Александр Холин
На краю вулкана. Сказки для взрослых, или Неадекватные мысли об адекватных событиях

Сказка про русалку

Было это или не было, а кроме Аллаха великого и мудрого никого не было… Ой, чевой-то не так я сказку зачал. Вероятно, не так и закончится. Причём тут Аллах в русских сказках? Ведь они пока ещё русские. И русские бабы только за наших мужиков замуж выходят. И столицу до сих пор Москвой величают, а не Москвобадом, прости Господи! Или я не прав?

Ну, да ладно. С присказками проехали, пора бы и за сказку. Жил да был дед с бабкой, то есть старик со старухою. Была у них корова ядрёная да три сына в придачу. Двое, как водится, шибко умных, а третий – так себе, – в гениях числился. В крайнем случае, в полу-умные можно записать, но никак не иначе.

Так вот. Сидит старик как-то на завалинке, Моршанскую махорку покуривает. А старуха рядышком семечки лузгает. И столько вокруг шелухи! – ни в сказке сказать, ни пером описать. Долго так старик рядышком со старухой просиживал, цельный час, наверное! Потом стряхнул старухину шелуху с колен, сверху покрытую махорчатым пеплом, харкнул в сторону и говорит своей половине:

– Уйди, старуха, я в печали!

Та икнула в ответ, да что со старика брать-то? Старпер он и есть ворчун, а ворчун он и есть…

– Ну, чё ты, старый? Чё ты? – незлобливо проворчала она. – Иль молочка приташшыть? Корову-то я исчо не доила. Аль тебе вечёрнёго из погребу надо-ть?

– Ох, хорошо бы. Только чё ты, старая, в слове из трёх букв сложенном четыре ошибки делаешь?

– Ой…

– Вот те «ой», – снова сплюнул старик. – А в русской грамматике нету слова такого, чтоб «исчо», а все бают «ещё» и все довольны. Да ты не поймешь, поди, ведь ты же баба. Ну, чё расселась? Иди Бурёнку доить.

Старуха вздохнула, мотнула неубранной головой. Но, ничего не сказав, отправилась навестить корову, поскольку не была в хлеву со вчерашнего дня, да и не надо было. После вечерней дойки она послала младшого почистить бока коровы скребком и засыпать ей комбикорму. Младшой – он послушненький. Ведь косая сажень в плечах и лбом надысь косяк в двери проломил, а что скажешь – то и делает. И коровушку-кормилицу любит, обихаживает. Одно слово – гений. Токмо не злой, а добрый.

Размышляя, старуха добрела с подойником до хлева, но, переступив порог, охнула, сделала шаг назад к стенке и опустилась на пол, мелко крестясь и причитая. Перед ней в нескольких шагах на полу растянулась Бурёнка, уставившись выпуклым мёртвым глазом на хлевиный потолок, а заодно и на хозяйку.

– Господи помилуй! – поскуливала старуха.

Подойник вывалился у старухи из рук, дребезгливо хрястнул об пол и покатился в сторону околевшей Бурёнки.

– Ой, чё делать? Чё делать? Ведь старый-то обухом башку перешибёт за корову! – поскуливала старуха. – Он разбираться не станет, что не я кормилицу нашу погубила. Он сначала башку проломит! Могет, потом и разберётся, а мне, горемычной, с больной башкой помирать? Нет уж!

И словно вожжа под хвост попала, да не Бурёнке, а самой старухе. Сняла она вожжу эту, у двери на крюке висящую, закинула за стропильную перекладину, махом петлю сварганила на конце. Поставила подойник донышком вверх, забралась на него, всунула в петлю голову, отпихнула ненужный уже подойник, а пока удавка затягивалась вокруг шеи, успела всё-таки подумать:

– Охти мне! А то ли я делаю?!.

Но ответить старухе уже никто не мог, да и некому было. Судьба такой.

Меж тем старик, сидя на завалинке и вдоволь накурившись махорочки, решил поглядеть-таки на задоившуюся старуху. Он прошёл за ограду в хлев, по пути машинально пнув попавшегося под прохоря кота. Тот отлетел с душераздирающим воплем, а старик в очередной раз смачно сплюнув, переступил порог коровьего анбара, да так и застыл на месте.

