Александр Накул
Вредители

В тот вечер ценой своей жизни старый Садатаро показал ― каллиграфическая магия жива и работает. А значит, её можно изучить.

(Пусть даже учитель Курода не выдержал бы и одной чашки чая в обществе старого греховодника Садатаро)

Дальнейшее было делом усердия и смекалки…

***

Сбить Кимитакэ с выбранного пути не смогли ни пропажа учителя, ни даже смерть сестры полугодом позже.

И она сама не помнила, где и чего она не так выпила.

Он был возле её постели, когда состояние уже было полностью безнадёжно, ощущал кожей полыхание удушливого жара и судороги лихорадки, проклинал себя ― но понимал, что сейчас, в переполненной государственной больнице, он не может сделать ничего. Он не знал никакого чудодейственного спасительное средство. Конечно, он мог принести чернил и написать ей на суставах чудесные знаки, которые облегчили бы её страдания. Но он знал, что медсёстры всё равно их сотрут, а объяснить им, почему важно их сохранить, он не сможет.

Как же страшно умирать в государственной больнице, где ты ― всего лишь временный постоялец, а смерть заберёт тебя неизвестно когда! И где ты никому не можешь ничего объяснить.

Потому что у них есть инструкции, а ты просто проведать или умереть заглянул.

…Конечно, если не просто писать, а татуировать нужные знаки, то стереть их будет непросто ― но делать это слишком долго, да и не владел он искусством татуировки.

Душа болела, а желудок рвался при виде того, в каком состоянии оказалась. Если бы для её спасения было достаточно отрубить себе руку, как сделал это дровосек, который хотел стать учеником Бодхидхармы ― Кимитакэ согласился бы на это в тот же момент и ни на миг не усомнился в своём выборе, как не сомневаются в нём герои войны, когда погибают на смертельно опасном задании.

Но отрубание руки никак не могло помочь сестра. Не было вообще никакого способа ей помочь. И от этого положение сестры было особенно мучительным.

Она была вторым, после деда, по-настоящему близким членом семьи. Остальные словно играли роли, по примеру бабушкиных служанок.

И она умерла, стоило ему сомкнуть глаза, ― как ему показалось, он всего лишь моргнул, а когда открыл глаза, лицо в алых пятнах уже ничего не могло выражать.

Странно, но потом он не смог вспомнить ничего из разговоров с ней ― только в дневнике остались какие-то реплики, в основном пересказанные.

Сестра не давала советов, её талантом было поддерживать. Она обладала редкой способностью подстраиваться под собеседника в разговоре. Никогда не спорила, а вместо этого словно развивала услышанное. Так, что кто бы с ней не говорил, просто понимал, что он не один в этом мире с такими мыслями ― и от этого ему становилось теплей.

Ну и осталась фотография, где он и сестра сидят на европейском белом диванчике в родительском доме, а на руках у них кот. И если кто-то из одноклассников всё-таки заходил к нему домой (раньше одноклассников отпугивала бабушка), он неизменно обращали внимание на фотографию на поминальном алтаре и спрашивали, не замечая такого очевидного семейного сходства:

– Это твоя невеста? От чего она умерла?

Так что фотографию пришлось спрятать.

Глава 5. Кто он ― злой гений деревенской тусовки?

После воспоминаний о дедушке Садатаро было уместно вспомнить и тот самый сон, который было так нужно и так непросто записать.

“Будет вообще удивительно,― думал Кимитакэ, шагая к родной калитке,― когда исследователи будущего наткнутся на мой дневник. Дневник человека, который учился со сливками общества. На тысячах страниц дневника (дедушка всё собирался приобрести многотомное издание, но бабушка не разрешала) того самого премьер-министра, гибель которого похоронила дедушкину карьеру, отображена, как говорят, вся политическая история его времени.

А в дневнике ученика самой престижной школы Империи и современника величайшей войны отыщутся только такие вот бредовые сновидения и неосуществимые творческие планы.”

***

…Куда же его занесло? Похоже, это одна из тех деревень, про которые не упоминают даже в курсе местной географии.

