Александр Маркин Вадимович
Большая вода
Глава 11. Любовь
Бальтазар пребывал в нерешительности, он ненавидел это чувство и всегда злился на себя в такие мгновенья.
Иметь благородное сердце опасно. В целом, судьба довольно холодна к благородству, если не губительна для него. Поэтому, во многом, как думал сам Бальтазар, благородный человек обращён в сторону вечности за пределы действительности.
Впрочем, действительность этого юношу занимала мало, по сути, она ему даже претила, в том смысле, что он не получал удовольствия от её каждодневной рутины и цикличности всего происходящего. Он считал, что этот мир оправдывают только три вещи: юмор, философия и женская красота. Он был созерцателем, но считал созерцание действием, он был человеком действия, но считал любое действие эфемерным. Он никогда не хотел завести семью, так как считал, что семья и связанный с неё быт убивает самое лучше в человеке – любовь.
Вместе с тем, он не был оторванным от реальности, многие бы могли назвать его романтиком и сказать о том, что он видит всё в розовом цвете, но если он и был таковым, то потому, что его угнетала серость и банальность бытия.
Люди, события оставляли у него странное послевкусие, оно было горьким, и эта горчинка как нельзя странно успокаивала его во время тоски, когда бессмыслица жизни напирала на него со всей силы.
Дарья, когда он впервые её увидел в тот морозный мартовский день, показалась ему абсолютно небесным существом, первозданным светом, который зажег для него Бог. Это был тот самый пушкинский «гений чистой красоты». И подумать только, разве мог этот гений произойти от обезьяны? Юноша часто всматривался в лица людей на улице, и некоторые ему прямо говорили о своём животном происхождении. Но эту девушку мог сотворить только Бог.
Он думал о своём положении узника собственных чувств и мыслей и решился во чтобы то ни стало рассказать обо всем сегодня. Но как это сделать?
Надо каким-то образом встретить Дарью сегодня вечером и начать с ней разговор, но только, чтобы никого рядом не было. Но мыслимо ли это? И как это устроить?
Возвращаясь после закрытия лавки в свою келью, он больше всего на свете мечтал увидеть свою возлюбленную где-то рядом с домом. Но, даже если он её встретит, то что он скажет ей?
Только сейчас ему стало понятно, каким беспомощным становится мужчина, когда он влюблён.
Бальтазар мечтал увидеть свою возлюбленную, но при этом боялся внезапного появления перед ней прямо здесь и сейчас.
Возвратившись, во дворе он никого не встретил: ни Дарью, ни кого-либо ещё, и сразу расстроился до самых потаённых глубин своей души, и с мрачным видом присел на лавочку рядом с крыльцом дома.
Сегодня было звёздное небо, и какой-то неповторимый отпечаток имело всё вокруг, как будто очень скоро что-то изменится в мире, и мир этот станет лучше.
«Ах, какая же странная штука – жизнь, а вот смерть, наверное, ещё более странная. Господи, зачем всё это? Мне? Ей? Ему? Им? Работать ради того, чтобы прокормить себя, отдать свою жизнь ради обслуживания собственных потребностей. Или потребностей чужих?! А потребности, потребности-то зачем, чтобы насытиться ими и выработать в себе новые, для всё будущих насыщений. Какой чудесный замкнутый круг! Подумать только. Смерть, я думаю, гораздо более честная вещь, она не водит тебя за нос, не заставляет разгадывать бредовые, а иногда и дешёвые ребусы, она указывает тебе на дверь с самого твоего рождения, только молчит, когда эта дверь откроется. Хотя ты можешь и сам её открыть, никого не спрашивая, даже её – смерть. Помню, в детстве я читал про одного самурая, который перед тем, как покончить с собой, говорил о том, что, убивая себя, он убивает весь мир».
Каждое небесное тело, видимое им этой ночью, представлялось забытым и пройденным этапом мироздания, архетипом, являющимся ступенью человеческого развития. Миллиарды звезд, миллиарды лет. Несметное количество душ, населявших и населяющих вселенную. Хоровод вечности. Он подумал, а что может быть её музыкой, из каких нот, или аккордов должна состоять эта мелодия. А, может быть, музыка вечности – это абсолютная тишина?