Скоро сказка сказывается, ещё скорее дело делается. Стоял старик, стоял, смотрел старик, смотрел на околевшую корову да на достопамятную супругу, наложившую невесть зачем на себя руки.

– Чё ж ты, старая, без топора рубишь? – протянул он к ней ладонью вверх правую руку. – Ты ж меня, стерва, под топор загоняешь! – кулак левой руки с недюжинной для старика силой ударил правую ладонь. – Чё ж ты, мракобесина, удумала? Кто ж теперь Бурёнку доить… тьфу ты, – сплюнул он в сторону сдохшей коровы. – Кто ж теперича самогоном потчевать будет?.. А портянки стирать?.. Да я тебе, дура старая, да я тебе, – голос дедка сорвался, превратился в собачье поскуливание. – Да я тебе…

Он долго, может быть, выбирал бы старухе мстительное наказание, если бы не заметил на крюке, вбитом в сруб, второй моток вожжей.

– Уж ты погодь, красавица!

Дедок схватил вожжи, размотал, ловко перекинул через ту же перекладину, всунул голову в смастерённую им же петлю. Но с первого разу вздёрнуться не удалось: ноги до земли доставали свободно, а руки непроизвольно рвали душивший старика ремень. Тогда дед, заметив в стороне откатившийся подойник, сделал всё так же, как его старая. Сам он ни о чём уже не задумывался. Хотелось только догнать бабку, хоть на том свете, но накостылять ей по шее за такой вот центрофугический пердомонокль.

Долго ли коротко ли, а отправился старый догонять корову и супружницу свою на пути в Царствие Небесное. Всё бы хорошо, да совсем забыли старики, что оставили они сыновей здесь сиротствовать. Вскоре старший проснулся и ну бабку кликать, мать свою. Мол, неча старой бездельничать, пора сынку опохмеловку в постелю ташшыть. Да где там! Ни старухи, ни стаканчика. Встал мальчонка, да видать не с той ноги, потому как сразу отправился в хлев.

А ступив туда!.. В общем, на пол не рухнул, только башкой встряхнул, яко пёс лохматый. Вырос он уже давно, испужался, однако. Выскочил из хлева анбарного и помчался, куды глаза глядят. А далеко они у него после вчерашнего вовсе не глядели. Добежал парень до озера, рухнул на колени, напился прямо возле берега, вытер губы тыльной стороной ладони и мозгами пораскинул:

– Выходит, корова сдохла! Околела, то есть. Выходит, старики гикнулись! Преставились, значит. Что жа выходит? Выходит в Колыму за убивство загонют! Никто не поверит, что сами они. Никто, как пить дать!.. Пить… а опохмелиться всё-таки не грех.

И только парень вдругорядь к воде наклонился, а ему оттудова рука с бутылкой, даже с четвертью в кулаке зажатой. Парень поначалу отворотил морду-то, так ведь кто ж от выпивки дармовой отказывается? Да ещё с устатку. Схватил он пузырь, откупорил и приложился к горлышку, да так, что вылакал всё, не отрываясь. Последнюю капельку на ладонь из бутылки вытряхнул, и затылок себе смочил. Глядь! Возле него, будто Алёнушка на камушке русалка пристроилась. Настоящая!

– Ты, – говорит, – старшенький в семье-то будешь?

– Ага.

– А чё летел к озеру, как скипидаром смазанный? Случилось чё?

– Дык, – икнул парень. – Дык старики-то вздёрнулись! И корова.

– Тоже повесилась?

– Не-а. Сама окочурилась. Чё делать, ума не дам?!

– Ай, не надо мне ума твоего, – хохочет русалка. – Лучше я тебя богатеем сделаю. Хошь али нет?

– На халяву? – выпучил парень глаза. – Ну, ты, блин, даёшь! Я, типа, утопнуть думал, а ты, как бы, в богатые зовёшь. Какой же дурак откажется?

– Будешь, будешь богатым. Ноне же будешь. Только…

– Чё? – насторожился парень.

– Да так, пустяки, – бледные щёки русалки покрылись рыбным румянцем, хвостом она взбаламутила за ночь набежавший ил и, чего никак нельзя было ожидать от водяной нечисти, смущённо потупилась.

– Говори, говори, – приосанился перед бабьей смущённостью кавалер. – Я, блин, типа, всё могу. Тем более опохмелившись.

