Александр Михайловский
Народ Великого духа
И, кстати, праздник без главных заводил (я имею в виду Сергея Петровича и диджея Сергея-младшего), не особенно удался. Праздничный обед был на высоте, а вот Андрею Викторовичу не удалось так завести народ, как это получалось у главного шамана племени. Не было некой искры – и из-за этого веселье выглядело натужно. Ну попели французских и русских песен, ну поплясали у костра (на который Валера не пожалел горбыля и бракованных бревен), поели жареного над углями мяса и рыбы (совершенно не дефицит), дополненных местными салатами из дикоросов – и разошлись, так и не поняв, на черта он нужен был, этот праздник. Важность благополучного завершения того путешествия осознавалась разумом, а не сердцем.
И это, кстати, тревожный звонок. Сергей Петрович мало того что оказался человеком, который за счет своих средств профинансировал эту экспедицию, заняв в ней должности капитана корабля и главного инженера; в дополнение к этому выяснилось, что он и есть та единственная личность, что скрепляет наше разнородное общество в единое целое. А так нельзя. Если с нашим незаменимым главным шаманом что-нибудь случится, то через некоторое время, несмотря на все успехи на материальной ниве, мы можем утратить единство, погрязнуть в дрязгах и неизбежно погибнуть. Ведь поодиночке мы никак не сможем противостоять этому жестокому миру, безжалостному к слабым и беззащитным. И тогда – прощайте, мои мечты о счастливом будущем и построении великой цивилизации. А мне этого очень не хочется… Надо для начала поговорить на эту тему с моим Валерой (ведь он знал Сергея Петровича еще до похода в прошлое), а потом идти с этим на совет вождей. Угроза-то нешуточная…
22 июня 2-го года Миссии. Утро. Пятница. «Отважный» на побережье Корнуолла.
Приняв в трюм полный груз оловянной руды, «Отважный» собирался в обратный путь. Помимо груза и первоначальной команды, на его борт поднялись некоторые члены клана Рохан. В первую очередь к новому месту жительства отправлялись дети до четырнадцати лет, неспособные приносить пользу на сборе кристаллов касситерита, отец Бонифаций, а также семейство леди Гвендаллион. Старшим в клане Рохан оставили Виллема-воина, которому вменялось контролировать Тревора-управляющего. А чтобы остающиеся на пустынном берегу рядовые члены клана Рохан не думали, что их бросают, с ними для руководства процессом сбора касситерита остались Гуг, Люси и три полуафриканских жены Гуга: Тиэлэ-Тина, Каэрэ-Кася и Суэрэ-Инна. Ярко-рыжий веснушчатый Гуг казался кельтам почти своим, да и пользы от его практической сметки и деловитости было гораздо больше, чем от важного вида Виктора де Леграна.
И если самой матроне и ее дочери Шайлих предстояло путешествовать на общих основаниях, имея в каюте одну койку на двоих, то Эмрис сидел в закутке, прежде предназначавшемся для собак, а позже использовавшемся для перевозки к Северным Оленям Марины Жебровской. Не самые удобные апартаменты, особенно если учесть, что на голову бедняги была натянута особая кожаная шапка, которая плотно закрывала глаза и уши, оставляя открытым только рот, чтобы он имел возможность дышать и принимать пищу и питье. Поскольку предполагалось, что отпрыск лорда просидит в этом заточении все пять дней, пока «Отважный» совершает путешествие из Корнуолла к пристани у Большого Дома, Корвин-плотник изготовил для него специальное сиденье с дыркой, под которым крепилась довольно объемистая деревянная кадушка. С учетом скудного покаянного рациона кающегося грешника и шестидневного подготовительного поста, полностью очистившего кишечник юноши, емкости этой кадушки должно было хватить до конца путешествия.
