Александр Казанков
Тень предков

Глава вторая. Дурной сон

…За окном завыла страшная метель. Окна закопченной избы заткнуты ставнями со шкурами, холодно зимой. Каждая капля тепла на счету. Пол деревянный, из нарубленных чурок. В углу печь без дымохода, топится по-черному. По избе разносится храп, могучий мужик спит на широких полатях, рядом крепко сбитая баба, за занавеской детишки, много, возятся как котята, всех и не счесть.

Святослав стоит у стола, и ему страшно. Темно в теплой горнице, а на улице мороз и вой, как тогда. Но слышит его только он, остальные спят. Боязно выходить за дверь, но коли себя не пересилишь, всю жизнь бояться будешь, и страх этот волю твою заберет. Святослав толкнул дверь, в сенях мелькнула тень, даже не тень, а сгусток тьмы, еще более черный, чем сама ночь. Парень остановился, помедлил секунду, сжал глаза посильней, а потом разжал. Стало светлее, привыкли глаза к черноте. Святослав перешагнул через порог и вошел в сени. Никого. Но вой! Страшный, дикий, похож на волчий, но не волчий. Теперь Романов знает, как воют волки, этот зверь был гораздо злее. В его вое читалась боль, которую может унять только боль другого человека. Убей, кричал он, убей. Я иду за тобой. Ты меня слышишь?.. Святослав помедлил секунду и вышел во двор. Ледяной ветер ударил прямо в лицо. Холодные колючие хлопья мигом забили уши, забарабанили в грудь, прикрытую одной нательной рубахой. Святослав босыми ногами прошел по снегу. Во дворе было светло, на небе повисла полная луна, блики которой играли зловещими огоньками на голубоватых сугробах. В хлеву беспокойно заблеяли овцы, где-то рядом залаял пес. Святослав снял факел со стены, запалил огнивом, лежащим в сенях, и двинулся к воротам. Вой дворового пса сорвался на дикий визг и затих. Мальчик остановился. Пес молчал. С улицы послышался всхлип. Романов прислушался, еще всхлип. Кто-то плачет, тихо, горестно. Девочка, точно. Святослав поднимает засов, и дверь распахивается настежь, выбитая порывом ветра. Святослав отскочил назад, выставил вперед факел, огонь рассеял тьму. Но на место плачу пришел смех, ехидный, злой. Так смеются гиены, когда загоняют дичь. Сердце упало куда-то вниз. Романов хотел бежать, укрыться под лавкой дядьки Никифора, но не мог, страх сковал. Ни рукой пошевелить, ни вздохнуть, только чувство, что что-то надвигается из тьмы и смеется. Святослав сжал факел посильней и, прикусив губу, пересилил себя, шагнул вперед. И выкрикнул:

– Я не боюсь тебя! Покажись!

В ответ ему неслось лишь эхо, слившееся со свистом метели: не бою-ю-юсь! Покажи-и-ись! Но смех прошел. А плач вернулся вновь. Святослав пошел на звук. Улица маленькая, неширокая. Вышел к речке. Вдоль реки шла дорога, а у реки, где был мост, сидела девочка. Вся в белом, маленькая хрупкая, в нательной рубахе, как и сам Святослав. Он помедлил. Девочки в ночи в метель у реки не плачут. Не девочка она, но кто? Он двинулся вперед, намереваясь заглянуть неведомому врагу в лицо. Девочка так и сидела у реки и горько плакала. Святослав остановился в нескольких шагах от нее. Темно, но фигура малышки знакома. Алёнка! Святослав отбросил факел и кинулся к ней, развернул девочку к себе. Точно Алёнка, все лицо заплакано. А глаза голубые-голубые, как ледовый океан. И холодные, мертвые глаза.

– Алёнка, ты чего тут? Чего плачешь?

Алёнка печально улыбнулась. Прижалась к узкой груди мальчика, как будто желая укрыться от метели и от всего этого несправедливого мира.

– Беги, Святославушка, беги. Они идут за тобой.

И тут Алёнка оттолкнула его, и вместо маленькой девочки на него уставилась смуглая бородатая морда, перечеркнутая шрамами. Черные глаза впились двумя горящими угольками.