– Вот это меня и тревожит, – пролепетала русалка и поддала хвостом пустую бутылку. – Я… я мужика хочу поиметь, – снова потупила она глазки. – Я ведь тоже всё могу, и богатым ты будешь. Только…

Русалка не успела досказать, а парень уже на четвереньках полз к ней. Встать на ноги у него не хватило сил то ли после вчерашнего, то ли после опохмелочной четверти. Во всяком случае, стащить русалку с камня у него сил хватило, но и только. Как ни билась возле него баба-рыба, как ни изгалялась – всё бестолку.

От этакой «игры любовной» русалка пришла в бешенство. Над ней, над озёрной королевой какой-то алканафт издевается! Она отпустила незадачливому любовничку мокрую хвостовую оплеуху пониже спины, отчего тот взлетел на воздух и с шумом рухнул в озеро, пустив по глади множество брызг и пузырей.

А тут пришло время проснуться второму, среднему братцу.

Этот не стал, как братуха, дожидаться заутреннего лафитника, а сам спустился с сеновала и поначалу заглянул в погреб, где в тёплом углу дремала холодная бутыль с мутными самогонными внутренностями. Плеснув пойла в ковшик и благополучно его осушив, средненький тоже попёрся в хлев. Вероятно, дорога у всех одна была, то есть не дорога, а судьба такой.

Когда парень узрел вздёрнувшихся родителей и почившую в бозе Бурёнку, откушанный самогон тут же запросился назад. Метнулся парень из анбарной хлевятины и тоже к озеру. Подбежал к воде, также бухнулся на коленки, лакнул водички свежей, что б нутряной огонь погасить. И вдруг голос нежный девичий услышал:

– Не переживай ты так, молодец. Не было ещё в жизни ничего такого, чего исправить нельзя.

Оглянулся мужик, а совсем недалеко возле камушка русалка на берегу развалилась. Волосы зелёные, очи чёрные, даже губы кармином испачканы.

Красота, да и только. Хвостом русалка в прибрежной волне играет, а рукой кокетливо причёску поправляет и многообещающе так улыбается. У парня даже челюсть отвалилась.

– Ты не удивляйся, молодец, – очередной раз улыбнулась белорыбица. – Нравишься ты мне. Очень нравишься. Хочешь, я сказочным богатством тебя одарю? Хочешь, стариков твоих с животиной оживлю? В сказке всё возможно.

– Ага, – кивнул парень.

– Ага, ага, – передразнила русалка. – А сам-то ты чево подарить можешь?

– А смог бы я чевой-то подарить, – браво ответил парень, – только ты ведь не настоящая баба. А я бы хоть сейчас. За мной не заржавеет.

– Не волнуйся, милый, не пужайся, – усмехнулась рыб-девица. – Всё у меня, как у настоящей бабы. Тебя вот только не хватает. А постараешься если, так я тебе малька рожу.

Подобрался средненький к девице-водянице и ну её за холодную грудь лапать. Возился он с ней, возился да как-то ничего у него не получилось. Осерчала русалка, подкинула парня в воздух. Тот сразу же занырнул вслед за брательником. Утоп то есть.

И всё бы ништяк, да что-то тут не так, который «таком» размочить надо. А кому энто, как не младшенькому, полу-умному? Вот он уже по дороге бредёт, к озеру подбирается, да по пути гениальные слёзы проливает. Вышел на то же место, а там русалка на камушке дожидается. Осерчала она шибко на двух женихов несостоявшихся, и на этого тоже с подозрением поглядывает.

– Скурвились мужики. Любую бабу на водяру променяют, – ворчала она.

А младшенький горем обиженный, печалью придавленный, согнал бабу-рыбу с камушка, сам уселся, чтобы всласть наплакаться. Ан, нет. Русалка-таки тут как тут. И этому тоже богатство предлагает даже в американских рублях, за один только разик любовью-лаской одарить. А младшой вовсе не глядит на неё, знай себе, слёзы проливает. Но всё-таки дошло до его гениального сознания, чево русалке надобно, и за какую грандиозную цену. Это ж надо-ть такому счастью подвернуться!

– Да чево уж там, – промолвил молодец, вытирая горючие слёзы. – Ты ведь баба хоть куда. Тебе, типа, как бы, одного-то раза маловато будет, поди?

