Александр Ланс
Мой холодный парфюмейстер
Глава 3. Суровый нрав королевского парфюмейстера
– Так как же всё-таки правильно произносится моя фамилия? – строго спрашивает он.
– Герр Локнест, – негромко и четко произношу я. Немного теряюсь, находясь с ним наедине, поэтому не усугубляю конфликт.
– Видишь же, что это не сложно, – слегка насмешливо произносит он.
Пожимаю плечами, смотрю на него.
– Я так и говорила, – с вызовом отвечаю ему. – Теперь я могу идти?
– Ещё нет, – говорит он с интересом разглядывая меня.
Я слегка поправляю волосы, всегда смущаюсь, когда незнакомые люди пялятся на мой шрам, он черный, как татуировка, и всем интересно, что это такое.
– Этот шрам у тебя от темного заклятия? – спрашивает он.
– Да, – киваю я.
– Что произошло? – интересуется он.
– Не ваше дело, – огрызаюсь я. Терпеть не могу, когда посторонние люди лезут в мою личную жизнь.
– Ну, хорошо, – говорит он.
Отгибает рукав черной мантии, и я вижу, что у него на правой руке сверху на белой рубашке надет серебряный браслет с перекрещенными саблями. Он снимает его с руки и кладет на темную столешницу. Судорожно сглатываю. Я знаю, что он означает. Это разрешение преподавателя накладывать на студента физическое наказание. Мне говорили об этом на собеседовании при поступлении, но никто из преподавателей не носил такого, и я подумала, что ни у кого из них нет таких прав, и как-то больше не задумывалась об этом. В защиту от такого браслета существует золотой браслет со щитом, который надевают на руки в основном студентам из аристократических семей, чтобы оградить их от такого рода наказаний, мне обещали такой прислать из дома, но так и не прислали. Локнест поднимает на меня глаза и ждет, что я в свою защиту положу рядом с его браслетом свой, но мне нечего ему предъявить.
– Я думал, что Вангальм – это аристократическая фамилия, – негромко говорит он.
– Так и есть, – тихо произношу я.
Он с минуту озадаченно смотрит на меня, затем расстегивает пряжку ремня своих брюк. Меня словно обдает ледяной водой. Ещё никто ни разу в жизни не бил меня. Я снова судорожно сглатываю, следя за его движениями. Локнест вытаскивает ремень из шлевок, сворачивает его пополам и кладет на стол рядом с браслетом. Отставляет стул немного от стола и садится на него.
– Ну, что ж, фрау Ванльгам, прошу, – говорит он, показывая на свои колени.
Мелкая дрожь пробивает всё мое тело. Я, конечно, могу не подчиниться, сбежать, если смогу открыть двери аудитории, в чем я очень сильно сомневаюсь, но отказ получить наказание – это считается прямое неподчинение преподавателю, а два неподчинения – это уже исключение. Одно я уже успела заработать в осеннем триместре, отказавшись в наказание мыть пол в аудитории, и со мной директорат провел серьезную беседу, предупредив, что в следующий раз церемониться со мной не станут. А перед тем, как оставить меня в стенах этого учебного заведения, мои родные дали мне ясно понять, что если я сбегу отсюда или добьюсь исключения, то никогда в жизни больше не вернусь в свой родовой замок, лишусь наследства, титула и фамилии. И что я буду делать в этом жестоком мире без образования и средств существования? Работать прачкой за гроши?
