Александр Козачинский
Зеленый фургон (сборник)

В поисках Красавчика
Жизнь и невероятные приключения Александра Козачинского

«В их речи звучал тот неистребимый южный акцент, который позволяет безошибочно узнавать бывшего одессита в толпе ленинградцев и москвичей».

Когда в 1916 году Исаак Бабель опубликовал свое эссе «Одесса» (вряд ли тогда употребляли это слово, но по сегодняшним критериям это именно эссе), в котором написал о том, что «литературный Мессия, которого ждут столь долго и столь бесплодно, придет оттуда – из солнечных степей, обтекаемых морем», он и не догадывался, что это произойдет так скоро. И мессия будет не один. Их будет несколько. Целая группа.

В 1933 году Виктор Шкловский назовет их «Юго-Западом» – эту литературную школу, литературную группу, возникшую в Одессе. В своей статье, вышедшей в «Литературной газете», Виктор Шкловский сослался на сборник одного из поэтических лидеров школы – Эдуарда Багрицкого. Сборник с названием «Юго-Запад» вышел в 1928 году. К тому времени Багрицкий уже жил в Москве и был широко известен всей стране, как и другие «мессии»: Валентин Катаев, его младший брат Евгений Петров, друг Илья Ильф, близкий друг Юрий Олеша. К «Юго-Западу» Виктор Шкловский относил и Льва Славина, автора знаменитой пьесы «Интервенция», и самого Исаака Бабеля, который стал пророком в своем отечестве. А ведь были еще Семен Кирсанов и Семен Гехт, Вера Инбер и Зинаида Шишова… Впечатляющая концентрация талантов из «солнечных степей», не правда ли?

Не менее удивительно то, что все они вдруг, внезапно, одновременно стали кумирами читателей. Ворвались в литературную жизнь огромной страны. И произошло это в течение всего-навсего трех лет. Трех лет – с 1924-го по 1927-й, – было достаточно, чтобы все заговорили об одесситах в литературе как о явлении удивительном, но бесспорном. «Чтобы стать литератором, надо родиться в Одессе» – в то время эта фраза стала расхожей.

«Чтобы родиться в Одессе, надо быть литератором», – переиначил ее позже Юрий Олеша. Порой достаточно просто вырасти в Одессе, как это случилось у самого Юрия Карловича. Пропитаться ее воздухом, вобрать в себя ее атмосферу. По словам Шкловского – средиземноморскую, левантийскую.

«Я детство и юность провел в Одессе. Этот город сделан иностранцами. Ришелье, де Волан, Ланжерон, Маразли, Диалегмено, Рапи, Рено, Бонифаци – вот имена, которые окружали меня в Одессе – на углах улиц, на вывесках, памятниках и оградах. ‹…› Образ Одессы, запечатленный в моей памяти, – это затененная акациями улица, где в движущейся тени идут полукругом по витрине маленькие иностранные буквы. В Одессе я научился считать себя близким к Западу».

Эти слова Олеши как нельзя лучше отражают внутреннее мироощущение одессита. Сохранившееся, кстати, до сих пор.

А вот еще, из «Книги прощания»:

«Одесса представляется мне чем-то вроде вымышленного города Зурбагана, честь открытия которого принадлежит писателю А. Грину.

Вся мечтательность моя была устремлена к Западу.

России я не знал, не видел. Одессу сделали иностранцы.

‹…› Мир был до войны чрезвычайно велик и доступен. Я не сомневался, что путешествия будут легчайшим делом моей жизни.

Одесса – была уже в путешествии.

Как бы оторванная от материка, она находилась уже во власти моря и матросов».

По мнению Шкловского, корни одесской литературной школы следовало искать в западной, левантинской, средиземноморской культуре. Авторов-одесситов он сравнил с александрийцами, грекоязычными поэтами египетской Александрии.

Может быть, в этом причина? В этом корень самобытности, необычности, оригинальности?

Ну, а где может лучше всего реализовать себя талантливый и оригинальный провинциал? Конечно же в столице.