Мечтая и уходя в своих мыслях далеко-далеко, он перестал замечать реальность. Но что-то должно было вернуть его на землю. Бальтазар услышал приглушенные тихие всхлипывания, c трудом разносившиеся по двору. Если это был плач, то плачущий делал всё, чтобы его не обнаружили. Он оглянулся, но с первого взгляда никого не заметил. Всхлипывания ненадолго прекратились, и тогда ему подумалось, что, может быть, это тоже плод его фантазии. Но человек, который плачет, с трудом себя сдерживал. Всхлипы становились сильнее и сильнее. Бальтазар приподнялся и решил пройтись по периметру тёмного двора. И в каком же он был изумлении, когда понял, что девушка c самыми дорогими на свете чертами лица сидела на лавочке в противоположной от него стороне, закрывшись руками от остального мира.
Осторожными шагами, чтобы не выдать себя, он подошёл как можно ближе. Он чувствовал, как внутри всё клокочет, как напряжены нервы, как дико бьется сердце, норовив выпрыгнуть из грудной клетки. Его тревога была сладостной, как если бы он, будучи кладоискателем, лицезрел перед собой заветные сокровища такими, какими он себе их представлял во сне и наяву. Он говорил себе, что эта встреча сегодня для него подарок. Его не покидало ощущение судьбоносности происходящего.
Плач продолжался, Бальтазар еле слышно присел рядом. Какие главные слова в жизни человека? Что можно и нужно сказать, чтобы не сделать пошлыми самые сокровенные мгновения жизни, самые милые и интимные её минуты. А, может быть, именно так появляются на свет молитвы? Именно в такие мгновенья? Когда любовь превращается в слова настолько монументальные, твёрдые, как алмаз, прозрачные, как родниковая вода, восхитительные, как летнее солнечное утро.
Убирая руки от заплаканного лица, Дарья наконец увидела его рядом собой. От неожиданности она вздрогнула. Потом закрылась вновь. Юноша спокойно наблюдал за ней, заворожённый происходящим. Потом быстро встал и пошёл в сторону своего жилища, поднялся на второй этаж, отпер входную дверь, оглянулся в комнате, взял коробку спичек со стола и зажёг рядом стоящую свечу, вставленную в бронзовый дешёвый подсвечник. Подумав несколько секунд, с подсвечником в руках он спустился со второго этажа, во двор усадьбы. В его отсутствие ничего не изменилось, он направился туда, откуда ушёл только что. Со свечой в руках в тёмном дворе он показался бы странным любому, кто бы его ни встретил. Но он остался незамеченным.
«Если вы уберёте руки от лица и откроете глаза, то увидите в моей руке свечу».
Это фраза, сказанная вкрадчивым, чуть слышимым голосом, словно разбудила юную девушку. Красными от слёз глазами она поглядела на Бальтазара.
«И я буду держать ладонь своей другой руки над пламенем до тех пор, пока вы не перестанете плакать».
Над свечой появилась ладонь. Не понимая до конца, что происходит, Дарья смотрела на свечу, потом на юношу, потом снова на свечу. Вскочила со своего места и схватила рукой подсвечник, затем набрав в лёгкие воздух, одним выдохом задула её.
«Я бы не хотела вам этого говорить, но вы дурак, дурак, какого я не видела на свете ещё никогда, как вам пришла в голову такая идея?! Вы что не в своем уме?! Видите, у меня больше нет слёз, и не потому, что вы решили измучить себя, и мне непременно вас жалко, а из-за того только, что я больше не хочу видеть это».
