Александр Холин
Ересиарх всея Руси
«Помилуй, Боже, и спаси!..»
Помилуй, Боже, и спаси!
Перед Тобою обнаженный
на стыд и слезы осужденный
Ересиарх Всея Руси.
И полудённый неба плач
потряс светлейшее светило:
я резал напрочь, точно врач,
то, что вчера душою было.
Уплыло каплей по стеклу,
упало образом в примете,
кружилось вальсом на балу
анти-Господнее столетье.
А я смеялся и плясал,
и богохульствовал без меры.
И вот я тот, кем смел и стал —
священномученик Химеры.
Не дух, не зверь, не человек,
не изгонённый, но изгнанник.
И очарованный вовек,
рождённый Русью, Божий странник.
Унылый дождик моросит.
А я, как Бог, преображенный,
стихи читаю прокаженным
Ересиарх Всея Руси.
«Моя туманная и нежная…»
Моя туманная и нежная,
исполосована бичами,
не согрешившая, но грешная,
совсем с неженскими плечами
невыбираемая Родина —
печально-сказочная Русь —
я твой герой и твой юродивый,
твой Пересвет и Златоуст,
и нескончаемое пение
весёлых лип и сонных трав,
и новое стихотворение,
в котором твой полынный нрав
моё грядущее и прошлое,
как повилику закрутил.
Но за меня, моя хорошая,
прости, кого я не простил.
Ты вся в рябиновом пожарище,
и знаком вечного огня
в ночи, за облаком блуждающей,
благослови на жизнь меня.
«Эти огненно-снежные волосы…»
Эти огненно-снежные волосы
разжигают вселенский пожар,
и планету от полюса к полюсу
сотрясает подземный удар.
Знак огня:
пепел в небе качается
на луне, оставляя следы.
Не пойму, как же он сочетается
с разделительным знаком воды?
От беды, как известно, не спрячешься —
пусть артачится снег за окном,
пусть в огне саламандра маячится,
пусть в углу улыбается гном.
Эта огненно-снежная женщина
то ли счастье, а то ли беда…
Но от полюса к полюсу – трещина,
но от сердца до сердца – вода.
«Что сказать мне о белом дне…»
Любимой жене Ксении
Что сказать мне о белом дне,
белом городе и цветах,
где ты думаешь обо мне,
где все мысли наводят страх?
Ты не бойся так за меня!
Ведь бояться – не значит жить.
Не старайся клочок огня
в белом городе сторожить.
Если я для тебя горю,
значит, Богом так суждено,
и в каком-то другом раю
это счастье нам не дано.
Значит, будем любить всерьёз
белый город и нашу жизнь.
И не надо горючих слёз
под наплывами дешевизн.
А когда я лечу во сне,
белый город разгонит мрак.
Ты ведь тоже приснилась мне,
и от сна не уйти никак.
«Если б знал, когда упасть…»
Если б знал, когда упасть
мне планирует рогатый,
обломал рога бы всласть
я ему – ведь это свято!
Дождь стекает по стеклу:
всюду драки, всюду слёзы,
и по мирному теплу
тихо плачут две мимозы.
Солнце прячет жаркий лик
в хмарь теней, в лоскут страданий,
лишь бы снова не возник
тонкий луч воспоминаний
о веселье, о былье!..
Но летая над страною,
вижу копоть в полынье
от советского застоя
и от будущих продаж
несломившейся России.
Я поэт! И мой кураж —
Быть предтечею Мессии.
Но занозой под ногтём
наша жизнь, как неудача.
А небесный окоём
как столовка для раздачи
манны, хлеба и вина,
и каких-нибудь секс-шоу.
Русь разбита, сметена
лишь одним поганым словом
расплодившимся теперь
как чума, как паутина.
Распахнули в небыль дверь,
остальное всё – рутина!
Гильотина ждёт меня
от нерусского престола,
или сполохи огня,
чтоб успел исполнить соло?
Много надо мне любви!
Много песен и страданий!
Стану храмом на крови
и творцом воспоминаний.
Помни Родину… Твою мать
1.
Похмелилась, оклемалась
многодетная страна —
многолетняя усталость,
где и горе задарма,
где и драки все вприглядку.
Доставай последний грош,
да вокруг тюрьмы вприсядку
попляши, едрёна вошь.
Напиши шальные оды
про Емелю на печи,
насмеши хмельную одурь,
да и сам похохочи.
Ой, ты, родина-Россия!
Я твой Сенька и святой.
