Александр Михайловский
Год 1941, Священная война

В то же время другие остроухие через другой портал охапками таскали винтари и по двое переносили пулеметы «максим». Не забыли и о конях, которых люди Дроздовского отжали в разложившихся драгунских частях. Это казаки драпали с фронта вместе со своими лошадьми, потому что те были их личным имуществом, кавалеристы же из мужичков, грузясь в эшелоны, бросали казенную собственность без сожаления. Я приказал оставить также весь натрофеенный автотранспорт и пушки, за исключением двух шестидюймовых орудий образца десятого года.

Когда Дроздовский с Войналовичем удивились такому отношению, пришлось пояснить, что их грузовики и единственный броневик в сорок первом году годятся только в музей. С артиллерией немного лучше, но в сорок первом году на полях сражений и германских базах трофейного вооружения можно набрать несколько тысяч полевых орудий в той же весовой категории, что и пушка образца второго года, но гораздо более совершенных и дальнобойных. С шестидюймовками же совсем иное дело. Там можно найти либо те же самые орудия времен первой мировой войны на однобрусном лафете с базовым весом в пять тонн (в очень небольшом количестве), либо гаубицы следующего поколения с раздвижными станинами, вес которых исключает их транспортировку упряжками лошадей. А у меня пока напряженка с тягачами и грузовиками, способными тащить на крюке по восемь тонн.

Когда все эти дела были закончены и в бараках добровольцев остался только ненужный хлам, мы с господами командирами перешли в Тридесятое царство, и я закрыл за собой портал. Можно представить, какое изумление испытали «гости», попав из унылой зимней румынской ночи в тропическую ночь волшебной страны, где царит вечное экваториальное лето: светится огнями Запретный город, на танцплощадке играет оркестр и вспыхивают разноцветные сполохи магической цветомузыки, а над головой зависло бездонное черное небо с незнакомым рисунком звезд.

– Где это мы, господин Серегин? – спросил Дроздовский, расстегивая шинель.

– Эта равнина среди Высоких гор называется Тридесятым царством, – пояснил я, – а весь этот мир – это проклятый миром Содома: ибо именно сюда несколько тысяч лет назад Господь сослал грешных жителей Содома и Гоморры, но и в ссылке они не исправились, и, более того, завели себе новые богомерзкие привычки. Впрочем, к нашим делам это не относится.

– Но все же, господин Серегин, можно немного поподробнее? – сказал полковник Войналович, с любопытством озираясь. – А то вы о нас знаете все, а мы о вас ничего.

– Да, – подтвердил Дроздовский, – в ваших полномочиях мы не сомневаемся, ибо факты налицо, а вот кто вы такой, ваши цели и задачи – для нас пока тайна за семью печатями. Сочетание титулов самовластного монарха, доверенного человека Творца Всего Сущего, Бича Божьего, Защитника Земли Русской, и в то же время высокопоставленного большевика выглядит просто невероятно.

– Моя цель и задача, – сказал я, – защита интересов России и ее народа во всех мирах и временах – именно России, а не сословной монархии господ Романовых и не партии большевиков. Тут у меня в гостях время от времени бывают молодой князь Александр Ярославич (будущий Невский), император Петр Второй (который в то же время Первый), фельдмаршал Кутузов со своим императором-воспитанником Николаем Павловичем, а также соратники императора Александра Николаевича, князь Алексей Орлов и великая княгиня Елена Павловна…

– Постойте, – прервал меня полковник Войналович, – но ведь император Николай Павлович взошел на трон аж через двенадцать лет после смерти фельдмаршала Кутузова?