– Вы все умрете, русы! Мы привяжем вас к седлам наших коней и будем волочить по грязному снегу, втопчем в мерзлую землю, а трупы ваши будут неприбранно лежать повсюду на съедение диким псам. Потому что некому будет хоронить вас!

Святослав оттолкнул чужака и побежал назад к деревне. За спиной слышался топот копыт, дикое половецкое улюлюканье и смех.

– Беги, беги, рус. Скоро некуда будет бежать.

Стрела просвистела над головой и воткнулась в снег. Святослав оглянулся и увидел, как степняк схватил Алёнку и закинул поперек седла. А он бежал, бежал от страшного врага, в ужасе, не разбирая дороги. Когда он добрался до леса, по пояс утопая в снегу, над деревней и детинцем уже поднимались клубы черного едкого дыма. На Русь пришла беда. Степняк!..

Глава третья. Пробуждение

Ох уж это сотрясение мозга. Разлепил правый глаз, приподнял левый и снова закрыл. Совсем заплыл. «Ох, и отдубасили меня», – подумал Святослав. А потом в голове всплыл сон. Степняки и девчонка, дочка кузнеца, точно. А мать у нее лекарка. И он, Святослав, в этом сне был у них в избе, кажется, жил там. И воспоминания снова пробудили страх, тот, что гнал его в лес, подальше от людей, что приютили его, подальше от страшного врага. И тут он вздрогнул, в лучах света над ним стоял ангел, даже нимб был, как полагается. Ангел нагнулся пониже, приложил мокрую тряпку ко лбу Святослава. Нет не ангел, оказалось всего лишь иллюзия. Славяне бы сказали, Хорс играет с путником, а какой-нибудь священник, – что черт дурит. Над ним стояла маленькая девочка, но такая… Кудри золотистые, сплетенные вокруг в толстые косы, как-то по-особому. Лицо правильное – и такое придумать нельзя, и на картине его не передашь. Свет в нем, внутренний. Как солнышко ясное. Глазки у девочки голубые-голубые, веселые, озорные и в то же время думой какой-то озабоченные. Ни с кем их не перепутать. Аленка! Точно она, но веселая, живая, не как во сне. Носик-курносик сморщился слегка, девочка отбросила прядь с лица и села рядом со Святославом.

– Ну, дурной. И как же можно себя до такого состояния довести. Ты бы на морду свою посмотрел. Вот красавец…

Девочка удивленно развела руками. Мол, не понимаю я этих идиотов. Святослав приподнялся на скамье. Ох, в голове как будто колокол ударил. Естественный порыв тошноты скрутил парня мощной судорогой. Аленка не отвернулась, обтерла губы Святослава тряпкой и подложила ему под голову какую-то мешковину.

– Лежи, дурной, чего дергаешься. Скоро мамка к тебе придет, вот она тебя полечит. Так полечит, что никогда больше драться не захочешь. От нее даже мертвые с полатей встают и в поле жать убегают.

Аленка весело рассмеялась, довольная шуткой. Святослав откинулся на лавку и уставился в потолочную балку. Крыша местами прогнила, через щели в дранке пробивались яркие лучи солнца. Похоже, еще день, значит, не далеко увезли, и провалялся совсем немного. Бежать нужно, скорее бежать, пока ошейник на горло не надели, пока не увяз в этом болоте. Святослав попытался подняться с постели, но результатом было только падение с лавки. Да, далеко так не убежишь, больно. Девочка подскочила к парню. Силенок у нее было маловато, но она старалась. Справилась. Быстро воздвигла его на полати, заботливо уложила голову, стерла пот с лица немного шершавой ладошкой. Села рядом и грудь ручкой придавила, чтобы больше вставать не пытался, держит.

– Ты чего? – уже испуганно спросила девочка. – Убьешься же, вон какой слабый. Головой ударишься и все, к чурам.

Святослав попытался подняться, да только куда там. Девчонка устроилась на его груди двумя ладошками и в глаза смотрит, как кошка на мышонка, вытянулась. Раньше бы он ее вмиг, как пушинку, под потолок подбросил, а теперь даже не пошевелиться. В нынешнем положении он ее года на два, на три старше, так что и сейчас повыше, покрепче, но после драки сил совсем не осталось.

– Мне домой надо, не здешний я. Если здесь останусь, рабом стану. А я не раб!