«Вы спасли меня от ожога, на который я себя обрёк. Понимаете, я не могу смотреть, как девушка плачет, и никогда не мог вынести женских слёз. Позвольте, я вам кое-что расскажу. Вы юная, красивая, цветущая барышня. А теперь представьте, что вся ваша жизнь – это полёт упавшего с дерева осеннего листа, и вы в начале это полёта, вы только оторвались от ветки и летите себе спокойно, даже не подозревая, что от приземления вас отделяют считанные мгновения. Я такой же осенний лист, как и вы, только оторвался чуть раньше, и, видимо, чуть раньше окажусь на земле. Это наша судьба. Но ещё наша судьба или судьба таких, как я, трепетать перед божественной красотой. Когда Яков Бёме нашёл её в отблеске солнца на старом медном чайнике, его мир перевернулся. Когда вы вытащили меня из холодной воды, и я впервые мог увидеть ваше лицо – мой мир перевернулся тоже».
«И что же сделалось с вашим миром, как он изменился? Зачем вы мне это говорите?»
«Я вижу, своим высказыванием я заставил вас смутиться. Это черта прекрасного сердца – такое смущение. Позвольте узнать о причине ваших слёз?»
«Я не должна вам это говорить. Обстоятельства складываются не в мою пользу. Как вам у нас живётся?»
«С тех пор, как мы гуляли, прошло так много времени. Мне запомнится это на всю жизнь. А может и после?! Никто же не знает, что будет после?! У меня есть для вас небольшое письмо, и я вам очень доверяю, и прошу вас раскрыть его, если я пропаду, и вы обо мне больше не будете ничего знать. Вы принимаете моё предложение?»
«Да, принимаю. Там что-то важное для вас?»
«Да, важное для меня. Мне также есть, что сказать вам, это касается ваших родителей и вас. Их хотят ограбить. Я твёрдо знаю об этом. В этом замешан мой начальник, Степан Матвеевич. У него есть сообщники. Я тоже знаю их. Но сейчас это перешло черту. Я попал в этот город из-за них, а встретил вас. Вам надо рассказать всё родителям».
«Я боюсь, они не поверят в это, и потом, отец и мать сегодня утром уехали на три дня по торговым делам в Москву. Я смогу им это рассказать только по приезду».
«Напишите им!»
«Они не поверят».
«Я буду искать встречи с вами», – произнес Бальтазар после недолгого молчания.
Дарья наградила его жемчужной улыбкой и, когда Бальтазар отошёл в сторону, быстро побежала в дом.
Глава 12. Наводнение
На следующий день Степан Матвеевич исчез из города. Просто не пришёл на работу. На втором этаже бакалеи, где, собственно, и проживал приказчик, дверь была заперта.
Тогда же случился первый по-настоящему теплый весенний день. Солнце пригревало, и от земли шёл неповторимый запах весны, имеющий множество разных оттенков. Всё было залито лучами и после дождей земля покрылась свежей зеленой травой. Стало жарко в привычной одежде, и кое-кто уже появлялся в нарядах больше предназначенных для мая.
Есть в весенней погоде что-то вроде катарсиса: апогея старого и начала нового. Экзистенциальное обновление. Весна волнительна, особенно на стыке апреля и мая, когда лето подбирается всё ближе и ближе, а зима всё дальше и дальше. Недаром в библии написано, что Христос умер и воскрес весной – вечное обновление мира, вечное рождение нового.
Один из самых удивительных моментов жизни, когда буквально за несколько дней природа становится зелёной, обрастая новой оболочкой, входя в новую, уже летнюю фазу. Пара дождей и пара солнечных часов делают настоящее чудо. Создается новый мир на месте старого со своими запахами, своей температурой воздуха, своим небом, своим солнцем. Просыпаются звери, птицы, насекомые, человек. А как поют птицы! Какая музыка и услада для ушей, когда ночью в саду начинают свою арию соловьи, трясогузки… Когда ласточка, маленькая, юркая, быстро взлетает до своего гнезда и опускается на землю. Сколько красоты в её витиеватых полётах.
Бальтазар стоял за витриной внутри залитого солнцем магазина. Ему тяжело думалось, на душе было неспокойно и одновременно пленительно, солнце заставляло его улыбаться и тихо мечтать о лете, которое он всегда с восхищением ждал и которое всегда к нему приходило, но, конечно же, каждый раз обманывало его.
