В этой стране только мертвые сраму не имут. В этой стране только мертвым дано говорить. В этой стране, на развалинах третьего Рима, Только и свету, что спать да молитву творить.
В этой стране, где свобода – не больше, чем право Сесть наугад в переполненный грязный вагон, И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава Лики вождей на полотнах бесовских икон.
В этой стране никому и никто не подвластен Данностью свыше. Почти не осталось живых В этой стране, где уверенность в будущем счастье Лишь у юродивых. (Бог не оставит своих). Где на объездах Истории жирные монстры Прут из земли, как поганки под теплым дождем; Серое делают белым, а белое – черствым, В этой стране… Но другой мы себе не найдем.
«Снег не сошел – весны еще нет…»
Снег не сошел – весны еще нет. Розовый шелк скользит по спине. Шелковый путь – теплый и длинный. Каплет на грудь сок мандарина.
Что до весны: дни наши– заячьи. С мокрой стены Бог улыбается. Ночью в окно: гость. Или – чудится? Очень темно. Но мы не заблудимся. В завтрашнем дне – травы без запаха. Мед на спине смуглыми каплями. Над потолком – ночь. И топор ее. Бьет хохолком чучело ворона.
Зеркало бед – демон полуденный. Нас еще нет, и мы не заблудимся. Здесь хорошо – гавань неспешного. Снег не сошел. Краски не смешаны…
Капля стечет – не помешать ей. Губы в пучок – морда лешачья. Демон ночной вьюгой кору дерет. Очень темно. Но мы не заблудимся.
Зимняя колыбельная
Ветерок Ставенькой стучит о стекло. Спи, дружок. Все дороги к нам замело. Все пути Ныне охраняют твой сон. Снег летит. Кружится, почти невесом.
Спи, малыш. Глазоньки закрой и усни. Снегом с крыш Падают пушистые сны. Мотыльком Огонек дрожит па стекле. Спящий дом Утонул в полуночной мгле.
Спи, дружок. Вьюга унялась за окном. Снег пошел Белою пушистой стеной. Жар в печи Обжигать лицо перестал. Мир молчит. Может быть, он тоже устал?
Ночь темна. В печке огонечек угас. Тишина, Обними, родимая, нас. Завтра в путь. По колено в белом снегу. Не уснуть? Спи, а я твой сон сберегу.
«А в комнате пахло смолой…»
А в комнате пахло смолой. Ах, нет, не смолой – канифолью. И гнал по паркетному полю Колесики пылн сквозняк.
А в комнате было светло. Свет прыгал по комнате, весел. А шторы еще не повесил, А, может быть, вовремя снял Ее обитатель.
Незлой Он был, и немного наивный. Он спал, и расслабленной ивой Текла на паркет простыня.
И зяблик звенел за стеклом. Над выпуклым зеркалом лака Качались прозрачные злаки Вошедшего в комнату дня. А в комнате пахло смолой.
«Четверг. Четвертый день недели…»
Четверг. Четвертый день недели. Слепой волчонок, дочь метели,— Поземка льнет к колоннам ног. И взмыл, чеканно одинок, Излом плаща на медном теле Коня. Ночь снежит еле-еле. Мелькает мелких льдинок сеть. А воздух влажен, и броня Домов, как будто сетью трещин Подернулась. Преддверье вещих, К утру теряющихся снов… Разводы синего огня Беззвучно озаряют дно Пустынной площади. И вверх Уносит мысли снег. Присев На серо-желтый тонкий лед, Спит селезень. Поземка льнет К ногам. Еще чуть-чуть – и дверь Парадной придержав спиной, Спеши, пока еще четверг Не кончился.
«Я часто ухожу туда, где лето…»
Я часто ухожу туда, где лето. Туда, где ели, наклонясь надменно, Роняют иглы на стекло воды. Я ухожу от лампового света В страну, где солнце растворяет тени, И где дрожат, колеблемые ветром, Паучьи замки. И бредут Следы лосиные. В страну, где камни дышат, В песок зарывшись, и тепло густеет, И черный ил охватывает зыбко Ступню. И стайкой – крошечные рыбки… Я ухожу, Пусть рухнут эти стены — Я не услышу.
«А вчера случайно придумал дождь…»
А вчера случайно придумал дождь. Было душно и я устал. И явился ветер и листьев дрожь, И скольжение тучьих стай; На спине у площади пятна луж, Гром, распахнутое окно. Блестки капель, россыпью, на полу, Вниз бегущее полотно Голубых, ниоткуда летящих струй, Шляпки зонтиков, плеск подошв…
Я хотел придумать тебя, мой друг, А придумал сентябрьский дождь.