Девочка похлопала ресничками, убрала руки с груди.

– Дома ждет кто?

– Нет, – не стал врать Святослав, – один я.

Малышка печально вздохнула и погладила мальчика по голове.

– Бедный, сиротинушка круглая. Так, получается, нет у тебя больше дома. Что же ты там, один-то делать будешь? Сгинешь без роду, без племени.

Святослав нахохлился как снегирь. Ну, не любил он эти телячьи нежности. Да и вообще, много она знает… Сгинешь, видите ли. Да у него дом такой, что вся деревня с комфортом жить может, и счет в банке. А она – сгинешь.

– Нужно мне, понимаешь. Домой хочу.

– Понимаю. У меня тоже раньше дом был… Ой, что-то я глупости всякие говорю. А дом-то твой где? Далеко?

Оговорилась о чем-то. Видимо, было что-то такое, о чем говорить нельзя, а излить хочется. С домом, с семьей связано.

– Недалеко. Речка тут рядом. Меня там схватили.

Девочка отрицательно покачала головой. Длинная коса ударилась в грудь, а выбившаяся золотистая прядь попала в сияющий глазик. Ох, и как она так ходит.

– Нет там ничего. И дома там твоего нет. Степь кругом. Видимо, головой ударился, вот и память отшибло.

Святослав разозлился. Понятное дело, что нет там его дома. Он это и сам знает, но если попал он в этот мир там, то и вернуться должен там же. Хотя верится в это с трудом. Не было там ничего. Обычное поле, немного деревьев, никаких тебе древних развалин, никаких светящихся аномалий. А что если ему теперь назад вообще не вернуться? У Святослава даже холодок по коже пробежал. Девочка видно почувствовала, что парню страшно, придвинулась ближе и обняла его.

– Не переживай. У нас боярин не злой, я тоже холопка… И что? Жить и так можно. По-всякому лучше, чем одному. Одному – смерть.

Святослав хотел разозлиться, оттолкнуть малышку, но не смог. Она к нему со всей душой. К чужаку! А он на нее зубы скалить хочет.

– А ты-то за что?

– Отец денег задолжал боярину, вот и порядились. Но мы через пять зим снова свободными будем. Да и не страшно это. Как жили, так и живем, только голодно немного стало. Отец большую часть заработка в счет долга отдает.

Святослав тяжко вздохнул. Голодать ему в жизни никогда не приходилось. И стало ему ясно, что бежать в поле смысла нет. Не попасть ему так домой, но и здесь оставаться рабом тоже нельзя. Забьют его тут. Не такой у него характер и воспитан он не так, чтобы пресмыкаться и спину на господина гнуть. То, как здесь людей к уважению приучают, он уже хорошо разобрал. Сапогом в морду – и вся наука. Это раньше он был богат и уважаем. Да и силушки было хоть отбавляй, а теперь малец, да еще и чужой. Заступиться некому, для любого местного – всего лишь добыча. Средневековье, блин!

Дверь сарая распахнулась, и помещение затопило ярким солнечным светом, но ненадолго. В дверях застыл высокий, широкоплечий мужчина, крепкий, мускулистый, лицо как из камня. Глыба, а не человек. Здоровяк наклонился, чтобы не удариться лбом о косяк, зашел в сарай. Аленка сразу отскочила от Святослава, села смиренно, головку понурив, ручки на платьишке сложила. Ну, прямо первоклассница. А вот глазки так и искрятся. Весело ей! Одет мужик просто, рубаха грязная, потом пропиталась, местами в саже. Руки по локоть в шрамах от ожогов, волос горелый. Глаз острый, внимательный. О профессии этого доброго мужа догадаться не сложно – кузнец. Только такой человек и может работать в раскаленной кузне с утра до ночи. Это у вольных кузнецов есть помощники, молотобойцы, огневики, что за горном следят и меха раздуют, а он все сам. Что с молоточком ювелирным, что с молотом неподъемным, вот и думай, как такой мужик мог стать холопом? Силен и умен. Ну, не может кузнец быть тупым. По местным меркам, это одна из самых уважаемых профессий. Нанотехнологии средневековья. А стал! Вывод: сила и ум сами по себе ничего не значат, нужно в этом мире что-то еще. Может, удача? Или помощь богов или бога? Как у них с этим делом, тоже не понятно. А нужно знать. Очень опасно обидеть религиозные чувства или появиться не в том месте и не в то время. Могут и на алтарь вознести.