– Это было так в мирах Основного Потока, то есть не подвергавшихся изменениям воздействиями извне, – ответил я. – Когда мне было поручено изменить судьбу мира, находившегося на уровне тысяча восемьсот двенадцатого года, я в первую очередь переиграл Бородинскую битву, размолотив в фарш наполеоновскую Великую армию. При этом мое воинство было небольшим, но тяжелым молотом, а русские полки – массивной несокрушимой наковальней. Иностранных интервентов на российской земле я воспринимаю как безусловную мерзость и стараюсь как можно скорее определить их, кого в могилу, кого в плен. Оказался в плену и сам Наполеон со своими маршалами и Гвардией. И тогда на готовенькое к армии прискакал император Александр Павлович – награждать непричастных и карать невиновных. А у меня и Создателя по его поводу уже имелось совершенно особое мнение. В итоге после короткого разговора «властитель слабый и лукавый» подал в отставку, передав трон своему самому младшему брату Николаю. Его воспитателем и наставником, а также по совместительству Канцлером Империи был назначен Седой Лис Севера, то есть Кутузов. Мои врачи подлечили этого человека, избавив его от последствий ранений и старческих болячек, и еще с полвека в том мире скучно не будет никому, это я вам гарантирую. А Александр Павлович, под именем графа дю Нор, присоединился к моей компании в качестве гостя с открытым листом. Больше всего этот человек любит путешествовать, и я предоставил ему такую возможность. За истекший год экс-император уже успел посетить постюстиниановскую Византию и помолиться в храме Святой Софии, побродить по кривым улочкам древнерусских городов, получить благословение первого русского патриарха Иова, а также побывать в некоторых из вышестоящих для него миров середины девятнадцатого и начала двадцатого века. И только к вам я его не пустил, ибо входить в клетку с тиграми и гиенами – совсем не его стезя.

– Ах вот оно как, господин Серегин… – покачал головой Дроздовский. – Слабого царя свергли, но сами на трон не полезли, а назначили законного наследника, присовокупив к нему такого воспитателя и соправителя, как фельдмаршал Кутузов, к которому мы с Михаилом Кузьмичом испытываем величайший пиетет.

– Так и есть, – подтвердил Войналович. – Но нам непонятны ваше отношение к Российской империи в двадцатом веке и особенно причины вашего пиетета к большевикам в нашем мире, при том, что в других временах, по вашим словам, вы вели себя как истинный патриот и монархист.

– Отношение к Российской империи в двадцатом веке у меня такое же, как и во все предыдущие времена, – сказал я. – В мире русско-японской войны после сокрушительных побед русского оружия император Николай подал в отставку, и на трон взошел его младший брат Михаил. Кстати, два других Михаила Александровича из вашего восемнадцатого и из четырнадцатого годов между собой прекрасно ладят, а со своим самым первым коронованным воплощением встречаться не хотят – мол, экое он чудовище: разгневавшись за непонятливость, боярам морды бьет и за власы таскает собственной рукой.

– Сергей Сергеевич прав, – сказал молчавший до сей поры Михаил Александрович, – при виде такой решимость вздеть Россию под уздцы и вознести на невиданную высоту – и завидно, и в то же время боязно, как от мысли кинуться с обрыва головой в омут. А с отношением к большевикам лучше разбираться уже с утра. Завтра после завтрака я приду к вам сюда с учебниками истории, изданными, скажем так, через полвека после вашего времени, и тогда вы сами узнаете, что думали о вашем времени не столь уж отдаленные потомки, и что смогли и чего не сумели свершить большевики за время своего правления Россией. А сейчас поздно уже… вон и танцы закончились, народ расходится.

И как раз в этот момент вдали заметались фары «хозяйки» из танкового полка, то есть грузовика Газ-66, предназначенного на учениях развозить в удаленные подразделения обед. При виде этой простенькой, в общем-то, машины господа полковники чуть не сронили челюсть. По сравнению с изделиями современного им автопрома (в основном французского) она выглядела как эталон мощи и совершенства.

Развернувшись, «шишига» сдала задом и остановилась, а затем наряд бойцовых остроухих сгрузил на землю фляги-термосы с едой на пятьсот человек, ящики с мисками, кружками, ложками и поварешками.

– Вот, – сказал я, – с сего момента вы у нас на довольствии, и это для вашего подразделения первый то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак. Раздадите его людям, как только они придут в себя. А дальше приемы пищи будут идти по распорядку три раза в день. И еще – прошу пока не покидать этого места. Завтра Михаил Александрович, помимо того, что прочтет вам курс политграмоты на сто лет вперед, объяснит правила поведения подразделения, находящегося в карантине.

– В карантине? – переспросил Дроздовский. – Но среди моих людей нет больных заразными болезнями.

– Это не инфекционный карантин, – с мрачным видом произнес я. – Выйти из него смогут лишь истинные Защитники Отечества, которые в течение двух-трех дней непременно почувствуют непреодолимое желание принести мне страшную встречную клятву верности и вступить в ряды нашего Воинского Единства. Тогда я скажу им: «Я – это вы, а вы – это я, вместе мы сила, а по отдельности мы ничто, и я убью любого, кто скажет, что вы не равны мне, а я не равен вам», и эти слова будут засвидетельствованы в Небесной канцелярии. У нас не предают, не злословят и не бьют в спину, все мы один за всех и все за одного. Со всеми прочими, для кого такая клятва неприемлема, мы будем разбираться отдельно. Но думаю, что их будут единицы, потому что вы, Михаил Гордеевич, тщательно подбирали людей в свой отряд.

