Александр Кормашов
Комбыгхатор
#6
Ректору Г. Н. Сонцезатменскому
от Щ. Тримаранина
Объясняю причины своих прогулов в октябре и на будущее, потому что это всё уже надоело.
Короче, если это дело не прекратится, пеняйте хоть на кого. А у нас всегда аккуратно. Потому как за себя отвечаем. А не хотите – хоть выгоняйте. Только чтобы без этого. Ненавижу до не люблю. Короче, мы тут посовещались и, если это дело будет продолжаться, в университет мы больше ни ходим. Будем объявлять забастовку и сразу отказываемся:
1) планово менять прогнившие трубы отопления и канализации в главном учебном корпусе;
2) перекрывать текущую крышу, а также производить другой текущий ремонт;
3) срочно перекладывать упавшую стену котельной;
4) доперестраивать дачу одного человека.
Короче, доперестраивайте хоть сами.
Короче, всё.
#7
Ректору Селеноградского исторического университета Сонцезатменскому Гало Нимбовичу
от студентки 4-го курса факультета прикладной истории Овиновой О.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Уважаемый Гало Нимбович!
Отвечая на Вашу просьбу полнее раскрыть содержание моей объяснительной, уточняю, что 8 октября утром мы с подругой вышли из общежития и пошли в университет. В небе светило солнце. Листья клена устилали нам путь. Мужчины на пустыре не было. Собаки тоже. У Комбыгхатора был инсульт. Его заносило в сторону, и три раза в день ему надо было делать укол. Вечером мужчина понес его на прогулку. Я пошла ему в этом помогать. Помогать пошла я, потому что у Лизы возникла слабость и она прилегла на тахту мужчины, и тот накрыл ее пледом. Я видела, как ей трудно спать и не шевелиться.
Комбыгхатор ходил, кренясь набок, как подбитый двухмоторный бомбардировщик, у которого остановился один мотор (так сравнил мужчина). Потому что едва Комбыгхатор терял тропинку, как тут его начинало заносить влево и он принимался ходить кругами, все быстрей и быстрей, пока не падал на передние лапы и не зарывался мордой под листья.
«Что вы делаете? Вы мучаете его. Вы не любите его», – сказала я, когда он схватил меня за руку и не дал подойти к собаке.
«Его? Люблю», – сказал он.
«Это не любовь».
«Не любовь?»
«Не такая любовь», – поправилась я.
«Не такая? А какая такая?»
«Такая. Которая сильнее смерти».
«Смерти? Любовь сильнее смерти всегда. А вот жизнь сильнее любви», – сухо и даже как-то обыденно сказал он.
Комбыгхатор поднялся сам и снова начал ходить кругами. Иногда ему удавалось вовремя перебросить лапы направо, и тогда он делал несколько шагов прямо.
Когда мы пришли с собакой домой, Лиза уже проснулась и домывала в прихожей пол. Она вытерла Комбыгхатору лапы и бросила тряпку передо мной, чтобы я вытерла ноги. В принципе, я не обижаюсь на Лизу. Я сама виновата, потому что многое ей прощаю. В общежитии мы – как мать и дочь. Лиза спит и читает, а я готовлю и убираюсь.
«Идемте в кабинет, – сказал он, когда увидел, что я задержалась в прихожей. – Будем пить кофе».
В кабинете было много книг. Хотя и не так уж много. Много книг было только о Луне.
«Здесь я не держу лишних книг, – сказал он. – Вся библиотека на даче».
На низкий журнальный столик в углу под зеленым торшером он поставил кофейник, блюдце с лимоном и три чашки для кофе. Кресел было лишь два, оба тоже низкие. Он опустился в первое, Лиза плюхнулась во второе, и мне пришлось сесть на стул. Мои колени оказались выше уровня столика, и я видела, что мужчина иногда опускает на них свой взгляд. Я старалась казаться непринужденной, но всегда чувствовала, как он смотрит на них: под коленными чашечками вдруг становилось холодно и хотелось натянуть на колени юбку. Я извинилась и сказала, что мне надо выйти.
Когда я вернулась, они продолжали какой-то свой разговор.
«И эти тоже?» – смеялась Лиза.
«И эти, – отвечал он. – Наши космические собратья по отсутствию разума».
«Ой, – продолжала Лиза. – А нас учат, что никакой второй Луны в мире нет, и мы во Вселенной одни».
«Одни, – сказал он. – Нет. Если бы мы были одни, нас бы не было вообще».
«Ой», – испугалась Лиза.