Я вновь судорожно сглатываю, закусываю нижнюю губу. Я не хочу подчиняться ему, этому напыщенному блондинчику, который ненамного старше меня, но в то же время меня страшит участь, на которую меня с легкостью могут обречь мои же родные, если я попаду под исключение. Однажды уже такое произошло с моим дядей: четырнадцать лет назад его отвергли за какой-то проступок, и он сейчас скитается где-то на берегах Нормандии, нищенствуя и перебиваясь черствым куском хлеба. На тот момент мне было всего пять лет, но несмотря на свой тогда малый возраст, я до сих пор помню весь ужас в его глазах, когда Праматерь Рода объявила ему, что он лишен наследства, титула, фамилии, всех денег и не имеет права больше жить под кровом древнего родового замка. С того времени он уже трижды просился обратно в семью, жалуясь на голод и лишения, но наш клан до сих пор остается глух к его мольбам. Я страшусь такой судьбы, но всё равно, вместо подчинения я упрямо стою столбом, глядя на Локнеста исподлобья.
– Подойди ко мне или я занесу в журнал твое прямое неподчинение, – сурово произносит он, сверля меня стальным взглядом.
Уже узнал все порядки. Когда только успел? ведь приехал совсем недавно.
Я молча снимаю с плеча сумку и кладу её на первую парту, делаю шаг к нему, ступая словно на ватных ногах. Локнест хватает меня за руку и сильным ловким движением укладывает на свои колени, кверху попой. Я непроизвольно хватаю его ногу, кровь приливает к моей голове из-за резкого кульбита. Он задирает мою юбку, затем хватает резинку моих колготок и тянет вниз. Я зажмуриваюсь, мне некомфортно находиться в таком положении. Локнест спускает мои колготки до самых коленей, и мне становится холодно. К тому же, мне ужасно стыдно, что он видит мои белые кружевные трусики. Я судорожно втягиваю воздух, при этом вдыхаю терпкий незнакомый аромат, идущий от мантии Локнеста. Я не узнаю этот запах, он немного сладковат, и при этом горчит, как сорная трава. Вдруг Локнест хватает резинку моих трусиков и тоже тянет вниз. Я вздрагиваю, я не ожидала, что он будет оголять мою попку. Я хочу выпрямиться, но он кладет свою тяжелую руку на мою спину и прижимает меня к своим коленям, стаскивает трусики также низко, как и колготки. Холодный воздух облегает мои обнаженные ягодички, и они тут же покрываются пупырышками. Ежусь.
Локнест сразу переходит к экзекуции без всякого вступления. Бьет не сильно, терпимо, сжимаю зубы, чтобы не застонать. Больше, конечно же, стыдно, чем больно, но и больно тоже. Удары получаются хлесткие, и я чувствую, как начинает гореть моя попка, сжимаю ягодички, ерзаю, но не кричу. Я впервые ощущаю удары от ремня по обнаженной коже. Слезы выкатываются из глаз, и я стискиваю его лодыжку.
Локнест, видимо, чувствует, что мне становится больно, или ему самому уже больно от того, что я сильно сжала руками его ногу, но он вдруг перестает стегать меня ремнем, бросает его на стол; я слышу, как брякает стальная пряжка, и облегченно выдыхаю.
– Ты думала, что это такая смешная шутка вставлять в мою фамилию слово – «лох»? – строго спрашивает он. – Ты думала, что я не знаю значения этого слова?
Молчу, вытираю скопившиеся на ресницах слезы. И вдруг ощущаю на своей голой попке его горячую ладонь. Я судорожно сглатываю, сердце начинает учащенно биться. Никогда ещё ни один мужчина не дотрагивался до моего обнаженного тела.
– Почему молчишь? Я задал тебе конкретный вопрос, – повышает он голос, и уже ладонью звонко шлепает по моей ягодице.
– Да, – всхлипываю я.
– Что – да? – уточняет он, снова кладя свою руку на мою попу.
– Думала, что не знаете, – сознаюсь я. Я уже готова была во всем признаться, лишь бы он перестал меня бить и отпустил. – Простите, – тихо добавляю я.
– Что? – удивленно переспрашивает он. – Что ты сказала? Повтори.
– Простите, я больше не буду, – произношу я через всхлип.
– Неужели ты искренне раскаиваешься? – не верит он.