Большой муж встал над Романовым. Смотрит внимательно, брови сдвинул. Одна рассечена, видно и на войне побывал. Похоже, не рад гостю. Ну, а чему тут радоваться? Святослав сон помнил – это отец Аленки, дядька Никифор. Муж премногоуважаемый, несмотря на то, что холоп. Раньше вообще один из самых первых в деревне был, но что-то случилось, а вот что, Святослав не помнил. Только теперь от его былой состоятельности остались одни рожки да ножки. Беден он как церковная мышь. А у него детишек полон дом. Нахлебников, ему и без Святослава хватает.

– Папка с мамкой живы? – сухо спросил кузнец.

Святослав воздвиг себя в вертикальное положение. Снова замутило, но устоял. Допрос начинается. Приступайте, товарищи гестаповцы. Буду молчать как партизан.

– Сгинули все, уже давно, – не соврал Романов.

Здоровяк помолчал, обдумывал что-то.

– Боярин сказал, что ты у меня жить будешь. Холоп ты его, в бою взятый, так что глазки-то опусти, не люблю, когда мне дерзят. Знай свое место, и тогда жить будешь спокойно. Все понял?

Святослав криво улыбнулся. Чего уж тут непонятного. Домострой и все такое. А мужику-то лет сорок пять всего. Он ведь меня всего на десятку старше. А теперь я ему в ножки должен кланяться и зад целовать, когда прикажут. Ну, уж нет, уважаемый. Я человек не гордый, мне и полцарства хватит.

– Понятно. Чего уж тут непонятного. Смирению меня уже поучили, до сих пор мутит.

Здоровяк сделал шаг вперед, видимо, намереваясь дать подзатыльника. Ну, дерзкая вышла речь, наглая. Но передумал, парень и так еле на ногах держится, а от такой могучей длани совсем того, за кромку уйти может.

– Умеешь что?

Святослав развел руками, мол, а ничего, только в хоккей играть.

– Ну, рисовать умею. И карандашами и красками. Но красками плохо.

Это у него, правда, получалось. Рисовал комиксы для души, хобби такое было. Особенно любил на тему тамплиеров и самураев.

Кузнец рассмеялся. От такого смеха даже солома с крыши посыпалась. Ею, видимо, дыры в дранке затыкали. Ох, и крепкий у мужика голосище. Ему бы в опере петь. Даже на задних рядах никто бы не уснул.

– А на что мне твоя мазня? Рисовать он, видите ли, умеет.

Святослав задумался. А и, правда, на что? И зачем сказал? Вон, теперь насмехается. Нужно было сказать, что я профессиональный хоккеист, играю в высшей лиге. Дайте мне коньки и клюшку, и я сделаю шоу. Да вот беда – это никому здесь не нужно.

– Ну, я могу для вас изделия чертить. Ну, детали там всякие сложные. Больше-то я все равно ничего не умею. Ну, не сорняки же меня дергать заставите.

– А что? Вдвоем мы быстрехонько управимся. Сорняки тоже надо полоть, а то что ты зимой есть будешь? Мать-и-мачеху, чай, в рот не положишь? Вон какой отъевшийся. Хорошо кормили, – наставительным тоном произнесла Аленка.

Святослав прикусил губу. Ну, и дернуло же его, сам напросился. Кузнец подумал, посопел немного и решил:

– Ну, то, что ты ничего не умеешь, это не беда. Парень ты крепкий, здоровый, толк будет. У нас и для такого неумехи работы хоть отбавляй. Вон и нужники не чищены, и в скотнике давно не прибрано. Ну, а если время будет, может и порисуешь, покажешь, что ты умеешь, летописец.

Святослав сразу сник. А как же конвенция о правах ребенка? Суды там, инспекции всякие?

– Ох… – тяжко вздохнул Святослав, – не летописец. Я художник, раз уж на то пошло, – буркнул он.

– А мне хоть писец, хоть этот, как ты его там назвал? Ху-до-ж-ник. Ох, и слово-то какое чудное, заморское. Придумают же. Ты, говорят, ромей?