– А ты и пару раз сумеешь? – ахнула белорыбица.

– Нет проблем. И пару, и, типа, как бы, тройку разов. Вот только…

– Что? – навострила уши русалка.

– А если десять?

– Ой, милай-ай! – захлопала в ладоши красавица. – Ой, да неужто мне с тобой так повезло? Да я тебя за это не только богатством одарю. Я тебе…

– Одаришь, одаришь, – перебил её парень. – А ну как меня на двадцать или двадцать пять разов предостаточно будет? Понравлюсь я тебе такой?

– Молодец ты мой ненаглядный! – закатила глаза русалка, предчувствуя шикарную поживу.

– И старуха, и вдова, и замужняя едва любят это дело, так чего ж скрывать, – хмыкнул парень. – Только вот боюсь я, когда ты шибко много разов получишь, то не околеешь ли, как наша коровушка?

И по его щеке снова пролилась скупая мужская слеза, поминальная…

Сказка про волчицу

Волчица бежала вдоль ночного шоссе, прижимаясь к земле и сливаясь с темнотой в моменты, когда мимо проносились железные повозки с большими яркими глазами. Она уже знала – это автомашины. Откуда? О, это была тайна её жизни, её триумф!

Она с детства жила на лесистом холме, охотилась, как мать, как отец, как всё их волчье семейство. Но любопытство – ах, эта страсть, снедающая её с детства.

Иногда в их волчью вотчину приходили люди. Они бродили посреди сосен на задних лапах и странно аукались. Мать с детства строго-настрого запрещала показываться людям, тем более – подходить. Но что ей родительские запреты? Однажды она в лесу увидела совсем маленького человечка. У него были красивые голубые глаза и большой белый бант на голове. Мать рассказывала, что человеки ходят с ружьями – это такие железные палки – и убивают всех волков. Даже маленьких. Но у этого человечка в руках была только берестяная коробочка, куда он собирал ягоды.

Волчица выпрыгнула из кустов и упала прямо у ног человечка. Тот тонко пискнул и свалился на спину. Потом он сел, а волчица припала на передние лапы и вильнула хвостом, но смотрела всё равно настороженно: не достанет ли человечек откуда-нибудь ружьё?

– Ой, щенок, – сказал человечек тонким голосом, – ты чей? Ты потерялся?

Человечек протянул переднюю лапу и хотел дотронуться до загривка. Шерсть у волчицы вздыбилась, но она не тронулась с места. Может, у человеков принято здороваться, не потёршись носом об нос, а протянув лапу? Так и случилось.

Человечек погладил волчицу, и ей даже стало приятно.

– Хороший, хороший, – пропищал человечек, – ты чей? Ты из дома убежал? А почему без ошейника?

Волчица не знала, что всё это означает, но, наверное, что-то хорошее, потому что рука человечка была тёплая, ласковая.

Вдруг за кустами послышался голос:

– Люша! Люша! Ты где?

Волчица вскочила и одним прыжком перемахнула поляну, остановилась, повернулась всем телом, посмотрела на человека. Тот стоял, глядя растеряно. Берестяная коробка валялась у ног, ягоды красными точками разбрелись по зелёной траве.

– Люша! – опять послышался голос.

Надо уходить, поняла волчица. Это может быть самый настоящий охотник. Очень даже запросто. Она ловко перепрыгнула через кусты и помчалась вглубь леса.

У подножия горы, возле самой опушки, стояли человечьи берлоги. Но до чего странные эти человеки! Вместо того, чтобы вырыть, например, под поваленной сосной уютное логово, так они то же самое делают из брёвен. Такое логово продувается со всех сторон, да и подобраться к нему легче лёгкого.

Подобраться волчица решила в ближайшее же новолуние: там она отыщет маленького человечка и позволит ещё раз погладить её по загривку.

Так она и сделала. Подползла к человечьим берлогам по всем правилам волчьей науки, но проклятые псы – помощники охотников – всё-таки учуяли её и подняли такой лай, что пришлось уносить ноги, пока не выскочили из берлог охотники.

Тогда она стала приходить днём и из кустов на опушке следить за человечьим жилищем.

Однажды ей повезло. Совсем близко на тропинке волчица увидела знакомый белый бант. Она так же ловко выпрыгнула из кустов и упала у ног человека. Тот снова пискнул, но узнав волчицу, спокойно подошел к ней и протянул лапу.

