Александр Лепехин
Тропа до звезд
© Лепехин А., 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Пролог
– Лоцман, на мостик. Лоцман, на мостик, готовность полчаса!
Саймон приближался к месту своего назначения. Коридор почти незаметно изгибался, следуя обводам старборда, потолочные панели светили мягко и без теней. Коммуникации за декоративными, покрытыми пост-кельтским орнаментом панелями неявно шуршали потоками фотонов. Все было как всегда: обыденность рабочей вахты.
В принципе, Саймон мог не торопиться: корабль бы никуда не делся. Особенно без него. Но Профсоюзные наставники и кураторы настоятельно рекомендовали стараться «не обострять» и «не заноситься». Он, собственно, старался. Получалось не ахти.
«Характер – как вещь в себе: уж если он есть, то в рукав его, словно пятого туза, не спрячешь». Эту шуточку регулярно выдавал Чжао Лян, одногруппник Саймона по учебке. Правда, совершенно непонятно было, где он ее подцепил – последние лет сто бумажные или пластиковые карты вживую можно было увидеть разве что в музее, где-нибудь в Петергофе или Берлине. Лян же вообще родился на Сириусе-Б-Четыре, а на Земле впервые оказался после зачисления на курс. Строго говоря, коренным землянином в группе был один Саймон. Все остальные «понаехали», точнее, «поналетели».
И в самом деле, характер господина коренного землянина, гордости курса и всея Академии – ну, как минимум последних пяти выпусков, – был далеко не сахарным. А также не медовым и не карамельным. Предположения по этому поводу высказывались разные.
Одни, поправляя декоративные очки, упирали на то, что лоцман – в принципе профессия специфическая, требующая вполне определенных умственных усилий, а человек думающий не может не ощущать себя в известной мере выше вот этого вот всего. Другие же ссылались на статистику, помахивая старомодными распечатками выборок и корреляций, мол, генотип лоцмана сам по себе обуславливает ряд особенностей эмоционального и личностного толка. Споры кипели, как орбитальный трафик в час пик, и утихать не собирались.
Как-то, веселья ради, Лян залез на стол с ногами и зачел однокурсникам ряд выдержек из статей, мусоливших обе версии. Саймон в дискуссии не участвовал, демонстративно отсев и отвернувшись. Учитывая, что сам оратор обладал широчайшей душой и был в доску свой парень, в его случае авторы и их источники крепко обмишурились. А вот с землянина – хоть портрет пиши: лоцман типовой, vulgaris[1], в привычном состоянии духа.
Ну а чего вы хотели от человека, у которого минимум шесть официальных лоцманских поколений в генеалогическом древе и половина лоцманских же Семей в той или иной степени родства? «Лоцман, лоцман, лоцман», – жужжали в уши с детства. Саймон был готов проклясть Абрахама Фишера, своего знаменитого предка, с легкой руки которого журналисты и подхватили это липкое словечко. Как тот сказал тогда: «Я тот, кто провел судно по безопасному маршруту. Получается, что я лоцман?» По всему выходило, что шуточки и шутники дотянулись до Саймона еще до его рождения.
Утешало одно: он действительно был лучшим.
Тот же Чжао Лян, несмотря на высокие ожидания своего куратора, не осилил на выпускном экзамене больше десяти парсек. Ну, десять с квантами, но это уже мелочи. Просьбу о пересдаче удовлетворили – явно под давлением все того же куратора, какого-то дальнего родственника Адамски-Фишеров, из побочной ветви. Сам Лян краснел, бледнел, забывал про свой обычный юморок и заявлял, что он, собственно, не претендует. На повторной аттестации выдал тот же результат – и от него отступились.
«Ну что, тихоходы нам тоже нужны», – сказал ему тогда Саймон и хлопнул по плечу. Он спиной чувствовал взгляд одногруппника, пока шел по коридору к своим. К Семье. К отцу, к матери, к многочисленным братьям, сестрам, дядьям, теткам и кузенам. К прямым потомкам «того самого» Фишера, безо всяких ветвей. Потому что если ты Фишер – ты всегда показываешь высший класс. А остальные пусть себе мелко плавают.