Святослав грустно улыбнулся. Ну, ромей так ромей. Какая теперь разница? Он утвердительно качнул головой.

– А веры какой? В единого бога Иисуса Христа веруешь?

Тут Романов задумался. Нет, крест на груди в той жизни он носил. Даже в церковь иногда ходил и подношения делал, как полагается. Но верует ли он? И почему-то даже соврать язык не поворачивается. Эти-то видно все христиане.

– Православный я. Крест носил, только украли его у меня.

А что, ведь не соврал. Крещен по православному обряду, и крест пропал вместе с телом.

– Перекрестись! – строго пробасил кузнец.

Святослав бодро осенил себя крестным знамением и отвесил поясной поклон.

– Чудно ты крестишься, тремя перстами, как папист, но не так, те слева направо крестное знамение кладут. Не так надобно…

Кузнец показал, как следует, по его мнению, правильно креститься. Святослав удивился, но повторил. Слаб он был в религиозных вопросах, чего уж тут скрывать. Слышал где-то, что раньше двумя пальцами себя на Руси осеняли.

– А что, если бы папистом или вообще не христианином был, не приютили бы? – немного желчно спросил Романов.

Кузнец пригладил бороду, а потом улыбнулся. Тепло так, по-доброму. Положил могучую руку Святославу на плечо и сказал:

– Ну, почему же, приютили. Что, мы изверги али басурмане какие, чтобы сироту из дому выставить. Ты, малец, не робей, но и не борзей. Каков ты человек, я понял. Человек мне этот пока не очень нравится, но толк из тебя выйти может. Хороший ты материал. Одарил тебя господь. А теперь ложись, отдыхай, и пусть эта свиристелка тебе не мешает. Сейчас Пелагея придет, отваров целебных принесет. Выздоравливай, а потом решим, к чему тебя приспособить. Трутней в доме не держим.

Кузнец подхватил на руки маленькую дочку и направился к выходу. А Аленка повернула свою прелестную головку к Святославу, взглянула так внимательно и подмигнула. И Романов сразу понял, что все будет хорошо. Ну, не могут такие люди быть плохими, не может у такой девочки отец быть злодеем. Так что, пока не придумал, как вернуться домой, придется жить здесь. И попытаться получать от жизни удовольствие. Нужно во всем видеть свои преимущества. Там ему было тридцать три, здесь от силы лет одиннадцать, двенадцать. Так что ему добавили еще двадцать халявных лет жизни. Правда, если раньше не убьют. Святослава снова замутило, и он сел на лавку. Тошнота напомнила о нехорошем. О бездомном, просившем о помощи, о жутком вое, степняках и том страхе, что гнал его в лес. А ведь я трус, решил Святослав, самый настоящий трус.

Глава четвертая. Быт фермера

Проваляться на полатях долго не получилось. Пелагея, крепкая русская баба, лет тридцати, два дня поила Романова целебными отварами. Делала очень болезненный, но полезный массаж, и на третий день Святослав почувствовал себя настолько сильным, что когда ему предложили прогуляться, он даже не стал делать вид, что слаб. Конечно же предложение подышать воздухом оказалось всего лишь уловкой. Люди в этой деревне никогда просто так воздухом не дышали, они вообще ничего просто так не делали. Поднимаясь с полатей, с первыми лучами солнца они шли выполнять свою работу, доводя ее до совершенства. Кузнец с утра до ночи стучал в кузне, пахари выходили в поле с плугом, косили траву, притом делали это не косилками или даже косами, а серпами. Бортник возвращался из леса раз в неделю. Бабы обихаживали многочисленную скотину, возились с детишками. Даже дети работали ничуть не меньше. Так же по огородам, по грибам, по ягодам. Тяжела их жизнь, работы много, но никто не жалуется. Потому что каждый понимает, что если он сделает свою работу хорошо, то зимой будет не так голодно, можно будет детишкам тулупчик прикупить, сладостей, женке – висюльку. Вот и стараются, заботятся друг о друге.