Попробовав себя в первой столице УССР, Харькове, Валентин Катаев и Юрий Олеша перебрались в конце концов в Москву. И постепенно перетащили к себе остальных.

Фото из собрания Михаила Пойзнера (Одесса)

В Одессе очагом литературной «тусовки» в начале 1920-х была газета «Моряк». Удивительным образом получилось так, что и в Москве почти все одесские литераторы снова встретились в редакции газеты – теперь это был «Гудок». В той самой редакции, где работали Паустовский, Зощенко и Булгаков. Из одесситов в «Гудке» оказались Валентин Катаев и Юрий Олеша, Илья Ильф и Евгений Петров, Лев Славин и Семен Гехт. Хотя после «Времени больших ожиданий» и Паустовского можно вполне считать одесситом.

Вместе с ними – Александр Козачинский.

Существует легенда, что автора знаменитого «Зеленого фургона» пригласил в Москву Евгений Петров. Что дружили они с детства, играли в одной футбольной команде, а потом дороги их разошлись: младший брат Валентина Катаева пошел работать в уголовный розыск и в один непростой день поймал своего друга Александра Козачинского, ставшего к тому времени налетчиком и конокрадом. Петров сделал все, чтобы помочь Козачинскому досрочно освободиться, а затем, уже в Москве, «сделал» из него писателя.

На самом деле все было гораздо сложнее.

В биографии автора «Зеленого фургона» вплоть до недавнего времени было множество не только белых пятен, но и ошибок, и откровенного вымысла. Это немудрено – многие, очень многие в послереволюционные годы из соображений элементарной безопасности «правили», сознательно изменяли свою биографию. У Александра Козачинского было достаточно поводов для того, чтобы сделать то же самое. Как минимум, два – его отец служил в полиции, а сам он, уже после революции, из милиционера превратился в преступника.

Благодаря исследованиям одесского краеведа Натальи Панасенко и одесского коллекционера Михаила Пойзнера мы знаем теперь правдивые факты биографии Красавчика. Да-да, именно в образе Красавчика изобразил сам себя Александр Козачинский. Но не только его – как ни парадоксально, в образе Володи Патрикеева тоже множество черт настоящего Козачинского.

Но об этом – позже.

Итак, Александр Владимирович Козачинский родился в Москве 16 июля 1903 года (по старому стилю) в семье дворянина Владимира Михайловича Козачинского и одесситки Клары Иосевой-Мордковой Шульзингер, которая для того, чтобы венчаться, приняла в 22-летнем возрасте православие и в метрической книге Свято-Николаевской (Ботанической) церкви записана уже как Клавдия Константиновна. Это произошло 10 октября 1901 года в Одессе, а спустя почти два года, 23 июля 1903-го, уже в московской Благовещенской в Петровском саду церкви был крещен новорожденный Александр Козачинский.

Отец писателя, Владимир Михайлович, в метрической книге записан как сын титулярного советника; когда в 1906 году он обратился к властям за разрешением на издание газеты, которая так и не увидела свет, он указал себя как прапорщика запаса флота. Сам Александр в своих показаниях, хранящихся в Государственном архиве Одесской области среди документов уголовного дела по обвинению Орлова, Козачинского, Бургарта, Шмальца и других в бандитизме (эти материалы являются сегодня одним из основных источников информации о писателе), указывал: «Отец мой, личный дворянин Владимир Михайлович Козачинский, был на частных службах до 1908 или 1909 года, после чего, ввиду несчастной семейной жизни, уехал в Сибирь, откуда не подавал известий до 1917 года».