Нет, ну серьезно. Пятьдесят парсек – и это в неудачный день. Прямо скажем, на экзамене Саймон даже не вспотел. Он был слегка похмелен, это факт, – выдалась на редкость загульная ночка, и у него побаливала голова. Галстук, скатанный в компактный и крайне дорогой рулон, кокетливо выглядывал из кармана слегка помятого и тоже крайне дорогого клубного пиджака. Приходилось носить этот атавизм, вместе с непрактичными светлыми брюками и мокасинами от Tod’s[2]. Никаких тебе гидрозащитных и адаптивных тканей, только натуральные хлопок и шерсть – именно потому на брюках красовалось слегка замытое, но отчетливое пятно. То ли Glenlivet, то ли Laphroaig[3], помнилось смутно. Встрепанные темные волосы, породистый профиль, ярко-синие, «фишеровские» глаза – характерные для всех прямых потомков. И фирменное же фишеровское нахальство.
Да, господа «комиссия», он готов к экзамену. Нет, никакого недомогания. Нет, не стоит переназначать. Да, действительно, на самом деле готов – он что, настолько невнятно изъясняется? Возможно-возможно, это бывает с недосыпа. Конечно же, практиковался всю ночь, неужели не заметно?
Кому-то другому подобное поведение с рук не спустили бы. Потомственному Фишеру прощалось буквально все. Втайне Саймон планировал разозлить кого-нибудь из комиссии, вывести из себя, чтобы ему указали на дверь – а еще лучше на шлюз. Просто чтобы отец не выглядел таким самодовольным, ожидая его в коридоре. И чтобы Лян не расстраивался. И чтобы ребята не шептались за спиной. Но в итоге он «взял полтинник», не особо напрягаясь, а потом, на волне внезапного приступа гордости, выдал пассаж про тихоходов… И больше они с Ляном не разговаривали.
Саймон отогнал воспоминания. Почему-то они накатывали каждый раз именно тогда, когда по корабельной связи объявляли «на мостик». В принципе, никакой необходимости в этом не имелось – судовой ИИ рассылал уведомления на личные смарты и вообще был большим умницей. Но пустотники уважали традиции. Даже такие странные, как брюки, пиджак и галстук.
Впрочем, сейчас эти элементы туалета остались аккуратно сложенными и убранными в багаж. Во время работы предписывалось носить удобный, хоть и слегка безликий комбинезон. Безликость была относительной – любой желающий мог уяснить, что перед ним не механик и не бортпроводник, обратив внимание на шеврон. Особо «одаренные», в жизни не видевшие лоцманской «звездной тропы» – профессионального знака Профсоюза, – отправлялись по известному адресу, в смысле в сетевые энциклопедии.
На подходе к мостику дежурно торчал космопех. Саймон невольно ухмыльнулся: словечко звучало так же по-дурацки, как и «лоцман», но так же неизбежно прижилось. Правда, выходило непонятно, от кого эти бравые парни, закованные в легкие пехотные оборонительные комплексы, должны были, собственно, оборонять. Легендарных Чужих в обитаемом космосе не нашлось и не предвиделось; беспорядки, возникавшие на тех или иных колониях, не выплескивались за пределы гравитационных колодцев, а пираты… Если на корабле наличествовал лоцман – ему не страшны были никакие пираты. По крайней мере, так показывал весь имеющийся у человечества опыт.
Когда Саймон, делая страшно деловой вид, прошагал к трапдору, космопех отдал честь резким, механическим движением. Впрочем, он и выглядел в своей броне словно андроид. «Хорошо, что не додумались тяжелых “Голиафов” на пассажирские суда ставить, – подумалось ехидно. – Такой бы точно весь коридор занял».
Гермодверь мягко щелкнула за спиной, и наконец мостик оказался достигнут. Капитан, крепкий опытный флотский в возрасте около сорока, щеголявший густыми пшеничными усами, уже полусидел в своем ложементе, обозревая с нейромаски отчет по работе систем корабля. Физиономия у него была кислая.
– Машинное! Чиф, ну что там у тебя?
Саймон подключился к капитанскому каналу – маленькие привилегии лоцмана. Впрочем, виду не подал: не имело никакого смысла ссориться с «хозяином» судна. Пока что. Слушая объяснения старшего механика, он прошел к своему загону.
– Полпроцента мощности как корова языком слизнула, кэп. Ума не приложу…
– Нам эти полпроцента погоду делают? Вообще, когда ты последний раз видел живую корову?
