Александр Николаевич Афанасьев
Славянские колдуны и их свита

Полная версия

Введение

Издревле в народной мифологии славянских и арийских племен нашли отражение как явления могущественных и загадочных сил природы, так и их представителей на земле – колдунов, жрецов, волшебников всех мастей и видов. Несмотря на насаждаемую христианскую мифологию, в народных массах и аристократии долгое время были популярны обряды, поверья и обычаи седой языческой старины.

Собранные выдающимся фольклористом Александром Николаевичем Афанасьевым (1826–1871) документальные свидетельства и изустные предания о мистических поверьях тех далеких лет проясняют многое о загадочных и таинственных колдунах и волхвах прошедших времен.

В данной книге приводятся описания тех божеств и мифических героев, которым народное предание назначило представлять грозные и смертные силы. Древние языческие верования и представления славян о темных силах природы значительно отличаются от традиционной классической демонологии, возникшей в Средние века на основе каббалистической философии. Загадочные и страшные существа народных мифов и легенд нашли свое место в повседневной жизни наших далеких арийских предков – месяцы года, явления природы, темные силы зимы и болезней.

Пытаясь договориться, а то и управлять могущественными и грозными силами природы, наши славянские и арийские предки разрабатывали и передавали из поколения в поколение различные колдовские обряды и методы. Чудесные и другие паранормальные способности в древности проявлялись различными способами: оборотничество, заклинание стихий природы и обряды на плодородие, установление равновесия с вредоносными силами природы, искусство плетения науз, различные предсказательные техники и пророчества.

Также в книге указаны факты, иллюстрирующие отношение общества тех далеких времен к людям, владеющим и использующим свои паранормальные и колдовские способности, – от почитания и уважения до преследования и безотчетного страха. По дошедшим до нас историческим сведениям, становится ясной важная и ключевая роль волхвов, вещих людей и колдунов всех мастей в различных общественных и политических событиях тех лет. Иногда во время эпидемий и политических интриг обладатели волшебных и необычных способностей и знаний подвергались необоснованным репрессиям, которые в католическом мире носили характер массового геноцида, проводимого инквизицией.

Нечистая и смертная сила в верованиях наших предков

Древнейшие представления о боге-громовнике носят двойственный характер: являясь, с одной стороны, божеством светлым, разителем демонов, творцом мира и подателем плодородия и всяких благ, он, с другой стороны, есть бог лукавый, злобный, приемлющий на себя демонический тип. Эта двойственность в воззрениях первобытных племен возникла под влиянием тех естественных свойств, с какими выступает гроза, то оплодотворяющая землю, разгоняющая мрачные облака и вредные испарения, то посылающая град и бурные вихри, опустошающая поля, леса и нивы и карающая смертных молниями. Шествуя в тучах, громовник усваивает себе и их великанские признаки и, согласно с представлением туч темными подземельями, становится богом подземного (адского) царства. Чтобы обозначить эти различные, одна другой противоположные стороны в характере громовника, народ давал ему и соответственные им прозвания, которые впоследствии перешли в имена собственные, обособились и разъединили единое божество на две враждебные личности: рядом с небесным Зевсом является другой, владычествующий не на небе, а под землею – Ζεύς χαταχνόνίος, Jupiter niger, то есть Плутон, царь того света и усопших^[1]; возле благого, плодородящего Тора – лукавый Локи.

Этот последний вполне соответствует Гефесту (Вулкану), богу подземного огня, искусному ковачу молниеносных стрел, о котором греческий миф рассказывает, что раздраженный Зевс схватил его за ногу и стремительно низвергнул с высокого Олимпа на землю и что вследствие этого падения Гефест повредил ногу и навсегда остался хромым. Локи, хотя и числится в обществе асов и признается их товарищем, тем не менее есть существо коварное, обманчивое, состоящее в самом близком родстве с демоническими силами^[2]; низвергнутый с неба и окованный цепями, он потрясает землю; подобно Гефесту, он хром и также клеймит богов злыми насмешками. Хромоту соединяет древнее сказание и с славным кузнецом Völundr’oм^[3]. Быстрота молний заставила сближать их не только с летучими, окрыленными стрелами, но и с ногами, как необходимыми орудиями движения, резвого бега.