«Ой. Не пугайтесь. – Он поставил чашку на стол и сцепил пальцы. – Если бы мы были одни… Если бы на всю громадность Вселенной мы были только одни, это была бы настолько малая вероятность существования жизни в принципе, настолько бы эта вероятность стремилась к нулю, что жизни не было бы нигде. В том числе и здесь». После этого он расцепил пальцы. Я в первый раз видела человека, который умел объяснять так просто.
Пока они так общались с Лизой, я рассмотрела его лицо. У него было очень простое лицо. Непростые только глаза. У него были продолговатые глаза, похожие на молодые огурчики. Я сказала, огурчики, потому что в комнате была полутьма, горела только настольная лампа, и глаза не должны были обладать цветом. А они казались зелеными.
Мы пробыли с ним весь день и весь вечер, расстались далеко заполночь, но в ту же ночь я вернулась к нему. Это было уже под утро. Лиза спала на своей кровати в одежде и сапогах, а я не могла отделаться от ощущения, что он меня ждет.
Дверь в квартиру была не закрыта, а лишь прикрыта, и сквозь щелочку я увидела хвост Комбыгхатора. Хвост лежал на коврике и хорошо освещался светом из кухни. Я тихо вошла и легонько потянула за собой дверь. Защелка защелкнулась. Комбыгхатор переложил хвост, освобождая мне путь.
Квартира казалась совершенно пустой, хотя на кухне по-прежнему горел свет, а в кабинете была включена настольная лампа. Тахта была застелена свежим накрахмаленным комплектом белья. Точно так же крахмалят белье у нас в общежитии. Если его разворачивать аккуратно, из него можно выстроить домик и даже залезть вовнутрь. Я отогнула край одеяла и села. Потом освободила волосы от резинки и еще держала резинку во рту, когда он вошел. Он был в банном халате и босиком. У него оказались большие, как ласты, ноги. Я сказала, как ласты, потому что они громко шлёпали о пол. Шлёп-шлёп. Наверно, я очень испугалась, потому что так и не поняла, заметил он меня или нет. А он прошлепал к столу, посмотрел на записку и вдруг выключил настольную лампу.
Зато теперь я могу сказать, что я знаю жизнь. Иными словами, я знаю, что такое есть жизнь. Хотя это не любовь. Я не знаю, что это было точно. Только если он хотел таким образом доказать, что жизнь существует и где-то еще, а не только лишь на Луне, он это доказал. Я поверила.
#8
Ректору Селеноградского Исторического Университета Сонцезатменскому Гало Нимбовичу
от студента первого курса Простаго М. У.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Прошу считать данную объяснительную записку фактическим моим заявлением с просьбой отчислить из университета по собственному желанию. Причину излагаю.
8 октября я типа отсутствовал на занятиях, так как днем ранее ваш секретарь Марина позвонила в наш деканат и сказала, чтобы весь первый курс как один человек явился на центральную площадь Селенограда для открытия статуи Комбыгхатора при доселе невиданном стечении народа и обстоятельств. Ничего не могу сказать про народ, про обстоятельства же заявляю со всей откровенностью.
8 октября утром я вышел из общежития, а поскольку после ночных разговоров чувствовал в теле слабость, то пошел купить что-нибудь от головы. На углу продавали пиво, я взял сразу три бутылки, а вскоре подошел и троллейбус. Найдя свободное место, я типа начал уже лечиться, но тут надо мной возникла престарелая женщина и сказала, что постоит. Она стояла бы до конца и второй и третьей бутылки, но на уже середине второй я почувствовал себя лучше, а поэтому отдал ей с несколькими глотками. Престарелая вышла, и я видел через окно, как она выливает остатки пива на решетку ливневой канализации. Потом она убрала бутылку в свою холщовую сумку.
Пока я изучал престарелую и пил свою третью бутылку, объявили, что этот номер троллейбуса вовсе не идет в центр, а напротив идет на окраину города, хотя и туда никак не может пойти, потому что центральная улица перекрыта по случаю открытия статуи Комбыгхатора. Троллейбус опустел. Видимо, все ушли на открытие. Я забрался на сиденье с ногами и накрыл себя курткой. Не помню, спал ли я вообще, потому что скоро пиво запросилось наружу, и я последовал его зову. Выбравшись из троллейбуса, я ринулся искать подходящее место, но мимо шло несколько наших ребят и потащили меня с собой. К сожалению, я только на площади понял, что уже больше не могу, а ребята куда-то исчезли.