– Обижаете, кэп, в прошлые выходные внуков в зоопарк водил. Ну, ежели вы скажете, так я и дам добро. Однако по прибытии надо бы задоковаться: полпроцента туда, полпроцента сюда…
– Добро даю, заявку скинешь мне на подпись. Гони зеленый, у меня сейчас лоцман звереть начнет, а бизнес-класс устроит бунт.
– Еще ж пятнадцать минут до готовности. Ну лады, лады, ставлю «годно».
Капитан пошевелил пальцами, приняв подтверждение от машинного отделения, а затем, сдвинув маску, обратился к Саймону:
– Лоцман, приветствую на мостике. Пост ваш.
Тот важно кивнул:
– Лоцман пост принял. Звереть не собираюсь. Обещаю.
Капитан на мгновение замялся, но сделал вид, что толстого намека не уловил. Вместо замечания об этичности подслушивания переговоров с командой он вернулся в сеть и продолжил опрос служб:
– Жизнеобеспечение?
– Подтверждаю.
– Медотсек?
– Готов.
– Оборона?
– В режиме.
– Стюарды?
– Секунду… Готовы.
– Стюарды, проблемы?
– Никаких, подтверждаю. Полностью готовы к обслуживанию пассажиров.
– Принято. Ну что же, – теперь капитан снова обращался к Саймону, подчеркнуто деловито и нейтральным тоном, – мы на стабильном курсе, вектор по касательной, скорости выравнены. Дело за вами.
Лоцман был единственным членом экипажа, который не пользовался ложементом. Строго говоря, он и не являлся одним из корабельных служащих: Профсоюз договаривался с владельцами линий, и назначения на конкретный рейс согласовывали вне обычных флотских расписаний. Да и ложементы оставались скорее такой же данью традиции, как и галстуки с пиджаками, и присутствие военных на борту. Но только лоцману требовалась полная свобода действий и движений, которую, как ни парадоксально с таким названием, ему обеспечивал загон.
Выглядело это как невысокий, в десяток сантиметров, круглый пьедестал. Саймон прошел на середину, подключился – и тут же воспарил над полом. Силовое поле мягко обхватило его и приняло в самые нежные во Вселенной объятия. И самые надежные: что бы ни произошло с кораблем, лоцман остался бы жив. Слишком уж он был ценен, слишком уж редок, слишком дорог. Для всего человечества.
– Приступаю через пять, – предупредил Саймон.
И капитан продублировал по общей связи:
– Господа пассажиры, через пять минут мы переместимся в систему нашего назначения. Капитан и команда желают вам приятного перехода.
Фраза тоже являлась чистой формальностью. Просто корабль вместо «тут» оказывался «там», в одно мгновение, без каких-либо внешних эффектов; переход не ощущал никто. Никто – кроме лоцмана.
Потому что именно лоцман и был переходом.
Вы когда-нибудь пробовали поднять космический корабль? Да, вот так, при полном g[4], а то и более, – поднять на собственных руках, взвалить на себя и не отпускать ту долгую, бесконечную секунду, пока мир вокруг сворачивается в игольное ушко, в субатомную горошину, а потом разворачивается обратно целиком. И при том вроде бы понимаешь, что все ощущения строго субъективны, что происходит это сугубо в твоей голове, что на деле ты просто висишь в коконе силового поля и работаешь исключительно «силой духа», «верхней чакрой», «движениями анимы» – в общем, какие там еще были у яйцеголовых версии по «феномену лоцманов»? Но все же впечатления были непередаваемыми.
Поэтому, когда пять минут истекли и прозвучал предупреждающий сигнал, Саймон затейливо выматерился, поплевал на ладони…
И поволок.
Часть 1
Камень
Глава 1
Сам по себе транспорт серии «Нарвал» не являлся космическим аналогом древних океанских кораблей. В том смысле, что у него не было объемистых трюмов или многочисленных пассажирских кают. Нет, у экипажа имелись свои жилые площади – порой приходилось в прямом смысле дневать и ночевать на работе. Проще выходило перекантоваться в казенном уюте каюты или кубрика, чем гонять в гравитационный колодец или до терминала штатный челнок.
Больше всего корабль напоминал рыбий скелет. Вот крупная, вытянутая «голова» кабины, вот «хребет» с консолями-«ребрами» и закрепленным сверху «плавником» энергетической установки, вот «хвост» с развернутым оперением сенсорных мачт. Поднимающиеся с планеты лихтеры с грузом и пассажирами облепляли остов, фиксируясь на консолях и словно создавая «плоть» этой межзвездной «рыбы». Которая в отличие от них никогда не смогла бы нырнуть в глубины атмосферы и дотянуться до «дна» – до поверхности планеты.
