Александр Куприн
Загадочный смех
Матрена передает сыну ребенка (правда, довольно аляповато сделанного из тряпья) – весь театр облетает веселый смех. Анютка в избе мучается боязнью, что ребеночка закопают живьем, – смех. Никита дрожит при воспоминании о том, как трещали под доской маленькие косточки, – хохот! И это не раз и не два, а десятки раз, до конца пьесы, вплоть до того, как Аким просит господина урядника погодить и дать сыну докончить перед миром свою исповедь.
Что же знаменует этот неожиданный смех? Предположим, что труппа играла из рук вон плохо, предположим, что обстановка была карикатурна, что суфлер мешал актерам, что кто-то из действующих лиц забавно перепутал свою роль. Но все-таки ход пьесы остается тот же, потрясающий ее смысл не изменяется ни на волос, и все с той же простотой и ясностью развертывается перед зрителем ужасная картина окутанных чудовищной тьмою и мечущихся в ней людей. Как же можно, даже при специальном желании, не только смеяться, глядя на эти тяжелые сцены, но даже оставаться холодным к ним?