Он привык ждать и привык быть обманутым. Вечная цепочка. Ожидание создано для того, чтобы давать надежду, тем самым продолжать жизнь, ведь какое продолжение жизни без надежды, но, а разочарование надеждой существует только для того, чтобы на месте прежней появилась другая, и так по кругу.
Но как сладко было ждать, томиться по будущему, по той жемчужной улыбке, которую ему вчера подарили, по этому ласковому голосу.
Юноша улыбался, смотрел в даль и мысленно ушел куда-то очень далеко, было похоже на то, что он путешествует по другим мирам. Свет счастья появился на его лице, он сиял. Влюблённость и ощущение весны окрыляли.
Вчера он не смог сказать ни слова о своих чувствах, он боялся осквернить их, сделать их общим местом, пошлостью, бытом…
Но сегодня его уже мучила эта недосказанность, зачем делать тайну из своих чувств. Конечно, «слово явленное – есть ложь», но нет других способов донести свои мысли человеку, кроме как рассказать или написать ему.
Он помнил, что родители Дарьи уехали вчера днём, в пятницу, и вернутся через три дня, то есть в понедельник. У него есть время. Он расскажет всё ей, всё, что у него есть на душе, и всё, что он никогда никому не говорил, развернёт свою душу, словно скомканную простыню.
Он решительно будет искать встречи с ней каждый день. Также он должен будет искать средство предупредить её родителей об опасности, скорее всего смертельной.
Те, кто хочет их ограбить, знает об их отъезде и о том, когда они вернутся.
Он будет искать встречи с ней сегодня, непременно.
«Молодой человек, здравствуйте», – вдруг услышал замечтавшийся Бальтазар и увидел перед собой господина, хорошо одетого, гладко выбритого, в новом костюме с претензией на вкус, по последней моде.
«Чем могу служить?»
«Будьте любезны, я бы хотел 5 унций вашего лучшего чая, пожалуй, меня интересует чёрный».
В колониальной лавке купцов Карасёвых, как, впрочем, во многих других, чай располагался на полках, которые, как в архиве, поднимались до самого потолка, и чтобы достать с них то, что нужно, необходимо было подняться по лестнице.
Во внешности человека он не нашёл ничего для себя знакомого, но вот голос, голос он точно где-то слышал. Делая шаг на первую ступеньку лестницы, его осенило.
Да, он слышал этот голос, и совсем недавно, в тот вечер, когда выследил Степана Матвеевича, в том доме, куда привёл след его бывшего начальника. Эта мысль застала его на лестнице, когда он подбирался к нужной банке с чаем. Да, это тот молодой голос, который он слышал, сидя в сенях того странного дома у башни.
С большой банкой чая в руке он спускался по лестнице вниз, конечно же думая, что их новая встреча неслучайна.
«Прошу, самый лучший черный чай из имеющихся сейчас, китайский, байховый, вы, кажется, сказали 5 унций?»
«Да, совершенно верно, именно 5», – с улыбкой и очень вежливо ответил покупатель, вообще манеры его были крайне учтивы.
Бальтазар поставил красивую жестяную банку рядом с весами, на ней красовалась надпись «Товарищество «Караван», и, черпая маленькой ложкой, аккуратно и по-ювелирному скрупулёзно, стал выкладывать чай на весы.
После быстрого взвешивания чай был с той же аккуратностью завёрнут в небольшой бумажный пакетик.
Покупатель внимательно следил за тем, как ловко со всем справляется продавец, и Бальтазар чувствовал этот пристальный взгляд, понимал, что его разглядывают, как жука под лабораторным стеклом.
«Пожалуйте», – с улыбкой Бальтазар протянул упакованный чай.
«Очень вам благодарен», – ответил покупатель, и как будто даже что-то насвистывая, щеголеватой походкой отправился к выходу.
Бальтазар проводил этого человека взглядом, и когда он вышел, подошёл к витрине, чтобы успеть рассмотреть его ещё лучше. Незнакомец спустился вниз по улице и прошмыгнул в один из переулков.
Вечерело. Начинался алый закат, какие бывают в ту пору, когда день залит ярким солнцем.
