в яму садиться? А после ямы что? Ведь я жил, жил барски, ни в чем себе не отказывал, каждая прихоть моя исполнялась. Ведь мне ходить по Москве пешком в узеньких, коротеньких брючках, да в твиновом пальто с разноцветными рукавами, – это хуже смерти. Я – не ты, пойми! Я рубли-то выпрашивать не умею.
Дергачев. За что ж ты меня обижаешь? Я тебе преданный человек.
Дульчин. Что мне в твоей преданности? гроша она не стоит медного, а мне нужны тысячи. Где я их возьму? Сегодня последний день моей веселой жизни. Прокутим остальные деньги, поедем отсюда куда-нибудь, мне здесь все надоело, все противно.
Входит Салай Салтаныч.
Явление одиннадцатое
Наблюдатель, Дульчин, Дергачев, Салай Салтаныч.
Салай Салтаныч (Дульчину). Проиграл?
Дульчин. Проиграл.
Салай Салтаныч. Пустой ты человек, пустой ты человек.
Дульчин. Ну, пожалуйста, ты не очень, я не люблю.
Салай Салтаныч. Пустой ты человек, дрянь.
Дульчин (грозно). Салай!
Салай Салтаныч. Что пугаешь? Нажил деньги – человек, прожил деньги – дрянь.
Дульчин. Да как я наживу, ефиоп ты этакой? Деньги наживают либо честным трудом, либо мошенничеством; ни того, ни другого я не умею и не могу.
Салай Салтаныч. Честно-нечестно, кому нужно? Нажил деньги, хороший человек стал, все кланяются; детям оставил, спасибо скажут.
Дульчин. Знаю я вашу азиатскую философию-то.
Салай Салтаныч. Я твой папенька знал, хороший был человек, деньги нажил, тебе оставил, а ты что?
Дульчин. Толкуй! Тогда можно было наживать.
Салай Салтаныч. Всегда можно, надо ум.
Дульчин. Ум-то хорошо, да и совесть иметь не мешает.
Салай Салтаныч. Какая совесть? Где твоя совесть? Чужие деньги бросал – это совесть? Тому должен – не заплатил, другому должен – не заплатил, это совесть? Украл, ограбил, – не хорошо; а бросал деньги – хуже. Украл, ограбил – молись богу, бедным давай, бог простит. Я знал один грек, молодой был, разбойник был, по морю ходил, пушки палил, людей бил, грабил; состарился, монастырь пошел, монах стал, человек нравоучительный.
Дульчин. Ну, что ты с баснями-то? Очень мне нужно!
Салай Салтаныч. Кто бросал деньги, убить его скорей; такой закон надо. Слушай: были три брата, там на Кавказ…
Дульчин. Мне и без тебя скучно, а ты с глупостями.
Салай Салтаныч. Родитель деньги оставил: один торговал, другой торговал – наживал, третий мотал. Братья подумал, подумал, поговорил промежду себя, посоветовал, зарядил ружье, убил его, как собака. Больше не стоит.
Дульчин. Ну, прощай! Твоих рассказов не переслушаешь.
Салай Салтаныч. Куда – прощай? Пойдем, ужинать будем. Слушай меня! Будешь слушать меня, человек будешь; не будешь слушать – пропадешь.
Входит Глафира Фирсовна.
Явление двенадцатое
Наблюдатель, Дульчин, Дергачев, Салай Салтаныч, Глафира Фирсовна.
Глафира Фирсовна. Иль нейдет, упрямится? Поди, Салай Салтаныч; я его приведу, у меня не вырвется.
Салай Салтаныч (Дульчину). Приходи, будем ждать. (Уходит налево.)
Глафира Фирсовна. Эк тебе счастье привалило! Не ожидала, признаюсь. С ума ведь ты девку-то свел.
Дульчин. Будто?
Глафира Фирсовна. Уж верно. Только ты теперь не зевай, лови, а то улетит. Закружи ее хорошенько, и шабаш! Аль не умеешь?
Дульчин. Положим, что умею; увлечь девушку не трудно, особенно такую чувствительную, да что толку?
Глафира Фирсовна. Как, что толку? Миллион, – шутишь ты этим?
Дульчин. Это не про нас; что себя обманывать? Тут, кроме нее, отец да дедушка, им мучника ведь надо посолидней; нашему брату таких денег не дают. Разве это люди? это бульдоги.