Из всех доступных мне мест я видел только трибуну и саму статую Комбыгхатора. Она громоздилась на постаменте, накрытая целиком брезентом. Один его край свисал почти до самой земли, но вокруг статуи стояли суровые люди из военных. Такие же оцепляли трибуну.
Спасти меня могли только пустая бутылка да верные кружок товарищей, но никого из наших поблизости не было. Правда, у одного парня были очень знакомые, похожие на вчерашние пельмени глаза, такие же липкие и холодные, и он гулко отхлебывал из бутылки. Но когда я спросил у него бутылку, был определенно не понят, а стоявшие рядом девушки покосились на меня странно.
Я услышал звук смерти. Это трещал мочевой пузырь.
Черный кабель бежал от трибуны к автобусу, и тот возник предо мной как мираж. Подобравшись к нему поближе, я выхватил носовой платок и начал протирать стекла, при этом радостно улыбаясь улыбкой счастливого человека. Один из сидящих внутри телевизионщиков тоже улыбнулся в ответ и даже толкнул соседа, кивая на жмурящегося за стеклом дурачка. Никто не видел, что дурачок уже типа отвинтил пробку бензобака.
Логические и другие посылки к выводу, что всему виной является пиво, считаю достаточными, и поэтому прошу квалифицировать данную объяснительную как заявление с просьбой отдать мне мои документы, поскольку я теперь осознал, что история не является для меня достаточно гуманитарным предметом. Единственною наукой, которая, как я понял, действительно проникнута духом гуманности и гуманизма, является урология. Намерен пойти учиться, а потом заниматься ей на профессиональной основе.
С уважением – ваш бывший студент Простаго М. У.
#9
Ректору Селеноградского исторического университета Сонцезатменскому Гало Нимбовичу
от студентки 1-го курса факультета истории Первой цивилизации Росянки Л. Я.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Настоящим объясняю причину своего отсутствия на занятиях 8.10.99 г., а также в соответствии с вашим приказом №233/2299 от 4.9.99 излагаю состав и мотивы моего такого проступка, который вообще не считаю проступком и готова доказывать свою правоту где угодно и перед кем угодно, не взирая ни на какие чины, заслуги и звания!
8.10.99 г. я отсутствовала на занятиях вместе со всем своим курсом! Это мы делали по прямому распоряжению нашей больно умной деканши, которой, как мне прекрасно известно, еще утром звонила ваша глупая секретарша Мариночка!
Правда, я и сама хотела сходить и посмотреть, какая будет скульптура, хотя это совершенно никого не касается!
Совершенно не собираюсь ни перед кем отчитываться, где и с кем я провела этот день!
Личное мое мнение о причинах провала мероприятия не считаю ни в малейшей степени нужным до кого-либо доводить!
Совершенное мое убеждение, что причиной остановки телевизионного генератора, из чего на площади наступила мертвая тишина, а телевизионщики стали кричать, что у них не работают камеры, а поэтому раздевать статую нельзя, является злонамеренный акт саботажа, я считаю никому абсолютно не интересным!
Сведения, которые я получила в толпе, сцены, которым была свидетелем, факты, которым нашла объяснение, выводы, которые могу сделать в любой момент, ровным счетом никого не касаются!
Я вовсе не собираюсь записываться к кому бы то ни было на прием в ближайший приемный день!
Я вовсе не собираюсь сидеть по четыре часа в приемной и ждать, пока всякие там секретарши Мариночки соизволят похлопать глазками на тот якобы пустой стул, на котором кто-то сидит и ждет!!.
Все логические и нравственные посылки к выводу, что причиной моего отсутствия на занятиях является открытие статуи Комбыгхатора, считаю абсолютно недостаточными и буду кричать об этом всю свою жизнь, пока Луна ещё вертится и люди не будут разговаривать со мной по-нормальному!!!
#10
Ректору Селеноградского исторического университета Сонцезатменскому Гало Нимбовичу
от студентки 4-го курса факультета прикладной истории Овиновой О.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Уважаемый Гало Нимбович!
Как я уже объясняла Вам в двух предыдущих своих объяснительных, 8-го октября мы с подругой вышли из общежития и пошли в университет. В небе светило солнце. Мужчины на пустыре не было. Собаки тоже. У Комбыгхатора был инсульт. Он ходил боком, как самолет с одним отказавшим мотором. Вечером мы с мужчиной выгуливали собаку еще один раз. После этого он предложил нам с Лизой по чашечке кофе. Мои колени были выше уровня журнального столика, и я видела, что мужчина иногда опускает на них свой взгляд. Я старалась казаться непринужденной, но всегда чувствовала коленями его взгляд.