Бальтазару сделалось неспокойно на душе, и после недолгих приготовлений он закрыл лавку и очутился на оживленной улице. Запах весны ударил ему в нос, ошеломил его своей концентрированной силой. Расцветала новая жизнь. Природа была юной, 17-и летней барышней, полной веселья и надежд, не знающей о боли и страдании, верящей в свою вечную красоту.
Горожане медленно прогуливались по пологой улочке, ведущей к плашкоутному мосту. Публика была праздная, не имеющая никаких дел: между прогуливающимися парочками редко появлялись одинокие приказчики, возвращающиеся домой после закрытия своих лавок.
Люди говорили, улыбались, с какой-то простодушной лаской встречая весну, скинув с себя прежнее бремя, замкнутость и скованность зимы.
Бальтазар спускался вниз, обгоняя одних и встречая других идущих ему на встречу. Невольно он слышал, о чем говорят эти люди, и больше всего слов было о реке, вышедшей намедни из берегов.
Один резкий, прерывистый голос выделялся на общем фоне умиротворения. Человек кричал, то ли от боли, то ли от радости.
Спустившись еще немного, он наблюдал такую картину: мост был разведён окончательно и бесповоротно, вода вышла из берега, затопила небольшие деревянные строения у самой реки и остановилась у изгороди ближайшего дома.
У самой кромки воды, в порыве мало на что похожего возбуждения, кружилось странное существо, покрытое голубями. Голуби разлетались в разные стороны и садились вновь на плечи и голову. Бальтазар легко узнал в ней ту самую седую юродивую, встреченную им вместе с Дарьей.
Она заходила по щиколотку в воду несмотря на очевидную прохладу, выбегала из неё и успела собрать вокруг себя толпу зевак. Это было похоже на импровизированный театр одного актёра, на игру которого с любопытством взирала толпа.
Взгляд же её мало на что походил, он был строгим, и смотрела она этим строгим взглядом с особым вызовом. Но, когда пелена этой строгости сходила, в этом взгляде появлялась тоска такой глубины, что людям, видящим её, становилось не по себе. Становилось не по себе от той чужой трагедии, частью которой они становились, заглянув в её глаза.
Люди стояли и наблюдали за тем, как она кружила и паясничала. Один молодой мещанин стоял с дамой под руку и самодовольно курил, дама мило и даже немного смущенно улыбалась.
У других обывателей это зрелище вызывало чувство некоторого «фи», дамы и кавалеры морщились и спешили уйти.
Именно в такой момент Бальтазар оказался рядом. Он смотрел за её безудержными па, неожиданными танцевальными выпадами в сторону, всё повторяющимися и повторяющимися кружениями. Слушал её крикливый голос, говорящий разные небылицы с пафосом оратора.
И тут она резко изменила своё поведение: в долю секунды застыла на месте, её лицо сделалось каменным, глаза стали мокрыми, и по щекам потекли слёзы, она попятилась назад к воде.
Глава 13. Решение
Проснувшись рано утром, Анфиса вспомнила события прошедшего дня. Вчера она согласилась предать хозяев дома, в котором долгое время жила, в котором была принята сиротой, где её (как она думала) любят, где скорее всего, если с ней бы что-то случилось, люди костьми легли на её защиту. И думая об этом, она заключила, что ненавидит Карасёвых и их розовое отношение к ней. Она презирает их за этот акт любви, за милосердие, проявленное к ней, за сытую жизнь в их доме. Ненавидит всю семью разом. Теперь ей казалось, что обмануть их, рассказать про их деньги, навести на грабёж в их доме – это самое малое, что она могла бы сделать.
Они унизили её своей отеческой, материнской и сестринской любовью. Любит ли она их сама в таком случае? Конечно, нет! Они – хозяева жизни, она – прислуга в их доме. Она им – не ровня. А всё остальное, сделанное ради неё, это обычное человеческое тщеславие, желание покрасоваться перед самим собой.
Она хотела сохранить эту мысль, сделать ей цельной, оставить её за собой, так и случилось. На протяжении всего дня, занимаясь домашними делами, видя перед собой Дарью, мать семейства, Ольгу Николаевну, она пребывала в плену у этой мысли, стараясь себя не выдать нерасчётливым движением души, стараясь поглубже спрятать свою злобу к этим людям.
