– И что? – удивился внук.
– А ты как думаешь, что? – усмехнулся Алексей Петрович. – Пережив сильное психологическое потрясение, пострадавшие офицеры и генералы готовы были землю грызть! Потому многие становились героями, повышались в должностях и воинских званиях…
– Так выходит, что Жуков всё же помогал побеждать врага! – обрадовался Сергей.
– Ну, да! Как бульдог – он прекрасно помогал! А как представитель ставки – мало! Известно, что Сталин не однажды укорял его за элементарное незнание обстановки! Чем же Жуков на передовой занимался, если даже это упускал? Например, Гальдер, начальник штаба вермахта, который в своем дневнике записывал самые важные впечатления о ходе боевых действий, ни разу не встревожился из-за присутствия Жукова. Гальдер вообще Жукова в своём дневнике ни разу не упомянул! А это и есть объективная оценка противником Жукова как полководца! Оценка оказалась ни-ка-кой!
– А может, Гальдер только делал вид, будто Жукова ни во что не ставит? – засомневался Сергей.
– Возможно, но вряд ли! Слабость Жукова в оперативных вопросах была видна многим. Он ни разу не сумел окружить противника. И даже не пытался это сделать! Он лишь вытеснял захватчиков! А их войска следовало рассекать и уничтожать по частям! Уничтожать! Чтобы они уже не возвращались! Это же – азбука войны! Но великий Жуков, похоже, об этом не знал! Потому даже в своих мемуарах без стеснения хвалился, как умело вытеснял немцев из под Москвы и других советских территорий! Не уничтожал! Не ставил на них точку, а вытеснял! То есть, отгонял на время, чтобы они отдохнули, восстановились и вернулись, готовые опять крушить наши войска!
– Ясно!
– В общем, сам видишь, интересных тем, которых умышленно не касаются, достаточно много! Причём, дабы отвлечь от них наш народ, его регулярно и избыточно помпезными парадами потчуют! А чтобы никто не задумывался, насколько же те парады определяют безопасность родины, внушают всем подряд, будто мы великие победители! Словно былые победы способны и теперь защищать страну! Страну с полностью уничтоженной экономикой и морально искалеченным народом!
– Ты считаешь, будто наша современная армия ничего нам не гарантирует? – удивился Сергей.
– Господь с тобой, внучок! В это и самый наивный, пожалуй, не верит!
– Дед! Ты, разумеется, специалист в этих вопросах и вообще много знаешь, не буду спорить! Но ведь есть же ракетные войска стратегического назначения, есть самолёты-ракетоносцы, подводный флот! Ядерное оружие! Танки, наконец! – не сдержал своего удивления Сергей. – Неужели этого недостаточно, чтобы кто угодно остерегался нас трогать?
– Что осталось из того, что ты упомянул, и в каком оно состоянии – это особый разговор! – разочаровал внука Алексей Петрович. – Но безопасность страны определяется очень-очень многими факторами… Не только вооружениями! Нас можно не только военным путём победить! Перестанут, например, из-за рубежа поставлять сюда продовольствие, а своего-то почти ничего не производят, и на каких кладбищах будем искать свой народ и его вооруженные силы, даже если мы с тобой уцелеем? А ведь этот вариант уничтожения страны организовать проще простого!
– Неужели никто из руководства об этом не думает?
– Если и думает, то, как я понимаю, никаких мер не принимает! – ответил дед. – Да и бесполезно это на фоне остального завала по всем направлениям!
– Почему? Я правильно тебя понял, что бесполезно противостоять? Мол, всё равно, нас… Сдаваться теперь, что ли?