Сам собой такой красивый,
и застенчивый такой.
Шапка дадена по Сеньке
и по святости венец,
и на трёх струнах натенькал
скоморох про мой конец.
Что за невидаль такая?
Впору жить и умирать.
Только мне не надо рая
без России… твою мать!
2.
Город слякотью наполнен.
Святый Боже, помоги
человечий долг исполнить
и раздать свои долги.
Я совсем не для забавы
проживаю здесь свой век.
Ни для счастья, ни для славы
в мир приходит человек.
Много в жизни разных сказок,
обретений и потерь.
Невечерний воздух вязок
и коварен, словно зверь.
Чем живёшь не для забавы
перед смыслом Бытия?
Дал мне Бог испить отравы
там, где истина своя.
Разве можно с полупьяну
умирать и воскресать?
Но любить не перестану
всю Россию… нашу мать!
«Оставляя свои раздумья…»
Оставляя свои раздумья
в тонкой графике зимних рощ,
неприкаянный,
неразумный,
я бреду по России в ночь.
Я бреду по московским граням
истончённого бытия,
не истерзан и не изранен,
но убит сединой вранья.
Видно так для России лучше —
ни к чему в облаках кружить,
а продать человечьи души
за кружочки словесной лжи.
Что ж ты, Родина, раскололась
под валютный заветный звон?
Я валяюсь простым осколком
православных святых икон.
Я валяюсь зеркальной гранью
под когтями у воронья,
не истерзан и не поранен,
а убит чистотой вранья.
«Тень моя в тьме замороженных улиц…»
Тень моя в тьме замороженных улиц.
Русь моя, падает снег на ладонь.
Как же с тобою в зиме разминулись,
город мой древний, стреноженный конь?
Думал я вскачь над обрывом промчаться,
словно Высоцкий, собрат по перу.
Только мне выпало тенью скитаться
с воем собачьим на снежном ветру,
только мне заживо камень надгробный
был уготован, судьбе вопреки!
Звук прокатился по улице дробный,
лошади скачут наперегонки.
Всё же Москва пронеслась над обрывом —
я в этом хаосе не разберусь.
Чудится песня с цыганским надрывом,
значит, жива ещё матушка Русь!
На погосте
Слышишь, мама, я пришёл!
Я нашёл тебя, мамуля!
Жизнь мелькнула, словно пуля,
с продырявленной душой.
И ни завтра, ни вчера,
только взлёт и только вечность.
Неужели бесконечность
это времени игра?
Не пора ли мне на взлёт —
я весь мир перелопатил,
истончался, скажем кстати,
но достиг не тех высот.
Состоявшийся пижон,
нашумевший мастер слова,
но тебе промолвлю снова:
– Слышишь, мама, я пришёл!
«Спасена от пробужденья…»
Спасена от пробужденья
наша сонная страна.
И опять девичьи тени
тихо дремлют у окна.
И опять поёт кукушка,
с бодуна попав не в такт.
Дремлют девушки-старушки,
а ребята за пятак,
за алтын заложат души
и гуляют до утра.
Русь! Ведь ты не стала лучше
из-за громкого «ура!»,
где мы новый мир построим,
а потом, опохмелясь,
под застойное застолье
упадём по-новой в грязь!
Кружит лошадь, как собака
вкруг за собственным хвостом.
патриарх из буерака
всем грозит своим крестом.
Свищет ветер над могилой,
на дубу затенькал дрозд!
Но опять с недюжей силой
кто-то строит крепкий мост
меж обыденным грядущим
и вчерашним бытиём.
Русский люд не стал непьющим,
значит, выпьем и споём.
Может, мы за гранью синей
Бога вспомним не дыша…
Гой ты, матушка-Россия,
православная душа!
«Закипел над Москвой фиолетовый день…»
Закипел над Москвой фиолетовый день,
разбудил полноцветие улиц,
колыхнулась моя придорожная тень
и вороны под небо взметнулись.
Мы проснулись с тобой в фиолетовом дне.
Что ж ты, милая, смотришь печально?
На Руси не отыщешь спасенья в вине,
и судьба не бывает случайна.
Тайны нет без Творца и творения нет
без Божественной искорки Свыше.
только вижу в глазах твоих пламя комет,
пролетающих в полночь над крышей.
Только вновь осторожная поступь берёз
прокатилась Измайловским парком.
Мы любили друг друга взахлёб и всерьёз,
а теперь мы не свечи – огарки.