Помимо прочих грузов, Сергей Петрович отчаянно хотел прихватить на племя хоть одного быка клана Рохан: все же это какая-никакая культурная порода, которая позволит начинать селекцию крупного рогатого скота не на пустом месте. Но из-за ограниченных размеров люка опустить скотину в трюм оказалось невозможно, а находясь на палубе, бычья туша мешала бы перебрасывать гик бизань-мачты с одного борта на другой при перемене галса. Малость поразмыслив, бессменный капитан «Отважного» решил перед следующим рейсом демонтировать бизань и сходить до Корнуолла только под грот-мачтой и мотором. Если случится такая необходимость (например, в случае поломки мотора), до дома можно дотянуть и на шестидесяти процентах от полной парусности. Правда, если разыграется хоть сколь-нибудь серьезный шторм, то от скота на палубе придется избавляться, сбрасывая его за борт; но этот риск надо признать неизбежным, так как другого способа доставки быков к Большому Дому просто не существует.
И вот все предварительные приготовления завершены, сходни убраны, отбывающие заняли свои места, а провожающие машут им с берега руками и головными уборами. Подступающий прилив приподнимает кораблик, и полуафриканки наваливаются на шесты, отталкивая его от берега и одновременно разворачивая носом в открытое море. Обратный рейс к пристани у Большого Дома с грузом касситерита начался. Госпожа Гвендаллион стоит у правого борта, обращенного к берегу, и в волнении кусает губы. С берега ей машут оставшиеся на хозяйстве Виллем-воин и Тревор-управляющий, но на душе у госпожи клана Рохан неспокойно, хотя она старается не подавать виду. Впрочем, там неспокойно последние десять лет, после того как ее муж пал в бою и оставил фамилию без твердой мужской руки.
Совсем по-иному настроен отец Бонифаций. Оставляя позади прошлое, к которому уже нет возврата, он всей душой стремится вперед, к новым открытиям и новым свершениям. Ведь он действительно очень хороший священник, верящий в то, что он проповедует, и в то же время осознающий, что мир устроен Творцом значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд. А еще он умен и никогда не выскажет своего мнения, прежде чем досконально не разберется в сути вопроса. Впереди его ждет титанический труд по окормлению нового народа и созданию нового Писания для нового мира.
Тогда же и там же, отправляющийся в плавание «Отважный».
Гвендаллион, вдова Брендона ап Регана, временная глава клана Рохан.
Моя фамилия остается здесь, а сама я уплываю неведомо куда: быть может, и взаправду в самую настоящую страну колдунов. Да и прежде мы, думнонии, спасаясь от неумолимого саксонского прилива[5], переселялись за море в страну Арморику (нынешняя Бретань). Но то было совсем другое дело, то были известные нам земли, где жил родственный нам народ и о которых было хорошо известно по рассказам путешественников и купцов. Но тут, за морем, нас ожидает неизвестность, новая страна, о которой мы знаем только по рассказам нашего нового друга Виктора. Там главный воин ездит на рычащем чудовище, там прирученная молния светит в ночи на целые мили, а люди все как один говорят на неизвестном нам языке, который мне еще предстоит выучить, чтобы не быть глухой и немой в стране слышащих и говорящих.
Мое необузданное кельтское воображение показывает мне воистину ужасную картину. Я представляю себе, что оставшиеся на берегу Гуг, леди Люсия, а также три их темненькие спутницы нежданно оборачиваются морскими птицами, двумя белыми и тремя черными, и, с криками поднявшись ввысь, летят вослед уплывшему кораблю, оставив обреченных членов клана Рохан ждать смерти, не имея ни твердого руководства, ни последнего утешения верой… Я не знаю, почему согласилась на эту авантюру – видимо, Сергий ап Петр был очень убедителен; и вот берег с родными мне людьми скоро исчезнет в туманной дали. Но в этой печали я не одна. Вместе со мной родных им людей покидают дети клана Рохан, причем не только те, которые не доросли еще головой даже до плеча взрослого, но и почти зрелые девочки, которые так лихо отплясывали на празднике вместе с темненькими молоденькими женами пришельцев. Я попыталась возразить против их отъезда, но получила моментальный отпор.