Глафира Фирсовна. Ошибаешься: они ее неволить не станут; кто мил, за того и ступай! С такими-то деньгами, да за немилого идти – была оказия! Не принцесса, не высокого рода, только что деньги, так с деньгами и идти за милого человека, это прямой расчет. Чем ты не кавалер, чем ты не пара? Вон она сама идет; не утерпела. Ты смелей с ней, без канители; она не очень чтоб из стыдливых.
Дульчин (с иронией). Благодарю за науку. Я в свое счастье, Глафира Фирсовна, плохо верю.
Глафира Фирсовна уходит.
(Дергачеву)
Отойди подальше! Отойди прочь!
Дергачев уходит в глубину. Входит Ирина.
Явление тринадцатое
Наблюдатель, Дульчин, Дергачев, Ирина.
Ирина. Что вы нейдете ужинать с нами, Вадим Григорьич? Мы сейчас садимся.
Дульчин. Не хочется, не расположен.
Ирина (заглядывая Дульчину в лицо). Что вы такой мрачный?
Дульчин. Жизнь надоела, Ирина Лавровна.
Ирина (с испугом). Да вы серьезно?
Дульчин. Очень серьезно.
Ирина. Вам все надоело; вы так много испытали всего?
Дульчин. Да, я все испытал, и все надоело; одного только я не испытал и, вероятно, никогда не испытаю.
Ирина. Чего же это?
Дульчин. Не скажу я вам, с чего вы взяли! Не обо всем можно говорить с барышней.
Ирина. Со мною можно говорить обо всем.
Дульчин. Вы не знаете жизни, не видали, не испытали ничего; вы меня не поймете и не должны понимать.
Ирина. Я не испытала жизни, но я читала много романов, и я понимаю все, все.
Дульчин. А начни я говорить, вы застыдитесь и убежите.
Ирина. О, нет, вы меня не знаете.
Дульчин. Ну, извольте, я не испытал страстной любви.
Ирина. Страстной?
Дульчин. Да. Любовь наших женщин какая-то вялая, сонная. Мне надо жгучей страсти, бешеной, с кинжалом и ядом.
Ирина. Быть может, вы ее не замечали?
Дульчин. Хороша бешеная страсть, коли ее даже заметить нельзя.
Ирина (тихо). Вадим!
Дульчин. Что угодно?
Ирина. Она здесь, она давно кипит в груди моей.
Дульчин. Неужели?
Ирина. Да, бешеная, африканская страсть… поверь мне.
Дульчин. Верю, и очень может быть, что я близок к счастью, но…
Ирина. Зачем «но»?
Дульчин. Но ты не должна идти против родных: ты не должна терять их расположения, терять богатство, которое они тебе обещают. Не увлекайся своими африканскими страстями, Ирень! Я от тебя такой жертвы не приму.
Ирина. Да никакой жертвы, никаких даже препятствий! Зачем же мне сдерживать свою страсть, милый Вадим? Мой Вадим! Ты ведь мой?
Дульчин. Невероятно; это уж слишком много счастья.
Ирина. Ах, поверь, поверь! Погоди, я пришлю сейчас к тебе папашу, поговори с ним. (Отходит.) Милый, милый! (Посылает поцелуй и уходит.)
Дульчин (Дергачеву). Лука (Дергачев подходит), будем жить, братец; судьба начинает мне улыбаться. Я сейчас делаю предложение.
Дергачев. А как же Юлия Павловна?
Дульчин. А что ж Юлия Павловна? Что я могу для нее сделать? Жениться на ней, о чем она мечтает дни и ночи; а чем жить будем? У ней ничего, у меня тоже. Что ж, нам мелочную лавочку открыть да баранками торговать? А я женюсь и, по крайней мере, расплачусь с ней, это честнее будет. Конечно, я ее огорчу очень, очень; ну, поплачет, да тем и дело кончится! А пока надо ей солгать что-нибудь.
Дергачев. Ах, лгать! А лгать не хорошо, Вадим, очень не хорошо.
Дульчин. Ты опять с нравоученьями! Так вот я тебя лгать-то и заставлю, и ты будешь лгать. Ты пойдешь завтра к Юлии Павловне и скажешь, что я в Петербург уехал.