Обожжённые вскользь фиолетовым днём
под весёлые звуки свирели,
мы с тобой мотыльками неслись над огнём,
но пока от любви не сгорели.
Но пока ещё слышен метронома звук
и стремление к небу и звёздам.
Наш полёт превращается в замкнутый круг,
и я снова дарю тебе розы.
Зазеркальное Беловодье
Зазеркальное Беловодье —
это счастье моё и песня.
Я туда щепой в половодье
приплыву,
и в стране чудесной
будет день и не будет тени,
будет смех, будет только радость.
Среди сотен других мгновений
я найду
то, что мне осталось.
Из мгновений, обрывков ночи
и полётов грехопадений,
волен ты выбирать, что хочешь —
лишь одно из пустых мгновений!
В том, земном, сумасшедшем доме
всё клубится, где боль, где радость.
В недописанном мною томе
приключений —
слезинка яда.
А душа всё спешит сорваться
и поймать золотистый лучик.
В Зазеркалье мне сны приснятся
с ностальгией…
Здесь было лучше!
Так зачем мне спешить в дремоту,
в зазеркальное Беловодье?
Может я не познал чего-то,
не изведал сермяжной плотью
с каплей сладости каплю яда,
отперев все замки и двери?
Мне зачем-то отведать надо
каплю истины и потери…
«Сумасшедшее сплетенье…»
Сумасшедшее сплетенье
спелых листьев октября.
Ты побудь со мной мгновенье,
ничего не говоря
и не споря со смешеньем
снега с выцветшим дождём.
Мы – заоблачные тени
звёзд, и мы рассвета ждём.
Может, выпадет промчаться
над землёй, вздымая хвост,
а не в космосе скитаться
средь таких же тёмных звёзд.
Под падение – желанье
загадай, покуда жив.
Нам одно лишь оправданье —
октября шальной мотив.
Дуракам опять приснится
наш хрустальный Млечный мост,
и сиятельные листья
оживут в сиянье звёзд.
«Перестук колёс, перестук…»
Моей бабушке – Екатерине Холиной
Перестук колёс, перестук,
или звон в ушах, или звон?
Мир давно пронзил тяжкий звук,
тяжкий звук пронзил, или стон?
Но беда моя – не беда,
если рядом ты в снег и в дождь.
И в голодный год лебеда
уж не вызовет страх и дрожь.
Уж не вызовет смачный дым
недокуренных сигарет.
Я же был всегда молодым,
и умру, поверь, в цвете лет.
Мир опять пронзил тяжкий звук,
и стрела летит вслед за мной.
Перестук колёс, перестук.
Или вой по мне, волчий вой…
«Обрывки грязных словоблудий…»
Обрывки грязных словоблудий,
как птицы реют надо мной.
И ноты солнечных прелюдий
пронзает тяжкий волчий вой.
Ищу покой, но вместе с потом
исходит злоба из меня.
Я стал советским идиотом,
и всё прошу:
– Огня! Огня!
На грани небыли и были
я распластался в небесах
в клубах слепой Вселенской пыли
но вижу свет на полюсах
не мной погубленной планеты,
не мной распятого Христа.
Я знаю, есть спасенье где-то,
лишь душит душу немота.
Мне Бытие терзает разум
никчёмным смыслом суеты.
Успеть бы лишь сказать ту фразу,
что ожидаешь только ты
на мелком нашем островочке
среди словесных грязных струй.
И не хочу я пулей – точку…
Хочу как точку – поцелуй!
«Надоело нежить ворошить…»
Надоело нежить ворошить
и кофейной гущей разгонять.
Ворожить на то, как стоит жить,
и чего купить, а что продать.
Знать бы мне, зачем весь этот хлам
в рамках человеческого «Я»?
Но мелькает тень по зеркалам,
усекая сущность Бытия.
Зеркало маньячит маяком.
Призраки грядущего зовут
написать поэму ни о ком,
про никем не занятый уют.
Лгут, конечно, что же им не лгать?!
Рушится соцветие страниц.
Зеркало смеётся, словно тать,
голосами праведных блудниц.
Словно чайка, вслед за кораблём
я лечу, предчувствуя азарт.
Выпаду крестовым королём,
иль иконой из колоды карт.
«Лекарственной болью октябрь полыхает…»
Лекарственной болью октябрь полыхает,
октябрьской болью заполнился ум.
И как ни крути, видно так уж бывает,
что запах лекарства исходит из дум.
Из дум головы. Не из дум Горсовета,
ведь всем думакам на октябрь наплевать.