– Не положено, – сурово сдвинув брови, сказал князь Сергий ап Петр, и эти слова были понятны даже без перевода, – эти девочки – будущее клана Рохан и всего нашего народа, и таскать тяжелые корзины на промозглом морском ветру – не лучший способ сохранить их здоровье…
Потом он через Виктора о чем-то переговорил с капелланом. Тот говорил на латыни, не переводя свои слова и слова чужеземного князя на язык думнониев. И наконец они пришли к определенному согласию – и отец Бонифаций посмотрел в мою сторону.
– Дочь моя, – нараспев произнес он, – князь Сергий ап Петр сказал, что, поскольку ты добрая христианка, то он не будет проводить над тобой шаманский обряд временного усыновления детей, порученных твоему попечению, как он сделал бы с любой из местных женщин. Но нечто подобное именем Бога-Отца проделать с тобой могу уже я. Поклянись же спасением своей души, что до тех пор, пока их матери не воссоединятся со своими чадами и не смогут снова исполнять свои родительские обязанности, ты будешь относиться к врученным тебе детям не только как госпожа клана, но и как их родная мать. Ты ответственна за них как за собственных детей и даже больше, ибо и дано тебе от рождения больше, чем их матерям. Клянись в том, что ты не будешь пренебрегать этими детьми, не обделишь их ни своей любовью, ни лаской, ни добрыми наставлениями по жизни, ведь они часть твоей фамилии, а значит, часть тебя самой!
И тут я поняла, кого мне напомнил князь Сергий ап Петр. Не покойного мужа, на которого он походил весьма мало и обликом и поведением, а моего отца Тристана ап Эмриса из клана Логан. У того всегда находилось доброе слово и хороший совет для всех членов большой фамилии, а смерды в окружавших наше поместье деревнях не уставали славить доброго господина.
– Хорошо, падре, – сказала я и тут же со всей серьезностью принесла требуемую клятву.
И вот сейчас, положив руки на плечи семилетней Дженнифер, дочери Альбина-гончара, и восьмилетней Уне, дочери Марвина-рыбака, я вдруг почувствовала, что эти девочки, которым тоже страшно расставаться с родными и отправляться в далекую и неизвестную страну, вдруг стали мне такими близкими и родными, почти как мои собственные дети. Другие девочки, постарше: дочь Тревора-управляющего Авалон, дочь Онгхуса-кузнеца Бриджит, дочь Корвина-плотника Эна, а также дочь Виллема-воина Фианна и моя дочь Шайлих, – стояли у меня по бокам и также смотрели на то, как берег, который только что был впереди, теперь оказывается позади. Я чувствовала, что, несмотря на разницу происхождения, все мы теперь одно целое, и это чувство наполняло меня непонятным трепетом.
В этот момент разворот корабля завершился, и нос его теперь смотрел прямо от берега; под палубой снова ожил тот урчащий зверь, голос которого мы слышали в тот день, когда судно Сергия ап Петра только прибыло к Берегу Нерожденных Душ. Босыми ногами (обувь даже у леди была только для холодного времени года) мы ощутили мелкую дрожь деревянных досок под ногами, отчего девочки вокруг меня испуганно завизжали. Потом Сергий ап Петр передвинул какой-то жезл, звук урчания изменился, а корабль сам, без гребцов и парусов, быстро поплыл в открытое море. Обернувшись назад, я увидела полосу вспененной воды, тянущуюся позади нас, а посмотрев на нашего нового князя, убедилась, что вид у него спокойный и даже скучающий, он уверенно держался руками за колесо с ручками, не демонстрируя особого волнения – а значит, и нам не нужно ничего бояться. Увидев, что я смотрю в его сторону, он ободряюще кивнул и что-то сказал на своем языке. Этот кивок окончательно вселил в меня уверенность, что все идет так, как надо.
– Прекратите визжать, девочки, и позорить клан Рохан! – сказала я своим временным дочерям. – Берите пример с местных – они не видят в этом рычании ничего опасного, как и мы с отцом Бонифацием. Ведите себя скромно и с достоинством, не заставляйте князя Сергия ап Петра пожалеть о том, что он вообще взял вас с собой, ведь даже темнокожие дикарки смотрят на вас с осуждением.