«Вы знаете, нам надо домой», – проговорила я, когда мы допили кофе.
«Домой», – сказал он.
Я уже привыкла к тому, что он повторяет последнее слово, мое или Лизино, но сейчас он вдруг замолчал, и «домой» повисло в воздухе, как топор.
Лиза пошутила, что он говорит, как инопланетянин,.
«Ну, что вы, – проговорил он. – Не думайте обо мне настолько уж хорошо».
Он встал и начал собирать кофейные чашки. Лиза бросилась помогать. Две чашки они разбили. С кухни доносились их голоса, но я не вслушивалась. На письменном столе лежали листы бумаги, одни чистые, исписанные и исчерканные. Ещё лежали тетрадь и альбом – из тех альбомов для рисования, какие мы приносили в школу. Альбом был сильно потрепан, обложка круто оттопырилась вверх, и оттого казалось, что альбом наполовину открыт. На первой странице я увидела карту Луны.
Я видела множество карт Луны, но все они были обычные. Я сказала, обычные, потому что наш глаз не видит на них никаких искажений. Хотя они есть. Например, все те очертания, которым не повезло находиться внизу или вверху карты, всегда растянуты вширь. Тут действует закон отображения поверхности шара на плоскость. Из-за этого, например, получается, что река Полюсна даже в самых узких своих верховьях столь же широка, как и здесь, когда течет через город, а то болотное озерцо, из которого она вытекает, вообще не имеет границ, потому что законы проекции разворачивают его в северный полярный океан.
Другая карта состояла из двух полушарий, и в ней я узнала глобус уезда. Или глобус Луны, поскольку уезды отменены. Я знаю, что глобус Луны не бывает в свободной продаже, и подумала, что этот мужчина художник-любитель и рисует для себя. Старшее поколение все еще про себя верит, что Луна находится на Земле. Их можно понять. Им трудно говорить «луна-матушка» и хоронить себя в лунном грунте. На лекциях нам объясняют, что это у них генетическое. Их слишком долго пугали исторической безопасностью, потом туманили мозги исторической фантастикой, и сейчас они просто не верят, что история может быть необходимой наукой.
Карты в альбоме еще не кончились, как тут в кабинет прискакала Лиза – в фартуке и с тряпкой в руках. Увидев меня, она закричала: «Нельзя трогать не свои вещи!» – а после даже не улыбнулась. Лиза вытерла журнальный столик и еще раз оглянулась на меня из дверей. Я думала, что она извинится, но она только посмотрела.
Дождавшись, когда она уйдет, я закрыла альбом. Потом походила по кабинету. Подождала. В кухне было тихо. В квартире и во всем доме стояла неприятная тишина. Я снова взяла тот стул, на котором сидела, когда пили кофе, подставила его к журнальному столику. Села. Справа от меня было кресло, в котором сидел мужчина. Слева – Лизка.
Глупая Лизка. Я поняла, какая же она глупая еще в первый день. Когда мы с ней познакомились. Она сидела на кровати и красила на ногах ногти. Я сказала, что у нее красивые ногти. «Да, – сказала она и вытянула всю ногу. – И длинные. Как у пианистки». В этом вся Лизка. Из-за этого ей прощается многое.
Я так и сидела. Сидела одна перед чистым и пустым столиком. И только боялась, что они меня позовут, а я не успею встать. Или вдруг они входят, а я сижу.
Но никто не вошел. Я слышала, как они вышли в коридор и стали кормить Комбыгхатора. Я пошла туда.
Он начал есть, еще лежа на боку и вылакивая еду из плоской неглубокой тарелки, но потом ему помогли разобраться с лапами, и он смог лежать прямо. Но всё равно приходилось придерживать. Еда была бедная, какая-то невнятная кашица, но он ел ее с жадностью, и при каждом глотании его острая, почти птичья, грудина гулко стукала о пол. Каши было немного. Съев, собака снова опрокинулась на бок и вылизала тарелку снизу. Тарелка под языком прокручивалась и с каждым разом отъезжала все дальше. Потом Комбыгхатор вздохнул и закрыл глаза. Следующего вдоха мы ждали, казалось, вечность.