Его рука ползет по моей ягодице, и я чувствую шершавую кожу его ладони, его тепло, и вдруг внутри меня разливается горячая волна. Я сжимаю ноги в коленях, и слезы вдруг снова накатывают на меня.
Он внезапно поднимает меня и ставит перед собой, смотрит мне в лицо. Хорошо, что юбка спадает и закрывает всё, но мне стыдно стоять перед ним со спущенными трусиками и колготками, а поднять юбку и натянуть на себя трусики я при нем стесняюсь, и от того у меня ещё сильнее льются слезы. Вытираю их рукавом. Я боюсь, что у меня начнется истерика, ведь я очень давно не плакала, всё держала в себе. Локнест с удивлением и в то же время с сочувствием смотрит на меня.
– Я, видимо, слишком сильно переусердствовал в наказании, – говорит он будто сам себе. – Можешь идти.
Он встает, надевает браслет на руку, пряча его под мантию, берет свой сундучок со стола и уходит за стеллажи. Возможно, там его кабинет или лаборантская. Оставшись одна, я быстренько натягиваю на себя трусики и колготки, хватаю сумку, и бегу в темный конец класса. Размазываю остатки слез по щекам, надеваю курточку, толкаю дверь – она заперта. А мне ужасно не хочется идти в его кабинет и просить у него помощи. Трогаю замок и нащупываю в темноте поворотную защелку, кручу её и срабатывает механизм – дверь распахивается. Я с облегчением выбегаю из аудитории.
В галерее темно, погасли огни в связи с окончанием учебного дня, приходится идти чуть ли не наощупь, выручает золотистый свет от уличных фонарей, проникающий через большие арочные проемы. Уже вижу, что в соседнем здании, где находится столовая, зажглись люстры. В ярко-освещенных витражных окнах расплываются темные тени – это уже студенты идут на ужин, а я не иду.
Я шмыгаю носом и облокачиваюсь на широкие каменные перила, сбрасываю с них снег. Отсюда открывается прекрасный вид на замерзший фьорд, блестит голубой лед, горят вдали огоньки небольшого поселка. Северный ветер приятно охлаждает мое красное воспаленное лицо, я часто-часто моргаю, чтобы снова не зареветь. Не от того, что болит высеченная попка, а от унижения. Как посмел какой-то придворный маг стащить с меня трусики и отодрать ремнем по голой заднице? Меня! представительницу древнего аристократического рода! Я снова шмыгаю носом. Как глупо было разреветься перед ним. И как стыдно, если об этом узнают мои однокурсники. Сбежать что ли из Хордаланна? Я уже взрослая, совершеннолетняя, могу делать всё, что захочу, и никто ни в праве меня ограничивать, но… это вечное но… – кому я нужна в этой суровой реальности без денег и без титула? От бессилия хлюпаю носом.
Я ещё долго стою, вдыхая свежий морозный воздух, чтобы выветрились все ароматы. Стою, пока не замерзают руки. Затем через несколько галерей иду в здание, где расположены наши спальни. Украдкой добираюсь до своей комнаты, чтобы никто меня не увидел с заплаканным лицом. Там меня встречает Марко, он уже выспался и теперь кружит по комнате, издавая противный, переходящий в ультразвук, писк. Из-за своего белого цвета в полумраке комнаты он похож на приведение.
– Собрался на охоту? – спрашиваю его, задвигая защелку двери, чтобы никто ко мне не зашел, да ко мне никто и не ходит, и включаю свет. – И на кого ты там охотишься, зима же?
Марко нетерпеливо бьет крыльями, всем своим видом показывая, что очень жаждет отправиться на улицу.
– Ну, лети, – устало вздыхаю я.
Марко радостно вскрикивает и взмывает к самому потолку, там, через отдушину он пробирается на крышу, а затем отправляется по своим летуче-мышиным делам.