Пару часов спустя, открытое море, коч «Отважный», курс юго-юго-восток, скорость семь узлов.
отец Бонифаций, капеллан клана Рохан.
Для отца Бонифация это путешествие из безвременья Берега Нерожденных Душ оказалось не только величайшим испытанием в жизни, но и величайшей возможностью постигнуть замысел Творца. А чтобы использовать эту возможность надлежащим образом, он присоединился к урокам языка, которые леди Ляля давала леди Гвендаллион, обнаружив гораздо больше способностей к обучению, чем госпожа клана Рохан. Учить язык лучше у того, кто знает его с детства, а не у того, кто сам за пару месяцев нахватался верхов и по большому счету сам нуждается в переводчике.
Вот и сейчас священник стоял на палубе и старательно наблюдал за тем, что происходит вокруг, жалея, что не понимает смысла произносимых слов. Впрочем, Сергий ап Петр не отличался особым многословием, да и его команда не требовала длинных объяснений. Когда задул подходящий ветер, темнокожие девки ловко развернули паруса (священник даже удивился тому, как просто это было сделать), рычание зверя под палубой стихло – и корабль, почти не снижая скорости, ходко заскользил по глади вод под одними парусами. Потом князь Сергий ап Петр уступил место у колеса с ручками одной из своих темных жен по имени Алуанна, но сам при этом никуда не ушел, а, подняв к глазам странный прибор из двух соединенных между собой цилиндров, принялся смотреть через него на горизонт.
Вопросы распирали священника так, что казалось, голова его сейчас лопнет от возникшего внутри давления. А ведь путешествие только началось… Но тут, к его счастью, поблизости оказался Виктор, который смог удовлетворить хотя бы часть его любопытства.
[Тогда де и там же.
Виктор де Легран, французский дворянин 16-ти лет от роду, год рождения 1777-й]
За последние полтора месяца я уже успел более-менее изучить общество, членом которого оказался волею судьбы. Хотя, по правде говоря, общество, созданное русскими выходцами из двадцать первого века, далеко не худший вариант. Я ведь мог умереть на революционной гильотине или до конца дней влачить жалкое существование в племени дикарей. Здесь же я сыт, одет и обут во все новое. И пусть эти вещи грубой местной выделки, но они прочны, добротны и практичны. Никакого сравнения с вонючими шкурами дикарей. Помимо того, поскольку я грамотен и обладаю широким кругозором вкупе со многими полезными навыками, моя особа оказалась приближенной к русским вождям, что сулит мне дальнейшие перспективы.
Правда, с предложением обучать русских искусству фехтования вышла незадача. Отставной русский офицер господин Андре скептически посмотрел в мою сторону и предложил учебную схватку, где я буду вооружен шпагой и кинжалом, как и положено дворянину, а он будет иметь в распоряжении большой и малый нож. Эта схватка (правда, без свидетелей) состоялась перед самым нашим отъездом и принесла мне величайшее разочарование. Несмотря на то, что мое оружие было почти в два раза длиннее, чем у господина Андре, я почувствовал себя несчастным мышонком, с которым играет старый опытный кот. Хорошо, что этого не видел никто из посторонних. Теперь я верю в бытующие здесь рассказы, что год назад этот человек лишь при небольшой помощи месье Гуга и огневой поддержке со стороны остальных вождей лично зарезал больше десятка кровожадных дикарей, которые ничего не смогли с ним поделать своими дубинами. А потом, как это и диктуют традиции, он там же, на поле боя, произвел своего помощника в дворяне, торжественно вручив ему кривой меч вместо мужицкого топора.