– Теперь все понятно, господин Серегин, – криво усмехнулся Дроздовский. – Моего обычного согласия подчиниться вам оказалось недостаточно, теперь еще необходимо непреодолимое желание принести вам какую-то встречную страшную клятву…

– Не барагозь, Миша! – резко сказал Дроздовский-младший. – Тут все до единого, кто держит в руках оружие, принесли Сергею Сергеевичу такую встречную клятву – и я, и Михаил Александрович, и византийский стратег Велизарий, и герои Бородинской битвы: Багратион, Неверовский, братья Тучковы и многие прочие, что после излечения в местном госпитале решили, что их место среди тех, кто будет защищать Россию в иных мирах и временах. Неужто ты считаешь себя лучше таких людей?

Из Дроздовского-старшего будто выпустили воздух. Некоторое время он смотрел на нас непонимающим взглядом, а потом махнул рукой и сказал:

– Ладно, если тут такие правила для всех, то пусть будет так! Посмотрим, придет оно ко мне, это желание или нет.

– Придет, куда ты денешься, – сказало его альтер-эго из четырнадцатого года. – Ко мне оно пришло, когда еще не закончился курс излечения после ранения в руку, и встречную клятву я приносил в госпитальном халате и тапочках на босу ногу, ибо терпеть уже не было сил. И тебя тоже не минет чаша сия, ибо ты – это я, а потому все черты характера, достоинства и недостатки у нас с тобой одни на двоих. А сейчас и в самом деле пора заканчивать этот разговор, не зря же говорят, что утро вечера мудренее.

3 июля 1941 года, 9:05 мск, Минск, здание бывшего штаба Западного Особого Военного Округа, а ныне место дислокации штаба группы армий «Центр», кабинет командующего.

Захватив Минск, немцы, недолго думая, разместили свои учреждения в тех же зданиях, где располагались их советские аналоги. Гестапо (точнее ГФП) осело в здании управления НКВД, военная комендатура – в бывшем горисполкоме, а штаб группы армий «Центр» с комфортом разместился в здании штаба военного округа. Кабинет командующего генерал-фельдмаршалу Федору фон Боку чрезвычайно понравился. Роскошная, солидная, и даже помпезная, обстановка располагала к неторопливым стратегическим размышлениям и упоению мощью победоносного вермахта: большевики без оглядки бегут на восток или десятками тысяч сдаются в плен, а прославленные германские войска неудержимо продвигаются вперед. Правда, темпы наступления пока уступают тому, что было предусмотрено планом «Барбаросса», но у командующего группой армий «Центр» есть надежда, что после капитуляции окруженных западнее Минска разрозненных и дезориентированных советских частей все пойдет как по маслу. Правда, накануне на прежде ясном горизонте появились отдельные черные тучки.

Сначала, еще утром, две панцердивизии (семнадцатая из панцергруппы Гудериана и двенадцатая из панцергруппы Гота) несмотря на приказы штаба группы армий «Центр», вдруг снялись с позиций вокруг окруженных советских войск и начали передислокацию для выполнения последующих задач по плану «Барбаросса». Генерал-фельдмаршал фон Бок заподозрил в этих действиях фронду зазнавшихся выскочек-танкистов, и это его очень разозлило. К тому же командующий четвертой армией генерал-фельдмаршал фон Клюге нажаловался своему начальнику, что панцерманы из семнадцатой дивизии оставили свои позиции без предупреждения, из-за чего через образовавшуюся дыру из кольца окружения в направлении южнее магистрали Брест-Минск сумела просочиться довольно большая группа большевистских войск. Это тот самый фон Клюге, по кличке «Умная Лошадь», который двадцать девятого июня, на восьмой день войны, издал приказ расстреливать на месте не только евреев и комиссаров, но и женщин в военной форме, потому что их служба в армии «нарушает естественные гендерные роли». Даже сам фон Бок обалдел от такой инициативы своего подчиненного-маньяка и отменил его приказ, приказав женщин в военной форме брать в плен.