Оставшись одна, я переодеваюсь из формы в удобное мягкое худи, смотрю на себя в большое овальное зеркало на стене и тяжело вздыхаю – всё лицо красное и заплаканное. Иду в ванную, умываюсь холодной водой и, вернувшись, забираюсь под теплое одеяло. У меня нет настроения ни на что, я не хочу делать уроки, не хочу есть. Просто зарываюсь с головой под одеяло, вырубаю свет и засыпаю. Хочется проспать до самого утра, но просыпаюсь от громкого колокола, отбивающего отбой в десять часов вечера. Переворачиваюсь на другой бок и морщусь, чешется попка. Да ещё чувствую, как от голода у меня сводит желудок. Но я проспала и второй ужин. Он не такой сытный как первый, но всё же.
Сейчас время отбоя, все должны разойтись по своим комнатам и лечь спать. А я наоборот – не хочу спать, хочу есть. У меня в тумбочке лежит медовое печенье, можно, в принципе, спуститься в гостиную и налить себе чаю, там всегда стоит самовар. Тем более, по позднему времени там не должно быть никого.
Я выбираюсь из-под одеяла, зажигаю лампу на прикроватной тумбочке, натягиваю теплые трикотажные брючки, сую ноги в мягкие пушистые белые тапки с заячьими ушками и, перед тем как выйти из комнаты, придирчиво оглядываю себя в зеркало на стене. Вроде бы всё хорошо. Во время сна прошла краснота, и не видно, что я недавно плакала. Я поправляю волосы, снова уложив их на правую сторону, чтобы прикрыть шрам, и выхожу за дверь.
Глава 4. Дворцовые сплетни
Спускаюсь по винтовой лестнице вниз и через небольшой коридорчик попадаю в гостиную. К моему разочарованию в гостиной ещё тусуются ребята: Эдмунд, Питер и Мелисса. Что-то разложили на ковре, перебирают карточки и смеются. Я прохожу мимо них и иду к стойке с самоваром.
– О, Касси, будешь с нами играть? – громко спрашивает Эдмунд.
– Разве вам не пора спать? – надменно произношу я, косо поглядывая на широкий цветной картон на ковре. Мне любопытно во что они играют. – Отбой уже как бы был. Вы не заметили?
– Да, ладно тебе, Касси, нам как раз одного игрока не хватает, – говорит Питер. – Давай с нами сыграем.
Я трогаю горячий бок пузатого самовара и, удостоверившись, что он хорошо так прогрелся, подставляю кружку и отвинчиваю кран. Кипяток шипит и плюется. Пока наполняется моя кружка, я роюсь в чайных пакетиках, выбираю чай со вкусом черной смородины.
– Тебе понравится, это магическая игра, – говорит Эдмунд, чтобы увлечь меня.
– Правда? – не верю я, закрывая кран.
– Ага, – кивает он.
Кидаю пакетик в кипяток, и пока чай остывает, сажусь в кресло рядом с ребятами, ставлю кружку на деревянный подлокотник. Чуть морщусь от того, что немного больно попку.
– И в чем же суть? – интересуюсь я.
– Четыре мага пытаются добраться до волшебного алмаза, расположенного в центре карты, кто первый доберется, тот и победил, – рассказывает Питер, показывая мне на нарисованный драгоценный камень.
– Ещё нужно задания выполнять, – добавляет Мелисса, тасуя карточки.
– И в чем тут магия? – удивляюсь я.
– А вот начнешь играть и увидишь, – загадочно отвечает Эдмунд.
Пожимаю плечами. В другой раз я бы заинтересовалась, но сейчас у меня плохое настроение. И уходить не хочу, хорошо здесь, мне комфортно с этими ребятами, но и играть в их игру тоже не тянет.
– Ну, начинайте, я посмотрю, – говорю я.
Настроение такое, что хочется их кинуть – пускай они начинают, а я свалю, когда подойдет моя очередь ходить.