Саймону порой вспоминалась та пара месяцев, которую он провел на лодке дяди Анджея. Тот в свое время, после очередной размолвки с ныне уже покойным дедом, послал всю родню на дальний вектор, отказался от прав, привилегий и доли в Семье, получил полагающуюся по Укладу Семей компенсаторную пенсию и купил себе яхту. Морскую, как в старину. И уплыл на ней куда-то в сторону Фиджи. Ловить рыбу, загорать на палубе и перевозить всякую мелочовку между островами.
Дядя Анджей обладал широтой взглядов и не хотел детей. Естественно, это вызывало трения. Настоящий Фишер обязан хоть тушкой, хоть чучелком, но произвести на свет потомство, и желательно побольше. Талант лоцмана не манифестировал себя в брате будущего главы Семьи, но это не имело значения. Неуловимый ген, отвечавший за способность чувствовать пространство, улавливать колебания массы и в мгновение ока переноситься, делать шаг по звездной тропе из одной точки галактики в другую – он мог проявиться и через поколение, и даже через два. Кровь лоцманов оставалась драгоценностью. Дар оказался редок, научными методами принципиально невоспроизводим, и между человечеством и иными мирами всегда маячил призрак молчаливой, устрашающе одинокой пропасти. Поэтому Анджея осуждали.
У дяди Анджея имелось множество друзей. Ни разу никто из них не допустил в сторону Саймона каких-либо шуточек или намеков. Ни разу не упоминалось о том, что молодой человек мог бы пересмотреть свои взгляды на жизнь. Самому будущему курсанту стукнуло на тот момент лет пятнадцать, и вкусы его, как ему тогда казалось, уже вполне сформировались. Казалось, конечно, ошибочно, но общая тенденция просвечивала ясно: в будущем Саймон вполне мог стать новым «племенным жеребцом» Семьи. Когда подобные безрадостные мысли накатывали на подростка, дядя Анджей молча вручал ему гарпун – и они плыли куда-нибудь за риф, ловить массивных тунцов и проворных марлинов.
Именно на марлина походил космический корабль при взгляде со стороны. В момент перехода лоцман всегда как бы покидал свое тело и видел происходящее в комплексе. У каждого это происходило по-своему, но в одном сходились все: ты словно удерживал здоровенную, неудобную тушу из металла и керамокомпозитов на руках. А вокруг шуршал, пульсировал и переливался огнями древний космос. Жутко… и монументально, до судорог в душе прекрасно. Жалко только, что художников среди лоцманов практически не было. Не поощрялось.
Из субъективно бесконечного транса вырвало прорывающееся в голосе капитана раздражение. К слову, вполне понятное.
– Мы на границе экзосферы Нового Эдинбурга. Лоцман, вы нас в термопаузу воткнуть хотите?
Саймон открыл глаза. Не самое необходимое действие: смарт, замкнутый на корабельную сеть, уже начал транслировать картинку, снабженную векторами, коридорами, пиктограммами и пояснениями. Мда, увлекся малость.
Среди лоцманов считалось эдаким шиком «притереть» судно вплотную к атмосферному пределу для межзвездных кораблей. Те, естественно, никогда не шли на посадку, ревя двигателями и мужественно преодолевая встречные потоки бушующей на обшивке плазмы. Подобные выдумки стоило оставить на совести режиссеров тридео. Во-первых, гравитационные зеркала работали бесшумно. В том числе и на взлетно-посадочных модулях, которые по старинке называли «лихтерами». А во-вторых, конструкция межсистемного носителя не предусматривала маневров в атмосфере. Максимум – приблизиться к точке оптимальной дистанции высадки. И не впилиться при этом в соседей по орбите.
Впрочем, Саймону лоцманские понты были до фотосферы. Просто он, несмотря на всю свою показную небрежность, грешил некоторым перфекционизмом. И в данный момент морщился от совершенной ошибки.
– А вы куда смотрите? – огрызнулся он, не желая признавать промашку. – Ваш корабль, вы и командуйте.