Время для неё в этот день застыло на месте. Обычно проносящийся со скоростью ветра белый день для неё тянулся, напоминал хождение по кругу, каторгу.
Но вот и наступил вечер, часы в доме пробили шесть, и Анфиса стала собираться на встречу.
Апрельский ветер раздувал полы её платья, она спешно пыталась их подобрать, пока не увидели пристально смотрящие на неё прохожие. Прохожих сегодня было много, теплый весенний день вывел обывателей на прогулку.
«А что, если её саму обманут, если не дадут обещанных денег? Деньги, а разве за деньгами я туда иду? А как же! Конечно, за деньгами».
У Анфисы были любимые деревья, которые она знала с детских лет, и, проходя мимо них, любовалась ветвями и кронами каждого. Сейчас, когда они оделись в молодую зеленую свежую листву, наслаждение от их созерцания усиливалось. Она остановилась около одного из них, она помнила, сколько ветвей когда-то было у дерева, и решила сосчитать их заново.
«Да, и в том случае, если обманут, то всё равно всё расскажу, нестрашно», – подумала Анфиса, досчитав до конца и убедившись, что количество осталось прежним.
Горничная была уже практически на месте, и в вечернем полумраке при слабом освещении фонаря, метрах в двухстах от нее, виднелся силуэт.
Девушка шла навстречу этому силуэту, приближаясь к нему, как к огню, даже надеясь сгореть в этом огне, конечно, сгореть вместе с её благодетелями.
Подойдя ближе, Анфиса начала удостоверяться в том, что это мужчина, и он стоит к ней спиной.
«Степан Матвеевич, добрый вечер! Это я», – на этих словах к ней повернулся незнакомый человек, возрастом гораздо моложе и внешности вполне миловидной. Человек стоял на том самом месте, где вчера был приказчик, и от неожиданности девушка отшатнулась назад.
«Анфиса, добрый вечер! Не пугайтесь, я от Степана Матвеевича, дело в том, что ему пришлось ненадолго покинуть город, и он все дела передал мне».
Девушка недоверчиво посмотрела на молодого человека, теперь была возможность разглядеть его ближе. Он был молод, наверное, даже хорош собой. Улыбался игриво. В общем, выглядел франтиком средней руки.
«Вы меня боитесь?! Ну, не стоит этого делать! Я же по делу… Cтепан Матвеевич мне всё передал…»
«Деньги при вас?» – резко оборвала его девушка.
«При мне» – приятно ответил молодой человек.
«Где они?» – суровой и почти злой манерой спросила горничная.
В руках у молодого франтика появилась тысяча рублей, двумя билетами по пятьсот. Билеты на белой бумаге с царем Петром, царя Анфиса заметила сразу. И такие билеты она видела в чужих руках. Более того, она видела много таких билетов в чужих руках.
«Я хочу деньги вперёд, прямо сейчас, или я разворачиваюсь и ухожу», – спокойным и надменным тоном заявила горничная.
«Какая, однако, фифа – эта домработница! Ставит условия… ну, посмотрим».
«Милая барышня, – расплывался в улыбке молодой человек, – возьмите деньги, но сумма немаленькая, сами понимаете, мы хотим, чтобы вы были откровенны и честны. Если вы нас обманите…»
«Что! Что? Что будет, если я вас обману, убьёте… повесите… найдете? Да нет, мне не страшно. Так слушаете меня внимательно».
У Анфисы неизвестно откуда появился тон начальника, того, в чьих руках судьба подчиненных.
«Запоминайте, сударь: барский дом двухэтажный, лестница делит дом как бы на две части. По ней вам надо подняться на второй этаж и от этой лестницы круто повернуть направо, пройти через гостиную, и следующая за ней дверь будет вести в кабинет».
Франтик внимательно слушал и при этом улыбался сладенькой полуулыбкой.