– Сдаваться нельзя! Погибать без борьбы – это позор! А всё остальное – это же не мой вымысел! Это – современная объективность! От нее можно отмахнуться, но она ведь этого не простит! Вспомни! Красная Армия была многократно сильнее вермахта! Самолётов и танков, которые считались главными компонентами силы, у нас было в десять или пятнадцать раз больше, чем у Германии. Ну и как нам это помогло? А никак! Более того, многократно увеличило наш ущерб от агрессии. Мы просто потеряли больше того, что народ напрасно многие годы создавал, отрывая от себя последний кусок! А почему так случилось? Потому что наша пятая колонна, которая и сильной-то не была, отлично помогала немцам! А сегодня она значительно сильнее всех тех, кто стремится сохранить нашу страну! Она – везде и всюду! Ведь даже ты, покупая американский компьютер или турецкие штаны, укрепляешь наших врагов, перечисляя им наш труд, и ослабляешь свою страну! Я уже не вспоминаю всех вредителей, которые вкладывают в наших врагов миллионы и миллиарды! Кто покупает иностранные машины, квартиры и замки за границей или ездит к ним отдыхать! Это ведь совсем другая финансовая помощь врагам, нежели от покупки штанов! Без штанов тебе ведь никуда, но и наших купить не сможешь, даже если очень захочешь!
– Выходит, и я стал частью пятой колонны? – поник внук.
– Ты-то что? Ты в этом деле – мошка! А ведь, сколько у нас огромных мамонтов-вредителей и китов-вредителей! Но даже если этих экономических врагов как-то изолировать, то вооруженные силы защищать страну всё равно не смогут!
– Это ещё почему? – всё более сникал внук.
– Мы же с тобой, Серёжа, о войне США и Ирака уже говорили однажды. Выходит, забыл ты те уроки! Но всё совсем просто! Американцы иракских генералов заранее подкупили, как немцы когда-то обработали нашего командующего Особым Западным военным округом Павлова! Потому иракские генералы по американской команде мгновенно разбежались, бросив свои войска на полное уничтожение! И у нас теперь будет не лучше, ибо наши генералы давно имеют счета в тамошних банках, дома, детишек, внучков и жен за границей… Не высекут же они сами себя! Им куда выгоднее, предав родину, переехать туда… Где давно всё подготовлено! Где давно их дожидаются, как того же изменника Горбачева! Мы в вопросах безопасности своей страны с головой зарылись в песок, словно страусы! Мы ничего правильно не понимаем! А американцы вполне уверены, что ни одна наша ракета в их сторону не стартует, ибо боевые расчеты команду на пуск никогда и ни за что не получат! Её просто никто не подаст! Вот и получается, что мы давно ничего собой не представляем, но абсолютно уверены, будто до сих пор очень великие и никто, и ничто с нами не сравнится! Всех мы, как когда-то уже бахвалились и добахвалились, шапками закидаем! А где же, Серёженька, столько шапок взять? У нас их теперь не шьют! Их спекулянты где-то в Китае закупают! Или в Турции!
– Так ты, дед, как оказалось, злостный пессимист!
– Э, нет, дорогой! Пессимист злостным не бывает по определению! Ведь для страны он очень даже полезный товарищ! Пессимисты в своей деятельности опираются на самые худшие прогнозы. Потому с перепуга делают много лишнего, но всё равно полезного. А оптимисты надеются, что им всегда выпадет миллион, потому ничем трудоёмким себя не утруждают! Чаще всего, они элементарные прожектёры, авантюристы и бездельники!
– А тебе не кажется, дед… Не знаю, как сказать… Ты вообще считаешь правильным, что мы столь не лестно судим о Жукове и прочих генералах? О современных проблемах армии… О безопасности страны? Там же столько секретного, о чём следует молчать в тряпочку!
– Ах, вон оно что! – воскликнул дед. – Ты полагаешь, будто мы с тобой не слишком патриотичны? Пятая колонна! Будто мы преступно раскрываем те секреты, которые и без нас американцам хорошо известны! Так, что ли?
– Ну, да! Примерно так! Ведь и наши враги наших генералов клеймили, что было сил… Теперь мы за них взялись! Им и без нас когда-то досталось выше крыши! А нынешних тем более рановато позором клеймить… Может, они все смертью храбрых за нас падут…
– А мы разве всех генералов позорим, Серёжка? Лишь предполагаемых изменников! Которые со счетами и родственниками за рубежом! А в остальном, дорогой мой внучок, всё обстоит так! Если бы мы с тобой подобные разговоры вели во время войны, то нас давно следовало расстрелять! За подрыв боевого духа наших войск! И я сказал бы: «Правильно сделали! Так нам и надо!» Но замалчивать серьёзные недостатки в мирное время, уже после войны и накануне очередной войны, значит мешать устранению этих недостатков! Мешать укреплению наших вооруженных сил, готовящихся к отражению агрессии! Это уже деятельность, за которую обязательно следует привлекать к ответственности! Это деятельность против нашего народа. Значит, мы с тобой пойдём другим путём, потому как эта страна нам дорога! Так ведь, внучок?