Тут есть железная дорога ― она тянется через голый зимний ландшафт и теряется где-то в горах. Но вместо станции ― стандартный полустанок, едва ли сильно крупнее коробки из-под обуви, и никакого расписания. Чуть дальше, в низине, виднеется гнилая деревенька с нищими чумазыми домиками и топкой грязью рисовых полей.

Кимитакэ, тем не менее, начал спускаться. Он не мог вспомнить ни названия этого места, ни как он здесь оказался. Зато он смог вспомнить зачем ― и причины было достаточно, чтобы он поторопился соскочить с бетонного фундамента и зашагать по тропе к деревне, стараясь придать походке тот самый ритм, который бывает у невинного школьника, который благодаря усердной учёбе поступил в столичную высшую школу, а теперь приехал проведать родные места.

Всё дело было в исследовании Мятежа молодых офицеров и прочих предвоенных тайных обществ. Кимитакэ с трудом вспоминал, как глубоко он зашёл в своих штудиях. Но, видимо, достаточно глубоко, чтобы и самому оказаться замешанным в одном из таких дел.

И пусть даже всё тайное общество поголовно состояло из безукоризненных патриотов и все они хранили безусловную верность императору ― было ясно, что это не спасёт. Это не спасло даже Сайго Такамори, который был главой военного ведомства ― а школьника тем более не спасёт.

Как это часто бывает во сне, Кимитакэ прекрасно помнил, что Сайго Такамори мёртв уже много лет, и его сторонников можно обнаружить только на страницах учебника истории, и что он сам каждое утро ездит в школу на трамвае и нет там никаких тайных обществ. И вообще идёт война, не время заговоры строить. Но морок всё не рассеивался и не рассеивался. Пусть Кимитакэ и не мог никак вспомнить, как его угораздило вляпаться в это общество, ни за что оно выступает, ни что они успели натворить, и вообще сомневался, что ничего не перепутал. Зато он не сомневался, что когда он окажется в руках военной полиции, ему очень быстро помогут вспомнить и это, и всё остальное, что нужно для следствия.

Тем временем он заметил внизу какое-то движение и Кимитакэ начал на всякий случай сдвигаться вправо, прикидывая, можно ли осмотреть деревню, не заходя в неё.

Конечно, дело было не в том, что он собирался держать оборону в деревне или собирался отыскать в ней что-то необычное. Просто Кимитакэ не хотел говорить с крестьянами и как мог, оттягивал этот момент. От одной мысли о преодолении местного диалекта и столкновении с воспетым классиками “идиотизмом деревенской жизни” на него уже накатывала тошнотворная усталость. Как тяжело будет скрываться в захолустье, среди грубых и невежественных людей!

Но Кимитакэ понимал, что зря так боится того, что неизбежно. Рано или поздно придётся с ними общаться и вообще приспосабливаться. И всё в этом разговоре будет очень предсказуемо.

Крестьяне начнут обсуждать войну, расспрашивать его, горожанина, о том, что происходит, как будто не в школе он учится, а в самом военном министерстве. И начнут спрашивать, не знает ли он Итиро, или Харуки, или Кэндзабуро, или ещё кого-нибудь из их односельчан, который поехал в большой город и от него давно никаких вестей ― как будто в Токио, словно у них в деревне, все со всеми знакомы.

Тем более, что несмотря на все усилия министерств образования, земледелия и рыболовства, представления крестьян о войне не сильно изменились со времён победоносной войны с русскими. Одни были уверены, что американцы собираются обратить население страны в свою религию, а храмы и тории пожечь и развалить. Другие ― что коммунисты разбили самую большую и главную пушку в стране, а как только её починят, войну выиграют одним выстрелом. Газеты читали теперь все, и доходило до того, что ушлые коробейники скупали прошлогодние газеты, подправляли дату чёрными чернилами, а потом продавали по деревням под видом свежих. Тем более, что в прошлогодних тоже писали про войну и сражения, а где расположены все эти китайские города и тихоокеанские острова никто толком не помнил.

К счастью, нашлось и другое развлечение.