Потом, около трех часов пополудни (по берлинскому времени) пришло сообщение из-под Борисова, где восемнадцатая панцердивизия вела отчаянные бои за расширение плацдарма на восточном берегу реки Березины. У всех остальных подвижных соединений в полосе группы армий «Центр» наступление развивалось как по маслу, и только генерал-майор Вальтер Неринг имел несчастье нарваться на боеготовую и желающую драться группировку большевиков. Но это донесение, доставленное полоумным мотоциклистом, не было известием об очередной победе, одержанной германскими войсками – скорее, наоборот. Какой-то майор Карл Хазе (пузатая мелочь, с высоты поста командующего группы армий неразличимая без микроскопа) доносил, что восемнадцатая панцердивизия погибла, подвергшись удару множества большевистских боевых летательных аппаратов неизвестной конструкции. Заподозрив в этом сообщении еще одну злую шутку, генерал-фельдмаршал фон Бок распорядился арестовать курьера и приказал вызвать генерал-майора Вальтера Неринга по радио, чтобы уточнить обстановку. Но штаб восемнадцатой панцердивизии не отзывался, как ни старались немецкие радисты в Минске.

Тогда штаб группы армий «Центр» догадался напрямую связаться со штабом второго авиакорпуса, в том числе поддерживающего действия германских войск под Борисовом. Все подтвердилось, и даже более того. Оказалось, что и «мальчикам Геринга» тоже досталось по первое число, в то же время и в том же месте, и сейчас они оплакивали потери второй группы тяжелых истребителей из двести десятой эскадры скоростных бомбардировщиков, первой группы из семьдесят седьмой штурмовой эскадры, и жестокий разгром (семьдесят процентов потерь) пятьдесят первого ягдгешвадера. Как раз его пилоты, чудом удравшие от свирепых «Карателей», доложили, что на земле творится полный разгром: все горит, и вообще непонятно, остались ли там живые немецкие солдаты.

После этого сообщения в штабе фон Бока все забегали ошпаренными тараканами. В район Борисова на трех бронетранспортерах (один из них с мощной рацией) в сопровождении роты мотоциклистов выехала оперативная группа, составленная в основном из офицеров абвера (военной разведки) и ГФП (полевой полиции, иначе называемой «гестапо вермахта»). Первые должны были разобраться в том, что произошло, а вторые – нет ли в этом какой-нибудь измены. Первое сообщение о том, что первоначальная информация подтвердилась в полном объеме, и даже, с жутковатыми подробностями (раненых почти нет, но полно тех, кто от пережитого сошел с ума), поступила в Минск к шести часам вечера.

А уже в десять часов (рапорта и пленки доставили связным «Шторьхом») Федор фон Бок имел возможность «любоваться» на только что отпечатанные, еще влажные, фотографии сцен Борисовского погрома. На восточный берег реки, где опять окопались большевики, немецких фотографов не пустили (да они не очень-то и хотели, так как подходящей натуры им хватало и без того). Вот, к примеру, борт «тройки», изрешеченный из малокалиберной пушки так, будто он сделан не из крепкой германской брони, а из тонкой консервной жести, а вот это кровавое пятно – все, что осталось от неудачника-панцермана. А вон воронки – на том месте, где ожидали очереди на переправу грузовики со снарядами, а вон и бывший бетонный шоссейный мост, с разрушенными до основания двумя средними опорами.

Восемнадцатую дивизию, решил Федор фон Бок, теперь предстоит формировать заново, и форсирование реки тоже придется проводить с самого начала, да еще и в гораздо худших условиях, ибо мостов, которые можно захватить с помощью хитрости или нахрапа, теперь просто нет. При этом он просто боялся подумать о том, что будет с его группой армий «Центр» и всем Третьим Рейхом, если такие истории станут повторяться регулярно. Нет,-нет, только не это.

Ночью старику снились кошмары. С ясного неба, исчерченного огненными письменами, на него пикировали странные аппараты, похожие на гигантских поджавших лапы стальных пауков, воздух вокруг кричал стоном рвущихся басовых струн, и то тут, то там разверзалась земля, выбрасывая столбы огня. А он, Федор фон Бок, такой маленький, пытался втиснуться в какую-нибудь щелку, в тщетной надежде спасти свою жизнь, и молил небеса о спасении. Утром от всего пережитого, и так-то далеко не юный красавец, командующий группой армий «Центр» стал похож на живого мертвеца, в русском народном фольклоре фигурирующего под именем Кощея Бессмертного.