– Будешь Желтым Магом? – спрашивает Мелисса, показывая мне фигурку мага в мантии и в остроконечной шляпе, окрашенного в желтый цвет.
– Нее, – морщусь я. – Я буду Черным.
Специально выбираю Черного, потому что вижу, что Питер уже его выбрал.
– А почему Желтого не хочешь? – интересуется Мелисса.
– Потому что он на герра Лоха похож, – говорю я.
Ребята взрываются от хохота.
– Кстати, что он тебе сказал, когда попросил остаться после пары? – вдруг спрашивает у меня Эдвард.
– Да так, ничего особенного, – немного смутившись, отвечаю я. – Поинтересовался: принадлежу ли я к аристократам, фамилия ему моя показалось знакомой. И попросил не называть его герр Лохом, – вру я.
Ребята снова смеются.
– Я тут звонила домой, рассказала о нашем новом учителе, – важно начинает Мелисса, вынимая фигурки остальных магов из коробки. – Эд, ты Красным будешь? – Эдмунд кивает, и она поворачивается к Питеру, – а ты, Пит, каким?
– Белым, – отвечает Питер, отдавая Мелиссе Черного.
– А я буду тогда Желтым, – говорит она, расставляя фигурки по четырем сторонам карты.
– И что дальше? Рассказала – и? – торопит её Эдмунд.
– Моя старшая кузина оказывается знает его, – продолжает Мелисса, и делает паузу, накручивая на палец темный локон.
– Знает, и что с того? – спрашивает Эдмунд.
– Откуда она его знает? – осведомляется Питер.
– Ну, моя кузина часто посещает дворцовые балы, она вообще-то светская дама, – с гордостью сообщает Мелисса. – И она встречалась с Эккехардом Локнестом на балах и слышала, что о нем шепчутся в кулуарах дворцовых залов.
– И что о нем шепчутся? – интересуется Эдмунд.
– Что он очень жестокий, мстительный и с ним лучше не ссориться, – отвечает Мелисса. – За красивой миловидной внешностью скрывается очень опасный человек. Моя кузина была поражена, когда узнала, что он будет преподавать в Хордаланне, и посоветовала мне быть очень осторожной с ним. Ходят слухи, что он застукал свою невесту с другим, когда они занимались любовью в нижнем саду во время ночного Венского бала. Локнест проклял соперника, а её насильно посадил в автомобиль и увез в неизвестном направлении. С той девушкой он вот-вот должен был пожениться, уже съезжались гости и всё было подготовлено к торжеству. Он запер её в холодном сыром подземелье, подвесил за запястья к верхней балке, разодрал на лоскутки её бальное платье так, что она осталась практически голая, и несколько дней сек плетью до кровавых полос. А ещё, говорят, что он приводил в подземелье пастухов, отыскивал самых грязных, что не мылись месяцами, от которых за версту несло овечьей шерстью и по́том, и они насиловали её, – переходя на шепот, рассказывает она. – Девушка из очень достойной уважаемой аристократической семьи, но это не помешало ему так жестоко поступить с ней.
– А что же её семья? Они не знали об этом? – с изумлением спрашивает Питер.
– Её родители узнали, кто-то их оповестил о том, что он держит её в подземелье и жестоко истязает, – кивает Мелисса. – Обладая тесными связями с королевской четой, они всё равно ничего не могли с этим поделать, не могли вызволить свою дочь из плена, понимая, какие муки она испытывает, пока он сам не отпустил её, выбросив окровавленную и голую на мороз, – шепотом добавляет она. – Конечно, никакой свадьбы после этого не было.
Судорожно сглатываю, услышав этот рассказ. Мурашки покрывают все мое тело от макушки и до самых пят.
– Офигеть, – присвистывает Эдмунд.
– Что с ней стало? – спрашивает Питер.