Дергачев. Что ж, я пожалуй, я пойду; только ведь меня гоняют оттуда.
Дульчин. Претерпи, бедный друг, все претерпи ради дружбы.
Дергачев. Претерплю. Вадим, я у тебя шафером, я платье новое сошью. Нет ли у тебя трех рублей серебром?
Дульчин. Опять денег просить? Какая привычка у тебя!
Дергачев. Ты ужинать пойдешь, сядешь за стол с компанией, а мне на вас глазами хлопать? Ведь я езжу сюда только для тебя, а ты знаешь, как здесь все дорого.
Дульчин (достает деньги). Ну, на рубль, отвяжись!
Входит Лавр Мироныч.
Отойди, исчезни!
Дергачев уходит.
Явление четырнадцатое
Наблюдатель, Дульчин, Лавр Мироныч.
Лавр Мироныч. Вадим Григорьич, пожалуйте, милости просим.
Дульчин. Лавр Мироныч, два слова.
Лавр Мироныч. К вашим услугам, весь внимание.
Дульчин. Между благородными людьми разговор должен быть короткий.
Лавр Мироныч. Совершенно справедливо-с.
Дульчин. Мне нравится ваша дочь.
Лавр Мироныч. Девушка хорошая, образованная и с большим приданым.
Дульчин. Она и так хороша, а с приданым, конечно, еще лучше. Но не о приданом речь. Теперь вот в чем вопрос: нравлюсь ли я вам?
Лавр Мироныч. Вы? Как же, помилуйте, мы ваше знакомство за честь себе считаем.
Дульчин. Да погодите, не распространяйтесь! Я хочу жениться на вашей дочери; вы отец, вас обойти нельзя; так согласны вы или нет, как говорится, осчастливить нас?
Лавр Мироныч. С полным удовольствием. За честь почту.
Дульчин. Ну, и прекрасно. Только с одним условием: погодите разглашать, мне надо устроить кой-какие делишки.
Лавр Мироныч. Как вам угодно. Не извольте себя стеснять ни в чем. Пожалуйте кушать; а послезавтра прошу на вечер ко мне, познакомитесь с нами покороче, посмотрите, как живем.
Дульчин. А вы мастер ужины заказывать.
Лавр Мироныч. Какой это ужин! Здесь клуб, тот же трактир, вот дома – другое дело! Отчего ж себе и не позволить, коли есть средства? Пожалуйте, пожалуйте, ждут-с.
Лавр Мироныч и Дульчин уходят. Прилив публики. На авансцену выходят: Разносчик вестей, Москвич, Иногородный.
Явление пятнадцатое
Наблюдатель, Разносчик вестей, Москвич, Иногородный, публика.
Разносчик вестей (Наблюдателю). Вот вы и не угадали: Дульчин женится на Прибытковой.
Наблюдатель. Погодите, не торопитесь.
Разносчик вестей. Да чего годить! Я сейчас был у их стола и разговор слышал между дамами и невестой. Вот посмотрите: их посадили вместе, за их здоровье пьют.
Наблюдатель. Погодите, цыплят осенью считают.
Иногородный. За чье здоровье пьют-с?
Разносчик вестей. За здоровье жениха и невесты.
Иногородный. Какая оказия-то! Помилуйте, как такой случай пропустить! И мы, за их здоровье, по бокальчику, по другому опрокинем.
(Москвичу)
Пожалуйте в буфет-с.
Действие четвертое
Действующие лица
Юлия Павловна.
Глафира Фирсовна.
Флор Федулыч.
Лавр Мироныч.
Дергачев.
Михевна.
Комната первого действия.
Явление первое
Юлия Павловна у двери направо, потом Михевна.
Юлия. Михевна, дай-ко там из шифоньерки картон.
Михевна за сценой: «Синенький?»
Да, синенький.
Михевна: «Запереть шифонерку-то?»
Не надо, после запрешь, от кого нам запираться-то?
Михевна. Что это какой он легкий, ровно пустой?
Юлия. А вот посмотрим, что в нем. (Садится у стола, открывает картон и вынимает подвенчальный газовый вуаль с флер д’оранжем.)
Михевна. Ай, прелести какие!
Юлия. Я венчалась в этом, Михевна.