– Согласен! – засмеялся Сергей. – Теперь я понял, что мы с тобой нужную беседу ведём!
– Ну, что? Может, слегка передохнём?
– И с этим я согласен, дед! Давай-ка отдохни, а потом, если сможешь, расскажешь мне, о чём прошлый раз собирался, помнишь, когда нам врачи со «скорой» помешали? А я диктофон приготовлю, всё запишу, отредактирую и с этим материалом хочу участвовать в конкурсе! Ты не против плагиата?
– Если у тебя получится достойно, то я согласен! Но не вздумай упор делать на героизм! Героизация войны – это вредная стране деятельность!
– Героизация? Что-то я опять тебя не понимаю… А как же боевой дух поднимать, если не воспевать героев? – вконец запутался Сергей.
– Война, Сереженька, давно прошла! Она давно закончилась! Потому теперь не боевой дух следует поднимать! Теперь следует поднимать людей на другие подвиги – на трудовые! А героизация войны – это её прославление! Это – её воспевание! Мол, война – это самое лучшее время для великих подвигов! Война – это и самое лучшее место для совершения подвигов! Так, подайте же нам войну, и мы все, как один, станем героями! Нет, Серёженька! Нет и нет! Это всего лишь мерзкая, но умная обработка политически неустойчивых подростков! Потому что война – это самое грязное дело! И самое гадкое для мужчин и, тем более, для женщин! Самое жестокое, бесчеловечное, кровавое, подлое… И при этом, ещё и бессмысленное. Её воспевать недопустимо! Нужно делать так, чтобы все поколения это понимали и предотвращали войну, как самое ужасное, что только может случиться!
– Ох и трудный у нас сегодня разговор, дед! Но почему же «бессмысленное»? – так и не поставил точку Сергей.
– Ну, вот! Хоть всё сначала начинай! Смысл в любой войне, разумеется, есть! Конечно же, те, кто войну подталкивает или развязывает, всегда имеют некий свой замысел, очень и очень им выгодный! А те, кто непосредственно воюет и погибает, всегда воюет за чужой замысел и чужую выгоду! Они погибают, теряют свою жизнь, а те, чей замысел реализуется, при этом только наживаются! Не запутал я тебя окончательно?
– Как раз всё очень понятно, дед! – Сергей сделал паузу и произнёс тоном приказа. – Всё! От-ды-хай! Я ушёл на час или даже больше! Набирайся сил для своего рассказа!
*
Деду и внуку повезло, ибо к продолжению разговора никто из домашних ещё не объявился.
– Это не мой рассказ, Сережа. Но – интереснейшего человека, фронтовика! Мне его довелось послушать в середине семидесятых. Все события составили небольшой кусочек жизни моего фронтовика, но даже тот кусочек теперь трудно понять таким как ты, современным ребятам. Не возражай… Вижу, что обижаешься…
– Не до такой же степени не понимаем! – не выдержал Сергей.
– До такой, Серёженька! До такой… Даже я, хотя значительно старше тебя, не до конца понимаю глубину жизни наших фронтовиков, их чувств, страданий, их веры и ожиданий! Понимаешь, Серёжа, ведь не только события их жизни были иными, нежели у нас. Совсем иным было духовное наполнение их жизни. Они сильнее нас верили, смелее нас мечтали, ярче нас горели, больше нас создавали! А ваша нынешняя жизнь тем более на их жизнь мало похожа. И дело даже не в телевизорах и компьютерах, которых тогда вообще не было, – дело в их внутреннем мире… Они жили коллективно, дружно, по-семейному! Жили для блага страны, для вашего блага! И все вместе делали одно важное для них дело – самоотверженно строили новую и самую справедливую страну – страну рабочих и крестьян. Они знали, что всё осилят, всё сделают, всё построят, как и мечтают! Они были счастливыми людьми, хотя жили тяжело!