На самом деле это было одной из выдумок, причем выдумок легко объяснимых. Владимир Михайлович, человек непутевый и не очень удачливый, служил околоточным надзирателем одесской Городской полиции и определен был в ноябре 1910 года для несения службы сначала в Дальницкий, а затем в Александровский участок. Правда, служба продлилась недолго, уже 16 сентября 1911 года он был уволен – согласно прошению, по «домашним обстоятельствам», – однако и этого было достаточно для того, чтобы скрывать сей факт от новых революционных властей. До поступления на службу в полицию Владимир Михайлович работал у собственного тестя – в газете «Новое обозрение», которой заведовал Марк Цалевич Шульзингер, арендуя отдел объявлений. В этой же газете была кассиром уже после отъезда мужа мать АлександраКозачинского. «Несчастную семейную жизнь» Александр Козачинский объяснял тем, что отец его был алкоголиком. Последнее письмо от родителя писатель получил в 1917 году – из него следовало, что отец находится на фронте, в чине офицера. «После этого семья наша никаких известий от него не получала, что заставляет предполагать, что он убит», – объяснял Козачинский.

Однако вернемся назад. Семья Козачинских переехала в Одессу не позже декабря 1904 года – маленькому Саше не было тогда и двух лет. Уже 4 января 1905-го в Сретенской церкви был крещен младший брат Александра, Леонид, родившийся 20 декабря 1904 года.

В 1911 году Александр поступил в приготовительный класс 3-й мужской гимназии, располагавшейся на Успенской, 1. С 1922-го там находилась школа милиции, сейчас – Одесский государственный университет внутренних дел. Помните фрагмент из «Зеленого фургона», когда недавний гимназист Володя Патрикеев пытался неузнанным пройти из дома на Балковскую улицу? Вот он:

«Подняв узкий бархатный воротничок пальто и тщетно стараясь спрятать в нем свое лицо, Володя вышел на улицу. Чтобы попасть на Балковскую, ему нужно было пройти через весь город.

Володя опасался встреч со знакомыми. Его девизом было: агент знает и видит все, но никто не знает и не видит агента. Особенно опасен был район гимназии, где он еще недавно учился. Этот район буквально кишел знакомыми. Мужская гимназия помещалась в конце Успенской улицы; ее можно было обойти, но тогда Володе пришлось бы приблизиться к женской гимназии Бален-де-Балю, что на Канатной. Район женской гимназии был для Володи не менее опасен.

Володя решил проскользнуть меж двух гимназий, пройдя по Маразлиевской улице».

Фото Евгения Деменка

Александр Козачинский проучился в гимназии восемь лет. В 1919 году его мать потеряла работу, и юноше пришлось поступить на службу караульным при обозной мастерской Воензага. И хотя проработал он там немногим более полугода, учебу в гимназии пришлось оставить – совмещать ее с дежурствами было тяжело.

Весной 1920-го Александр поступил рабочим склада в Споживсоюз, и мать писала, что «служа на складе Споживсоюза рабочим, он блестяще выдержал экзамен в политехникум, но из-за недостатка средств вынужден был бросить ученье». Жила семья в то время в доме номер 1 по улице Базарной – именно сюда поселит впоследствии Козачинский одного из героев своей повести, Виктора Прокофьевича Шестакова. Дом сохранился до сих пор – сейчас он значится по улице Белинского, номер 4.

Ну, а дальше начинается самое интересное. Александр Козачинский поступает на службу в милицию.

Выбор этот был обусловлен многими причинами, и одной из важнейших было то, что в милиции работал его отчим, М. Г. Красников. Причем работал не кем-нибудь, а помощником начальника 1-го района Севериновской милиции. Клавдия Константиновна, повторно выйдя замуж, изменила фамилию с Козачинской на Красникову, но факт родства будущего писателя с Красниковым во время следствия над сыном тщательно скрывали – до такой степени, что мать называла его своим крестником. Все эти подробности выяснились лишь на суде. Ну что ж, и эту выдумку можно понять – совместная служба родственников была запрещена.