«Петербургски серая погода…»
Петербургски серая погода. Солнца нет. Его не нужно прятать Дымчатым курчавящимся водам. Дождь идет. Но мы не виноваты. Мы не виноваты в серых лицах Наших женщин, в жестах анемичных… Голубь тоже сер, а эта птица — Символ улиц северо-столичных.
Светит люстра. Кот на батарее. Голова, приникшая к подушке. Это ничего, что мы стареем. Хуже – если мучимся удушьем. Будто бы испачканная кожа. Седина. Оплывшие фигуры. Будущее меньше нас тревожит, Чем чужих квартир архитектура.
Петербургски медленные речи. Паутина пыли под диваном. Вскидывает руки человечек В глубине дрожащего экрана. Шелестят газеты. В сизой вазе Сохнут трехрублевые мимозы. Опуская ноги в теплый тазик, Наши мысли погружаем в грезы. Барахлит кишечник. Плохо с сердцем; Отраженье книг на стеклах потных. «Не клади в жаркое столько перца. Вредно…» Завтра снова на работу.
Спи, мой Город! Мой многоэтажный Лабиринт колючих коридоров, Ешь, люби, захлебывайся кашлем, Мой великолепно нищий Город, Я тебя не выдам! И не брошу! Ненавижу суетную праздность, Но тебе – прощаю. Ты хороший. Просто ты устал… На стенах грязных Темные неровные потеки. Снова дождь по переулкам бродит. Иногда мы чересчур жестоки. Не нарочно. Просто – так выходит.
Петербургски сумрачные мысли. Паутинка от волнений зряшных. Облака над крышами нависли. В проходных дворах бывает страшно.
Ломтик неба смотрится иначе Сквозь переплетенье тонких веток. Мы смеемся редко, чаще – плачем. Но зато как радуемся свету!
«Горечь кофейных глаз…»
Горечь кофейных глаз. Линия ломких плеч. Можно ли уберечь Ту, что не родилась?
Смуглые кисти рук, Пара усталых птиц, Зыбкая дрожь ресниц. Бабочка на ветру.
Узок сырой причал. Вечен приют от бурь. Тонок, высок и бур Легкий тростник – Печаль.
Вера моя светла. Много светлей, чем сны. Спит в челноке Луны Та, что не родилась.
«Мерзость. Теплая водица…»
Мерзость. Теплая водица. Человечек с клювом птицы… Черт-те-что такое снится! Надо б форточку закрыть. Надо б встать, да зябко что-то. Надо! Скоро на работу! Снятся всякие уроды!..
– Ва-ау! Грам-м! Однако, прыть! Шалый бег: пой ветер в ухо. В чаще кто-то ухнул глухо, В небе звездочка потухла. До нее ли! Шорох, треск, Хруст, сопенье. Сучья, листья Чавкают. Побежкой лисьей Ночь навстречу. И дались ей Эти дырки! На холмы Небо смотрит глазом круглым Звезд расплывшиеся угли. Лекарь помер от чумы. Дремлет пес, забившись в угол. Оторвали ногу кукле. Спит ребенок на полу. Тараканы – по столу. В дырку фортки лезет лихо. – На-ка в зубы! Что, притихло? Так-то! След на грядке рыхлой. Муха, рысью, по стеклу. Спи ты! В нише паутина… Нищий, что ли? Вот скотина! Обождал бы до утра! Ан, светает? Знать, пора Просыпаться…
Мысли – теркой. Спрыгнул на ковер потертый Человечек: «Жив? А зря! Толку – чуть. Лежишь, как мертвый, Только мысли – вскачь…»
В обертку От конфеты ткнулся твердый Жесткий палец фонаря: «?» Дядька съел! Конфета «Тузик». Слышь, фонарь, ты мне – союзник? Значит, будем заодно?
Муха тычется в окно… Человечек с клювом птичьим Скинул с лапки рукавичку, Почесался неприлично… – Брысь! – Смеется: – «Что, знобит?»
Пес зашелся на цепи. – Все в порядке, детка, спи1 – Слышь, собаку отзови! – Сами – кто? – Свои, свои! Цепь следов на огороде… – По ночам свои не ходят! – Заблудились. Леший водит. Дай водицы-то испить! – Обождите. Так и быть, Дам. А после – уходите. Стойте! Стойте, где стоите! Доведете до греха!
Сверху сыплется труха. Или грезится? Ан, близко, В низком кресле, толстый, лысый, А глаза, как у птенца…
Отвори-ка дверь, пацан! Долго здесь еще стоять нам? Батька? Вот он. Плохо батьке. Верно, сердце подвело… Пятна темные в траве. Копошатся муравьи. – Аль, не слышишь – отвори!
Есть такое ремесло. Называется: «поэт». Просто выжил – повезло. Счастлив – чудо… Сквозь стекло Слабо теплится рассвет. Человечка больше нет.