Сергей устроился у постели Алексея Петровича, на которой тот лежал поверх одеяла, включил крохотный диктофон и застыл.
– Не всё, как оказалось, уже я помню, Сережа! – взволнованно выдохнул Алексей Петрович от прилива заново переживаемых воспоминаний. – Но, уж как получится! Начну с мая… А он в семидесятом году в Ленинграде был прекрасен! На всех газонах – огненные тюльпаны, всюду благоухание сирени! Двадцать пятый праздник Победы. Счастливое время, Сережка! Не только для меня – из-за моей якобы молодости! А счастливое время для всех советских людей, вволю настрадавшихся за годы войны!
Ленинграду тогда досталось необычно много солнца и голубого неба! Старожилы охотно искали в своей памяти нечто подобное, везде и всюду обсуждали тему погоды, но каждый твердил нечто своё, не приходя к общему согласию. Я к тому это говорю, что люди друг друга тогда не сторонились. Они сходились без проблем! Всё между собой обсуждали, делились и радостью, и горем. Это сегодня чуть не каждый маску неприступности на себя напяливает, чтобы его не трогали! А уж, чтобы с незнакомым заговорить…
Так вот, накануне праздника в Неву вошли боевые корабли. Тебе знакома эта традиция… Но даже увешанные гирляндами из цветных флажков и весёлых лампочек, корабли представляли собой лишь угрожающую стальную строгость. И она не гармонировала с праздничным настроением веселящегося народа. Впрочем, веселых, нарядных и счастливых людей, толпящихся на Дворцовой набережной, ничуть не волновали причины появления этих могучих красавцев – наверное, для красоты, для торжественности момента… Зачем же ещё?
Нашего Медного всадника, который, между прочим, совсем не медный, и тогда, как и сегодня, ничего не волновало. Он не замечал ни боевых кораблей, ни праздничного настроения возбужденных людей. Можно подумать, он пытался угадать, какую часть тела в этом году натрут его коню до зеркального блеска ушлые выпускники многочисленных ленинградских вузов. Столь уж странны местные традиции! Сам знаешь!
Сергей засмеялся:
– Всё осталось по-прежнему! Живут традиции свободолюбия!
– А оно-то причём? Мальчишество это, переходящее в мелкое хулиганство! Впрочем, Петр, давно позеленевший своей бронзой от старости и безраздельной тоски, вполне возможно, уже и сам был не прочь блеснуть хоть чем-то. Однако рядом круглосуточно дежурила милиция! И Петр по-царски сносил своё нынешнее бесправие, ничего не предпринимая, а заодно и своему коню не разрешал переступать с давно окаменевшего шведского змея.
Всенародные торжества на улицах Ленинграда могли сравниться, разве что с самой Победой – ещё в том, уже далеком для подросших детей историческом сорок пятом году. По крайней мере, именно так мне тогда и представлялось. И, впрямь, когда ещё все люди вокруг так дружно смеются и радуются, когда плачут все подряд, куда ни глянь, и обнимаются даже незнакомые, когда ещё в плотной людской толпе можно услышать задорные крики «Ура!», свидетельствующие о переполнении души самыми светлыми чувствами. Когда ещё на ветру полощется множество кумачовых знамен? Когда из репродукторов разносятся любимые песни? И современные, и военных лет, и патриотические, и лирические! Другими словами, всё это и составляло чудесный, подлинно всенародный, ненадуманный праздник! Праздник радости и счастья сильного и свободного народа.
*
Помолчали. Потом Алексей Петрович продолжил:
– Вообще, те дни я помню хорошо. С лучшими друзьями, однокашниками по артиллерийской академии, Санькой и Димкой, я, как и все, предался праздничному ураганному веселью. И это, невзирая на трудности с дипломным проектом (не успевал закончить в срок).
