Александр Куприн
Мученик моды
Но – салон – этого мало. Жена требовала, чтобы мы непременно шли в уровень с модою и во всех других статьях. Чайная колбаса – колбасой, но на жене шитье по самой новейшей парижской моде, а на мне последний крик английского шика. Под кроватью бомба, а все-таки мы должны предаваться самому модному спорту. Противоречие? Нелепость? Согласен. Но на какую глупость не отважишься, когда любишь, я вас спрашиваю?
– М-н-да-а…
– И я повиновался. Ворчал, вздыхал, кряхтел, но повиновался. На старости лет, да еще при моем, как видите, животе, весь потный, одетый мальчиком во фланелевую рубашку с широким поясом, я скакал по лаун-теннису и орал, как дурак: аут, ин, адвенч! Занимался французской борьбой и ходил весь в синяках, точно пегий. Фехтовал, играл в футбол, ездил верхом, несмотря на то что самая моя большая радость в свободные минуты – это хорошо устроенный винт по полкопейки за фишку.
Вы думаете, я не бунтовал? Бунтовал. И однажды даже весьма серьезно. Это было в эпоху нашего декадентства. Какие идиотские картины появились у нас на стенах: представьте себе разбивную яичницу, в которую взяли и вылили фунт малинового варенья. Это «Элегия С-dur». Какая мебель! Четыре стоячих макарона, на них раковина, а над раковиной лилия: это, видите ли, стул-с. Меня самого одевали в какие-то балахоны, узкие в плечах, широкие внизу. В петлицу мне втыкали подсолнечник, а в руках я должен был непременно держать трость с огромной рукояткой, и эту рукоятку для чего-то посасывать. «Так все делают, это мода, соси набалдашник!» Так меня постоянно учила жена.
Я все терпел. Я терпел даже позорище, которое из себя представляли наши декадентские вечера. Собирались к нам какие-то томные молодые люди, с подведенными глазами, некоторые в черных дамских капотах, изнеженные и искривленные. Они застывали в изогнутых позах, окаменевали и пророчествовали. Я все терпел – все их узывчивости, напевности, наддальности… Но когда один из них, здоровенный мужчина, с лицом иподиакона и с манерами смольной институтки, открыто заявил, что он признает на свете одно лишь наслаждение – знойную, но неразделенную любовь к таракану, – я не выдержал. Я тихонько вызвал этого эстета в переднюю, попросил его одеться и сказал: «Считаю до десяти. С последним счетом предлагаю вам на выбор два выхода: в дверь или в окно».