Святослава сначала попробовали привлечь к прополке огородов, но оказалось, что все, что растет на грядке, для Романова кажется сплошной травой, то есть сорняком. А с ними что нужно делать? Правильно, бороться нещадно, не покладая рук своих. В его же случае не разгибая спины. Аленка поругалась-поругалась, бросила в него парочкой репок, притом довольно увесистых, из тех, что он выполол вместе с сорняками, и отступила. Притом, когда пришла Пелагея проверить работу, даже заступилась, мол, это моя вина, не объяснила, что дергать надо, а что оставлять. Думала, он знает. Ну, все же знают! Пелагея повздыхала, покрутила головой, поохала. Мол, что натворил стервец. Но пороть или наказывать его не стала. Понимала, что с такими руками, как у мальчишки, не в огороде копаются. На большом и указательном пальце правой руки у него характерная мозоль, наработанная долгими годами тренировок. Конь степной и лук добрый – вот его пахота, а не в земле ковыряться.

Потом Святослава отправили в поле, траву косить. С этой работой он справился, ему и нагибаться почти не надо, но как это тяжело… Поясница за целый день затекла так, что к вечеру он выпрямиться не мог. А уж руки как умахались. После возвращения с поля ему еще и воду пришлось таскать из колодца. Даже на тренировках он никогда так не уставал. Придя в свой сарай, где его пока разместили, он без чувств упал на лавку и сразу уснул. Снов не снилось, но было хорошо.

Следующий день начался с радостных воплей Аленки и победоносных кличей младших сыновей кузнеца. Девчонка, не щадя слух Святослава, вломилась в его хоромы и скача на палке как на коне, при этом размахивая веткой, галопом пронеслась по сараю, попутно огрев заспанного парня по голове. Ну и проказница. Святослав, конечно, догнал ее, даже смог подхватить на руки и немного помять, от чего та пришла в восторг. Заливалась как соловей. А потом отпустил с богом, не забыв шлепнуть ее по маленькой попке. Девчонка качнула подолом платьишка и, весело смеясь, убежала догонять младшеньких: Славку и Гошку.

Какой же замечательный ребенок! Нет, вы не подумайте. Ничего, связанного с сексом, в голове Святослава не было. Он смотрел на нее исключительно как тридцатилетний мужик на ребенка, который не вызывает ничего кроме умиления.

Потом его позвали на завтрак. Расселись чинно, правда, усадили Святослава на женскую половину, маленький еще. Там же сидели младшие Славка и Гошка, три девчонки, совсем крохи, и Аленка с матерью. Старший, Ждан, сидел за мужским столом с отцом. На Святослава смотрел как-то свысока. Ну и пусть смотрит. Вот выяснять отношения и снова получать по роже Романову ну никак не улыбалось. Хватит, навыяснялся. До сих пор глаз черный. Во время еды никто не разговаривал, не принято. Только дядька Никифор и Ждан обмолвились пару раз.

Вроде:

– Железо справное получилось.

– Да, хороша руда.

– И меч добрым получится.

– Обязательно получится.

На столе стояла каша, названия которой Святослав не знал, на гречневую похожа. Капуста квашеная, немного хлеба ржаного и репа пареная. Все это запили квасом. Вот и весь завтрак. Желудок хоккеиста к такой пище не привык, а уж о вкусовых качествах и говорить нечего. Нет, Пелагея старалась, и готовила она отменно, но проблема была в том, что все, что входило в их рацион, Святослав на дух не переносил. Романов морщился, давился, но ел. Работать ему до захода солнца, а на голодный желудок много не наработаешь.

Потом к Святославу подошел Ждан. Весь надутый такой, выше Романова на целую голову. Крепкий парнишка, в отца мастью пошел. Предложил выйти, потолковать. Святослав уже приготовился к худшему. Вышли во двор, Ждан запрыгнул на телегу, руки в пояс сунул, смотрит серьезно, наставительно.

– Ты – ромей, батя говорит?

Святослав помедлил. Может, сразу ему в нос дать, пока низко сидит и нападения не ждет. Все же знают: лучшая защита – это нападение. Ну, а зачем еще его мог позвать Ждан? Только в глаз дать для профилактики.

– Получается, что так. А тебе какое дело? – унижаться и просить не трогать себя Святослав не собирался.

Ждан пожал плечами.

– Да, в общем-то, никакого. У нас тут много кто живет, есть и клобуков семья, и половцев, нурман один, вот теперь и ромей будет. Мы ж в степи живем, а по степи много кто шляется, да только мало кто до дома добирается. Вот и ты не добрался.