Михевна. Помню, помню. Уж больно хорошо было смотреть на тебя; все, как есть, любовались. Вот опять бог привел, опять скоро наденешь.
Юлия. Нет, надо новенький купить, да и цветы не годятся: я не девушка.
Михевна. Вот еще разбирать, надела, да и все тут. Стоит на один раз покупать.
Юлия. И, мать моя, неловко, не годится. Да что на такое дело жалеть! Я и платье новое закажу. Я знаешь, что думаю? Сделать себе убор из незабудок.
Михевна. Из незабудок? Да, мол, не забудь меня!
Юлия. Уж теперь мне чего бояться? Все мои страхи кончились: связаны будем на всю жизнь. И какой человек, Михевна, превосходный! Прямо можно сказать, что благородный человек.
Михевна. Чего лучше! Бравый кавалер, ловкий, смелый, разительный. Кажется, ни перед кем на свете не сробеет.
Юлия. А что Глафира Фирсовна говорила: «Брось ты его сама, пока он тебя не бросил». За что так обижать человека, что он ей сделал?
Михевна. Зависть: ненавистно чужое счастье.
Юлия. Я так и подумала. Конечно, я ему все свои деньги отдала; так ведь я не без рассудка, не без расчета это сделала. Я таки довольно скупа и на деньги жалостлива.
Михевна. Ох, жалостлива! К мужчинам-то вы больно жалостливы!
Юлия. Что ж делать-то? А все-таки денег даром не брошу.
Михевна. Как можно бросить? Вперед-то не угадаешь: бог знает, как придется век-то доживать.
Юлия. Да, да; первое дело себя обеспечить… Я нужды нет, что женщина, а очень хорошо жизнь понимаю. И до чего он благороден! Он ведь ни одной копейки у меня так не взял, на все документы выдал. А разве не все равно, что деньги, что документы? Значит, все мои деньги при мне. Разумеется, с другого взять нечего, а у него имение большое. Он мне все планы показывал и все рассказывал: где леса, где луга. Только оно еще не разделено с сестрой, ей нужно часть какую-то выделить. Как разделятся, он все имение на мое имя запишет, а я ему документы отдам, вот и – квит. А имение-то гораздо дороже. Вот как благородно с его стороны. Летом будем в деревне жить, ты у меня будешь хозяйством заниматься. То-то всякой птицы разведешь.
Михевна. Ах, страсть моя! Вот уж душеньку-то отведу. Я вчера у соседей белых индеек видела, так на чужих больше часу любовалась. Петуха кохинхинского мы отсюда своего возьмем; этакой красоты за сто рублей не сыщешь.
Юлия. Какое чувство в человеке! Вчера по его делам ему вдруг деньги понадобились; ну, я выручила его; так веришь ли, на коленях стоял, руки целовал, плакал, как ребенок.
Михевна. Когда свадьбу-то думаете?
Юлия. Да мы решили, что в будущую середу. Сегодня приедет, поговорим, когда вечер сделать, родных позвать. (Разбирая в картоне.) Ах, что это, как попало сюда?
Михевна. Что такое, матушка?
Юлия. Иммортель, цветы с гроба. Это я на похоронах мужа в сумасшествии-то ухватила. Как они очутились здесь?
Михевна. Да что мудреного! Сунула сама как-нибудь; а то кому же?
Юлия. К добру ли?
Михевна. Ничего. Что ж тут дурного? Память. Съезди на могилку!
Юлия. Ах, сердце упало. Какая я глупая, суеверная; теперь все будет думаться. А ведь ехать надо платье заказывать, а то после некогда будет с хлопотами.
Михевна. А что ж, поезжай! Убрать картон-то?
Юлия. Оставь до меня, я скоро приеду. (Уходит.)
Михевна за ней и скоро возвращается.
Михевна. Чего испугалась? Сама не знает, чего. Ну, вот и мы скоро заживем по-людски… А то всех стыдимся, от людей прячемся; только и свету в глазах, что Вадим Григорьич… Что хорошего? А насчет индеек я секрет знаю: я цыплят выхожу, всех выхожу. Главная причина, когда они будут оперяться…
Звонок.
Кого бог дает? Гости за гостями! Что-то разъездились! А бывало, по месяцу человека не увидишь.
Входит Глафира Фирсовна.