С этой поры они стали встречаться каждый день. Вместе играли, кувыркались на лесных полянах, даже купались. Человек оказался девочкой по имени Люша. Всё это волчица узнала, поскольку Люша стала обучать её человечьему языку.

Волчица делала поразительные успехи. Разговаривать у неё не получалось, зато всё, что говорила Люша, волчица прекрасно понимала. Она уже знала, что лесистый холм называется Николиной горой, что человечьи берлоги – дачи, что Люша живёт в городе. Хотя что это такое понять было пока невозможно. Но сильнее всего заинтересовало её то, что в городе есть Зоопарк, где живёт много-много животных и даже есть слон, и жираф, и крокодил.

Потом наступила зима, Люша уехала. Наверное, в город. Но волчица уже настолько обучилась человеческой речи, что стала понимать не только свою подружку, а и всех человеков. Это была её тайна.

Зимой на некоторых дачах тоже жили, но в основном охотники. Волчица безошибочно научилась распознавать своих врагов: почти все они были толстые, с маленькими заплывшими глазками. Даже воняло от всех одинаково. От этой вони хотелось чихать и волчица убегала подальше, чтобы не выдать своё присутствие.

Но были и другие люди. Они разговаривали, разговаривали обо всём, а волчица слушала и запоминала. Она впитывала в себя информацию, словно губка. И очень обрадовалась, когда услышала в одном из разговоров про Зоопарк. Ещё летом Люша рассказала, где он находится.

– Только тебе, – говорит, – туда всё равно не добраться. А со мной нельзя. Я когда узнала от папы, что ты волк, ничуть не испугалась. Ты мне веришь? Но это я не испугалась, а другие испугаются и убьют.

Пришла весна. Потом новое лето. Люши не было. Волки разбрелись кто куда: многие попали в лапы охотников прошлой зимой, другие просто ушли. Лес опустел.

И тогда волчица решилась.

Как стемнело, пробралась к дороге и вдоль неё, прячась за кустами, за деревьями, обходя многочисленные дачи, двинулась к городу. Скоро на пути стала неодолимая преграда: крутая насыпь, по верху которой непрерывным потоком неслись железные повозки с яркими глазами, которые называются у людей автомобилями. И только в одном месте в насыпи была широкая дыра. Но и там изредка проскакивали железные и глазастые.

Волчица долго выжидала. Потом, улучив момент, стрелой промчалась под мостом и сразу в сторону, в темноту. Всё получилось. Правда это была уже обманчивая темнота. Совсем недалеко волчица увидела множество ярких глаз, как на железных повозках, даже намного ярче. Это и есть город – поняла она.

Темнота здесь сохранилась только обрывками, клочками, пятнами. Но и к этому волчица приспособилась. Только за одну ночь ей до Зоопарка добраться не удалось, и целый день до вечера пришлось прятаться в подвале одной очень большой дачи. Но с наступлением темноты волчица опять отправилась вдоль дороги: всё прямо, прямо. До моста. За ним надо будет свернуть чуть в сторону.

Пока всё шло хорошо. Просто она не знала, что бродячих собак в городе великое множество и что внимания на них никто не обращает. У моста через реку ей снова пришлось долго ждать. Люди в этой части города ходили туда-сюда даже ночью. Но, наконец, она проскочила и мост.

Зоопарк волчица узнала издали. По запаху. Так могут пахнуть только звери. Но к родному звериному запаху примешивался ещё какой-то, незнакомый.

Пробежав вдоль забора, она обнаружила лазейку и юркнула туда. Сразу стало тихо. Сюда почти не доносился рёв железных повозок, не было ослепляющего света. А вот темнота была и по ней волчица порядком соскучилась. Только луна сегодня светила во всю мощь, но это было уже своё, родное.

Куда же идти? Люша говорила про слона, но не рассказала какой он. Где его искать? Вдруг в глубине Зоопарка раздался вой. Вой одинокого волка! Не может этого быть! Люша ничего не говорила про волков.

Волчица подалась на вой и скоро вышла к скале, вокруг которой стояла высокая загородка из прутьев с заострёнными наконечниками. В скале виднелось логово, а возле сидел большой серебристо-серый волк и, подняв морду к луне, пел. Пел что-то своё. Даже волчица не смогла сразу понять – что?