Парень ткнул пальцем Святослава в грудь. Тот отшатнулся, крепкая рука у сына кузнеца.

– Я против тебя ничего не имею. Ты теперь холоп боярина, жить будешь с нами, работать будем вместе. Да только помни, что я за тобой присматриваю. Только попробуй пакость какую сотворить, я из тебя быстро всю дурь выбью, и тот урок, что тебе приподал боярыч, покажется сладким медком. Понял меня?

И этот угрожает. И что они все такие недоверчивые. Ну, чужак, и что? Послать бы вас всех куда подальше и свалить.

– Понял я. Еще что-то сказать хочешь?

Святослав смахнул руку Ждана, упершуюся ему в грудь, и глянул исподлобья. Угрожающе так… Ждан не растерялся, усмехнулся, спрыгнул с телеги, но руки распускать не стал.

– Ну, понял так понял. Хорошо, что ты такой умный. Иди за мной, ромей.

Расист долбаный. Славянин, блин, нашелся. Оказывается, расовая теория зародилась далеко не в эпоху Возрождения, а гораздо раньше. Ох, что-то я себя совсем как подросток вести начал и думаю так же. Гормоны, что ли, зашкаливают?

– Это куда еще? Мне траву косить надо, твой батя сказал.

Ждан остановился. Крепкий, широкий для подростка. Стоит прямо, но не уверенно, качнулся в сторону Романова. Даже не так, тело вздрогнуло, намереваясь прийти в движение, и снова замерло. Видно, боролись две мысли: научить чужака не задавать лишних вопросов и осторожность. Святослава он не боялся, но опасался. Человек чужой, мало ли чем он раньше промышлял, может, разбойничал. Возьмет ночью и прирежет.

– Теперь тебе не отец будет говорить, что делать, а я, – и решил пояснить: – Отец – кузнец, работы много, не до тебя ему сейчас. А я в семье старший, так что тебе меня надобно слушать и уважать.

Святослава такой расклад явно не устраивал. Выполнять все прихоти сопливого подростка? Ну, уж нет! Дядька Никифор, ставший для хоккеиста защитой и опорой, может рассчитывать на некоторое смирение. На него можно и поработать. Но не на этого же! Так что врать или не врать, Романов даже не раздумывал.

– А тебе сколько лет?

Ждан подвоха в вопросе не ждал. Всем же ясно, что много.

– Тринадцать зим. Скоро жениться надо, – с гордостью произнес парень, выставив вперед грудь.

– Ну, а мне четырнадцать, – как бы между делом ответил Святослав. – И почему это я тебя должен слушаться? Отца твоего да, боярина – тоже, а ты для меня никто и звать тебя никак. Это ты мне подчиняться должен. Я старший.

От удивления Ждан даже попятился. Как это старший? Такой мелкий. Не может быть!

– Ты врешь! Не может быть, чтобы тебе четырнадцать. Ты меня на целую голову ниже, вон какой щупленький.

Святослав довольно расплылся в улыбке. Ага, в морду взбунтовавшемуся рабу сразу не дал, спорить пытается, обличает. Клиент созрел.

– Так я же ромей. Мы высокими и не вырастаем, все такие, да и исхудал шибко, по степи один бродил.

– Поклянись! Богом клянись, что тебе четырнадцать! – не унимался парень.

Для него солгать перед Богом просто немыслимо. Удачи не будет, отвернется от тебя Господь. А вот для Святослава… Если очень надо, то можно. Он же не знал, что Господь за это от него и вправду отвернуться может.

– Клянусь. Я сын купца Константина Мономаха, – на ходу придумывал Святослав. – Мне тринадцать лет и семь месяцев, – для пущей правдоподобности добавил деталей.

Еще из истории он знал, что Мономах, русский князь, взял свое прозвище от далекой византийской родни, а учитывая, что больше он ничего о византийских родах не знал, пришлось взять это. Говорить такую глупость на каждом шагу он не собирался. Могут и прирезать. А вот на дремучего подростка это должно произвести впечатление. Если он вообще знает что-то о Мономашичах. А он знал! Рожа парня приобрела такой глупый вид, что его можно было выставлять на выставки по проблемам дебилизма среди молодежи. Типичный пример.