На пустой скамейке полустанка он нашёл газету. Тропа послушно ползла под ногами, так что Кимитакэ прямо на ходу принялся эту газету изучать.

От серой бумаги пахло дождём. Буквы и строки, как это всегда бывает во сне, ползали червяками и постоянно менялись местами. Тем не менее, Кимитакэ сумел разобрать отрывок статьи под примечательным заглавием “Титанический дубль Жёлтого Диониса”:

Сын крупного чиновника. Главные персонажи большинства романов этого автора оказываются физически или психологически увечными, их привлекают кровь, ужас, жестокость или извращённый секс. Его сочинения часто становились бестселлерами, многие из них экранизированы. Идеолог ультраправых кругов, выступал за возрождение верноподданнических традиций, проповедовал фашистские идеи… В романе «Прекрасная звезда» автор желает гибели земной цивилизации.

“Какой выдающийся человек”,― подумалось школьнику,― “Вот бы с ним познакомиться! Или хотя бы раздобыть что-то из его сочинений! Вот пройдёт сотня лет ― и его будут считать самым крупным писателем нашего времени. А скучных живых классиков забудут даже библиотекари… Может быть, про этого человека потому и написали в газете, что он живёт где-то в этих местах”

Но ни имени, ни каких-то других сведений об этом загадочном и титаническим дубле в газете не обнаружилось. Зато теперь Кимитакэ был уверен, что если ему получится отыскать этого великого человека ― то беды рассеются сами собой. Этот великий человек неуловимо напоминал неунывающего (и покойного) дедушку Садотара. Такой наверняка знает, что делать даже в его незавидном положении.

Кимитакэ так сильно увлёкся газетой, что чуть не пропустил развилку. Тропинка и вправду раздваивалась ― и одно ответвление спускалось дальше, к рисовому полю, а второй поворачивало на холм, которого Кимитакэ почему-то не заметил.

На холме стоял особняк ― добротный, в два этажа, великолепно соединивший традиционную архитектуру с деталями, позаимствованными у европейцев. Классическая двускатная крыша ― но с немецкой черепицей, красной и добротной. Классического вида вход с бумажными стенами и дверь, что отодвигают вбок ― а перед ним щегольский английский почтовый ящик.

Уже с того место, где стоял Кимитакэ, можно было разглядеть, что почту забрали.

Значит, в доме кто-то живёт.

Школьник зашагал в ту сторону. Чутьё подсказывало: у тех, кто живёт в таких домах, пусть и построенных на дешёвой провинциальной земле, можно получить больше помощи, чем от крестьян, которые всю жизнь растят рис, а питаются чем придётся.

Кимитакэ подошёл к дому, поискал звонок. Но его не было. Вообще, вблизи было заметно, что дом понемногу ветшает: тут и там отходят доски, а над порогом повис едва различимый дух плесени. Кимитакэ осторожно постучал по пустому почтовому ящику, гадая, слышно ли его в доме. Потом набрался смелости, подошёл и просто сдвинул в сторону входную дверь.

Она была не заперта. Чего там ― она была даже закреплена плохо. И стоило Кимитакэ попытаться её сдвинуть ― дверь жалобно хрустнула и вывалилась из пазов.

Какое-то время школьник попытался втащить створку на место. Но створка упорно сопротивлялась и в конце концов оказалась неодолимой. Пришлось её просто прислонить, чтобы было не очень заметно, и только потом протискиваться внутрь.

– Я здесь!― осторожно произнёс он. Но ответа по-прежнему не было.

Перед ним была обширная и довольно запущенная гостиная, оформленная во всё том же старинном стиле, где тут и там проступали европейские веяния. Пахло сыростью. Интерьер, который житель Токио увидит скорее в кино, чем у себя дома: классический высокий пол, яма для жаровни посередине, а на стенах копии гравюр классической эпохи Хокусая.

Но при этом гравюр на стенах очень много, в манере европейских картинных галерей.

И каждая из гравюр изображала убийство.