Отсюда объясняется, почему русский сказочный эпос изображает героев – представителей весенних гроз с ногами по колено в золоте, почему греки давали своим богиням эпитеты сребро– и златоногих, почему, наконец, подвижная избушка ведьмы (ходячее облако) стоит и повертывается на курьих ножках, т. е. на ногах петуха (кура), имя которого доныне употребляется в значении огня. Богатырские кони и козлы Тора, ударяя своими копытами по облачным скалам, высекали из них молниеносные искры и открывали путь дождевым источникам Так как молния падает с воздушных высот изломанной, искривленной линией^[4], то полет ее фантазия стала сравнивать с шатким, нетвердым бегом хромоногого человека или животного; а громовому удару стала приписывать отшибание пят или повреждение ноги у героя громовника, когда он является в облачные подземелья добывать оттуда золото солнечных лучей и живую воду дождя.

Такой удар наносят ему тяжелые двери демонских кладовых или железные врата адовы; под дверью здесь разумеется то отверстие, какое прорубает в темных тучах Перунова палица. Когда заблестит молния, чехи говорят, что это Бог отворяет в небесном чертоге дверь или окно и что в ту минуту поют там хоры ангелов, т. е. слышится грозовая песня^[5]. Зевсу в битве его с Тифоном были подрезаны на ногах жилы; по свидетельству индийского мифа, Кришна, славный победитель дракона, был ранен в подошву, откуда объясняется и греческое предание об ахиллесовой пяте; наши сказочные герои иначе не могут освободиться из подземного мира, как отрезав свои икры и скормив их дракону или вихрю-птице, на крыльях которых вылетают они на белый свет. То же увечье испытывают и мифические животные, в которых издревле олицетворялись грозовые тучи. Так, козел Тора охромел, потому что у него была разбита кость задней ноги; а конь Бальдура вывихнул ногу в то самое время, как этот бог сопутствовал Одину в его бурном поезде. По указанию русской сказки, когда царевич доставал живую воду, толкучие горы (тучи) отшибли его богатырскому коню зад ние ноги. Падение молнии на метафорическом языке обозначалось утратою того члена, какому уподоблялась она в данном случае: бог-громовержец или демон-туча терял свой золотой волос, зуб, палец, фаллюс, перо из своих крыльев или ногу. Звери, в образе которых народные предания живописуют грозовые явления (собака, заяц и др.), весьма часто представляются треногими; немецкие саги заставляют дикого охотника, ездить на треногом коне^[6] и бросать с высоты воздушных пространств заднюю ногу оленя или коня, которая потом превращается в золото.

Взирая на извив молнии как на тот непрямой путь, которым шествует бог-громовник, древний человек, под непосредственным воздействием языка, связал с этим представлением понятия коварства и злобной хитрости. В эпоху незапамятной, доисторической старины ни одно нравственное, духовное понятие не могло быть иначе выражено, как чрез посредство материальных уподоблений. Поэтому кривизна служила для обозначения всякой неправды, той кривой дороги, какою идет человек недобрый, увертливый, не соблюдающий справедливости; до сих пор обойти кого-нибудь употребляется в смысле: обмануть, обольстить. Лукавый – хитрый, злобный, буквально означает: согнутый, искривленный, от слова лук – согнутая дуга, с которой и смертные и сам Перун бросают свои стрелы; лукать – бросать, кидать, излучина, лукоморье – изгиб морского берега; сравни: кривой, кривда и криводушный; во всех кельтских наречиях kam – кривой, в кимр. – худой, злой, а в ирланд – сильный, могучий, кимр. kamu, армор. kamma – натягивать лук^[7]. Напротив, с понятием правды соединяется представление о прямоте душевной; прямить – говорить правду (напрямки, впрямь), прямой человек – честный, неподкупный, идущий прямым путем.