– Так ты что, Мономашич? Княжеского рода?

Ой, блин, куда тебя понесло… Так и без языка остаться можно. Лжедмитрии вон как закончили. Не думаю, что для меня сделают исключение. Срочно выкручиваться.

– Дальний родственник, по женской линии. Очень дальний. Но ты об этом молчи, секрет это. Если расскажешь кому, у тебя язык отсохнет, проклятье древнее.

Ждан от возмущения чуть не подавился.

– Да ты что, как можно?! Конечно, не скажу. Вот хоть убей. Мономашич…

Да, этот точно всем разболтает.

– Если кто узнает, всю деревню сожгут. Всем кишки выпустят.

Глаза парня округлились. Страшно. Это для Святослава «кишки выпустят» обычные слова, а для Ждана это страшная действительность. Прибьют кишки к столбу и заставят вокруг него хороводы водить. Ох, и страшная смертушка.

– Так, может, тебе бежать? Вдруг найдут?

Кто найдет, Ждан не знал, но явно ребята злые и до сечи лютые. А рядом хоть стоит детинец боярский, но вряд ли кто на защиту деревни двинется.

– Нет, нельзя. Некуда мне сейчас идти. Пока никто не знает, безопасно. Если ты не проболтаешься, то все будет хорошо.

– Я могила, боярыч.

Приятно, но завираться не стоит. Лучше быть своим обычным парнем, чем чужим боярычем, которого разыскивает контрразведка.

– Не боярыч я. Просто Святослав, будем друзьями? – и протянул руку парню в знак знакомства. Тот, помедлив немного, не понимая, чего от него хотят, сообразил наконец, улыбнулся добродушно и пожал руку Романова.

– Будем, ромей. Не боись, никому про тебя не расскажу. Пойдешь на реку, рыбу ловить? Я сеть хорошую сплел, рыбы в реке много.

Во-о что слово животворящее делает. Уже не приказывает, а вежливо предлагает. А когда к нам с душой, так и мы с душой.

– А как же траву косить? Твой батя велел.

– Завтра накосим, я тебе помогу. Мы ж траву жрать не будем, а вот рыбка на столе кстати будет, – мечтательно проурчал Ждан.

– Ну, тогда пойдем. Я рыбку люблю, лишь бы не костлявая была.

Ждан хлопнул Святослава по плечу и рассмеялся.

– Костлявая, видите ли, ну точно боярыч. Привереда, ромей.

Парни дружно рассмеялись и вышли со двора.

Речка здесь была не широкая, метров пять всего. Называли ее Студенка, да не просто так. Вода в ней и правда была очень холодная. Даже странно, как так. Вроде юг Руси, тепло, а вода студеная. Наверное, ключей полно. Но отказать себе в купании Святослав не мог. Плавать он любил и делал это хорошо. Ждан в воду не полез, с берега смотрел. Святослав проплыл против течения метров двадцать, потом обратно. Плыл кролем, да так быстро, что даже ногу судорогой свело. Забыл разогреться. Перевернулся на спину и поплыл, разминая ногу. Ждан пялился, открыв рот. Так здесь только нурман плавал. Даже в дружине боярина не каждый так умел. Это раньше князья варяги в дальние походы на ладьях хаживали, а теперь тока меж собой грызутся. Разучились так плавать.

– Красиво плывешь. Как нурман. Я тоже так хочу, – Ждан понурил голову, понимая, что ромей ему ничем помочь не может.

Святослав выгреб на берег. Развалился на травке. Солнышко светит, пчелы жужжат, бабочки порхают. Хорошо. Вредный слепень болезненно ужалил в ногу.

– Ах ты, зараза! Весь кайф обломал, – и его «могучая» длань всей своей мощью обрушилась на насекомое. Слепень удрал, а вот ногу прижгло. – Ну, а в чем проблемы. Если хочешь, научу.

Лицо Ждана даже просветлело от восторга. А потом так же быстро посерело.

– Нет, спасибо, не надо. Не хочу быть в долгу у ромея.

Святослав встал. Так, что это тут такое? В долгу он быть не хочет. Видно, как был он для сына кузнеца чужаком, так и остался. Эти стереотипы нужно менять.