Тот год для меня, Серёжа, считался годом важных перемен. Я с товарищами только вступал в самостоятельную жизнь! Заканчивались пять лет учебы в Военной Артиллерийской Академии. Как-то я рассказывал тебе. Обычно в ней учились бывалые офицеры. Причем, хорошо зарекомендовавшие себя, перспективные. Но для эксперимента пару раз набрали мальчишек, окончивших десять классов. Среди этих счастливцев оказались и мы. Прошло почти пять лет, и подошёл наш выпуск! Золотые офицерские погоны, назначение в неизвестность, героическое преодоление трудностей, наконец, женитьба (в моих планах уже тогда она занимала важное место).
Но в тот момент я ещё следил за вялыми набегами темных невских волн на вылизанные ими гранитные ступени набережной. Эти волны всегда действовали на меня магически – успокаивали и одновременно воодушевляли. И вот я слышу:
– Димку лучше за смертью посылать, а не за мороженым, – это Санька вернул меня в реальность, в которой упомянутый Димка уже приближался к нам с цветными упаковками вкуснейшего мороженого-эскимо на плоских палочках.
– Не злись! С такими усилиями я мог бы Зимний взять! Народу-то, море! Всё сметают, чуть ли не с колёс! Я, было, пристроился за бутербродами с красной рыбой, но очередь такая, что побоялся слюной подавиться!
– Ладно, уж! Давай хоть эскимо! Мой желудок теперь от чего угодно отказаться не в силах! Я и тебя бы слопал, но ты где-то задержался.
Все сосредоточились на подтекающем мороженом, но очень скоро Санька не выдержал затянувшегося молчания и прицельного чмокания вытянутыми губами:
– Ребята! А долго еще будут день Победы отмечать?
– Ты календарь когда-нибудь видел? – съехидничал Димка. – Ну, где месяцы, дни недели…
– Я – совсем не о том! В каком году перестанут?
Мы уставились на Саньку, а Димка не утерпел и отвесил ему:
– Всем известно, что кости у тебя без мозга, но полагали, что хоть мозг без костей! Нашел время свои глупые вопросы задавать! Фронтовики услышат – заодно и нас убьют!
– Да, вас-то, между прочим, не жалко, – ретировался Санька, – вы на меня, на лучшего и проверенного друга, как на врага народа напустились! А разве у нас на какие-то вопросы табу наложено? Или только на те, которые вам не по душе?
– Гляди ты, каких слов набрался, философ! Друг ты наш, якобы проверенный!
– Ребята, а если серьезно! Не вечно же будут эти праздники продолжаться… Куликовскую битву давно не отмечают… Даже забылась со временем. Смотрите, по всему Ленинграду памятники в честь 1812 года встречаются, но ведь и Бородино парадами, кажется, не отмечают. А тогда, сколько памятников в честь победы понастроили. Всякие Нарвские ворота, Казанский собор… Я мелочи даже не вспоминаю. Вон, как чтили, но успокоились же со временем! Привыкли! Вот и эта победа когда-нибудь забудется. Сами знаете – мальчишки в войну уже не играют, как мы когда-то. Теперь они – почти все космонавты! Другие времена – другие примеры перед глазами, другие ценности! Разве не так? Вот пройдет еще лет двадцать пять, уйдут последние фронтовики, уйдут блокадники, кто вспоминать-то станет? Только историки-специалисты. Ну, в самом деле, кому будет интересна давнишняя война, все её беды и страдания давно умерших людей? Каждому поколению для мучительных воспоминаний и душевных страданий собственного опыта предостаточно! Разве я не прав?
– Что-то в твоих словах, конечно, есть… Особенно про Куликовскую битву. Только, знаешь ли, очень хочется съездить тебе по морде лица! – не сдержался и я.
– Ребята! Давайте на эту тему больше не веселиться, – призвал товарищей Димка.
– Э! Нет! Теперь уже продолжим до конца! У меня, знаешь, столько родичей с фронта не вернулось… Для них твои прогнозы – настоящее оскорбление! И не иначе! Или ты полагаешь, будто я родных своих фронтовиков когда-нибудь забуду? Или моя мать своего погибшего отца перестанет вспоминать? Врешь!