Кимитакэ, словно завороженный, переводил взгляд со сцены мести сорока двух ронинов к изображению влюблённых, связанных красным поясом, что уже швырнули оземь свои плошки и сейчас бросятся в море с Острова Небесных Сетей ― чтобы потом соскользнуть взглядом на настоятель из дзенской притчи, что разрубил кота прямо на глазах у заспоривших монахов. Каждая гравюра по отдельности была может быть и не так страшна и обладала своим шармом ― но собранные вместе, они нависали, душили и едва ли не орали в уши, словно изливая на случайного гостя ощущение смерти и разрушения

Школьник уже почти придумал объяснение такой странной избирательности коллекционера, но тут за спиной послышалось.

– Рад тебя видеть, юный незваный гость!

Кимитакэ обернулся.

К доме приближался незнакомый старичок в крестьянском зимнем халате. Лицо у старичка было морщинистым, как маска из папье маше, а вот в походке ещё сохранилась военная выправка. В правой руке он держал гарпунное ружьё для подводной охоты, а сзади, на саночках, громоздились какие-то косматые туши, обильно политые кровью.

Кимитакэ видел его первый раз в жизни. Но почему-то сразу догадался, что это не тот человек, про которого писали в газете.

Он не знал почему. Но во сне такие догадки вполне обычны.

– Здравствуйте, господин хозяин,― произнёс школьник,― Я хотел заглянуть к вам, но не застал. Пожалуйста, простите меня.

Кимитакэ заметил, что его голос дрожит. И это было хорошо. Пусть видит, как мне неудобно!

– Всё в порядке,― старик подошёл ближе, поскрипывая саночками, и, спохватившись, изобразил добродушную улыбку,― Я просто отлучился, как видишь. На охотку сходил. Собак бродячих пострелять. Люблю их быть гарпуном, это очень бесшумно.

Только сейчас Кимитакэ понял, что за добыча у хозяина на саночках. И только отчаянным усилием воли сохранил невозмутимый вид.

– Похоже, бродячие собаки ― большая проблема в этой местности,― робко предположил школьник.

– Никогда не задумывался об этом,― отозвался старик, шагая куда-то вбок,― Достаточно того, что мне нравится на них охотиться. А так-то собаки в наше время совсем обнаглели. Всё равно, что корейцы ― так и норовят выйти из подчинения. Даже в деревне одна такая была. Воет по ночам и воет. Между прочим, русские считают, что если собака начинает выть по ночам ― значит, хозяин помрёт скоро. Ну вот я и решил прояснить, кто сдохнет первым. И применил военную хитрость. Приказывать чего-то жителям деревни я не мог ― не заслужили. Поэтому применил военную хитрость. Вскипятил, как для ванны, ведро крутого кипятка, подкрался в сумерках и облил её хорошенько. Хозяин увидел ― захворала собака, больше не воет, а только скулит и шерсть лезет, как от лишая. А собака меня, конечно, увидела ― но сказать хозяину ничего не смогла. Так и околела через три дня и теперь закаты здесь тихие. Можно больше не волноваться за сон. Мы, злодеи, всегда спим спокойно.

Кимитакэ невольно следовал за стариком. Мысли путались так сильно, что его начало подташнивать.

А старик продолжал, размахивая острым гарпуном, как дирижёр палочкой.

– В армии я привык переносить всё. Не просто так говорят, что военная служба ― главный разносчик культуры. Наряд по свинарнику не только отучает от брезгливости, но и учит чистоплотности. Двойная польза. Ну ещё и кацудонов можно наделать, к инспекторской-то проверке… Однако оказалось, что здесь выживать не надо. Для человека вообще деревне А поэтому в деревне, как если всё правильно организуешь, живётся замечательно. Ты и сам быстро привыкнешь к здешней жизни.

Они обошли в дом и очутились перед небольшой пузатой бочкой, примерно до пояса. Бочка была накрыта такой же деревянной крышкой. Старик решительно её поднял. Кимитакэ ожидал увидеть не меньше, чем отрубленную голову ― но в бочке была только ключевая вода.