Зато востребованным оказалось мое умение обращаться с лошадьми. Я хоть не конюх, но каждый дворянин, находясь в походе, должен уметь обиходить своего четвероногого боевого товарища. И хоть лошади у русских первобытные, – широкой, крепкой конституции, с короткими ногами, – все равно это благородные лошади, а не какие-нибудь тупые мужицкие ослы. Так что место главного коневода – мое. А то понабежали к табуну разные особы женского пола со своими нежностями. А в этом походе выяснилось и то, что не зря я с детства зубрил латынь под надзором духовника нашей семьи старого доброго пастора Эугенио, который, несмотря на всю свою доброту, беспощадно сек меня мочеными розгами по заднице за ошибки в склонениях и спряжениях. Вбитых в меня знаний оказалось достаточно для того, чтобы я смог вступить в разговор с британским священником из начала седьмого века от Рождества Христова. Подумать только – когда мы находились в своих родных мирах, нас разделяло почти тысяча двести лет! За это время изменилось все: государства, народы, языки; и только древняя латынь, которая была мертвым языком уже в те далекие времена[6], смогла наладить между нами нить взаимопонимания.
Мне падре Бонифаций ничуть не напоминал католических священников из нашего просвещенного века. Лучшие из них отправились за океан проповедовать дикарям, а на то, что осталось, и глаза бы мои не глядели. Стоило подуть ветру перемен – и только отдельные из них оказали сопротивление революционерам, а остальные либо бежали, либо покорились узурпаторам. Падре Бонифаций оказался священником совсем другой породы. Видно, что в нем яростным пламенем горит огонь Веры, и притушить это пламя не способны никакие обстоятельства, включая попадание в те времена, до рождения Девы Марии и младенца Иисуса, когда Творец единолично правит на небесах, не нуждаясь в помощниках. Человечество вельми еще невелико и неразумно, и пищит как новорожденное дитя в люльке.
Нельзя сказать, что я часто вступал в разговоры с падре Бонифациием; мы с ним все же были из разных веков. В начале седьмого века христианская церковь была единой, не делящейся на ортодоксальную и католическую, а уж о протестантских сектах никто и слыхом не слыхивал. История же кельтов меня интересовала мало; я знал, что эти люди проиграли свою войну с саксами и либо умерли, либо безвозвратно слились с победителями – и мне этого было достаточно. У нас во Франции было так же. Дворяне – это потомки франков-победителей, а простонародье происходит от побежденных галлов. История жестокая штука: если ты ослаб, то покорись тому, кто сильнее. Русские вожди нашего племени тоже сумеют без остатка переварить этих людей, так что уже через одно или два поколения их потомки и думать забудут о том, что когда-то их предки были думнониями из какого-то там клана Рохан.
Конечно, я заметил, что в меня по уши втрескалась знатная кельтская девушка по имени Шайлих. Девица хоть и крайне молода, но достаточно хороша собой, и в то же время мила и ненавязчива. К тому же она дочь лорда, а не какого-нибудь поселянина, что делает ее вполне подходящей кандидатурой в мои жены. Мы даже перебросились парой слов при посредстве того же падре Бонифация. Я задал прямой вопрос и в ответ получил скромный, но вполне определенный ответ. Вот бы сделать ее своей старшей женой вместо одной из двух моих соотечественниц, которые так и совали мне в нос своим женским естеством… Естество я нашел в другом месте, а их оставил не солоно хлебавши. Правда, о том, чтобы взять Шайлих в жены и о ее будущем статусе нужно говорить не с мужчинами, а с госпожой Мариной, так что это дело откладывается до возвращения к главному поселению, когда мы сможем заявить, что желаем вступить в брак по взаимному согласию. Моим темненьким женам новая кандидатка тоже понравилась и они сказали, что согласны взять ее в свою компанию и окружить всяческой заботой…
А кстати, они у меня тут же, на вахте. Мадам Алитина стоит впередсмотрящей на носу, а мадам Салитина и малышка Зася драят палубу, зачерпывая за бортом морскую воду деревянным ведром. Я не то чтобы надзираю за своими женами (они молодцы и делают все тщательно, не нуждаясь в понуканиях) – я их, как говорят русские, морально поддерживаю, а еще любуюсь на их стройные фигуры, пока они не понесли от меня первых детишек. Тут это просто: раз-два и готово. Вот об этих моих темных женах и задал свой первый вопрос падре Бонифаций, когда подошел ко мне, увидев, что я прохлаждаюсь без дела.