Но Санька от моего напора не только не сдался, но стал защищаться ещё упорнее:
– Пусть так! Но тебя не станет когда-то, а твои дети будут вспоминать? А что вспоминать, если и мы ничего толком не знаем! А фронтовики о войне молчат, словно обет молчания приняли! Может, с них это забвение и начинается? Даже наград своих обычно стесняются! Хорошо, хоть сегодня надели! А внуки твои, откуда о войне будут знать? Из фильмов? Из книг? А разве их, хороших, настоящих, много? А потом станет ещё меньше! Ну, сам посуди, что получится, в конце концов! Или продолжаешь верить, будто и через сто лет везде будут военные парады устраивать? И будут всех вспоминать и, как обычно, награждать тех, кто поближе к главной трибуне пристроился!
Друзья молчали, отмечая в Санькиных словах горькую истину, и всё же не соглашались с ней, ощущая непроизвольный, но сильный внутренний протест. Они категорически не желали видеть истину именно такой и копили аргументы, чтобы под их тяжестью Санька не смог вывернуться. Но ничего не получалось. И оттого всем стало тошно, хотя праздник не только не утихал, но, без сомнения, только набирал обороты. И каждый из моих друзей надолго погрузился в себя, не обращая внимания на шум бурлящего от веселья Ленинграда и корректируя свои прежние, наверное, слишком упрощенные представления.
*
Дед и внук помолчали, каждый по-своему упорядочивая сказанное, и вдруг Алексей Петрович выдал совершенно неожиданное. Оно в корне противоречило тому, что он с таким воодушевлением рассказывал только что:
– Возможно, именно ввиду своей молодости, а не глупости, Серёжа, я, как и все, когда Брежнева затащили на вершину власти, сдался под напором официальной пропаганды. Тогда Брежнев, чтобы завоевать в народе хоть какой-то авторитет, стал ежегодно 9 мая проводить военные парады. Да и не только в Москве, но и в столицах союзных республик! И в городах-героях, и в некоторых других… А тут ещё юбилей ему помог! Двадцать лет без войны! С тех пор огромные деньги ежегодно улетали на ветер, а армия от парадного угара вообще обалдела! Будто ей больше и заниматься нечем! Каждые полгода она готовилась к ноябрьскому параду, а другие полгода – к параду в честь победы. И ведь никто вслух не возразил! Не настоял, что от ежегодного празднования давней победы попахивает маразмом!
Сергей одобрительно усмехнулся, а дед продолжил:
– Видимо, из-за столь напористой пропаганды этого «праздника» и я долго не понимал, что день победы был лишь однажды! В сорок пятом! И всё! А в последующие годы девятое мая – это уже не праздник, а только день скорби. Повод для традиционного почитания погибших! Да и более того! День чествования всех, кто воевал, кто трудился в тылу, и вообще, всех, кто попросту пережил войну!
– Я-то с тобой согласен, дед! Но знаю точно, что тебя в этом вопросе никто не поддержит… Все у нас давно привыкли к этим парадам! Привыкли к тому, что 9 мая – праздничный и выходной день. Привыкли, что это свободный день для выплёскивания накопившейся энергии, день публичных возлияний, день только радости и никакой грусти, день салютов, парадов и праздничных демонстраций… И всем теперь по фигу, что кто-то когда-то и что-то защищал, превозмогал, умирал и погибал!
– Знаю, что так! Иной раз, когда раньше я в окружении товарищей заявлял о своей «странной» позиции (а я не скрывал её никогда), мне высокомерно возражали, будто всё и без моих «указаний» давно делается! Мол, и героев чествуют! И о людях заботятся! И погибших чтут, возлагая венки на братские могилы… Потому я давно понял, что наш народ, в большинстве своём, ещё способен без команды соболезновать чужому горю, но думать самостоятельно – он не способен! Вот если поступит команда считать именно так, или иначе, то тогда он живо сориентируется и подстроится под мнение, угодное начальству. Но ведь это и есть самый настоящий стадно-животный уровень развития населения… Баран идёт вперед – все за ним! Баран идёт назад – опять все за ним! Других вариантов не бывает! Потому и с этим праздником, который по моральным соображениям ни за что не может считаться праздником, всё у нас выходит не по-людски! Но никого это, кажется, не волнует и, тем более, не тревожит! И только иностранцы удивляются… Они-то со скорбью вспоминают первый и последний день самой ужасной войны, а мы – с весельем, с военными парадами и праздничными демонстрациями!