– Я уже в том возрасте, когда все люди делаются отвратительны,― пояснил хозяин,― Поэтому просто договорился с местными, что мне нужны слуги, но слуг должно быть не видно. Чтобы я пришёл ― а на столе обед, одежда постирана, в бочке вода, но в доме ― никого. И мне хорошо, и им замечательно. Автоматоны сюда не завезли, но местные достаточно бедны, чтобы их использовать как попало….

Старик прислонил гарпун к стене и принялся умываться, радостно фыркая. Кимитакэ стоял позади него, внимательно глядя, словно кинокамера, которая не должна упустить ни одной детали. А потом вдруг руки словно сами собой впились в трясущиеся плечи омерзительного старика ― и толкнули его голову вглубь, под поверхность воды. И принялись удерживать его там, несмотря ни на что.

Хозяин, само собой, замахал костлявыми руками, в уже бессмысленной попытке сопротивляться. Рванулся к гарпуну, но так неловко, что только задел и уронил любимое оружие.

А в бочке тем временем ― поднимались пузыри сначала большие, потом поменьше, потом красные. А затем тело обмякло и пузыри прекратились.

Всё, конец.

Кимитакэ отступил на шаг, споткнулся об саночки с мёртвыми собаками. Огляделся, пытаясь найти укрытие. Дом по прежнему нависал над ним, а перед ним, в холодной тени, тело старика стояло на коленях перед бочкой. Зрелище было похоже на фотографию ― и такая фотография вполне могла бы украсить подборку, что висела в гостиной.

Кимитакэ с трудом отвёл взгляд и попытался сообразить, что делать дальше. Ни одной дельной мысли, однако, не приходило.

Бежать сразу или осмотреть дом на предмет съестного? Конечно, это воровство. Воровства надо избегать. Но воровство ― это такая мелочь по сравнению с убийством… избежать которого не получилось.

Школьник снова посмотрел на дом ― но вдруг обнаружил, что никакого дома нет и в помине, а вместо дома ― уже знакомая будочка полустанка. Он снова был там, возле железной дороги.

Кимитакэ огляделся по сторонам, но не увидел ничего подозрительного. Всё та же унылая равнодушная пустошь и никакого холма с домом не видно. Даже деревня на месте, а дома с холмом нигде нет.

Тут школьник вспомнил, что у него в кармане есть газета. Он достал её и развернул, чтобы узнать, когда ближайший поезд, но вместо страницы с расписанием почему-то развернул газету и заглянул на передовицу.

И передовица оказалась весьма интересной. Всю первую страницу, так, что терялось даже название газеты, занимала чёрно-белая фотография того самого генерала, но почему-то в чёрной рясе буддистского монаха и соломенной шляпе, надвинутой так низко, что тень закрыла лицо. Выглядел он зловеще и напоминал скорее злого китайского колдуна, заклинателя оживающих мертвецов, чем служителя бесстрастной добродетели.

Огромный заголовок шёл через всю страницу:

КТО ОН – ЗЛОЙ ГЕНИЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ТУСОВКИ?

Вопрос был настолько неожиданным и интересным, что Кимитакэ невольно над ним задумался. И от этих усилий ― проснулся.

Глава 6. Верхом на трубе

Знакомство Кимитакэ с Юкио случилось на уроке истории, причём сам Юкио на этом уроке отсутствовал.

Впрочем, когда Кимитакэ узнал нового друга получше, оказалось, что такие парадоксы для его приятеля ― в порядке вещей.

На уроке говорили о предпосылках революции Мейдзи. Кимитакэ надеялся, что хотя бы в самой престижной школе страны будущим государственным деятелям расскажут, как из лозунга «Да здравствует Император, долой варваров!» получилось, что власть императора восстановили, но варваров, напротив, стали зазывать. Однако учитель продолжал чертить на доске свои любимые схемы и совершенно не собирался пускаться в объяснения.

Возможно, касаться этой темы считалось неприличным. Таким же неприличным, как обсуждать восстание Молодых Офицеров и ещё какие-то мутные беспорядки до него, которые случились, когда Кимитакэ был совсем мал и запомнились только по беспокойству дедушки.