И боль не проходит. Но, может, с рассветом
я снова смогу над страною летать.
Надсадную боль разметав, словно листья,
я крылья расправлю и снова взлечу,
увижу, как звёзды в пространстве зависли,
и в небе меня не достать палачу.
Но где-то там город, мой ласковый город,
давно захиревший от дум думаков.
Он, в общем-то, стар, но по-прежнему молод.
Мы вместе с Москвой не выносим оков.
Оков словоблудья и думского гнёта,
пора бы столице встряхнуться и жить!
Москва никогда не забудет полёта.
Летать – значит всех, и прощать и любить.
«Жизнь моя – всё топь да кочки…»
Жизнь моя – всё топь да кочки,
да без ветра флюгера.
Я хочу расставить точки
между завтра и вчера.
Как планета постарела
от вчерашних войн и смут!
Только прошлое умело
в чистом будущем сотрут.
Мутно станет в чистом доме,
где ни грязи, ни болот.
Мысли чахнут на изломе,
но уже не тех высот.
Вот и всё.
Не мысли завтра,
а живи сейчас и здесь,
променяв любовь на злато
или солнечную взвесь!
Есть, конечно, что-то в этом
скудном смысле Бытия.
Тихо крутится планета,
ну, и вместе с нею – я.
«Звёзды считая на пепельном небе…»
Звёзды считая на пепельном небе,
вспомнить не мог о былом,
где разгоняет недужную небыль
нежность пернатым крылом.
Там я считал бесконечные звёзды,
даже не мысля о том
кто этот мир из забвения создал,
чтобы за звёздным мостом
мог разглядеть, распознать и отметить
истину в слове живых.
Жить без любви может только на свете
шизик, подлец или псих.
«Монархия света, монархия тьмы…»
Монархия света, монархия тьмы.
О, как это с детства знакомо!
И небо закатное цвета сурьмы
опять зависает над домом.
Мудрейшие книги лежат на столе —
сокровища ересиархов.
Но хищные тени бегут по земле,
печальные слуги монархов.
Ни свету, ни ночи умы не нужны.
Представьте:
сиянье без тени!
иль облако пьяной разнузданной тьмы,
и в небыль крутые ступени!
Рождён человек, чтоб на лезвии жить,
идти между тенью и светом.
А что же поэт?
Он не может ступить
ни шагу, не помня об этом.
Позвольте, зачем и скажите, к чему
природе нужны эти страсти?
Ты просто иди ни на свет, ни во тьму,
а к Богу за чистым причастьем.
Но я, как поэт, поводырь и певец,
помочь не смогу, не посмею.
Коль ты не поднимешь терновый венец,
я просто тебя пожалею.
Откровения Ересиарха
Ну, что ж, опять расставленные точки,
и солнца луч в сознанье точно смерч!
Я видел Зазеркалие воочью,
но это не была простая смерть.
Пустого и простого в этом мире
никак не отыскать. Ты мне поверь.
А точка – продолжение в пунктире
утрат, страданий, вздохов и потерь.
Невероятно!
В параллельном царстве
совсем не так, как представляют здесь.
Там нет судов, и есть не те мытарства,
и воздух, словно пламенная взвесь.
И нет мучений душ на сковородках,
а есть свирепый вихорь изнутри.
Я там изведал несколько коротких
уколов совести…
И сколько не ори,
и сколько не кричи, там нет спасенья,
и места под счастливым бытиём.
А есть воспоминание мгновенья
про запах тела, что смердит гнильём.
Быть может я – гнилой и непохожий
на всю ту боль, которую другим
принёс при жизни – не простой прохожий,
а грешный и нахальный пилигрим.
Быть может, я сказать во искупленье
про царство Зазеркалья должен вам?!
На это мне отпущены мгновенья.
А сколько? Сколько…
я не знаю сам.
«Расставляются точки над „и“…»
Расставляются точки над «и»,
устаканился пьяненький дым,
и в былом незаметный надир
стал похож на символику дыр.
Стал похож на запретную дверь
в Зазеркалье и антимиры.
Что смеяться?
Возьми и проверь,
заглянув в подпространство дыры.
И тогда ты поймёшь, человек,
почему – «уходя – уходи» —
нам твердят миллионы калек,
не сумевшие в космос уйти.
Это надо не высказать вслух,
а прочувствовать плотью души.
Тополиный срывается пух
и маньячат из дыр миражи.
Это было и есть, а пока
я июньской пленён красотой.
Улыбается космос слегка
над извечной моей суетой.