«В кабинете вы сразу увидите большой комод, старинный, в нём много ящичков разных выдвижных… вам надо достать самый верхний правый ящик, то бишь полностью его вынуть. Туда, где был этот ящик, надо просунуть руку и в левой боковине нащупать небольшой рычажок, нажать на него… Когда нажмёте, появится ещё один ящик, потайной, в нём должно быть то, что вы ищете».
Анфиса глубоко вздохнула закончив свой рассказ, было заметно её волнение. Франтик, улыбаясь, внимательно слушал и крутил правый ус.
«Барышня, а ведь похоже на правду то, что вы говорили сейчас… Где же им, родным, храниться, если не там?! Я запомнил всё, что вы сказали, и у меня нет ни малейшего желания задерживать вас».
Молодой человек поклонился кивком головы, развернулся вокруг своей оси и быстрым чётким шагом отправился прямо по улице, хорошо освещенной фонарями.
Анфиса держала в руках две пятисотрублёвые купюры и смотрела вслед незнакомцу. Она как будто не совсем понимала, что ей теперь делать. Но вдруг, собравшись с силами, она двинулась вперёд. Возвращаться в барский дом ей совсем не хотелось, по крайней мере сейчас. Она отравилась собственным ядом, не подозревая, какой он силы.
Пройдя мимо выстроенной из красного кирпича, капитальной, двухэтажной усадьбы купцов Духиновых, Анфиса вошла внутрь уютного сквера, спрятанного за небольшой оградой. Полукруглый сквер был расположен на берегу реки, на нём были редко посажены деревья, а в центре зияла большая проплешина в виде неухоженного газона, разраставшегося травой летом, а сейчас только начинающего зеленеть.
Метрах в двадцати от довольно крутой набережной по периметру стояли деревянные лавочки для удобства гуляющих. Всюду был вид небольшого запустения.
Анфиса присела на ближайшую к ней лавочку, в сквере царила полная тишина. Воздух был сладостным и немного пьянил.
«Что же мне дальше делать? Вернуться домой? К ним? Жить с ними спокойно до того, как их придут и убьют?! Нет, нет, нет!
«Анфиса, тебе же их не жалко, ты их не любишь!»
«Да, я их не люблю…»
«Но зато у тебя есть деньги, Анфиса. Что будешь делать с ними теперь?»
«Я не знаю, надо хорошо подумать».
«А что ты больше хочешь: чтобы им было плохо или чтобы у тебя были деньги?»
«Деньги, деньги…»
«А кто это со мной разговаривает?!» – резко подскочила горничная, оглядываясь вокруг, но вокруг не было ни души.
«Хорошо, теперь они у тебя есть, эти деньги. Купи наряды, ужинай в хороших ресторанах, нанимай извозчика. Деньги дают свободу быть таким, каким ты хочешь. А вместе с этим уважение, почёт…
«Ведь ты не хочешь теперь чувствовать себя нищей? Если так, то нужно, чтобы другие себя знали такими, а тебя считали барыней. Пойми, чтобы быть барыней на этом свете, обязательно кто-то должен быть нищим, так устроен этот мир».
Микроскопическая улыбка проскользнула на лице молодой девушки и быстро сошла на нет.
«А ещё, вспомни, ты же ведь всегда была права, но тебя никто не слушал. Все умилялись тобой, как маленькому глупому котёнку, никто не принимал тебя всерьёз. А ты же ведь талантливая, способная, умная! Ты ведь точно умней этой дурочки, которой прислуживала? Которой платья подносила и волосы расчёсывала. А родители её?! Засоленные в банке огурцы, купчишки, ретрограды, пользующиеся своим положением».
«Было бы странным, если бы ты когда-нибудь не выбилась в люди с таким знанием человеческого нутра, как у тебя, с внутренним стержнем и силой… Тебе надо самой быть начальником над теми, кто явно глупее тебя».
Анфиса, словно опомнившись, встала и пошла, ещё никогда её лицо не имело таких решительных черт. Она словно в чём-то окончательно убедилась. Навстречу ей шли люди, парочки, наслаждающиеся теплым весенним вечером. Когда кто-нибудь из гуляющих заглядывал ей в лицо, она отвечала этому человеку дерзким и продолжительным взглядом, в котором легко можно было бы уловить вызов, что несколько смущало прохожих.