Вместо этого учитель восторженно рассказывал о устройстве страны перед реформами. Как будто его ученики, когда всё-таки станут министрами и советниками, должны были вернуть страну к этому счастливому состоянию… К счастью для империи, такая судьба ей не грозила ― сейчас же не реставрация Мейдзи, а совсем наоборот.

А государственное устройство в ту эпоху было весьма непривычное.

Государство по-прежнему делилась на княжества и центральное правительство по большому счёту не имело над ними сильной власти. Когда надо было что-то сделать ― отремонтировать замок сёгуна, устранить последствия тайфуна, отразить иностранное вторжение (которых не происходило) ― правительство могло только вежливо просить князей принять участие. Владение пограничными регионами оставались под вопросом, никто не пытался ни присоединить всё-таки королевство Рюкю или приказать заселить пустующий Хоккайдо, где только и было, что охотники-айну в нетронутых лесах. Воевать в Корее при тогдашних кораблях было слишком далеко, да и мореплавание в связи с изоляцией было в упадке.

Но при этом никто не восставал и не пытался отделиться. Спасало то, что дети князей по обычаю воспитывались в Эдо, кланы сёгуна и императорская семья были огромны, а никаких строгих законов наследования не было. Поэтому вместо того, чтобы восставать и воевать, князья плели интриги и старательно пропихивали в сёгуны и императоры молодых людей определённого склада. Одни из таких назначенцев увлекались защитой собак, другие ― собачьими боями, а заниматься государственными делами не спешил никто. То же самое творилось и в княжествах ― князья сменяли князей, а всё решали четыре или пять ближайших советников, которые периодическим менялись. Европейская идея диктатуры чужда японскому народу, его стихийная демократия спаяна ритуалами императорского двора.

В качестве аргумента, что такое устройство наилучшее и что самый влиятельный человек не обязательно самый главный приводился тот факт, что и великий Сётоку был всего-лишь регент ― а всё равно на деньги попал!

В самих княжествах сохранялись самые причудливые ритуалы. Каждый новый год приближенные князя Тёсю простирались перед ним и спрашивали: не пришла ли пора взять власть. И князь неизменно отвечал: нет ещё.

“Такое ощущение, что ритуалы им сочиняла моя бабушка”,― подумал Кимитакэ. И в то же мгновение кто-то постучал в окно.

Стучали в самое крайнее окно, которое было возле пустующих задних парт. Причём стучали ручкой зонтика.

Выглядел он весьма примечательно.

Он мог быть и слишком рослым для четырнадцати, и слишком низеньким для шестнадцати лет. В новенькой чёрной школьной форме и лёгком летнем пальто поверх, которое совсем не греет, но спасает от дождя, из-под фуражки спадали на плечи лоснящиеся чёрные волосы, обрамляя тонкое, по-девичьи привлекательное лицо.

Незнакомца можно было бы принять за переодетую девочку. Но девочки (если их зовут не Ёко Атами) не лазят по трубам элитных школ и не стучат в окна во время урока истории.

Убедившись, что на него обратили внимание, незнакомец открыл створку незапертого окна и заглянул в класс.

– Привет всем!― сообщил он забавным высоким голоском,― Я очень рад вас всех видеть.

– Кто ты такой?― спросил учитель.

– Я ваш новый ученик. Меня зовут Сатотакэ Юкио,― и он показал пальцем по стеклу, как это пишется. Правда, палец был в положенной белой перчатке, так что следов не осталось.

– Пойди прочь!― скомандовал учитель.

– Как прикажете, сэнсэй.

Юкио выбрался обратно на трубу и прикрыл за собой окно.

– Я СКАЗАЛ ПОЙТИ ПРОЧЬ, А НЕ БОЛТАТЬСЯ ЗА ОКНАМИ!!!― закричал учитель так, что было слышно даже за окном.

– КАК ПРИКАЖЕТЕ, СЭНСЭЙ!― закричал в ответ новичок.

Юкио поднатужился и звонко пнул стену.