«Он попал в уголовный розыск по знакомству…»

Севериновская милиция. Севериновка… Удивительное место с удивительным названием. Бывшее родовое поместье графа Северина Осиповича Потоцкого, того самого Потоцкого, который однажды в Кишиневе поссорился с Пушкиным – да так, что дело чуть не дошло до дуэли. Спор касался… крепостного права, и произошло все в 1822 году за ужином у наместника Бессарабии, генерала Ивана Никитича Инзова, того самого Инзова, благодаря содействию которого Александр Сергеевич вступил в кишиневскую масонскую ложу «Овидий». До дуэли тогда не дошло – Северин Потоцкий уступил, а потом быстро с Пушкиным сдружился. Уже в ноябре 1823 года друзья поэта обращались к графу по поводу семейных преданий относительно похищения одной из представительниц рода Потоцких, Марии, татарским ханом – предание это нашло потом отражение в поэме «Бахчисарайский фонтан».

Северин Потоцкий был воистину легендарной личностью. Сенатор, действительный статский советник, он стал одним из основателей и первым попечителем Харьковского университета. Его родной брат, Ян Потоцкий, также приезжал в Одессу – ходят легенды о том, что именно здесь писал он свою знаменитую «Рукопись, найденную в Сарагосе».

Расположенная в сорока с небольшим километрах от Одессы, в устье реки Большой Куяльник, на бывшем Балтском тракте, соединявшем Одессу с Киевом, Севериновка была построена на земле, выделенной графу Потоцкому после окончания Русско-турецкой войны 1787–1791 годов. Поначалу граф назвал село Потоцким – в свою честь, но вскоре, в 1806 году, оно приобрело статус местечка и стало называться Севериновкой. В 1820-е годы, когда граф Потоцкий окончательно перебрался в свое имение, он возвел себе дворец на склоне горы, которую назвали впоследствии Божьей. Благодаря своему удачному расположению местечко быстро разрасталось: к середине XIX века в нем было девять постоялых дворов, велась активная торговля зерном, мукой, овощами и фруктами. На центральной площади, что под усадьбой Потоцкого, расположился базар, работавший пять дней в неделю. Вокруг него были построены храмы всех конфессий – Северин Потоцкий возвел Иоанно-Богословский православный храм и греко-католический костел Святого Северина, в местечке была синагога и, по преданиям, даже мечеть. Население Севериновки к концу позапрошлого века составляло более полутора тысяч человек, среди них были представители множества национальностей – украинцы, русские, немцы, болгары, евреи, молдаване, румыны. Типичная для Одесщины ситуация. От всего этого великолепия сохранилась до наших дней лишь православная церковь да руины костела, а живут сейчас в Севериновке всего-навсего 600 человек. На месте синагоги сейчас пустырь, а место, где располагалась мечеть, не могут вспомнить даже местные старожилы.

И вот именно сюда, в Севериновку, сохранявшую тогда еще следы прежней роскоши, приехал в августе 1920 года Александр Козачинский. Вот как сам он описал тогдашнее местечко в «Зеленом фургоне»:

«Летом 1920 года население местечка Севериновки, Одесского уезда, с нетерпением ожидало нового начальника районного уголовного розыска. Севериновка в те годы была пыльным торговым местечком, с домами из желтого известняка и глины, с базарной площадью и рядами крытых рундуков на ней, с разрушенной экономией графа Потоцкого, церковью, киркой и синагогой. Процент самогонщиков и спекулянтов среди жителей местечка в те времена был настолько велик, что уголовный розыск являлся наиболее посещаемым и влиятельным учреждением в Севериновке. Естественно, что личность нового начальника интересовала всех.

К тому же откуда-то пошел слух, что уезд, обеспокоенный отчаянной репутацией местечка и бытовым разложением прежних начальников угрозыска, которых пришлось убирать из Севериновки одного за другим, решил наконец поставить на колени непокорных севериновцев и с этой целью посылает к ним из соседнего района работника особо подготовленного, человека твердого и даже беспощадного.