Лукавство и хитрость считались у грубых первобытных племен существенными признаками ума, мудростью; другие выражения сближают ум с быстротою – понятием, неразлучным со всеми представлениями стихийных духов: владим. – достремиться (стремный, стреадый – скорый, проворный) – догадаться, достремливый – то же, что дошлый: смышленый, догадливый, буквально: добегающий, достающий до цели; перм. угонка – сметливость, догадка; с тем же значением употребляется и слово дамéт («не в дамет» = невдомек, от до метнуть). Серб. хитар, тождественное с нашим хитрый, значит быстрый, хорут. hiteti – спешить, старослав. хы(и)тити – схватить, поймать; сравни чеш. chwatati, новгор. и твер. хвататься – торопиться, серб. дофатити (дохитити) – достигнуть и рус. хват – молодец; хапать – схватывать и олон. хапистый – молодцеватый. Следовательно, хитрый первоначально могло означать то же, что и прилагательное ловкий, т. е. тот, который удачно, скоро ловит, а затем уже – умный. Приведенный ряд слов переносит нас в те отдаленные времена охотничьего быта, когда меткость стрелы, быстрота в преследовании дичи были главными достоинствами мужчины, ручательством за его ум^[8]. Наряду с словом «лукавый», которое сделалось нарицательным именем черта (у немцев: der böse, feindliche, unholde, у Отцов Церкви: antiquus hostis^[9]), хитник также служит для обозначения нечистого духа как коварного обольстителя и в то же время похитителя небесного света и дождей, а впоследствии – похитителя душ христианских; сравни: вор и проворный.

Под влиянием указанных воззрений и языка бог разящих молний переходит в хромоногого демона, и доныне у разных народов продолжают давать этот эпитет дьяволу: der hinkende teufel, lahmer teufel, hinkenbein, diable boiteux^[10], хромой бес, хромой черт^[11]; в Воронежской и других губерниях нечистого называют «Антип беспятая»^[12]; чехи поминают kulhavèho, čerta и kulhavè hromy^[13]. В народных сказках черт нередко является искусным кузнецом, с чем как нельзя более гармонируют и его черный вид, и его пребывание в покрытых сажею и горящих адским пламенем пещерах; в самый короткий срок он может перековать в гвозди огромное количество железа; в Германии думают, что, ударяя кузнечным молотом в полночь, можно вызвать нечистого духа^[14]. Падающие с облачного неба, молниеносные духи (чеш. Světlonosi, то есть эльфы^[15]) в эпоху христианства смешались с теми некогда светлыми ангелами, которые за свою гордость и высокоумие были низринуты, по библейскому сказанию, во мрак преисподней^[16]. Я. Гримм относит название Loki к корню lukan (claudere – запирать, claudus – хромой); сканд lokfi nis, consummatio, loka – запор, засов у дверей: свидетельство языка – в высшей степени любопытное и знаменательное, так как молния исстари уподоблялась ключу, отпирающему весною дождевые источники и замыкающему их на все время холодной зимы; «замкнутое небо», то есть небо, не посылающее дождей. В качестве демона Локи замыкает облака, налагает на них крепкие запоры, задерживает небесные воды и производит неурожаи.

В противоположность Тору, покровителю земледелия и произрастителю хлебных злаков, он засевает поля сорными травами; в Норд-Ютланде вредная для скота трава называется Lokkens havre – подобно тому, как на Руси осот считается чертовым зельем: «nu saaer Lokken sin havre» (теперь Локи сеет свою траву). В Средние века черта представляли под символом молота, засова и запора. В шведской песне о Torkar’e черт, похитивший молот, назван trolltram, от сканд. trami, tremill, др.-нем. dremil – засов у дверей^[17]. Седьмой день, посвященный италийцами Сатурну (dies Saturni), у германских племен называется: Soeteresdäg, Soeternesdäg, Saturday, Saterdei, Satersdag; англосакс. soetere – insidiator, скрывающийся в засаде враг, подстерегающий злоумышленник (др.-нем. sâzari, ср.-нем sâze – insidiae=lâga, lâge). Такое название субботнего дня приводит на мысль сканд laugardagr, швед. lögerdag, дат. löverdag, что в более раннюю эпоху могло быть равносильно выражениям Lokadagr, Logadagr – день, посвященный Локи.