Старая водосточная труба, помнившая эпоху Мэйдзи, взрывы Цусимы и штурм Рёдзюна, так и фыркнула. Верхнее крепление вывалилась из пазов и труба начала падать под шелест ручейка штукатурки. Нижнее крепление тоже дёрнулось, уже готовое отвалиться вслед за верхним, но тут труба хрустнула, упёрлась в бочку и замерла над двором, словно большая чёрная гипотенуза.

Весь класс прильнул к окнам, наслаждаясь неожиданной паузой.

Лицо школьников сияли неподдельным восторгом, как если бы после урока их дожидался крабовый салат под острым соусом.

Юкио, как ни в чём ни бывало, поджал ноги и устроился на её верхнем краю. Похоже, болтаться между небом и землёй было для мальчика делом самым обычным.

– Добрый день, Юкио-кун!― послышался снаружи знакомый голос,― А что ты там делаешь?

– Меня из класса выгнали, Яманаси-сенсей!

– Хорошее начало учебного дня. Давай, спускайся.

Директор школы, отставной адмирал Яманаси, был в своём обычном кимоно, похожем на монашескую рясу. Но по случаю прибытия важного гостя нацепил военно-морскую фуражку.

Новичок сполз на середину гипотенузы и спрыгнул на землю, звонко шлёпнув подошвами.

А директор школы перевёл взгляд на окна класса. Он определённо кого-то там высматривал.

– Кимитакэ-кун, покажи новому ученику, где расположено общежитие,― вдруг приказал адмирал Яманаси.

А что ― Кимитакэ? Почему ― Кимитакэ?

Ну а что тут поделаешь. Старостой он не был, но учился старательно и всё шло к тому, что он выпустится лучшим учеником в классе и ему вручат серебряные часы от императора. Поэтому директор школы его выделял ― и когда это стало ясно, Кимитакэ даже стали меньше травить.

(Сам Кимитакэ не видел в этом ничего особенного. Школ в стране много, и часы лучшему выпускнику вручают в каждой. Наверное, в императорском дворце уже готов целый склад коробочек с часами ― и они ждут, когда император приложит яшмовую печать к списку лучших учеников. Престижно ― но бесполезно. Всё равно его поколение носило уже наручные и всё равно никто не смог бы поручиться, что Кимитакэ доживёт и увидит конец войны)

К тому же, две трети класса были ребята из благородных семей, бароны по праву рождения и выше. Им вообще оценок не ставили, потому что не простому человеку оценивать дворянина. А чтобы учителя не путались, в классном журнале напротив их имён рисовали кружки.

Не им же поручать встречу новичка!

Одним словом, пришлось спускаться во двор. И знакомиться с этим Юкио.

Тот стоял, улыбаясь с нахальной любезностью. В его руках откуда-то материализовались два чемодана ― один стандартной формы, другой кубический, как клетка для кроликов. А ещё ― Кимитакэ заметил это и раньше, но только сейчас обратил внимание ― он почему-то носил такие же новые, белоснежные перчатки.

Такие перчатки тоже входили в школьную униформу, но сейчас, летом, их никто не носил, чтобы ладони не прели.

Видимо, его родители живут не в столице ― иначе зачем ему общежитие.

Но занимают достаточно важное положение ― иначе бы он не попал в настолько престижную школу.

Они зашагали по дорожке.

– А ты к нам издалека перевёлся?― осведомился Кимитакэ.

– Да, из Нары. Наша школа была возле порта, её переделали в госпиталь, а школьников перевели, куда взяли.

– Я никогда там был в Наре, но слышал, это там очень много красивой старины.

– В Наре хорошо. Старые храмы, древние кладбище. Всё тихо, музейно, нетронуто. Олени бродят по заброшенным паркам и питаются путеводителями.

В его речи и правда проступал кансайским выговор, и этим невольно он напоминал покойного Садатаро.

– А твои родители остались в Наре?― продолжал Кимитакэ.

– Да, я здесь один. Я всегда один.

– У нас довольно непростая школа. Почти у всех ― влиятельные родители.