Ещё там, в сквере, у неё родился план. Она уедет из города сегодня же вечером, на последнем поезде, идущим в Москву, там, прямо на Казанском вокзале, она найдёт себе недорогое, но приличное жильё… а потом видно будет… Она сможет выдать себя за дочь богатого купца, пойти учиться, потом работать…
Вообще больше всего она хотела бы сейчас новое платье и, быть может, влюбиться… Но, может быть, и не влюбиться, но хотя бы забыть всё, что с ней произошло. Все документы у неё были с собой, денег было много, бояться было нечего.
А станут ли её искать? Да, безусловно станут, но им самим в скором времени будет не до неё.
Выйдя на Астраханскую улицу, она наняла извозчика, чтобы доехать до вокзала, последний поезд до белокаменной отправлялся ровно в 8 вечера.
Когда она вошла в здание вокзала, на часах уже было без десяти восемь.
У касс никого не было. Анфиса достала из маленького кожаного кошелька монету в 1 рубль и сделала это настолько неаккуратно, что монета с ликом государя Николая звонко ударилась о каменный пол, и вместе с ней на полу оказался незнакомый ей, весьма странный предмет.
Она подняла с пола небольшой листок бумаги, сложенный вдвое, к которому был аккуратно пришит перстень, довольно изящный, инкрустированный рубином; с любопытством на него посмотрела и быстро убрала обратно.
Получив в кассе зеленоватого цвета билет, она вышла на перрон. Поезд уже ждал пассажиров, которых в этот вечер было откровенно немного.
Анфиса робко, и осматриваясь по сторонам, вошла в вагон. Она ещё ни разу в жизни не путешествовала по железной дороге. Но роскошь вагона первого класса её не занимала, присев на мягкий барский диван, она развернула записку и жадно впилась в неё глазами, почерк был ей знаком.
«Милая, любимая моя сестричка, Анфиса. Я вижу, что в последние дни ты очень грустна и молчалива. Я переживаю за тебя и в тоже время не хочу лезть в твою прекрасную и ранимую душу с расспросами… выпытывать.
Я верю, что если бы ты хотела мне что-то сказать, то обязательно бы сделала это, ведь ты знаешь, как я люблю тебя. Сегодня у меня как-то особенно свербило в душе, и хотя при нашей встрече я обо всём об этом промолчала, но написать, иногда, гораздо проще, чем сказать…
Я была в церкви и молилась за тебя и своих родителей, вы единственные родные люди для меня на этой земле.
В знак нашей дружбы, я хотела бы подарить тебе эту дорогую для меня вещь, ведь настоящий подарок – именно то, что дорого тебе самому. Обнимаю тебя.
Дарья».
Поезд тронулся, и огромная многотонная махина покатилась вперёд, медленно, но верно, набирая обороты, давя на рельсы всей своей статью. Перед собой Анфиса увидела проводника, он хотел осведомиться не желает ли чего барышня. Но, не получив никакого ответа, быстро ретировался и вышел из купе. Несколько крупных слезинок прокатились по лицу горничной, потом они стали множиться, и она почувствовала их солёный вкус.
Вдруг ей стало тесно в этом вагоне, как будто её кто-то запер в клетке, лишил свободы. Она посмотрела в окно, в нем открывался знакомый для неё пейзаж. Вот они проезжают деревянные покосившиеся дома, а вот ещё одна станция, на которой можно сесть на поезд, но этот поезд здесь не останавливается. А дальше река и мост, который она часто наблюдала издалека, выходя на прогулку.
Судорожно встав, держа в руках прочитанную записку, горничная вышла из вагона поезда в длинный коридор, соединяющий купе. Её восторженное лицо сияло от слёз, движения её стана были резкими и лёгкими. Она что-то шептала про себя и быстрыми шагами несколько раз прошлась по коридору. Затем вновь остановилась, внимательно наблюдая пейзаж за окном. Её руки с силой сжали перила, но вдруг оторвались от них, и Анфиса побежала по направлению к входной двери. Дверь распахнулась.