Итак, Локи соответствует Сатурну, жестокому богу преисподней; с именем этого последнего и с именем созвучного ему Сатаны народ и связал свои воспоминания о древнем национальном божестве демонического характера. В Священном Писании Сатана есть отец лжи; сканд. Locki – verführer, vertocker, nachsteller, дат. Loke löjemand (lovmand) намекает на lyve – лгать, обманывать (prat, loi); Гримм подозревает сродство между словами lüge – ложь, обман и logi – огонь, вихрь. У немцев, русских и чехов существует примета: если огонь горит с треском и прыгают из печи искры, то в семье произойдут ссора и брань. Слово wind употребляется в значении клеветы, ложного доноса, windbeutel – лжец; точно так же в русском языке «слова, сказанные на ветер» означают: пустые речи, враки, ветреный человек – беспутный; у датчан есть пословица: lögn er et skadeligt uveir («Ложь – опасная буря»). Der lügner – не только лжец, но и насмешник, шутник, каким и представляется Локи в сказаниях Эдды; наши поселяне дают черту, домовому и лешему название шута, шутика^[18].

Старинные хроники свидетельствуют, что и славяне чтили божество, подобное Сатурну. Так, Массуди в «Золотых лугах» говорит, что во храме, построенном на Черной горе, стоял идол, изображавший Сатурна, в виде старца, с палкою в руках, которою он разгребал кости умерших; под правою его ногою были видны муравьи, а под левою сидели вороны и другие хищные птицы. Видукинд упоминает о медном идоле Сатурна у вагров. Славянское имя этого бога, следуя глоссам Вацерада, было Ситиврат. Словаки местом входа в ад назначают пропасти горы Ситна (название, стоящее, может быть, в связи с именем Ситиврата) и злого духа называют пропастником, препадником^[19].

Вообще следует заметить, что народные предания и поверья о нечистых духах изображают в них демонов грозовых туч и бурных вихрей, а в их адском жилище – мрачные вертепы облачных гор. На это мы уже не раз указывали в предыдущих главах нашего сочинения, посвященных великанам, карликам, водяным, лешим и другим стихийным духам, с которыми постоянно смешиваются черти. Вритра, Аги, Сushna и другие демоны, упоминаемые Ведами, суть только очеловеченные явления природы, ибо деятельность их обнаруживается в потемнении неба громовыми тучами, в воздымании бурь и опустошении нив градом; обитая в облачных горах или среди дождевых вод, они похищают небесных коров и дев, солнце, месяц и дождь и сражаются с Индрою – молния против молнии^[20]. В шуме весенних гроз предки наши созерцали битву громовника с демоническими силами, которых он разит своим молотом, палицей или стрелами, и доселе существует поверье, будто ударом молота по наковальне можно наложить на черта оковы^[21]. К тем сведениям, какие собраны по этому предмету выше, мы добавим свидетельство старинного англосаксонского памятника, сходного по содержанию с русским стихом о Голубиной книге. Здесь, между прочим, описывается борьба Сатаны с Богом: дьявол претворяется в тьму, а Господь – в свет, первый принимает образ исполинского змея, а последний – копья.