– Это не имеет значения. Как сказал поэт ― “Я знаю, зачем иду по земле. Мне будет легко улетать”.

Кимитакэ покопался в памяти, но не обнаружил там ничего похожего ― ни в школьном курсе литературы, ни в том, что успел прочитать сам.

– А что за поэт это сказал?― осмелился спросить он.

– Не важно. Этот поэт ещё не родился.

Кимитакэ попытался осмыслить то, что только что услышал. И решил, что будет лучше просто продолжить расспросы.

– Ты необычно выглядишь,― осторожно заметил он.

– Это потому, что я и сам необычный. И это вылезает наружу.

– У нас в школе немало необычных. Родители влияют. Но даже нам по случаю войны не разрешают отращивать волосы. Так что тебе придётся прийти в соответствие, если собираешься у нас учиться.

– Ничего подобного.

– Но правила одни на всех.

– Вам запрещают ОТРАЩИВАТЬ, а я с ГОТОВЫМИ пришёл.

– В этом же нет никакого смысла.

– В этом есть весьма глубокий смысл,― возразил Юкио и тряхнул лоснящимися локонами,― Я весь зарос, усердно занимаясь учением. Я не мог отвлекаться на парикмахеров. Так зарастают тибетские отшельники.

– Только у тибетских отшельников ещё усы и борода бывают.

– Зачем мне усы? Я же не собираюсь заседать в парламенте.

– А парламент тут причём?

– Я слышал, в наш парламент без усов не пускают.

– Похоже, у тебя на всё есть ответ.

– Привыкай: со мной вам будет непросто,― предупредил Юкио,― "…Капризный, высокомерный, его эгоизм беспределен; говорит мало, умеет напористо возразить, тщеславен, полон самолюбия, стремится достичь всего сам".

– Это ты о себе?

– Это характеристика Наполеона Бонапарта, полученная при выпуске из военного училища,― гордо произнёс новичок,― А я предупреждаю ― со мной будет ещё сложнее.

– Получается, у нас в школе появится хулиган?

– Никогда! Это слишком низко!

– А что для тебя высоко?

Вместо ответа Юкио остановился. Мальчик очень серьёзно посмотрел на спутника и вдруг ткнул ему в грудь рукоятью зонтика.

– Слышал про Стальную Хризантему?― спросил он.

– Нет. Что это такое?

– А ты как думаешь?

– Не знаю,― Кимитакэ невольно шагнул назад,― Я не силён в новейшей техники. Это специальные шестерни? Какие-то детали механизмов?

– Это секретное общество.

– Они же запрещены!― не выдержал Кимитакэ.

Юкио усмехнулся и зашагал дальше ― с таким видом, как будто и так знал, куда идти. Кимитакэ догнал его и направил в нужную сторону.

– Так что это за общество?― запыхавшись, спросил он.

– Секретное общество при императорском министерстве образования,― отчеканил Юкио,― А также весьма мощное оружие в руках правительства. Так что Стальная Хризантема ― не враги государству.

– Но зачем министерству образования ― секретное общество?

– У нас есть армейская секретная полиция. Есть флотская военная полиция ― потому что раз что-то есть у армии, то должно быть у флота. И есть внутренняя тайная полиция, эти цензоры с пулемётами. Это тебя не удивляет.

– Ну не может же флот от армии отставать! Таков принцип нашей обороны. У армии есть крейсера, а у флота ― пехотные дивизии.

– Вот тут ты всё верно соображаешь.

– Но зачем своя цензура министерству образования? От кого она защищает? От невежества?

– От невежества даже Будда защитить не может. Но ты правильно угадал. Это очень специальная организация, её помощь требуется очень редко.

– Думаешь, в нашей школе есть её агенты?

– Вдруг. Может быть.

– А может она, к примеру, не дать отправить человека на фронт?

– Разве страшно умереть за императора?

– Страшно умереть бесполезно. Мне кажется, я мог бы пригодится где-то в другом месте. Но этого места не знаю.

– Сотрудникам секретных обществ мобилизация не грозит,― назидательным тоном произнёс новичёк,― Они и так на государственной службе.