– Мой добрый друг Виктор, – издалека вкрадчиво начал он, – скажите, а почему все матросы на вашем корабле имеют кожу темного цвета? Я понимаю, что мужчин в эти времена не хватает, ведь они очень часто гибнут на войне и на охоте, но все равно, насколько я понимаю, в принявшем вас племени есть и белокожие дикарки…
– Знаете что, падре, – ответил я, – начать разговор следует с того, что в нашем племени нет дикарей и дикарок. У нас есть цивилизованные люди и те, кто стремятся таковыми стать; все дикари у нас снаружи, за пределом того круга, который называется «свои». И это было первым, что мне объяснили, когда я попал в общество созданное русскими вождями. Тут все, как когда-то сказал Христос: что нет ни эллина, ни иудея, и все между собой изначально равны: и темные, и светлые, и русские, и французы, прибывшие из двадцать первого века, и я, несчастный французский дворянин, попавший в этот Каменный век к началу начал из века восемнадцатого. У людей тут различаются только способности и заслуги. Лично я по итогам своей деятельности надеюсь быть оцененным достаточно высоко.
– Да, – кивнул отец Бонифаций, – я уже знаю, что князь Сергий ап Петр очень хороший христианин и создал почти идеальную общину, правда, пока не называя ее христианской. Но сейчас речь не о нем, а о ваших темнокожих спутницах, которые исполняют на этом корабле обязанности матросов…
– Дело в том, – сказал я, – что я сам знаю о них очень мало, так как являюсь членом этого племени совсем недавно. Госпожа Люсия, ну вы ее знаете, говорит, что эта народность приплыла в эти края на лодках прямо из самой Африки, минуя обычный путь распространения человеческих народов через Константинополь и Балканы. Они ловкие охотники на морского зверя и опытные морские путешественники, которые впали в грех людоедства, когда популяции тюленей и морской птицы на доступных им берегах пришли к истощению. У них даже нормальных копий не было, одни только дубины, поэтому люди показались им такой же доступной добычей, как и тюлени. Тогда соседи объединились и выгнали их из тех мест, где темнокожее племя обитало прежде, и оно стало странствовать, достранствовавшись до встречи с только что прибывшими из двадцать первого века русскими вождями. Перебив всех мужчин-людоедов, русские предложили несчастным темнокожим женщинам либо пройти тяжелый обряд очищения от скверны, либо остаться связанными, на произвол судьбы и хищных зверей. Говорят, что отказавшихся от очищения не было вовсе. Именно тогда из разнородных частей на свет появилось племя Огня, представителей которого вы видите сейчас перед собой. Так вот, когда вождь Петрович весной этого года стал снова собираться в плавание, выяснилось, что наших местных светлых жен, стоит им попасть на палубу плывущего корабля, начинает преследовать морская болезнь, а вот темные женщины, чьи предки проводили в лодках большую часть жизни, оказались прекрасными матросами, всегда бодрыми, сильными и готовыми сражаться с любым штормом… Посмотрите на мадам Алуанну, которая стоит сейчас на штурвале. Это не только старшая темная жена нашего вождя и просто красивая женщина, но еще и опытный моряк, а также авторитетный помощник капитана, которого все прочие темнокожие жены-матросы слушаются просто безукоризненно. Именно поэтому на ее бедре висит короткий меч, который указывает на то, что эта женщина вождя пригодна не только для постели, но еще и для многих великих дел. Надеюсь, падре Бонифаций, я достаточно подробно ответил на ваш вопрос?
– О, да, мой добрый друг Виктор, – сказал он, – вы были достаточно обстоятельны и дали моему уму достаточно пищи для размышлений. Это путешествие становится все более и более интересным… А теперь позвольте вас оставить, мне нужно немного подумать.
25 июня 2-го года Миссии. Вечер. Понедельник. Устье Гаронны, коч «Отважный».
Гвендаллион, вдова Брендона ап Регана, временная глава клана Рохан.