Наконец, сожженный Божьей молнией, раздавленный громовой колесницею и пронизанный дождем, Сатана признает себя побежденным, и Господь налагает на него железные цепи^[22]. Под другим поэтическим воззрением гроза и крутящиеся вихри представлялись чертовой свадьбою или пляскою, и до сих пор поселяне наши убеждены, что зимние вьюги и метели посылаются нечистою силою; появление и исчезновение чертей сопровождаются бурею и треском ломающихся деревьев. Манихеи и другие еретики внесли в свое учение догмат, что буря есть дыхание заключенного в оковах дьявола, что гром – скрежет его зубов, злобное ворчание, а дождь – капли его пота^[23]. В сербской рукописи XIV века содержится отрывок заклятия против нечистой силы, в котором читаем: «…запрещаю ти четирими патриархи, запрещаю ти, диаволе, 308 святых отец, иже в Никеи, да не имаши власти на троудех христианьскых (то есть над нивами) одьждити (одождити) боурею и злим градом»^[24].

По мнению чехов, вместе с вихрями, подымающими пыль столбом, движутся злые духи и причиняют людям болезни; сражаясь в воздухе, черти бросают друг в друга мельничные камни, которые раздробляются на тысячи кусков и падают на землю градом; когда приближается бурная гроза, чехи заклинают ее следующей заповедной формулой: «zaklinam vás, anděle pekelni kteri posiláte krupobiti na tento svět, neškod’te ourodám božim, ani zemi, ani chmelnicim, ani lukám, ani lidem, ani hovadům, ani žádnému stvořeni božimu… abyste na skály a na hustiny šli». Подобно тому в Ведах встречаем молитву: «…не повреди нам, Рудра, на сынах наших и внуках, на лошадях и коровах!»^[25]. От XVI века дошли до нас сказания, в которых опустошительные бури изображаются как дело нечистых духов: в 1570-х годах в некоторых местностях Богемии жители наблюдали их полет в стремительных вихрях, а в одной деревне рассказывали, будто дьявол свел любовную связь с бабою (ведьмою) и научил ее напускать грозу и град; когда виновную бабу спалили на огне, то черти подхватили ее душу и унесли в вихре.

В 1585 году крестьянин, у которого град выбил ниву, так выразился о своем несчастии: «…však Pan Bůh tehda spal, když nám čert to obili zdrtil a kroupami potloukl!»^[26]. В народных клятвах доныне дается черту стихийное значение: «hat dich der teufel aber herzu tragen?», «wo führt ihn der teufel her?», «daz dich der tiuvel hin füere!», «var du dem tiuvel in die hant!», «fahr hin zum teufel!», «le diable t’emporte!», «куда тебя черт занес! (или завел)», «чтоб тебя черт брал!». Сравни с заклятиями: «was für ein wetter fuhrt dich her!», «welches ungewitter (или: donnerwetter) hat dich hergebracht?», «wo schlägt dich der hagel her?», «ich will des wetters sein!», «ich bin des donners!», «каким ветром тебя занесло сюда?»; у словаков: «kde tarn ideš do Paroma!», «kde si bol u Paroma?» Клятва: «zum teufel!» (к черту!) равносильна выражениям: «zum dormer!» и «dass dich der hammer!» Рядом с благословением: «gott waits!» в устах народа слышится: «des wake der teufel, der dormer!»

Названия teufelskind и donnerskind, teufelsgeld и donnersgeld (заклятые деньги) тождественны. Черту приписывается быстрота вихря или несущихся в грозе духов неистового воинства; подобно эльфам, черт может внезапно появляться, исчезать, оборачиваться в различные образы и делаться то великаном гигантских размеров, то карликом, способным пролезть в замочную скважину или в пустой орех. В средневековых сагах герои приносятся из дальних стран домой с необычайною скоростью чертом и большею частию чрез воздушные пространства.