И вот в тот момент, когда в кабинет к Федору фон Боку вошел генерал Гудериан и щелкнул каблуками, вытягиваясь перед начальством (выскочка, как назло, оказался пунктуален), в здании штаба вдруг началась непонятная суета. Раздались крики на вполне понятном немецком языке: «Бросай оружие, руки вверх, не шевелиться!» и топот множества ног, прозвучало несколько отдельных выстрелов в здании, а у входа прогрохотала гулкая пулеметная очередь. В приемной командующего что-то невнятное пискнул испуганный адъютант, потом с треском выбитых шпингалетов толстая дубовая двухстворчатая дверь распахнулась настежь, и в кабинет ворвались четверо вооруженных до зубов громил. У одного в руках был единый пулемет с примкнутой патронной коробкой, у трех других – укороченное подобие перевернутой вверх ногами автоматической винтовки Мадсена. Лица всех четверых были раскрашены диагональными полосами черного цвета, что придавало им устрашающий и свирепый вид, а форма цветом, покроем и красной звездочкой на каске отдаленно напоминала советскую. Именно что отдаленно, ведь не бывает у солдат Советов жилетов с множеством карманов, надетых поверх противопульных кирас, касок, обтянутых тканью защитного цвета, толстых перчаток с обрезанными пальцами и, самое главное, погон! Типичные большевики обычно должны быть растеряны, туповаты и неумелы, а эти – как идеальные боевые машины с взведенной до отказа пружиной.

– Хенде хох, херрен генерален! – по-немецки рявкнул тот, что с пулеметом. – Стоять смирно перед нашим обожаемым военным вождем, ибо он есть тяжелый бич в деснице Господней!

И когда вошел тот, кого отрекомендовали с такой помпой – обмундированный так же, как его солдаты, среднего роста, с серыми глазами и жесткими чертами лица профессионального воина – руки у Федора фон Бока сами потянулись вверх, и Гудериан последовал его примеру. И произошло это не потому, что в правой руке тот человек держал сияющий бело-голубым светом меч архангела Михаила, а из-за пронзившего двух этих беспощадных убийц понимания, что теперь все хорошее закончилось навсегда – не только для них, но и вообще для Третьего Рейха. Они пытались гнать от себя это чувство, но тщетно.

– Ну вот и все, господа генералы, – сказал вошедший, вкладывая меч в ножны. – С этого момента вы мои личные пленники. А там посмотрим, кого отправить на плаху, а кого еще можно приспособить к доброму делу.

– Да кто вы, черт возьми, такой?! – воскликнул фон Бок, в то время как один из солдат вытаскивал у него из кобуры пистолет.

– Человек я не здешний, поэтому мое имя вам ничего не скажет, – саркастически усмехнулся незнакомец. – Могу лишь сообщить, что как Специальный Исполнительный Агент Творца Всего Сущего, Бич Божий, Адепт Порядка, младший архангел и заместитель Святого Михаила по земным делам, Бог священной оборонительной войны, а также Защитник русских, сербов и болгар, я имею приказ моего Патрона очистить этот мир от скверны, то есть от вашего Третьего Рейха и всего того, что вызвало к жизни его существование. Собравшись в завоевательный поход на восток за землями и послушными рабами, вы сами выбрали себе такую судьбу – быть битыми смертным боем.

– Но почему Господь решил защищать не немцев, а русских, ведь они такие глупые и бестолковые?! – воскликнул фон Бок. – За последние сто лет они не выиграли ни одной войны, в то время как германская армия шла от победы к победе!

– Ой, что вы говорите, герр фон Бок? – всплеснул руками незнакомец. – И последнюю войну с Антантой ваша армия тоже выиграла? Или побежала, сверкая пятками, из-под Парижа прямо до хаты в фатерланд? А в этой войне вы еще даже не нюхнули цветочков, не говоря уже о том, чтобы отведать ягодки. Это во Франции пятьсот километров – уже конец географии, а в России это всего лишь щипок за бок. А в ответ прилетит так, что и не удержишь.

– Но большевизм – это колосс на глиняных ногах! – надменно вскинул голову гитлеровский генерал-фельдмаршал. – Стоит ударить его посильнее – и все рассыплется в прах!