*
– Возможно, это странно, но мне, Сережа, почему-то всегда казалось, будто я имею исключительное право считать день победы лично своим памятным днём, хотя родился я, как ты знаешь, уже после войны.
Особую причастность к этому дню, я заслужил, как сам был уверен, благодаря многим своим родственникам-фронтовикам.
Оба деда – оба звались Иванами – воевали. И оба, как официально сообщили нам только после войны, пропали без вести. Это значит, что ничего конкретного о них неизвестно. Понимаешь! Среди погибших не оказалось; среди живых не обнаружилось. Возможно, не нашли – там же ад кромешный был… Как разобраться, кто есть кто? Если по свежим следам не обнаружили веские приметы, будь то, солдатский медальон, подписанный конверт-треугольник или фотография… А неопознанных солдат безымянными и хоронили. Как говорится, в братской могиле. Конечно же, её обозначали на местности, фиксировали в донесениях и отмечали на топографических картах, но кто ж потом установит неопознанные личности, если это не смогли сделать даже по свежим следам? Так и возникали «без вести пропавшие». Похоронить в братской могиле смогли, а кого именно, не установили! Сколько за каждым пропавшим боли тянется, сколько выплакано слёз и какой глубины горькая неопределенность у родных и близких им людей? Эта боль – она же на всю жизнь!
Знаешь, один мой дед пропал ещё в сорок втором. Всего через полгода после призыва. Другой дед, молодец, уцелел! Воевал он долго и дослужился до высокого солдатского чина – старший сержант. Мать моя, его дочь, рассказывала, что любил он жену и детишек без памяти, да только за три своих военных года так и не узнал ничего о семье, находившейся тогда в оккупированной Одессе. И о себе по той же причине сообщить не мог. А после 10 апреля 1944 года, когда наши войска сняли с Одессы немецкую оккупацию, его, может, и в живых уже не оказалось, потому что в извещении, полученном после войны, имеется только короткая фраза – «пропал без вести в апреле 1944 года». И всё. Даже приблизительного места не сообщалось.
А ещё на фронте погиб брат моего отца, дядька мой Павел. Уже в победном мае сорок пятого, когда конец войны был не за горами! Он как мы был молодым – в свои-то неполные двадцать три года! Я уж, Серёжка, можно сказать, три их жизни прожил, а мне всё мало… А они рано ушли… Очень рано!
Да ведь и отец мой, сам знаешь, твой дед, воевал. Только оказался он на редкость везучим. Потому в пехоте прошёл «от» и «до»! И без единого ранения! В такую удачу бывалым фронтовикам сложно поверить! Даже переспрашивали его подчас, имея ввиду свои сомнения: «Кем, мол, воевал? Может, при каком-то штабе отсиживался? Или где-то на складах центрального подчинения?»
Так нет же! В пехоте служил! Сержантом был, командиром самого обычного стрелкового отделения. Куда уж опаснее! В такой должности все пули твои! В пехоте не отсидишься!
Так или иначе, уж не знаю, что и с чем в нашей жизни связано, но моей маме, стало быть, и мне, в ту пору не родившемуся, крупно повезло. Она же была в оккупированной Одессе. И каким-то чудом избежала отправки в Германию. Уже угодила в немецкие сети, когда румыны сгребали всю молодежь. Но воспользовалась неразберихой, непонятно из-за чего возникшей на станции, куда-то запряталась, затаилась, отсиделась и всё-таки не попалась, хотя облавы румыны устраивали со свирепыми немецкими овчарками. Те собаки для устрашения рвали пойманных девчонок на куски у всех на глазах.