Так, король Карл в единую ночь прискакал с востока во Францию на дьяволе, превратившемся в коня^[27]. Известна легенда о святом пустыннике, которого в несколько часов свозил черт в Иерусалим или в Рим^[28]. Другие саги допускают замену нечистого духа ангелом, указующим на быстроногого коня: знак, что первоначально тут разумелся не злой демон христианского учения, а созданный язычеством стихийный дух (ветр) или сам Вуотан, несущий своего любимого героя в бурном полете облаков^[29]. Как представитель легко изменчивых облаков и туманов, черт может превращаться во все те образы, в которых древнейший миф олицетворял тучи. Согласно с эпическими названиями облаков ходячими, а ветров буйными, черти вечно бродят по свету и отличаются неустанною, беспокойною деятельностью; на областном наречии шатун означает и бродягу, и дьявола^[30]. По быстроте своего полета тучи уподоблялись хищным птицам, легконогому коню, гончим псам и диким козлам и козам, а ради той жадности, с какою они пожирают (помрачают) небесные светила, – волку и свинье.

Все эти животненные формы принимает и нечистый. Из сейчас указанной саги видно, что он, наравне с ведьмами, может превращаться в борзого коня; в других сказаниях он, подобно Вуотану и Донару, выезжает на черном коне или в колеснице; осужденных грешников увозят в адские бездны черные кони; Локи превращался в кобылу и породил осьминогого Слейпнира от великанова жеребца Svadhilfari. Прибавим, что и водяные представляются наполовину, а иногда и совсем в лошадином образе; а кобольдам народные поверья дают лошадиную ногу. Черт нередко показывается в виде собаки и даже называется hellehund, напоминая тем греческого Цербера; как адский пес, он стережет спрятанные в облачных подземельях сокровища, оберегает небесные стада и участвует в дикой охоте – этой поэтической картине весенней грозы, почему его называют также: hellehirte и hellejager.

В силу мифического сродства мертвецов с стихийными духами создалось верование, будто он охотится за душами усопших, как гончая собака за убегающей дичью: «führt dich der zauch (др.-верхненем. zoha – сука) schon wieder her?» Представление черта козлом ставит его в особенно близкие отношения к Тору. На праздничных сборищах ведьм Сатана является в образе черного козла, которому они воздают божеские почести; в заклятиях козел служит заменою древнего бога. В Швейцарии народ не употребляет в пищу козлиных ног, потому что такие же ноги имеет и сам черт: это обыкновение объясняется из мифа о козлах Тора, мясом которых утолял он свой голод, а из собранных костей снова воскрешал убитых и съеденных животных и сильно гневался, когда однажды кость козлиной ноги оказалась раздробленною.

Наподобие Тора черт ездит по ночам на козле и щелкает бичом или правой рукою машет серебряным молотом, а в левой держит молнии. О превращениях злого духа в свинью и волка было сказано выше. Черт охотно воплощается в черного ворона, коршуна и сову; немцы называют его hellerabe, и не только ради хищности и черного цвета этой птицы, но и потому особенно, что ворон посвящался Одину, шествующему в грозе и бурях^[31]. Животненные формы даются бесам в придаток к тем безобразным человеческим формам, в которых рисовались они воображению первобытных племен; наделенный козлиными, коровьими или лошадиными ногами и ушами, рогами и хвостом, черт внешним видом своим сближается с античными фавнами и сатирами и нашими лешими; он так же космат, как skraten и pilosen; острые когти его и крылья суть признаки звериного и птичьего типов.

По летописному свидетельству, боги, живущие в безднах, «видом черны, крылаты, с хвостами и летают под небо»^[32]. Сходно с эльфами, цвергами и пиксами, черти любят пляски и музыку^[33]. Наряду с бесами мужеского пола, предания говорят о чертовках, которые, по характеру своему, совпадают с облачными, водяными и лесными женами и девами^[34]. У малорусов есть поговорка: «Дождался чертовой матери»^[35]. В народных сказках в жилище черта сидит его бабка, мать или сестра, которая в большей части случаев оказывается благосклонною к странствующему герою, прячет его от своего сына и помогает ему в нужде (с тем же значением изображается и мать ветров); сам же черт, ворочаясь домой, чует носом человеческое мясо, как чуют его великаны и змеи.