Капитан снова сдвинул нейромаску и уставился на хама. «Вот же, – подумалось Саймону, – здоровый, крепкий сорокалетний мужик, наверняка уже не меньше полусотни тысяч налета. А приходится терпеть эдакого молокососа с гонором. Меня, то есть». Он дернул уголком рта и попытался сформулировать извинения так, чтобы не звучало обидно ни для кого из присутствующих, но тут на мостике моргнул свет.
А вслед за этим пришло непонятное. Пугающее. Чуждое.
Сколько Саймон себя помнил, он всегда ощущал мир вокруг. Не только зрение, слух, обоняние и осязание – постоянно было что-то еще. «Нюх на массу», – как шутили курсанты. «Барионное видение», – как предполагали некоторые ученые. Это «что-то» и отличало «ходоков до звезд» от простых «пешеходов» – как иронизировали в лоцманской среде. Юмор, естественно, был злой.
Саймон никогда не терялся в невесомости. Он всегда мог сказать, с какой стороны находится гравитационный колодец. Он мог почувствовать приближение корабля на встречном курсе. На поверхности планеты эти чувства оказывались спутаны, приглушены – масса геоида, строения, люди, машины. Впрочем, определить, что за углом кто-то стоит и ждет, труда никогда не составляло. Это отменяло любые сюрпризы – как приятные, так и не очень.
И вот теперь все это пропало.
Лоцман висел в силовом поле, в пределах загона, и от удивления не мог произнести ни слова. Зато слова нашлись у первого пилота, который вышел на капитанский канал из своего компартмента:
– Что за ерунда? У меня коррекция не отрабатывает.
Капитан нахмурился, вернулся в сеть и уточнил:
– Что значит не отрабатывает? Диагностика движков есть?
Отозвался второй пилот:
– Нет, и у меня тоже. Спросите у машинного, что они там намудрили.
– Принято. А ведь чиф словно чуял засаду… – пробурчал капитан, а затем обратился к Саймону: – Лоцман, перенесите нас на стабильную орбиту.
– Не могу, – сквозь зубы прошипел тот.
Молчание длилось пять секунд. Затем капитан ровным, усталым голосом произнес:
– Я не вполне понял. Повторите?
– Повторяю, – ядовито выплюнул Саймон. – В силу не зависящих от меня причин не могу осуществить перенос судна на безопасное от планеты расстояние. Кэп… – он поежился, обхватил себя руками и уставился куда-то за командирскую консоль, – …я космоса не чувствую.
Собеседник еще пару секунд переваривал услышанное. Затем окончательно стянул нейромаску, деактивировал силовые амортизаторы, отстегнул ремни и встал из ложемента.
– Что. За. Хрень? – раздельно произнес он. – Как это «не чувствую»?
– Ну, вот так, – сощурился Саймон, подплыл к границе загона, опустился на палубу и сделал шаг в сторону. – Словно отрубили от пространства. Такого раньше не случалось.
– Прыжковый синдром? – озабоченно уточнил капитан. Нет, все-таки нормальный он мужик. Не бросился обвинять, не начал паниковать. По лицу видно, что параллельно просчитывает варианты и прикидывает шансы. Саймону до его выдержки оказалось далеко. Он отключил загон и уселся на край постамента, стараясь не выдать дрожь в коленках.
– Другое. Синдром появляется только после перенапряжения. И начинается не сразу. И лоцман все равно чувствует мир – просто он… устает. Как старик от жизни, – попытался он дать внятное объяснение.
Капитан кивнул:
– Ясно, но мне это не поможет, – не возвращаясь к маске, он махнул рукой над консолью. – Пилотажный, порадуете?
– Никак нет, – голос первого был глух и растерян. – С машинным-то что?
Капитан хлопнул себя по лбу и переключился.
– Чиф, у нас тут проблемка…
– Драть нас всех через мезон проблемка! – гаркнуло в ответ. – У меня все, все ходовые генераторы потухли! На аварийке тянем!
Саймон с интересом понаблюдал, как самый главный человек на корабле жует губами.
– Перезапуск?
– Пробовал, – отрезали с той стороны.
– На холодную?
– Пробовал.
– Ну… На горячую?
– Да пробовал я, коротыш мне в дышло! – кипело в канале. – Да, без приказа. Но сам понимаешь…
Капитан понимал. Понимал и лоцман: старший механик лично отвечал за любые неполадки в своем хозяйстве. Если что-то шло не так и можно было решить проблему, не привлекая внимания начальства, – восемь из десяти стармехов постарались бы провернуть дело тихой сапой.