Еще никому из прежних начальников не удавалось надолго задержаться в Севериновке, а последний вынужден был исчезнуть, не успев даже справить себе желтых сапог на высоком каблуке и белой козловой подклейке, с носком “бульдог”, подколенными ремешками и маленьким раструбом вверху голенища. Ни в Яновке, ни в Петроверовке, ни в Кодыме, ни в самой Балте таких сапог шить не умели. Севериновцами было замечено, что этот фасон притягивает к себе начальников с такой же непреодолимой силой, с какой сказочного короля притягивала рубашка счастливого человека. И севериновцы умело использовали магическую силу желтых сапог. Как только в уезде узнавали, что очередной начальник не смог противостоять гибельной страсти и принял в дар желтые сапоги, его вызывали в Одессу, выгоняли из розыска и отдавали под суд за взяточничество».

Благодаря исследованиям Натальи Панасенко мы знаем, что 25 августа 1920 года Александр Козачинский написал заявление с просьбой зачислить его на службу в канцелярию милиции 1-го района Одесского уезда, находившуюся в Севериновке; в этот же день им была заполнена регистрационная карточка и подписано обязательство: «…я, нижеподписавшийся сын трудового народа Александр Козачинский, гражданин г. Одессы, 17 лет ‹…› даю подписку, что буду стоять на страже революционного порядка ‹…› прослужить не менее 6 мес…». Именно семнадцать лет было главному герою «Зеленого фургона» Володе Патрикееву, именно 25 августа 1920 года датирована надпись на его наградных часах…

Через несколько дней, 1 сентября, Александр Козачинский был зачислен конторщиком в канцелярию милиции Севериновского района. «Но вскоре, питая отвращение к канцелярской работе, перешел на должность агента 3 разряда угрозыска», – так позже написал он сам. В приказе от 11 октября он уже назван младшим милиционером, а через четыре дня он командируется в Одессу вместе с т. Шестаковым… Литературному Шестакову Козачинский придал позже черты реального Красникова. Кстати, фамилия Грищенко также встречается в книге приказов по Севериновской милиции.

Агентом угрозыска Козачинский был полтора года и по службе продвигался быстро. «В уезде от него ожидали многого», – это он писал о себе. Семнадцатилетнего юношу переводят из волости в волость.

«Проснувшись, Володя, по старой привычке, нежился минут пятнадцать в постели, хотя и сознавал, что каждая минута промедления может оказаться гибельной для дела.

Эти пятнадцать минут были наполнены приятными размышлениями. Володя вспомнил, что отвечает за пять волостей, и эта мысль доставила ему удовольствие. Он повторил про себя названия своих волостей: Севериновская, Бельчанская, Фестеровская, Куртовская, Буялыкская. Он представил себе их очертания на географической карте. Фестеровская волость была похожа на маленькую Италию, а весь район – на распластанную телячью кожу. Володя вспомнил улицы, площади, рощи и баштаны знакомых сел, помечтал о неизвестных землях и неисследованных хуторах на окраине района, где он еще не успел побывать», – писал Козачинский через восемнадцать лет.

И действительно, уже 14 декабря 1920 года Александр Козачинский был зачислен сотрудником 3-го разряда следственно-розыскного отделения в Бельчанскую волость, а уже 26 января 1921 года он назначается в Севериновку помощником начальника уголовного розыска с переводом во 2-й разряд, при этом, в соответствии с приказом по 3-му району, является временно исполняющим должность начальника угрозыска; 16 марта его переводят в 1-й разряд, и с этого же числа он командируется по 10 апреля «для пользы службы» в 5-й район с центром в селе Блюменфельд. Как и Володя Патрикеев, он расследует самые разные преступления: от самогоноварения до убийств; была среди них и кража двух лошадей с фургоном, окрашенным в зеленый цвет. Но главным для него стало дело Бельчанского волисполкома, над которым он неустанно работал несколько недель и которое стало началом цепочки роковых событий, приведших его к участию в банде и в конце концов к аресту и суду. Уже в те, революционные, годы власть предержащие не любили обвинений в свой адрес и включали все рычаги для того, чтобы не просто отвести от себя обвинения, но и очернить следователя. А если учесть, что в те годы в стране действительно творилось черт знает что… В общем, юный Александр, движимый то ли революционной сознательностью, то ли, скорее всего, элементарной честностью, умноженной на страсть к расследованиям и увлеченность произведениями Конан-Дойля, арестовал «члена Бельчанского волисполкома т. Шевченко и зав. распред. скота т. Заболотного по обвинению их в хищениях, кражах, мошенничествах и вымогательствах». Всего по делу проходило десять обвиняемых, среди которых было восемь членов партии. Их связи оказались сильнее собранных юношей свидетельств, и в результате 30 июля Козачинский оказывается под арестом, а затем, 21 августа, его переводят в село Страсбург Мангеймского района – подальше от Бельчанска. В этом районе к тому времени уже служил Евгений Катаев – возможно, там они и познакомились.