По мнению малорусов, если «дощъ йде кризь сонце (то есть при солнечном сиянии), то черт жинку бье» или «дочку замижъ виддае»; чехи говорят: «čert běli svoubabu, či svou matku neb chot’» (любовницу); французы: «le diable bat sa femme». В Германии о быстро сменяющейся погоде – то ясной, то дождливой и пасмурной – выражаются поговоркою: «Der teufel bleicht seine grossmutter», в Швейцарии: «Der teufel schlägt seine mutter»; когда гром гремит при солнечном сиянии, немцы говорят: «Der teufel schlägt seine mutter, dass sie ol gibt». Польско-русинское присловье утверждает, что ведьмы (чаровницы) сбивают масло в то самое время, как черт бабу колотит. Очевидно, черт выступает здесь в роли громовника; в шуме летней грозы он бьет свою мать или жену, т. е. облачную нимфу, и требует от нее масла, то есть дождя. Туча, в недрах которой рождается молния, почиталась ее матерью; в сказках упоминается мать грома, литов. Percuna tete. С другой стороны, та же облачная нимфа, под иным поэтическим воззрением, представлялась любовницею или женою грозового демона, с которою он сочетается молниеносным фаллюсом^[36].

Вместе с присвоением громовнику и сопутствующим ему духам характера демонического, сатанинского, жилища их, т. е. облачные подземелья и пещеры, получили значение страшного царства нечистой силы; в то же время царство это признано было обиталищем умерших, ибо и в языке и в поверьях смерть роднилась с нечистою силою^[37], а тени усопших – с грозовыми гениями. И та, и другие неслись в рядах неистового воинства и дикой охоты, сопровождали Одина в его воздушных поездах и вместе с ним скрывались в облачные горы и дождевые источники. Те же самые образы и краски, какие созданы были поэтическим настроением древнего человека для туч, служили и для обрисовки царства демонов и мертвых.

Прежде всего, это есть мир подземный, куда ведет трудный путь чрез пропасти и горные ущелья, – мир непроницаемой тьмы и страшно клокочущего, всепожигающего пламени: тьма указывает на помрачение неба черными тучами, а пламя – на горящие в них молнии. Таково было воззрение арийских племен. Веды знают ужасный, подземный мир Naraka, в котором царствует богиня Nirriti^[38]; по учению древних греков, души усопших отходят в подземный, вечно туманный и мглистый ад (άίδης, αδης), где властвует бог Аидес (Гадес), являющийся во всей грозовой обстановке: он имел шлем-невидимку, жезл и златоблестящую колесницу (метафоры облака и молнии)^[39].

Греческому аду соответствуют германская гелла и славянское пекло. Сканд Hel (гот. Halja, др.-нем. Hellia, Hella, англосакс. Hell) принимается в двух значениях: как название того света (unterwelt) и как имя царствующей там богини – точно так же, как греч. Άίδης и лат. Orcus (uragus, urgus) олицетворялись в мужском образе. Ульфила переводится άδης, словом halja; верхненемецкий переводчик Священного Писания infernus передает через hella, a gehenna – через hellafi ur и hellawizi. Геллу, сверх того, чтили язычники как богиню смерти, существо злое, забирающее души усопших в свою печальную область, откуда уже нет возврата.

По свидетельству Эдды, она была дочь Локи, порожденная великанкою, сестра волка Фенрира и чудовищной змеи; она наполовину или и совсем черного цвета, подобно тому, как, олицетворяя смерть, народное воображение рисует ее сумрачною и черною. Царство Геллы лежит глубоко в утробе земли, под корнем мировой ясени Иггдразилли и носит имя Nifl heimr или Nifl hel=nebelwelt, nebelholle (облачный, туманный мир или ад); ее чертог – Eliudhnir (страдание, бедствие), блюдо – Hungr (голод), нож – Sultr (с тем же значением), т. е. она пожирает с ненасытным голодом. В Средние века изображали ад жадно раскрытым, поглощающим людской род зевом, подобным волчьей пасти; старинные памятники говорят о бездне, дверях и челюстях адских.