Покормив собаку, мужчина начал одеваться, стали одеваться и мы. Он не просил, а мы не напрашивались, и все же так получилось, что через пять или десять минут мы все сидели в машине. Он за рулем, Лиза рядом с ним, я – на заднем сиденье, держа на коленях голову лежащего Комбыгхатора. Пес был тяжелый и, когда машина неожиданно тормозила, все время норовил упасть на пол.
В машине с мужчиной произошла перемена. До этого он казался вполне сдержанным человеком, но когда включил скорость и выжал сцепление, с ним что-то произошло. Я сама садилась за руль и знаю, как это бывает с иными людьми. Машина рванула с места, как на гонках на выживание.
Через минуту я потребовала меня высадить, он вежливо извинился, но медленнее от этого не поехал, зато стал останавливаться на светофорах. Это тоже было нехорошо, потому что он тормозил слишком резко, как при аварии, с визгом тормозов и клевком носом, но, главное, он не предупреждал, когда будет останавливаться, а когда нет. Я видела, что Лизу тоже мутит. Она улыбалась и в чем-то поддакивала ему через силу.
Мужчина сказал, что мы едем к одному человеку, который принимает животных у себя дома. Я решила, что это ветеринар, и мне почему-то показалось, что он должен собаке сделать какой-то укол, от которого Комбыгхатор уснет и уже не проснется. Почему-то мне так казалось. Собаке тоже было тревожно. Ей тоже ничего заранее не сказали.
Лиза вскрикнула, когда мы вылетели на площадь. Она увидела статую Комбыгхатора и попросила ехать чуть-чуть не так быстро. Статуя оставалась по-прежнему неоткрытой. Брезент накрывал ее вместе с постаментом и одним краем свисал почти до самой земли. Наверно, за этот край сегодня и предполагалось тянуть.
От площади за нами увязалась машина с синей мигалкой, но быстро потерялась на поворотах.
Вскоре мы выскочили за город и быстро понеслись по шоссе. Потом какое-то время мы ехали лесом, внутри освещенной фарами колоннады деревьев, и вдруг свернули на боковую дорогу. Нас сильно трясло и кидало из стороны в сторону, а потом машина остановилась.
«Приехали, – сказал мужчина. – Выгружайтесь».
Я выползла в темноту и оттащилась подальше от света фар. Мне было плохо, так плохо, что я даже не боялась уйти в темноту. А потом долго потом стыдилась вернуться обратно. Хотя, может быть и недолго. Но достаточно долго, чтобы спуститься к реке и умыться. Когда я вернулась к машине, их еще не было. Лизе, я думаю, тоже хотелось побыть одной. Комбыгхатор лежал на заднем сиденье и смотрел сквозь стекло на звезды.
Это были какие-то дачи – несколько линий домов, смотрящих фасадами на реку. Дома стояли на большом расстоянии друг от друга и на каждом участке росли березы, сосны и ели. Их было хорошо видно, потому что над лесом уже взошла большая Земля и ярко всё освещала.
Они пришли вместе. Мужчина молча полез в машину, взял Комбыгхатора на руки и толкнул ногою калитку. Из-за деревьев не было видно, куда он идет, и мы побежали следом.
Дом был высокий, крепкий, бревенчатый, двухэтажный, сбоку от него стояла высокая, выше дома, непонятного назначения пирамида, околоченная белым, сверкающим в земном свете.
Мы были на полпути от калитки до дома, когда навстречу нам выскочил дог, очень большая и невоспитанная собака с длинным и мясистым хвостом. Дог не лаял, он радостно прыгал и рассекал своим хвостом воздух. Вот поэтому все кусты по обе стороны от дорожки были скошены, словно роторною косилкой. Вихрем на нас летели ветки и листья. Мужчина, как мог, спасал себя от хвоста, а, когда получал, то едва не ронял Комбыгхатора. Мне тоже один раз досталось, и я знала, что буду счастлива, если отделаюсь синяком. Спасение ждало за дверью.
Мы попали в дом через сад и поэтому сразу оказались в гостиной. Это же была главная комната нижнего этажа.
«Ваша дача?» – первой освоилась Лиза и пошла подыскивать себе кресло.
«Дача? – он как всегда повторил последнее слово. – Нет».
Мы с Лизой переглянулись. Это «нет» он произнес таким тоном, словно нам не по чину знать, во-первых, дача ли это, и, во-вторых, если дача, то чья. Он положил Комбыгхатора на диван и предложил сесть мне.
Вскоре на лестнице послышались шаги, и в комнату спустилась женщина в длинном домашнем халате. Она щурилась на свету, потирала мятую щеку, сказала «привет», протянула руку сначала мне, потом Лизе.