Пусть читателя не удивляет обилие немецких названий – в те годы под Одессой было множество немецких колоний и поселений. Да и фамилии будущих подельников Козачинского по «преступному цеху» – почти сплошь немецкие. Именно немецкие колонии восстали первыми в 1919 году против продразверстки и насильственной мобилизации; это же повторилось спустя год. Неудивительно – в каждой из колоний были хорошо вооруженные и обученные отряды самообороны, которые еще в 1918-м получили оружие от австрийских войск и были обучены австрийскими инструкторами.

Времена те давно позади, а село Страсбург нынче именуется Кучурганами.

Долго прослужить в Мангеймском районе Козачинскому не удалось – в октябре его настигает месть членов партии, и его увольняют «в виду ареста Политбюро ОГЧК» и обвиняют в дискредитации власти. «Я надеялся получить благодарность, – писал Козачинский, – я считал, что оказал громадную услугу; и после бессонных ночей, после недель непрерывного труда – меня унизили, оскорбили. ‹…› Суд надо мной был жестокий и несправедливый: мне дали 3 года концлагерей без лишения свободы». Практика наказания в концлагерях начала отрабатываться советской властью уже тогда, но, к счастью, советский концлагерь 1920-х годов был мало похож на лагеря 1930-х – определение срока без лишения свободы означало, что осужденный являлся на работу к 10 утра, а по воскресеньям приходил к часу дня для регистрации. Злая насмешка пришедших к власти «слуг народа» – с осени 1921 года концлагерь находился в здании бывшего приюта Общества призрения неимущих и помощи нуждающимся, построенном стараниями Одесского градоначальника, полковника, графа Павла Павловича Шувалова. Находился приют, названный в честь Шувалова, в районе сегодняшней 1-й станции Люстдорфской дороги.

И хотя Александр Козачинский вскоре попал под амнистию, осуждение стало для него тяжелейшей моральной травмой. Однако нужно было выживать. И он снова идет на работу в милицию.

Наталья Панасенко, исследовавшая десятки томов материалов о деятельности угрозыска того времени, находящихся в Государственном архиве Одесской области, пишет, что «в анкетах, в графе “что побудило поступить в милицию”, чаще всего встречаются ответы: безработица, голод, без средств, отсутствие службы. Один написал: “Болной был”». А вот цитата из самого Козачинского: «…у советской власти совершенно не было специалистов по уголовному розыску. Специалисты были лишь из старого сыскного отделения, но их не только нельзя было привлекать к работе, но, наоборот, полагалось разыскивать и сажать. ‹…› больше всего в уездном уголовном розыске оказалось присяжных поверенных; на втором месте были гимназисты, затем шли педагоги, зубные врачи и прочие лица, отбившиеся от своих профессий, лица совсем без определенных занятий и, наконец, просто лица, искавшие случая поехать в деревню за продуктами. Среди них затерялась кучка пожилых рязанских милиционеров…». Именно из Рязани приехал в Одессу отчим писателя, Михаил Гаврилович Красников, ставший прототипом Виктора Прокофьевича Шестакова. Козачинский даже поселил Шестакова в тот самый дом на улице Базарной, 1, где жили в Одессе его мать, отчим и он сам.