Идеи зияющей бездны, отверстой пасти, ворот и крепких, неодолимых запоров так естественно возникали в данном случае, что разные народы постоянно обращались к этим образам. Наши церковные и лубочные изображения Страшного суда рисуют ад в виде открытой, огнедышащей пасти чудовищного змея^[40].

Усопшие едут в область Геллы на конях или в колеснице («fara til Heljar»); созвездие Большой Медведицы называют не только himmelwagen, но и hellewagen; имена, даваемые Млечному Пути, указывают на него как на дорогу, которая ведет умерших на тот свет, – любопытные данные, ярко свидетельствующие, что подземное, загробное царство первоначально было только метафорическим обозначением небесных, облачных пещер. Греки помещали ад то в недрах земли, то за пределами воздушного океана, где находились и блаженные острова. Рядом с подземной страною Naraka индийское верование указывает на фиговое дерево (acvattha = Иггдразилль), под сенью которого пребывают праотец Яма и все блаженные – Pitris, наслаждаясь невозмутимым покоем и вместе с богами вкушая бессмертный напиток.

Рядом с геллою скандинавский миф называет валгаллу (valhöll). На высоком небе высился Asgardhr – город светлых асов, где хозяином и владыкою был Один; окруженный крепкими стенами, город этот заключал в себе славные чертоги и валгаллу. Эта последняя имела 540 дверей, вместо кровли была покрыта золотыми щитами, на стенах ее висели блестящие мечи и давали свет, озаряющий всю залу. Сюда поступали падшие в битвах герои (einherien) и продолжали свои воинские занятия; каждый день они сражались на дворе и умерщвляли друг друга, но когда наступало время трапезы – убитые восставали и пировали за одним столом с победителями, вкушая бессмертные яства и вдохновительный мед; в битвах этих принимал участие и сам Один.

Ясно, что герои валгаллы суть стихийные духи, сражающиеся в летних грозах и пьющие живую воду дождя, – представление, перенесенное потом на доблестных народных витязей, души которых смешиваются с бессмертною свитою Одина. В царство же Геллы поступают умершие от старости и болезней; первоначально это – место пребывания усопших, а никак не место наказания грешников; о казнях и муках нет ни слова в древнейших памятниках, и обитатели Нифльгейма составлялись не исключительно из злых и нечестивых людей, но все скончавшиеся не в пылу сражений, даже самые благородные и возвышенные личности, отходили сюда, как свидетельствуют примеры Брунгильды и Бальдура. По греческому верованию, почившие герои поступали в мрачные вертепы ада.

Тем не менее из этих мифических основ с течением времени, когда выработалась известная сумма нравственных правил, должны были развиться представления о различной участи, ожидающей по смерти добрых и злых. Слабые зачатки таких представлений встречаем уже в мире языческом, оделившем небесное царство Ямы и блаженных праотцев от подземной области Нараки. С забвением исконного смысла старинной метафоры, уподобившей облака горам и подземельям, и с перенесением ада в действительные недра земли сказания о нем стали противополагаться мифу о небесных (райских) обителях богов и их любимцев^[41].

Уже Гомер различает Тартар от елисейских полей; Тартар лежал еще глубже άδης’α – в бездне, где томились заключенные великаны, буйные противники богов, – и позднее признан был за ту часть подземного царства, в которой злые осуждены терпеть казни; в елисейских же полях проводят беспечальные дни тени блаженных. У германцев также было верование, принимаемое Я. Гриммом за сравнительно позднейшее, что Всевышний (Allvater) дарует людям бессмертные души и как скоро труп покойника будет сожжен на костре или сгниет в могиле – душа доброго возвращается к Одину на небо. (Gimill, Vingolf), a душа злого идет в Nifl heimr.