– Она выжила, но теперь ведет затворнический образ жизни. Её семья больше не появляется в высшем обществе, – отвечает Мелисса. – Только никому не проговоритесь про то, что я вам только что рассказала, так-то это тайна, – вдруг спохватившись, испуганно добавляет она.
– Само собой, – кивает Эдмунд. – А что с тем парнем?
– Говорят, что от проклятия Локнеста он лишился мужской силы. Теперь он ездит по всем известным целителям и магам, но никакого результата, – тихо говорит Мелисса.
– А Локнесту потом ничего за это не было? – удивленно спрашивает Питер.
– По ходу, ничего. У Эккехарда Локнеста, действительно, магическая степень. Он королевский маг – парфюмейстер его величества, – говорит Мелисса. – Он создатель нескольких ароматов. «Слеза персидской розы» – слышали о таких духах? Новинка, а уже входит в десятку популярных в мире! Это он их создал, как подарок ко дню рождения Королевы Гизель. Смог удержать ноту персидской розы наверху, в сердце и на конце. Может быть, из-за этого Король Фридерих V простил ему его поступок, и наложил негласный запрет по этому делу, об этом случае не говорят вслух в высшем обществе.
– Я слышал о «Слезе персидской розы» и даже нюхал аромат, – кивает Питер. – Духи поистине чудесны. Здорово, конечно, что он их создал, но что из того? Разве за такие заслуги можно прощать его насилие? Мой отец, между прочим, тоже придумал не мало духов в соавторстве с другими колдунами, но он так не ведет себя, не зазнается, а у него в каталоге больше ста туалетных вод и ароматов для косметики.
– Аромат для туалетной бумаги, например, – вставляет Эдмунд.
Мелисса смеется, я тоже не могу сдержать улыбку.
– Да, и что? – с вызовом отвечает Питер, сжимая тонкие губы. – Туалетная бумага с запахом «Кислое яблоко» очень популярная, в Колледже Хордаланн в каждой кабинке такая имеется. Хороший стойкий аромат и не дорогая, «Кислое яблоко» заняло всю нишу бюджетного варианта. Даже Королевский Дом заказывает поставки.
Эдмунд хохочет в голос, опрокидываясь спиной на ковер. Мы с Мелиссой переглядываемся и тоже начинаем громко смеяться. Питер смотрит на нас и тоже улыбается.
– Да, ладно, чего вы, не так уж это и смешно, – чуть обидевшись, произносит он.
От этого мы ещё громче хохочем, и Питер, в конце концов, смеется вместе с нами.
Вдруг со скрипом распахивается входная дверь, ведущая в общий коридор. Мы тут же прерываем смех, со страхом оглядываемся на дверь. В темном проеме сверкают знакомые стальные глаза Локнеста, он переступает порог, и его белокурые волосы начинают светиться в косых лучах электрической лампы. Выражение лица строгое, холодное; интересно, слышал ли он, что мы сейчас о нем болтали? А если слышал, то что он нам за это устроит?
– Что за шум после отбоя? – осведомляется Локнест, обводя нас всех сердитым взглядом. На мне он задерживается чуть дольше, и у меня сразу начинает чесаться высеченная попка. – Вы разве не слышали удары колокола?
– Мы уже расходимся, герр Локнест, просто доигрывали партию, – оправдывается Питер, поднимаясь с колен.
Мелисса и Эдмунд начинают быстро собирать карточки и фигурки. По легкой тени, промелькнувшей по лицу Локнеста, я догадываюсь, что он знает эту игру, и прекрасно понял, что мы его обманываем.
– За нарушение режима я конфискую вашу игру. Фрау Андерсон, будьте любезны, передать мне коробку, – строго говорит Локнест, протягивая руку.
Мелисса накрывает коробку крышкой, поднимается с ковра и послушно отдает её Локнесту. Эдмунд с жалостью смотрит на ускользающую игру, но ничего не говорит против.