Три дня и две ночи продолжалось наше плавание по бескрайним морским просторам. Все же мы, бритты, в отличие от саксов или ютов, совсем не морские люди и тяжело переносим качку и прочие безобразия морского путешествия. Правда, за эти дни не было ни шторма, ни даже сколь-нибудь ненастной погоды, поэтому корабль, поймав парусами ровный умеренно свежий ветер, стремительно резал волну своим острым носом. Все, включая князя Сергия ап Петра, были довольны таким обстоятельством и наслаждались путешествием. Я много раз видела, как он стоял за этим колесом с ручками, называемым штурвалом, и наслаждался ветром, морем и ощущением послушного его рукам корабля. И только нас, думнониев, за исключением отца Бонифация, от качки мутило так, что мы почти не могли есть.
Особенно страдала во время этого путешествия дочь Виллема-воина Фианна. То есть она страдала не только от качки, но и от того, что слышала, как страдает в своем заточении мой сын Эмрис – его стоны и молитвы к Господу доносились из маленькой комнатушки на корме корабля, иначе еще называемой «собачьим ящиком». Между прочим, как раз под этим местом расположено обиталище того зверя, который своим рычанием движет корабль, когда этого нельзя делать при помощи ветра. И в те моменты, когда этот ужас просыпается по приказу князя Сергия ап Петра, моему сыну приходится хуже всего, потому что тогда к качке добавляется мелкая противная дрожь во всем теле.
Я уже обращалась по этому поводу к отцу Бонифацию, прося смягчить участь моего ребенка, но тот только строго посмотрел в мою сторону и сказал, что этими мучениями мой сын искупает то, что я, как мать, не смогла дать ему правильного воспитания. Что этот мир крайне суров к избалованным засранцам, и если прямо сейчас не преподать Эмрису надлежащих жизненных уроков, судьба его будет печальной. Князь Сергий ап Петр суров, но справедлив, добавил он, и если мой сын сумеет перенести выпавшие на его долю испытания, в дальнейшем никто и не вспомнит, что он когда-то грешил мыслию и только чудо не позволило ему перейти от слов к делу.
Но теперь, хотя испытания Эмриса продолжаются, наши страдания почти закончились. Вечером, когда солнце только начало клониться к закату, корабль вошел в устье большой реки и повернул к ее левому берегу – там, за длинным песчаным мысом, пряталась уютная бухточка, а рядом с ней уютно расположились несколько плетеных из прутьев домиков, напомнивших мне пчелиные улья. Оказалось, что причалить с внешней стороны мыса невозможно. Как сказал Виктор отцу Бонифацию, там в берег бьют длинные тяжелые волны, хорошо разогнавшиеся на морском просторе, и любой корабль, который попробует причалить с той стороны, выбросит на сушу либо разобьет в щепки. И в самом деле, даже издали, со стороны моря, эти длинные пенистые волны, похожие на ряды воинов, идущих на штурм укрепленного лагеря, внушали почтение и определенное опасение, а тут, в бухте, под прикрытием песчаной косы, было тихо и уютно.
Не успел наш корабль подойти к берегу, как навстречу высыпали встречающие. Возглавлял их молодой воин – по внешнему виду такой же, как и Виктор с Гугом. Невысокого роста, широкоплечий и светловолосый, он напоминал типичного сакса… Но я успокоила себя, что саксов в этих краях нет и быть не может. Помимо воина, на берег вышла его старшая жена с маленьким ребенком на руках и десятка два молодых белокожих дикарок, которых уж точно нельзя было спутать ни с одним из известных мне народов. И хоть женщина с ребенком была одета почти так же, как леди Ляля и леди Люсия, посмотрев ей в лицо, и решила, что не буду торопиться называть ее леди. Быть может, потом, когда она станет соответствовать своему месту в обществе, но не сейчас…
Когда корабль мягко ткнулся носом в песчаный берег и с его борта опустились сходни, Сергий ап Петр объявил, что стоянка продлится до завтрашнего утра, а стало быть, всех, кто желает размять ноги на твердой земле, просят сойти на берег. А берег тут был далеко – не чета берегу Нерожденных Душ в Корнуолле. Здесь не было никаких пустошей, пронизывающего холодного ветра, песка, вечно скрипящего на зубах, и прочих мерзостей. Тут все напоминало привычный мир: деревья, кусты и пышная трава по кромке берега. И солнце тут светило гораздо ласковее… Одним словом, все было более чем хорошо.