И тут корабль вздрогнул. Капитан молнией бросился к ложементу, схватил нейромаску, изучил диагностику.
– Отделился наш челнок. Телеметрия с борта заблокирована, удаленного контроля нет, – констатировал он. – Мне одному это не кажется совпадением?
Совпадением это не казалось никому. Тут же прорезался пост обороны:
– Кэп, мы санкционировали вылет?
– Ни в коем разе, – с оттенком злорадства отметил тот. – Можете аккуратно пробить ему зеркало? Чтобы не развалился до появления силовиков?
Оборона откашлялась.
– Со всем уважением, кэп, но пока генераторы по нулям – я могу только вытянуть палец и сказать «пиу-пиу»! Что там у нас происходит, к слову?
– Работаем, – лаконично отрезало начальство, снова отключилось и устало потерло лицо. – Нет, ну вот же гадство…
Впервые Саймон наблюдал, как человек в экстремальной ситуации изо всех сил старается держать марку. Сам он, если честно, был на грани отчаяния. Пространство продолжало молчать, и это угнетало даже больше падающего на планету корабля. Тишина. Одиночество. Бессилие. Больше всего на свете молодой лоцман ненавидел бессилие.
И когда уныние стало сменяться яростью – он словно что-то почувствовал. На самой грани, на полувздохе, на полувзгляде. Знакомое дуновение эфирного ветра, голос материи и отклик структуры Вселенной. Звон в ушах и щекотка в мизинцах. Пение гравитации… Он вскочил.
Да, что-то определенно есть! Продолжая распалять себя, Саймон потянулся, поднялся на цыпочки, рванулся…
И сделал шаг.
И оказался в собственной каюте. Далось ему это, прямо скажем, нелегко. Руки дрожали, ноги подламывались – словно он только что пытался перетащить с орбиты на орбиту целый планетоид. Пот заливал глаза, и шатало, как после удачного вечера. Но ведь получилось!
Решение пришло как-то само собой. Прислонившись к стене, чтобы не упасть, и выдернув из держателей аварийный комплект, он развернул легкий скафандр, проверил кислород и аккумуляторы, влез внутрь, пристегнул на пояс штатный шокер-парализатор… Со смарта раздался голос капитана.
– Лоцман, вы что там творите?
Саймон мотнул головой, пытаясь разогнать звездочки перед глазами.
– Некогда, кэп. Попробую постучать в шлюз к беглецам.
Секунда раздумий, потом по связи одобряюще уточнили:
– Получится? Посылаю к вам отделение космопехов, возьмете с собой.
– Не стоит, – отбился Саймон, собирая себя в фокус и проводя затверженные процедуры тестов. – Я все еще словно подушкой хлопнутый. Если промахнусь…
– Если промахнешься, – внезапно перешел на «ты» капитан, – погибнем все. Лихтеры ведь не отстегнуты… Я пока не объявлял чрезвычайного положения, но мы по-прежнему падаем.
– Когда я учился на втором курсе, – лоцман проверил шлем и замкнул забрало, – мы с однокашниками угнали старый буксир, который значился нашим тренировочным судном. Пятеро идиотов хакнули управление и решили покататься по системе.
– Ну? – в голосе собеседника звучало недоумение.
Пришлось пояснять:
– А чтобы нас не спалили, от станции мы уходили на малой реактивной тяге. Обманули внутренний шлюз, и кислород из помещений подтолкнул нас, словно шампанское – пробку.
Снова молчание. Наконец, задумчивый тон дал понять, что сказанное услышано:
– Можно попробовать. Сейчас предупрежу стюардов, да и чиф тоже захочет послушать, расскажешь ему…
– Некогда, кэп, – пришлось прервать реплику. – Я уже иду.
– Хорошо, – ответил капитан. Голос его дрогнул. – Удачи. Удачи… сынок.
Саймон сосредоточился. Надо разозлиться, сказал он себе. Эти козлы решили уронить целый корабль – и подгадить лично ему. Они знали, что лоцман молод, что он выпендрежник и фанфарон. Они что-то сделали с миром вокруг него – и мир почти перестал откликаться на его зов.
Но именно что почти.
Саймон сосредоточился. Потянулся. И шагнул.