– А теперь марш по своим комнатам и спать, – грозно рявкает Локнест. – Чтобы через пять минут все были в своих койках!
Ребята в растерянности переглядываются между собой. Отбой у нас чисто номинальный, нельзя выходить из гостиной и бродить по Колледжу. В осеннем триместре никто из дежурных педагогов не требовал от нас засыпать ровно в десять вечера, можно просто сидеть в своей комнате и заниматься делами. Но никто не осмеливается возразить Локнесту, слишком ужасную историю о нем мы только что узнали от Мелиссы.
– Спокойной ночи, герр Локнест, – говорит Питер, и ребята направляются в свои спальни.
– Спокойной ночи, – кивает Локнест.
Я тоже встаю с кресла и иду с кружкой в сторону своей комнаты.
– Фрау Вангальм, вы ничего не забыли? – строго осведомляется Локнест.
Судорожно сглатываю, оборачиваюсь и непонимающе смотрю на него.
– Кружка, – подсказывает он. – Кружка в вашей руке.
– И?
– В комнаты запрещено уносить еду и питье, – поясняет он.
Что-то я в первый раз о таком правиле слышу.
– А если я захочу ночью пить? – возражаю я.
– Возьмите с собой бутылочку с простой водой, – говорит он.
Резко разворачиваюсь, подхожу к раковине и выливаю туда чай, который я даже не отпила ни разу, открываю кран и ополаскиваю кружку.
– Фрау Вангальм, почему вы не были ни на одном из ужинов, – спрашивает он, стоя за моей спиной.
– Не захотела, – отвечаю я, закрывая кран, и убираю кружку на сушку.
– Чем вы тогда занимались? – интересуется он.
– Спала, – просто отвечаю ему и пожимаю плечами.
– Если вы проспали весь вечер, то чем планируете занять ночь? – осведомляется он.
– Буду делать уроки, – бросаю ему. Хотя никакие уроки я делать не собираюсь.
– Похвально, конечно, – говорит он, – но всё же ночь существует для сна и отдыха, чтобы с новыми силами приступить к утренним занятиям, а не клевать носом на уроках.
Вновь пожимаю плечами, отхожу к шкафчику, беру оттуда маленькую бутылочку с питьевой водой и направляюсь к лестнице. Сделаю, как он велит, унесу в комнату воду, а потом, когда он уйдет, я спущусь и вновь налью себе чай. Поднимаюсь наверх, захожу в свою комнату, закрываю за собой дверь, но не защелкиваю щеколду. Ставлю бутылочку на тумбочку.
Пока пережидаю уход Локнеста из гостиной, хочу узнать какие завтра поставлены уроки. Достаю из сумки планшет, сажусь на постель и смотрю расписание. До обеда – история создания духо́в, нумерология, астрология. После обеда – рунология и латынь. Это хорошо, что завтра совсем другие пары, чем сегодня, а то я вообще не садилась за уроки, и не очень-то хочется. Думаю, минут пятнадцать стоит подождать, открываю игру. Увлекшись магнитными шариками, я не замечаю, как пролетает полчаса.
Внезапно открывается дверь, я вздрагиваю, поднимаю глаза – Локнест заходит в мою комнату. Я судорожно сглатываю.
– Что вам здесь нужно? – с вызовом говорю ему, прижимая к себе экран планшета, чтобы он не увидел, что я играю. – И нужно стучаться, прежде чем войти в комнату к даме.
– Фрау Вангальм, почему вы до сих пор не в постели? – строгим голосом спрашивает он, совершенно игнорируя замечание про «постучаться». Проходит вглубь комнаты и закрывает за собой дверь. – Я же велел всем лечь спать.
– Не хочу, – ворчу я, – и какое право вы имеете входить в мою комнату?
– На правах дежурного, – отвечает он.
Раздвигает полы своей мантии и берется двумя руками за пряжку ремня. Я снова судорожно сглатываю, следя за его движениями.