– Большевизм, – громовым голосом назидательно произнес заместитель архангела Михаила, за спиной у которого развернулись крылья, а над головой засиял нимб, – это форма народного русского государства. Чтобы защитить его, мужчины как один возьмутся за оружие, а женщины и подростки встанут к станкам. Потом будут четыре года тяжелейшей войны, которая зальет кровью половину Европы, и в конце ее над раздолбанным вдребезги Берлином взовьется алое знамя советской победы, после чего о Германии можно будет говорить только в прошедшем времени. Нет, государство у вас на какое-то время еще останется, да только немцы в нем станут уже не те – надорвутся и измельчают, так же, как после поражения Наполеона измельчали французы. А ведь милейший Боня тоже воевал с Россией и дошел до Москвы, да только тот поход стал началом конца его Империи. Впрочем, теперь никаких четырех лет войны не будет – все пойдет проще, быстрее и страшнее, ведь вы, мерзавцы, собираетесь не только убивать солдат на поле боя, но и истреблять пленных в концлагерях, а также мирное население на оккупированных территориях, потому что ваш вождь уже освободил вас от такого понятия, как совесть. А убийства безоружных и беззащитных ни я, ни мой Патрон не прощаем.

Федор фон Бок еще хотел что-то сказать, но непреклонный пришелец, прислушавшись к чему-то внутри себя, прервал его резким движением руки и скомандовал:

– На этом все, герр фон Бок, разговор окончен. Задача нашей операции выполнена, обратная амбаркация ударной группировки завершена. Нам тоже пора уходить. А теперь, парни, проводите господ генералов до геноссе Бергман.

Раз – и в стене кабинета образовалась дыра, за которой виднелся другой мир, пронизанный нестерпимым палящим зноем и благоухающий миррой и ладаном. Вот тут-то Федору фон Боку и Гейнцу Гудериану стало по-настоящему нехорошо. Одно дело, когда рациональный немецкий разум подсказывает своему хозяину, что, скорее всего, напавшие на штаб люди до поры до времени прятались в потайной части подвала, а значит, деваться им некуда, а нимб, крылья и светящийся меч у их предводителя – это дешевая имитация, цирковой фокус. Минск полон немецкими войсками, и поэтому господ германских генералов и прочих штабистов скоро освободят, а нахалов строго накажут. Надо лишь немного потянуть время пустой болтовней. И совсем другое чувство наступило при понимании того, что эти самые нахалы могут прийти в любое место по выбору, сделать свое черное дело, а потом отступить тем же путем, и преследовать их для обыкновенных смертных будет невозможно.

Толчок прикладом в спину от одного из солдат – и вот сначала фон Бок, а потом и Гудериан оказались на другой стороне, пересекли границу между мирами, будто шагнули из комнаты в комнату. А тут все не как у людей: какой-то город в древнекитайском стиле, башни-пагоды с выгнутыми крышами, площадь с фонтаном, вооруженные до зубов женщины-солдаты в тропической форме, мужчины-офицеры и, несмотря на невероятную жару, ощущение мороза по коже всем телом. Такого же просто не может быть!

Восемьсот пятый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Площадь Фонтана

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Ощущение, что этот мир покинул Основной Поток, пришло ко мне в тот момент, когда я только вошел в кабинет командующего и даже не успел сказать ни одного слова. При этом ключевым персонажем, влияющим на ход событий, оказался не похожий на Кощея Бессмертного генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, а неугомонный живчик Гейнц Гудериан, который моими способностями бога войны тестировался как тактик первого класса. На должность нового командующего группой армий «Центр» у Гитлера кандидатуры найдутся, причем по большей части даже лучшего качества, чем Федор фон Бок, а вот Гудериана ему заменить некем. Этот маньяк танковой войны лично вникал во все вопросы, мечась между корпусами и дивизиями своего корпуса, и в то же время оставлял достаточно инициативы командирам на местах. Так чтго Федора фон Бока после первого установочного допроса стоит поставить в стасис на хранение, чтобы потом предъявить товарищу Сталину, а с Гудерианом можно и поработать.