Скорее, это была вовсе не песня – плач! Ведь он никуда не мог выйти, не знал, что такое запах ветра, шум леса, не испытывал азарта погони за добычей, не прятался от охотников, не дрался с сородичами, доказывая свою силу. Да, это был плач. Плач пустоты.

Волчица тихонько позвала его:

– Эй!

Серебристо-серый замолчал, повернулся в её сторону всем телом – иначе волки не умеют. Потом осторожно подошёл к изгороди, просунул сквозь прутья морду. Они потёрлись носами.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Вака. А тебя?

– Я не знаю, – опустил он голову.

– Как так – не знаю? – не отставала она.

– У меня кличка есть – Серый. А имя не помню. Ведь я ещё щенком сюда попал.

– Бедный. Плохо тебе?

– Хорошо! – ощерился он. – Ты кто? Что тебе надо?

– Я Вака, – повторила она.

– Вака, а ты… а ты как здесь? – спросил он уже более миролюбиво.

– Я из лесу.

– Лес. А что это такое?

– Долго рассказывать, а мне уже пора. До свету надо назад успеть, – она повернулась, чтобы уйти.

– Ты ещё придёшь?

– Если ждать будешь, – она кивнула и побежала к дырке в заборе.

– Обязательно буду. Вака!

Но этого она уже не услышала. Ей действительно надо было быстрее убираться из города.

И вот сейчас Вака снова пробиралась знакомым путём. Времени на дорогу уходило намного меньше. Вдруг в ноздри ударил тревожный запах. Пёс! Почти сразу она увидела его. Мощный, с обрубленным хвостом и приплюснутой мордой. Пёс! Значит, где-то рядом охотник! Раздумывать не приходилось: или он, или я! Но об этом Вака подумала уже в прыжке. Мгновение – и челюсти сомкнулись на горле пса. Тот свалился, не успев даже обнажить клыки. А Вака была уже далеко.

Увидев знакомую дырку в заборе, она обрадовалась: не закрыли! Потом, уже подбежав к вольеру со скалой, с досады чуть не заскулила по-щенячьи.

Серебристого не было! В логово что ли забрался бирюк-заспиха?

Вдруг откуда-то, будто из-под земли:

– Ты всё-таки пришла?

Вака даже присела.

Потом разглядела у самой изгороди небольшую ложбинку, где серебристый устроился, высунув морду меж прутьев, как бы ловя запахи: вдруг донесётся запах леса?

– Да, это я. Вставай, я за тобой.

Серебристый сел и оскалился:

– За мной? Может, ты по дороге у какой-нибудь вороны крылья оборвала, чтобы мне отсюда вылететь?

Волчица отбежала чуть в сторону, примерилась к высоте изгороди. Волк тоже отошёл, посмотрел.

– Нет. Высоко. Мне недопрыгнуть. Да и зубцы там острые, – Серебристый опустил голову.

– Ерунда, допрыгнешь, – уговаривала Вака. – Ещё как допрыгнешь. У тебя будет имя!

– Нет, не получится…

Тут Ваку проняла такая злость, что она сама чуть не выпрыгнула из шкуры. Стоило ли рисковать из-за этого… тьфу ты, и волком-то его назвать стыдно!

– Я вижу, кошачий Кити-Кэт у тебя самая любимая еда? – ехидно осведомилась волчица. – Что ж, ты её достоин. Попрошу ещё свою знакомую Люшу, что б она тебе тёплые штанишки на зиму сшила. Знаешь, как у шавок домашних. А то ещё отморозишься, бедненький.

Вака повернулась было, чтобы уйти, но вдруг сзади раздался даже не рык – рёв. Она оглянулась. Тело серебристого взметнулось прямо с места, словно пружина, и, едва задев остриё ограды, перелетело через неё. Серебристый рухнул рядом, перекувырнулся, оглушённый и остался лежать. А Вака подбежала к нему, обнюхала, заметила на боку глубокую царапину, оставленную остриём ограды, принялась зализывать.

– Ну, вот. Крови уже нет, теперь быстро заживёт, – Вака старалась успокоить Серебристого. – Нам пора. До рассвета надо успеть.

Они рядышком потрусили к дырке в заборе, за которой где-то там, далеко, их ждал лес.