Но когда я попыталась сойти на берег по сходням, у меня закружилась голова и я остановилась в растерянности, ожидая, когда пройдет приступ внезапной слабости. И тут… сильная мужская рука взяла меня за локоть, придав уверенности, которая и помогла мне сделать несколько шагов, необходимых, чтобы сойти на твердую землю. Конечно же, это был сам князь Сергий ап Петр, собственной персоной, и леди Ляля смотрела на своего мужа с одобряющим видом, словно считала, что он все сделал правильно и его не за что осуждать…
А потом я вспомнила, о чем через падре Бонифация рассказывал Виктор. Тут так принято, что если мужчина оказывает знаки внимания другой женщине, а его жена при этом не ревнует, то это значит, что эта посторонняя женщина на самом деле никакая не посторонняя, а просто еще одна будущая жена, но только об этом пока не объявили вслух. И тут я испугалась. Неужели чувства, которые я старательно таила и таю внутри себя, так очевидны окружающему миру, что их замечает даже главная жена предмета моей тайной влюбленности? Стыд-то какой… Да я и сама-то себе стыжусь признаться в том, что князь Сергий ап Петр все больше и больше занимает мои мысли, что я как можно больше времени стремлюсь находиться подле этого человека, видеть его, слышать голос, пусть даже не понимая слов. Я нормальная женщина, которая хочет сердечной привязанности, тепла домашнего очага, уюта и мужской ласки. А еще я хочу детей в доме, топота маленьких ног и того, чтобы эти дети не выросли кончеными засранцами, как мой сынок Эмрис.
Пока я, краснея, переживала все эти чувства, надеясь, что никто ничего не понял, следом за нами на берег сошел Виктор, который галантно, кончиками пальцев, вел за собой раскрасневшихся Шайлих и ее подружку Фианну. При этом все цветы в округе в его глазах цвели только для Шайлих, а Фианне он помог только потому, что нельзя оказать услугу одной из подружек и не оказать ее другой. Остальные девицы, происхождением попроще и возрастом помоложе, возбужденно разговаривая и оглядываясь по сторонам, ссыпались на берег сами.
Но тут началось нечто непотребное и невероятное… Леди Ляля отдала ребенка мужу и, ни слова не говоря, принялась стремительно раздеваться догола, как будто одежда жгла ей кожу. При этом она не теряла какого-то врожденного достоинства. Оглянувшись по сторонам, я увидела, что ее примеру последовали почто все присутствующие на берегу девицы: и те, что прибыли с нами, и те, что встретили нас здесь. И даже более того, было видно, что если бы не ребенок на руках, сам Сергий ап Петр подхватил бы инициативу примеру своей супруги. По крайней мере, Виктор торопливо раздевался вместе с остальными. Еще мгновенье – и леди Ляля, а также прочие окружающие ее девицы с визгом кинулись в воду рядом с кораблем и принялись с шумом и визгом плавать, нырять и плескаться в теплой прибрежной воде. Вот одна из темнокожих девок, (кажется, младшая жена князя), торопливо поплескавшись вместе со всеми, выскочила на берег, и, как есть, – голенькая, с каплями воды, застывшими на смуглой гладкой коже, – подбежала к Сергию ап Петру и взяла у него из рук малыша. По-моему, ребенок даже не проснулся, а князь стал сдирать с себя одежду теми же стремительными движениями, какими незадолго до этого разоблачались его подданные. Я смотрела на него искоса, чуть опустив ресницы, а потом и вовсе отвернулась в сторону – когда, скинув штаны, он с воинственным трубным кличем кинулся в воду.