1 января 1922 года Александр Козачинский был зачислен агентом 1-го разряда в 1-й район Балтского уезда, местечко Крутые, послужившее маленьким прототипом Севериновки; если говорить о национальном составе – тут жили украинцы, русские, молдаване, евреи, немцы, поляки. Типичный одесский «расклад». Служба не задалась с самого начала. Начальником милиции, «царьком, поработившим подчиненных и население», – именно так писал о нем Козачинский, – был бывший извозчик Ипатов, пьяница и сумасброд. «Страшно грубый и хитрый, – он подавил меня совершенно», – вспоминал Козачинский. Начмил немедленно втянул его в свою незаконную деятельность, и очень скоро Козачинский понял, что нужно бежать. Докладывать «наверх» было бесполезно – он уже имел горький опыт борьбы с системой.

Его сослуживец и товарищ Георгий Феч предложил бросить службу и поехать к нему домой, в Марьяновку Розальевской волости, которая находилась в Тираспольском уезде, входившем тогда в Одесскую губернию. Однако в увольнении им отказали, и они решили дезертировать. Уезжая, в отместку прихватили принадлежавшие Ипатову зерно, муку и несколько ряден, находившихся у них во временном пользовании. И вроде на новом месте все пошло хорошо, им обещал помочь секретарь волпарткома – но вскоре Козачинский и Феч были арестованы членом волисполкома Карповым. Выяснилось, что они дезертиры, зерно и мука украдены… Через несколько дней их отправили в Тираспольскую уездную ЧК, забрав предварительно зерно и муку – они были нужны самим членам волисполкома и милиционерам, проводившим дознание. В Тирасполе без «вещественных доказательств» они никому не были интересны, и их вернули назад. Вот фрагмент из показаний Козачинского: «За время моего отсутствия Феч успел войти в соглашение с волостными властями; они, разделив между собой взятое у нас, освободили его. Стармил Яроцкий за мое освобождение требовал у меня шинель, но я, не желая давать ее, дал понять Яроцкому, что если меня отправят в Тирасполь, то я их всех выдам; после чего документы мне были возвращены, а дело уничтожено».

Освободившись, Козачинский вновь оказался на перепутье – Феч не хотел держать его у себя, балтская милиция по-прежнему его разыскивала, ночевать в степи в марте было немыслимо. «Надеясь продержаться несколько дней», он решил отправиться в уже знакомое нам село Страсбург, где жил его знакомый Антон Шумахер. Через несколько дней Шумахер предложил товарищу свести его с людьми, которые могут многое.

У Козачинского не было выбора. Ему нужно было выживать в условиях революции, войны, смены властей, когда спасали только хитрость и сила.

Людьми, с которыми его свел Шумахер, оказались бандиты Иосиф Бургарт и Михаил Шмальц. Собственно, бандитами они стали во многом вынужденно, но факт остается фактом. У будущего Красавчика, конечно, был выбор: пойти под суд, умереть от голода и лишений либо стать членом банды. Третий вариант казался в то время самым привлекательным – не только для Козачинского. Это понимали все – недаром, когда он после задержания оказался среди бывших сослуживцев, они отнеслись к нему не как к преступнику, а как к человеку, попавшему в безвыходную ситуацию, в беду.

Для того чтобы понять, какими бандитами были Бургарт и Шмальц, достаточно привести несколько эпизодов из деятельности банды. И пожалуй, рассказать, как добропорядочные крестьяне-немцы стали преступниками. Началось все с того, что в родном селе их терроризировали и грабили односельчане Яшин и Пасевич. По приказу Пасевича, ложно обвинившего Бургарта в убийстве жены, был убит брат Бургарта. Кончилось все тем, что Бургарт и Шмальц убили Яшина и Пасевича, после чего им пришлось скрываться и пытаться зарабатывать незаконно. Они занялись мешочничеством, но их ограбила мнимая реквизиционная команда – весело было тогда на Одесщине. В отместку они убили председателя команды Слюсаренко.