Остальные же старшие чины штаба группы армий «Центр» – начальник штаба генерал-майор Ганс фон Грейфенберг, начальник оперативного отдела генерал-майор Хеннинг фон Тресков, начальник разведывательного отдела генерал-майор Рудольф фон Герсдорф – из своих кабинетов попали прямо в казематы моей службы безопасности, оказавшись в цепких руках товарища Бригитты Бергман и криминальдиректора Курта Шмидта. И ним же угодила прочая «вкуснятина», включая так называемых «переводчиков» (а на самом деле эмигрантов-остзейцев). К ним у меня отдельный счет, как к людям, пошедшим войной на свою первую родину, чтоб не тискали потом свои гадские мемуары, в не менее гадском эмигрантском издательстве «Посев». Эти кадры еще даже не представляют, как жестоко они попали, очутившись в моих владениях.

На советской стороне военных талантов, способных поколебать мощь Третьего Рейха, достаточно, но все они пока находятся на глубоко вторичных должностях (как полковник Катуков), а мощнейшими мехкорпусами и приграничными армиями мирного времени, ныне полностью разгромленными, командовали полные придурки, или, если вспомнить Власова и Понеделина, вообще потенциальные предатели. Исключения из этого правила – 9-й механизированный корпус под командованием Рокоссовского и 21-й механизированный корпус под командованием генерала Лелюшенко. Но как раз эти корпуса не были мощнейшими, имели на вооружении только танки старых образцов и не были укомплектованы по штату даже количественно. Полностью укомплектованный мехкорпус на 22 июня 1941 должен был иметь в своем составе сто двадцать шесть танков КВ, четыреста двадцать Т-34, триста двадцать девять БТ-5 и только тридцать четыре Т-26 в огнеметном варианте. Ни у Рокоссовского, ни у Лелюшенко современных танков не было ни одного. В девятом мехкорпусе имелось порядка трехсот, а в двадцать первом – около ста танков Т-26. И все. Но эти корпуса дрались с врагом так, что любо-дорого посмотреть: и крови у врага выпили достаточно, и знамен своих не посрамили.

Но все это так, архивные данные. С момента выхода мира сорок первого года из Основного Потока своей сущностью бога русской справедливой оборонительной войны я ощутил, что не меньшее количество военных гениев и богоравных героев так и остались не известными истории. Эти люди погибли в первые месяцы войны или попали в плен во время многочисленных окружений, из которых им не суждено было выйти, а ведь они могли свершить многое и многое. От таких соображений я начинаю наливаться такой благородной яростью, что самому становится страшно. Первое, чем следует заняться сейчас в полосе разгромленного Западного фронта, это вызволением из осады гарнизона Брестской крепости. Затем необходимо обратить внимание на бродящих по лесам окруженцев и выявить среди них разного рода командный состав, в первую очередь генералов и полковников. Трусов же и придурков, вроде генерала Голубева и маршала Кулика, лучше сразу пускать на мясо. Не было тут таких никогда, и точка. Зато способные и морально стойкие командиры мне нужны как воздух, так как без них невозможно сформировать боеспособное соединение из окруженцев и освобожденных из лагерей военнопленных. А у меня и командующего для такой армии еще нет – ведь подобное следует класть к подобному, и я не смогу присоединить выходцев из сорок первого года ни к армии Велизария, ни к армии Багратиона…

«Генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Михайлович Карбышев тебе подойдет? – с некоторой ехидцей спросила энергооболочка. – Вместе со своим адъютантом полковником Сухаревичем он сейчас бродит по лесам в треугольнике Барановичи-Минск-Слуцк, и, возможно, где-то рядом находятся остатки штаба десятой армии вместе с так нелюбимыми тобой генералом Голубевым и маршалом Куликом. Генерал Карбышев выходил из окружения вместе со штабом десятой армии до тридцатого июня, когда при попытке перехода шоссе Барановичи-Минск в ходе боя штаб был рассеян и прекратил существование как организованная единица. Пятого июля в районе местечка Узда Карбышев встречает отряд пограничников Августовского погранотряда под командованием майора Здорного, численностью около двух тысяч штыков, к которому ранее присоединились генерал Голубев, маршал Кулик и остатки штабных. А десятого июля, за неделю до выхода отряда из окружения, генерал Карбышев и полковник Сухаревич снова переходят к самостоятельным действиям – предположительно, по причине личного конфликта с Куликом, Голубевым или обоими этими деятелями. Но это еще не точно. Безупречно правильному восприятию мешает туман времени, недостаточное количество выживших свидетелей и очевидцев, а также различные домыслы и вымыслы мемуаристов, желающих очернить или обелить того или иного деятеля. Так что окончательное решение ты должен принять сам, при помощи своих дополнительных способностей, а я в этом деле пас».