«Извините, что в таком виде. Укладывала детей, да вот сама. Заснула». – Она подавила зевок, села на диван по другую сторону Комбыгхатору и тоже принялась его гладить. Потом посмотрела на меня. – «Муж сейчас встанет. Знаете, прилег отдохнуть. Он работает по ночам», – И пальчиками прикрыла зевоту. Я не видела, чтобы она поздоровалась с мужчиной.
За большим деревенским столом мы уже одолели по порции мягкого влажного домашнего творога, политого сметаной и черничным вареньем, и уже пили чай, когда к нам спустился хозяин. Он успел только поздороваться и взяться за спинку стула. Больше он ничего не успел. Дог, который время от времени скреб дверь снаружи, отскреб ее, наконец, и радостно влетел в дом. Мне стало страшно. Я не верила, что живущие в этом доме дети могут оставаться живыми.
Потом мы попрощались с хозяйкой и пошли в пирамиду. Хозяин был никакой не ветеринар, как я думала вначале. Он был скульптор. И в пирамиде у него была скульптурная мастерская.
Будь я мужчина, я бы лучше разобралась, что это за пирамида. А так мне запомнилось только то, что она вращалась. Пирамида стояла на четырех тележках, которые ездили по круглому рельсу. И еще. Одна из ее сторон раскрывалась на две половинки, зеркальные изнутри. И вот этой своей распахнутой стороной пирамида постоянно следила то за Солнцем, то за Землей. Сейчас, естественно, за Землей, и всё пространство внутри было залито ровным холодным светом. Свет стекал по наклонным стенам, проникал в самые отдаленные уголки и нигде не давал теней. Это было несколько непривычно. Так светло и так непривычно.
В мастерской находилось много разных скульптур. Все они разделялись на две категории – узнаваемые и разные. Разные представляли собою, действительно, разных людей и животных, а узнаваемые стояли под покрывалом.
Я сказала «под покрывалами», но это были не настоящие покрывала. Это были глина, гипс, камень, бронза, а одна скульптура была вырублена из дерева, но все они изображали статуи, накрытые покрывалами. Правда, каждое глиняное, гипсовое или деревянное покрывало лежало и свисало как-то по-своему. Скульптуры были все небольшие, но во всех узнавалась та, которая была установлена на площади. Нижний край покрывала свисал так, что за него хотелось потянуть. Тогда я всё поняла и сказала об этом скульптуру. Скульптор кивнул. Сколько бы лет ни прошло лет, люди не перестанут тянуть за край этого бронзового покрывала. Наверное, уже скоро он заблестит металлом, отполированным тысячами и тысячами рук.
Скульптор улыбался. Он казался мне очень знакомым, но я знала, что этого не должно быть. Он был как бог, которого нельзя было узнавать. Между тем, он выкатил на середину своей мастерской какой-то винтовой столик, подкрутил на нужную высоту и велел поставить собаку. Мужчина поднял на стол Комбыгхатора, а нам с Лизой велел поддерживать его с обеих сторон. Так я, наконец, поняла, зачем мы с Лизой нужны.
Скульптор достал из угла бесформенный моток грубой проволоки и начал делать из нее собачий костяк, ноги, хвост и голову. Он гнул эту проволоку и так и так, но у него не сразу все получалось, и он заставлял нас переставлять Комбыгхатора тоже и так и так. Наконец, он что-то нашел и начал набрасывать на костяк глину, которую черпал рукой прямо из глиномешалки.
Под конец работы мы с Лизой устали так, что не хочу даже говорить. А ведь нам было всё же легче. Мы могли хотя бы переступать с ноги на ногу. Так что даже не хочу думать, настолько тяжело приходилось собаке. Когда мы отпустили ее, пес попросту остался стоять. Он задеревенел. И это, вероятно, его обмануло. Обнаружив, что может стоять, он попробовал сделать шаг. Мы не удержали его. Комбыгхатор соскользнул со стола и ударился мордой о пол. Изо рта показалась кровь. На нас накричали. Не буквально, разумеется, накричали, но назвали двумя безрукими.
Обратной дороги я совершенно не помню. Он высадил нас у крыльца общежития, и, кажется, мы даже не попрощались. Лиза уснула на кровати прямо в пальто и не сняв сапоги, а я не могла избавиться от ощущения, что он тоже не спит и ждет…
Логических объяснений этому нет никаких и нравственных выводов тоже. Достаточно и того, что я тут наговорила.