В такую вот компанию и попал восемнадцатилетний Александр Козачинский. У главарей банды был к нему свой интерес – с его помощью они хотели устроиться на службу. Сначала они намеревались собрать денег на поездку в Киевскую губернию, где у Козачинского были родственники. Однако поездка так и не состоялась.

Тогда и начались налеты и грабежи, зачастую – странные и даже забавные. Первым «делом» бандита Козачинского была кража гусей. К тому времени он уже 8 дней жил на хуторе, куда привезли его Бургарт и Шмальц. «Была Пасха, а еды не было, и мы питались просом. ‹…› Я со Шмальцем украли штук 12 гусей и индюшек из курятника Зиновия Муяки», – писал позже Козачинский в своих показаниях по уголовному делу. А вот как он описал это в «Зеленом фургоне»: «Однажды Володя возвращался с Поташенкова хутора, куда его вызывали по пустяковому делу о краже кур и гусей. ‹…› Картина деревенского преступления, как всегда, оказалась скудной и невыразительной. ‹…› Опустошенный сарайчик ‹…› сломанная дверка, да несколько перьев, выпавших из петушиного хвоста…»

А вот, например, как проходил налет на агронома, о котором пишет Наталья Панасенко. Постучав к агроному ночью, бандиты представились проходящей частью 51-й дивизии, якобы нуждающейся в ночлеге. Козачинский в своих показаниях писал: «Долго отпирался бедный агроном, но, наконец, впустил. Мне стыдно было сказать, что на него налет, хотя я и взялся за это; часа 2 мы были у него в доме и не приступали к “работе”. Наконец-то мы “расшифровались”».

Другой эпизод из жизни храбрых бандитов (из показаний А. Маркевича): «Они хотели зайти в комнату больного помощника, но его жена не открыла дверей, и они, выругавшись, ушли».

Вот еще фрагмент из показаний Козачинского: «Был произведен налет на страсбургскую мельницу, окончившийся неудачно. Сторож поднял крик, и мы сочли наиболее выгодным для нас оставить поле битвы за противником».

Или вот – о попытке ограбления ветлазарета: «Проезжая мимо дома Келлера Валентина, мы разбудили сына его, Якова, которому предложили ехать с нами; тот отказался, говоря, что лошадь и седло заперты, а ключи у отца».

Такие вот бандиты. Интересный факт – незадолго до ареста Козачинский получил записку от Шмальца, в которой тот написал, что они с Бургартом «едут в Одессу для того, чтобы поступить на какой-нибудь завод». Поступить на завод не получилось – их арестовали. Шмальц, которого Евгений Катаев (тогда еще Катаев) «уже отчаялся поймать», сдался добровольно и пояснил: «Я не мог продолжать скрываться, так как жить скрываясь очень тяжело. Заниматься мирным трудом нельзя, а заниматься грабежами и кражами я больше не мог и не хотел».

Фатальным для подельников стало знакомство весной 1922-го с заведующим ветеринарным лазаретом 51-й дивизии К. Орловым, человеком с невыясненным прошлым, выдававшем себя за бывшего князя и генерала и с энтузиазмом рассказывавшем о грандиозном контрреволюционном заговоре, в который он собирался вовлечь Козачинского, Бургарта и Шмальца. Козачинский, чьи политические взгляды и убеждения заключались в отсутствии таковых, был, в отличие от старших «товарищей», польщен вниманием взрослого и серьезного человека. Тем более, что тот рассказывал о личном знакомстве с Врангелем и рисовал юноше романтические картины о транспортах с оружием из Америки, тесных связях с заграницей и широкой разветвленной сети преданных борцов, готовых вступить в бой с новой властью. Для Александра, мечтавшего о карьере Шерлока Холмса или, в крайнем случае, Пинкертона, это, несомненно, было отдушиной, позволявшей ненадолго забыть о жестокой реальности.