Зато счастливейший для всех одесситов день освобождения их города, 10 апреля 1944 года, когда за три года впервые все жители смеялись и рыдали от счастья, встречая долгожданных своих освободителей, стал для моей матери вдвойне счастливым. Она, пятнадцатилетняя девчонка, от избытка чувств кинулась на грудь незнакомому пропыленному сержанту, проходившему в общем походном строю, да и стала его обнимать и целовать, рыдая от радости. Эта радость переполняла её еще больше от понимания простой истины – теперь в Одессе она может ничего не бояться и уже никогда не встретит ненавистных оккупантов, засадивших, между прочим, ее мать в уголовную тюрьму только за то, что она тихонько напевала какую-то песню на родном языке.
А сержант, меж тем, отстал от своих товарищей, махнув им рукой, со смехом приподнял девчонку словно пушинку (сколько в ней весу-то было, если одной мамалыгой питались все эти годы, и то впроголодь!), и тоже расцеловал:
– Вот это глазищи! – восхитился он. – Ты в них, милая девчушка, даже сквозь слезы вся насквозь видна и понятна! Знаю, что лучшей жены мне не сыскать! Если дождёшься меня, красавица глазастая, то обещаю тебя любить и на руках носить! – а сам смеется, ей слезы вытирает и кружит. Потом извлек заветный карандашик, которому по солдатским меркам, цены нет, и на своей же каске записал ее адрес.
– И заработала на них полевая почта – с фронта в тыл, с тыла на фронт, – заново утонул Алексей Петрович в воспоминаниях, навеянных давними рассказами матери. – Они переписывались и после Победы, потому как отца демобилизовали из армии лишь к концу 1946 года. Но к этому времени у моих родителей и сомнений не осталось, что всё у них сложится чудесно и только вдвоём, вместе.
Так и вышло однажды. Мой отец, не откладывая встречу ни на день, как на крыльях примчался в Одессу и увез семнадцатилетнюю жену в свой родной Ленинград. А в 1947 году на свет появился очередной ленинградец, их сын. Это уже я начинал свой путь.
Тогда все жили трудно, голодно, но отец мой оказался удивительно легким человеком. Всё, всегда и везде у него прекрасно ладилось, всему он искренне радовался, неизменно всем людям улыбался. Работал он строителем, в шутку убеждая мать, будто на ближайшие сто лет ему и этой профессии хватит, а после – посмотрит. Но скоро неугомонный наш отец поступил ещё и в институт! Работал и учился одновременно, то ли на вечернем отделении, то ли заочно, не разобрался я. И хотя было это невероятно трудно, но улыбку он никогда не терял. Это сегодня можно слышать, что ребятам после армии уже учиться сложно и поздно. Мол, тупеют они в армии. А нынешние академики, между прочим, только после фронта за вузовские парты сели! И война им не помешала принести большую пользу своему народу. Было бы желание и воля! Ну, а маму мою отец по-прежнему носил на руках, как и при их первой встрече. И меня любил, как никто, наверное:
– Жизнь-то, какая наступила, сынок! – говорил мне отец. – Гляди смело на белый свет, радуйся себе и всему живому! Не сгибайся никогда, никому не вреди и друзей своих не предавай! – смеясь, мудро напутствовал меня он.
Благодаря его удивительной неугомонности, мы всей семьей успевали гулять, хотя потом он ночами сидел за книгами! В субботу у родителей был короткий рабочий день, всего шесть часов, потому мы все вместе наваливались на хозяйственные дела, дожидавшиеся своей очереди всю неделю, – всякие там стирки, глажки, уборки. Зато в воскресенье нас принимали пригороды Ленинграда, в которых стремительно отстраивали и реставрировали некогда прекрасные дворцы и другие сокровища. Странно ведь, немцы строили всегда настолько интересно, добротно и красиво, что нам, как я думаю, и сейчас не по силам, а вот разрушали они у нас всё подряд, не останавливаясь ни перед чем. Не ценили, стало быть, чужое добро и красоту! С землей сравнивали, словно варвары, никогда творчески не работавшие, потому и не ценившие чужой труд. Странные метаморфозы!