Александр Куприн
Канталупы
В половине первого в ведомстве приемов поставок, закупок и транспортов полагается перерыв для завтрака. Бакулин, делопроизводитель, издавна привык закусывать в «Торжке», среднем из первоклассных ресторанов, где, однако, кормят хорошо, кабинеты светлы и удобны, а прислуга расторопна и почтительна. Как и всегда, швейцары угодливо устремляются к Бакулину, притворяясь страшно обрадованными его приходу, величая его по имени-отчеству и с благоговением принимая его шляпу, палку и пальто. А в коридоре низко склоняет перед ним стриженую голову всегдашний слуга, высокий, худой, длинноусый Яков, и, перебрасывая салфетку из правой руки под мышку, вполголоса сообщает:
– Тут вас спрашивает господин Рафаловский…
– Знаю… Мы условились.
– Так что я осмелился пригласить их в ваш кабинет.
– Ладно. Ты у меня, Яков, золото.
– Рад служить, Сергей Ардальоныч…
Далеко вытянув перед собой руку, открывает лакей дверь кабинета и, пятясь в сторону, пропускает Бакулина. Рафаловский, толстый большой помещик с обрюзглыми бритыми щеками, изборожденными красными жилками, и с седой щетиной на жирном подбородке, неуклюже валится сначала боком на диван, а потом тяжело встает из-за стола.
– Вы точны, как часы на Пулковской обсерватории, – говорит он, протягивая огромную мохнатую руку, украшенную бриллиантом величиной в каленый орех.
– Это у меня еще от военной службы осталось. Привычка, – улыбается Бакулин. Помещик опять валится на диван и вытирает мокрое лицо платком.
– И жарко же сегодня, просто наказание. Точно Сахара какая-то!
– Да, печет… Дай бог урожая. Я рад… Как у меня в парничках канталупы растут, – один восторг… Аромат какой неподражаемый!
– Канталупы? скажите! – равнодушно удивляется Рафаловский.
– Представьте! И какие сорта: Консуль-Шиллер, Президент Грей, Женни Линд, Прескотт, Бельгард, Августа-Виктория… Это страсть моя – канталупы. Ничего я так не обожаю. А впрочем, к порядку дня. Чем ты будешь нас кормить, Яков?
Сладко жмурясь и точно захлебываясь, Яков докладывает своим ярославским говорком:
– Осетровый балычок сегодня привезли, прямо вам скажу, – нечто особенное. Янтарь. Насквозь видать… Рыжички соленые вы изволили одобрять. Форель гатчинская. Утки есть дикие, – чирочки. К ним можно салат ля-тю а-ля-метрдотель с трюфелями, провансалем и свежим огурчиком… Позволю себе рекомендовать волованчики с петушиными гребешками и костным мозгом. Цветная капуста замечательная.
К закуске Яков сам, не спрашивая разрешения, подает во льду графинчик водки, настоянной на черносмородинных почках. Ловко, почти беззвучно сервирует все на столе и, отступив спиной к двери, мягко закрывает ее за собой.
Бакулин разливает настойку, которая отсвечивает в рюмках нежной изумрудной зеленью и благоухает весной и немного мышами. Он уже собирается чокнуться с помещиком, но тот останавливает его осторожным жестом.
– Делу время, потехе час, глубокочтимый, – говорит он внушительно. С трудом достает из бокового кармана визитки пухлый запечатанный конверт и кладет его на стол. Ноздри у Бакулина слегка вздрагивают, но он отодвигает пакет в сторону.
– Нет, уж вы лучше пересчитайте, – мягко настаивает Рафаловский. И опять пододвигает пакет Бакулину. – Деньги счет любят.
Бакулин, не торопясь, пересчитывает билеты государственной ренты и, окончив, склоняет голову в знак правильности суммы, а затем извлекает из портфеля и передает Рафаловскому бумагу, на которой вкось карандашом написано: «Согласен. Поторопить доставкой». Произведя этот обмен, они впервые взглядывают друг на друга. Бакулин совершенно ясно угадывает желание своего партнера в этой молчаливой игре «расписочку бы». Но зато и Рафаловский читает без слов вежливый ответ:
