Александр Харников
По следам Александра Великого
Автор благодарит за помощь и поддержку Макса Д (он же Road Warrior)
© Александр Харников, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Пролог
7 октября 1801 года. Форт Сант-Эльмо. Остров Мальта
Ночь была темная, в чернильном мраке не видно даже звезд. Не случайно для штурма Мальты контр-адмирал Сорокин специально выбрал новолуние, когда все вдруг словно проваливается в полную темноту, и ничего не видно уже на расстоянии нескольких метров.
Стараясь не шуметь, пловцы-разведчики, подготовленные Сапожниковым, незаметно для британских часовых подплыли к стенам форта и, выбравшись из воды, словно ящерицы, поползли вверх по отвесным скалам туда, где мерцали едва видные во мгле фонари охранявших Сант-Эльмо англичан.
Задача, поставленная пловцам, была проста и одновременно сложна – нейтрализовать часовых, сбросить со стен форта веревочные лестницы, по которым наверх вскарабкаются бойцы штурмовых отрядов. Батареи Сант-Эльмо, державшие под прицелом вход в гавань, должны быть захвачены. Иначе корабли с основными силами десанта не смогут войти в Гранд-Харбор – главный порт Валлетты, который исторически именовался по-итальянски Порто-Гранде, а на мальтийском наречии Иль-Порт иль-Кбир – и начать высадку русско-французских войск, перед которыми была поставлена задача – во что бы то ни стало захватить Валлетту и саму Мальту.
Правда, одновременно с десантом в городе начнут действовать те, кого привел туда перевербованный русскими виконт Кэри. Накануне штурма он прибыл в Валлетту на бриге с отрядом, состоящим из двух десятков головорезов. Письмо, которое виконт вручил коменданту города, было подписано самим лордом Хоксбери. В нем говорилось об особо важном задании, которое поручено виконту Кэри и его людям. Коменданту же было предписано оказывать всяческое содействие виконту и по возможности выполнять все его просьбы.
Впрочем, Кэри ничего такого особенно и не требовал. Ему и его людям нужны была лишь крыша над головой, еда и полная секретность.
– Моим парням придется действовать на… – виконт замолчал и многозначительно приложил палец к губам. – Впрочем, я не буду уточнять, где именно. Не удивлюсь, если немногие из них вернутся домой. Лица их посторонним видеть не стоит, равно как и запоминать их имена.
Комендант понимающе кивнул и отдал своим помощникам соответствующие указания. Виконта и его команду разместили в пустующей казарме, у входа в которую выставили караул. Еду и воду им привозили солдаты полка, которым когда-то командовал комендант. Он знал их всех поименно и полностью им доверял.
По распоряжению виконта Кэри в казарму без его разрешения никого не допускали. Его люди тоже не рвались ознакомиться с достопримечательностями Мальты. Со слов виконта, через несколько дней он со своей командой должен покинуть остров и отправиться по назначению.
На самом же деле вместе с виконтом на Мальту прибыли специально обученные штурмовики, в основном французы, которые ранее обороняли Мальту от британцев и знали остров как свои пять пальцев. Группа должна была начать действовать одновременно с захватом форта Сант-Эльмо.
В установленное время штурмовики, сняв часовых, должны были выйти из своей казармы и захватить штаб обороны Мальты, расположенный во Дворце Великих Магистров со всем британским командованием. Штурм должен быть «звездным», то есть русско-французские десантные части атаковали бы не только саму Мальту, но и острова Комино и Гозо. Расчет был на внезапность нападения и отличную подготовку войск, предназначенных для захвата законных владений Ордена иоаннитов…
И вот пловцы добрались наконец до стен форта. Вниз, к штурмовикам, с круч отвесных скал скатились веревочные лестницы, по которым сразу же начали карабкаться бойцы, готовые с ходу вступить в бой. Несколько шлюпок рванули в сторону моря, чтобы сообщить командующему десантом контр-адмиралу Сорокину, что с минуты на минуту ожидается захват батареи форта Сант-Эльмо. Сигнал к началу высадки десанта дадут прожектора системы Кулибина, установленные у входа в гавань Гранд-Харбор. Они же послужат своего рода маяками, указывающими кораблям с десантниками дорогу к победе…
Вот на стенах форта замелькали факелы – это штурмовики сообщали, что британские батареи приведены к молчанию. У самого уреза воды вспыхнули прожектора. Одновременно в городе громыхнуло несколько взрывов – это бойцы, проникшие туда вместе с виконтом Кэри, подорвали казарму с солдатами, охранявшими Дворец Великих Магистров, и подожгли пороховой склад. Операция по захвату Мальты началась…
Глава 1. Подведение итогов
14 (26) июля 1801 года. Санкт-Петербург, Михайловский дворец. Василий Васильевич Патрикеев, канцлер Мальтийского ордена
Итак, началась большая игра. Сформирован штаб, который занялся подготовкой будущей совместной с французами экспедиции на юг. И хотя мы продолжаем по старинке называть ее Индийским походом, цель этого предприятия стала несколько иная.
Как таковая Индия нам не нужна. Пусть Наполеон отвоевывает у англичан то, что Франция потеряла во время Семилетней войны. Нас интересует совсем другое. Россия должна обезопасить свои южные рубежи, которые постоянно находятся под ударами кочевых племен, жаждущих легкой добычи – прежде всего рабов.
Трудно даже подсчитать, сколько подданных Российской империи было захвачено и оказалось на невольничьих рынках Азии из-за грабительских набегов охотников за ясырем[1]. В погоне за живым товаром кочевники порой доходили до стен Оренбурга. На Каспии племена йомудов и текинцев нападали на наших рыбаков, грабили прибрежные поселения. Словом, рано или поздно России пришлось бы идти в глубь степей и пустынь, чтобы приструнить ханов и эмиров, ставших своего рода «крышами» для людоловов.
Под постоянными ударами кочевников находились караванные тропы. От этого страдали не только русские купцы, но и азиатские торговцы, которые пытались наладить взаимовыгодную торговлю с Россией.
Но надо было наказывать не только злую собаку, но и ее хозяина. Ведь именно англичане натравливали на наши рубежи алчных соседей, снабжая их оружием, военным снаряжением, деньгами, которые шли на поддержку отрядов степных грабителей. Именно тогда началась та самая «Большая игра», которая не прекратилась и в XXI веке.
Россия должна была обеспечить себе безопасные южные границы. А сделать это можно было лишь с помощью военной силы. Один из персонажей популярного в Советском Союзе фильма говорил: «Восток – дело тонкое». Там ценили прежде всего силу. И ее нам следовало продемонстрировать.
Тщательно продумав маршрут предстоящей экспедиции, мы пришли к выводу, что нам следует разделить наши силы на несколько отрядов. Дело в том, что, двигаясь совместно, нам бы просто не удалось обеспечить всех участников похода достаточным количеством продовольствия. Большая часть нашего пути пролегала через дикие места, где местные жители, даже если бы они и пожелали, не смогли бы снабдить нас провизией и водой. Тащить же все с собой тоже было невозможно. Узкие горные тропы оказались бы забиты войсками и обозами. К тому же вьючные животные – а телеги и фуры вряд ли смогли пройти по караванным путям – тоже нуждались в запасе фуража и воды.
По возможности следовало использовать реки, которые текли с севера на юг и впадали в Персидский залив. Это, прежде всего, Тигр и Евфрат. Они судоходны, начиная с Армянского нагорья, и по ним можно сплавить вниз по течению значительную часть войска. К тому же реки эти проходят через густонаселенные земли оседлых народов, где можно за деньги купить достаточное количество продовольствия. Да и с питьевой водой проблем не будет – ее в реках предостаточно.
Наша часть войска могла бы двигаться через Каспийское море, а далее по персидским караванным тропам. Через Мешхед можно добраться до Герата, а это уже ворота в Индию. Словом, наша экспедиция будет двигаться по тем же тропам, по которым когда-то прошли стальные фаланги армии Искандера Зулькарнайна[2].
План совместной экспедиции был принят за основу, а более подробно его следовало доработать уже, так сказать, в рабочем порядке. Пока же мы решили навести порядок в Европе. А именно – отобрать у англичан остров Мальту. Помимо того, что остров сей занимал весьма выгодное стратегическое положение – опираясь на него можно было контролировать всю восточную и центральную часть Средиземноморья, Мальта считалась законным владением Российской империи. Ведь Павел I был избран Великим магистром Мальтийского ордена. Император издал указ о принятии острова под протекторат России. В календаре Академии наук, по указанию императора, остров Мальта должны были обозначать как «губерния Российской империи». Павел I хотел сделать звание главы ордена наследственным, а Мальту присоединить к России. На острове император планировал создать военно-морскую базу для обеспечения интересов России в Средиземном море и на юге Европы.
Наполеон не был против захвата нами Мальты. Хотя остров сей и отошел бы его союзнику, но таким образом наглые англичане были бы наказаны, а гаванью Мальты могли бы пользоваться и французские боевые корабли. Да и совместная операция по захвату Мальты стала бы своего рода проверкой боевых возможностей и боевой слаженности русско-французского войска и флота.
«Британцы должны быть вышвырнуты из Средиземного моря! – писал Наполеон русскому императору. – Придет время, и я спущу их вниз с Горы обезьян»[3].
Павел был не против захвата Гибралтара, рассчитывая на то, что Испания, болезненно переживавшая столетнее господство британцев на захваченной у нее территории, могла стать надежной союзницей России и Франции, предоставив им свои военные базы в Америке и Азии взамен этого клочка земли.
Работа над подготовкой экспедиции велась огромная. Император по своей привычке старался вникнуть во все, и потому к вечеру выматывался так, что буквально засыпал за своим письменным столом. Мария Федоровна часто с укором смотрела на меня, словно я один был виноват во всем. Мне оставалось лишь разводить руками.
Так, в трудах и заботах, лето перевалило на вторую половину. Времени у нас становилось все меньше и меньше. Уже зимой-весной следующего года должно было начаться предприятие, которое изменит судьбу всей Европы и мира.
29 июля 1801 года. Французская республика. Париж, дворец Мальмезон. Майор ФСБ Андрей Кириллович Никитин, РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»
– Андре, тот, кто придумал этот план, – просто гений! – воскликнул Наполеон, закончив читать документы, которые я ему вручил при встрече. – Если нам удастся его осуществить…
Первый консул мечтательно закатил глаза и довольно замурлыкал под нос какую-то фривольную песенку. В этот момент он стал похож на кота, которому удалось стащить с хозяйского стола сочный кусок мяса.
– Это наш Дед постарался, – пояснил я. – Недаром император Павел часто называет его хитроумным Одиссеем.
– Андре, если нам удастся осуществить этот план и англичане согласятся обменять моих славных солдат Египетской армии на британских моряков и «вареных раков», которых вы сумели взять в плен под Ревелем… Тогда сердце мое перестанет болеть при воспоминании о храбрецах, после моего вынужденного отъезда из Египта еще почти два года сражавшихся с превосходящим противником.
Тут Наполеон замолчал и покосился на меня. Должно быть, его интересовала моя реакция на сказанные им слова. Ведь то, что он называл вынужденным отъездом, больше было похоже на бегство с поля боя.
Я дипломатично промолчал и стал ожидать уточняющие вопросы по поводу возможного обмена военнопленными.
Идея обменять тех солдат, кто сложил оружие в Каире, Александрии и на Мальте – а это без малого примерно двадцать тысяч человек, – появилась у Василия Васильевича Патрикеева пару недель назад. В свою очередь, мы, как союзники Первого консула, вернули бы всех англичан, захваченных нами в сражении у Ревеля. К ним можно было бы в довесок добавить и подданных короля Георга, интернированных в России по указу императора Павла I. Толку от них все равно не было никакого, а хлопот полон рот.
Государь, после недолгих раздумий, согласился с планом Василия Васильевича. Вместо дармоедов, на прокорм которых приходилось тратить немалые деньги, наш союзник получал опытных солдат, которые после короткого отдыха и переформирования могли принять участие в готовящемся походе в Индию. А почти четыре тысячи человек – те, кто вынужден был сложить оружие в 1800 году на Мальте – могли пригодиться нам во время высадки объединенных сил русских и французов на острове. Они послужили бы нам проводниками, так как за время осады Мальты хорошо изучили укрепления твердыни иоаннитов. Ведь высадиться на острове мы планировали ночью, чтобы захватить врасплох британский гарнизон.
Наполеон же увидел в предложенном Патрикеевым плане и чисто политическую составляющую. Он сыграл бы роль заботливого отца-командира перед вернувшимися на родину солдатами, который приложил все силы для того, чтобы освободить из неволи своих подчиненных. Бонапарт обладал несомненным артистическим даром и при случае мог разыграть настоящий спектакль, чтобы завоевать сердца зрителей.
– Андре, а кто с вашей стороны будет участвовать в переговорах с англичанами? – спросил Бонапарт. – Надеюсь, что из числа тех, кто вместе с вами пришел в наш мир из будущего, вы к ним никого не пошлете?
– Естественно. Это было бы большой неосторожностью с нашей стороны. Британцы просто мечтают о том, чтобы захватить кого-нибудь из нас. К тому же необходимо, чтобы делегацию возглавил кто-нибудь из титулованных и известных британцам лиц. Император подыскивает подходящую кандидатуру. А с помощью радиосвязи можно будет обмениваться информацией с Петербургом и консультироваться по возникшим вопросам с Василием Васильевичем Патрикеевым, графом Ростопчиным или государем.
– А где вы планируете провести переговоры? Наверное, следует найти такое место, где британцы не чувствовали бы себя хозяевами.
– Вопрос с местом тоже пока не решен. Наш хитроумный Одиссей – мсье Патрикеев – предложил провести их где-нибудь в турецких владениях, расположенных в Европе. Например, в Греции. Турки, по нашим сведениям, сейчас совершают сложный политический маневр. Они хотели бы сохранить хорошие отношения с Россией, одновременно не рассорившись окончательно с Англией. Да и с Францией, как вы мне рассказывали, после капитуляции остатков Египетской армии, вражда потихоньку утихает, и, вполне вероятно, вы восстановите с Оттоманской империей вполне нормальные дипломатические отношения.
Наполеон, выпятив нижнюю губу, задумчиво посмотрел в окно своего кабинета.
– Андре, вы, пожалуй, правы. Мы сделали намеки Высокой Порте о необходимости прекращения между нами военных действий. И, как мне кажется, намеки эти были восприняты положительно. К тому же, хоть основные переговоры будут вестись между вами и англичанами, мы, как заинтересованная в них сторона, тоже направим своих делегатов. Вы, кажется, говорили, что мой земляк, полковник Орас Себастиани де ла Порта, в вашей истории смог добиться немалых успехов в Турции на дипломатическом поприще. Я завтра же дам ему чин бригадного генерала и отправлю на переговоры о размене пленными. Кандидатура этого человека у вас не вызывает возражений?
– Отнюдь. Мы и сами хотели ее предложить. Несмотря на свою молодость – Себастиани нет еще и тридцати, – он уже достаточно опытен и умен для того, чтобы достойно представлять Францию на этих переговорах. К тому же, как я полагаю, он найдет способ установить контакт с турецкими вельможами, которые на правах хозяев будут курировать ход переговоров, и сумеет сделать так, чтобы Франция и Турция перестали быть врагами.
– Вот и отлично! – Первый консул одарил меня лучезарной улыбкой и встал из-за стола. – Андре, оставьте мне эти бумаги, я еще раз их перечитаю. Может быть, в мою голову придут мысли, которые помогут нам совершить благое дело. Тысячи француженок будут возносить благодарность русским, которые сделали все возможное для того, чтобы их мужья, отцы, братья вернулись под родной кров.
– Только им придется недолго наслаждаться домашним отдыхом, – заметил я. – Ведь скоро начнется великий поход на Восток, в который они, как опытные солдаты Республики, отправятся вместе со своим любимым полководцем…
Наполеон вздохнул и развел руками, дескать, на войне как на войне.
31 июля 1801 года. Британия. Лондон. Чарльз Джон Кэри, 9-й виконт Фольклендский, бывший шпион, а ныне просто клерк
Со времени того самого памятного разговора с Дженкинсоном, секретарем по иностранным делам и моим начальником, мне, как он и обещал, поручили скучнейшую канцелярскую работу. Моей задачей было проверять отчеты о потраченных средствах и сверять их с полученными заданиями. Я не раз и не два находил явные растраты, когда указывались завышенные суммы за жилье и питание. Бывало и так, что поручения не было либо оно не было подписано; один раз некий умник даже подделал подпись самого Дженкинсона – мне она слишком была знакома, чтобы повестись на столь неуклюжую уловку; впрочем, если бы это же сделал я, то мою подделку сам Дженкинсон не отличил бы от оригинала. Конечно, в результате мне стали известны практически все операции, кроме тех, что были строго засекречены, а имена задействованных в них и даже бюджеты скрывались за набором цифр. Полагаю, что любая служба-конкурент из других стран была бы очень довольна, получив эту информацию, но я, знаете ли, не предатель.
И все это время я пытался понять, почему меня преследовал злой рок. А все началось с того самого момента, как проклятого русского императора все-таки не убили его генералы. В рок я не очень-то и верю. Помнится, один мой знакомый из нашей же службы когда-то сказал мне, что у любой неудачи всегда есть фамилия, имя, а иногда и титул. Вот я и пытался понять, кто именно стоял за всеми нашими провалами.
Что это не О‘Нил, я был более чем уверен. Он каждый раз меня спасал – и я чуть было не ответил ему черной неблагодарностью, когда решил его прикончить. А он не только сумел доставить меня в целости и сохранности в Лондон, но и вступился за меня перед Дженкинсоном. Это я знал не только от самого Дженкинсона, но и из случайно подслушанного разговора двух его людей, которые недоумевали, почему он все время заступается за «это ничтожество Кэри». Так и сказали – и это несмотря на все мои предыдущие заслуги. Просиживают тут штаны в Лондоне и ни хрена не делают…
Но если это не О‘Нил, то кто? Лондонских сидельцев можно было сразу отмести – ничего они не знают про работу в поле, да и информация доходит до них довольно-таки медленно – ведь дорога из того же Мемеля до Лондона в данный момент занимает как минимум две-три недели. Так что я никак не мог понять, кто же виноват в моих злоключениях.
Сегодня с утра я отправился на работу, как обычно, в похоронном настроении. Мне предстояло трудиться несколько часов в душном кабинете – в Лондоне установилась нехарактерная для него жара, прямо как в каком-нибудь там Марселе или Бордо. Надо было вчитываться в каракули агентов, сравнивать то, что они понаписали, с инструкциями, да и суммы были часто подсчитаны неправильно, причем нередко они были занижены. Плохо учили мои коллеги арифметику в школе, ой плохо. Хотя, конечно, одно дело – считать русские рубли с копейками, другое – фунты, шиллинги и пенсы. Ведь в фунте – двадцать шиллингов, в шиллинге – двенадцать пенсов, а еще есть и гинея, в ней вообще двадцать один шиллинг. А многие почему-то решили, что в шиллинге всего десять пенсов…
У меня с этим проблем не было, но знал бы кто, как мне осточертела вся эта канитель! Я не жаловался – еще чего, не хватало еще обрадовать эту скотину Дженкинсона. Но сам себе клятвенно пообещал, что все они мне еще заплатят по счетам. И позвал своего лакея:
– Джим, скажи, чтобы приготовили мне экипаж. Впрочем… погода хорошая, я лучше прогуляюсь. Один.
– Вы уверены, сэр?
– Уверен. Что-что, а постоять за себя я умею.
Джим помог мне одеться, я взял трость с утяжеленным набалдашником и стилетом внутри и направился в сторону Уайтхолла, через Грин-Парк и парк святого Иакова. Нравится мне там гулять, а еще туда не пускают людей более низкого социального статуса, тогда как мне у входа в первый парк почтительно поклонились и открыли ворота. То же было и во втором парке.
Парк святого Иакова окружает одноименное озеро с двумя островами. Быстрее было бы пройти по северному его берегу, но мне так не хотелось на службу, что я решил обойти водоем, чтобы заодно полюбоваться на розовых пеликанов, потомков птиц, некогда подаренных, по иронии судьбы, русским посланником. Но не успел я завернуть, как увидел Дженкинсона и пару его прихлебателей, прогуливавшихся вдоль южного берега. Мне очень не хотелось их лицезреть, и я пошел на юг, выйдя из парка, в район к северу от Вестминстерского аббатства, где находились заведения для «чистой» публики.
И у первой же пивной заметил человека, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Узнал я его по рыжим кудрям и по походке – одет он был прилично, но шагал вразвалочку, так, как это делают люди, которые провели много времени на воде. Что было неудивительно – это был тот самый Джон МакКриди, который якобы единственный из всех сумел бежать из узилища в Ревеле и который оставался в наших комнатах в Мемеле, когда туда наведались прусские стражи порядка. Я-то всегда думал, что он был всего лишь моряком с одного из наших кораблей, а тут у меня в голове сложилась картинка.
Ведь все неудачи начались именно тогда, когда у нас появился МакКриди. Сначала якобы неудавшийся побег – а что, если русские попросту запустили этого чертова ирландца вместо беглецов, чтобы внедрить его в мою группу? Потом фиаско в Ревеле и в Мемеле. Да и в Кёнигсберге, если он не был узником, а был в сговоре с пруссаками, все понятно, почему наше дело провалилось, а нам еле-еле удалось бежать… Да, все встает на свои места. Ведь после того, как мы бежали из Кёнигсберга, возвращение в Англию прошло гладко – не было этого проклятого рыжего пьяницы, чтобы вставлять нам палки в колеса.
Значит, МакКриди… Конечно, логично было бы сдать его Дженкинсону – они бы его выпотрошили, и он через неделю оказался бы на тайбернской виселице. Но намного лучше для меня лично было бы попробовать провернуть дело самому. Ну что ж…
Я подошел к той самой двери, через которую только что вошел МакКриди – над ней еще висела надпись, «Герб Букингемов», с аляповатым изображением желтого щита с красным львом и синей лентой с тремя желтыми кружочками. МакКриди сидел у барной стойки, и бармен как раз наливал ему пиво. Я уселся на табурет рядом с ним и сказал бармену:
– Мне такой же и один для тебя.
Понятно, что пить он не будет, но деньги себе возьмет. МакКриди с удивлением повернулся ко мне, и удивление перешло в ужас.
– Ну что ж, Джон, давно не виделись, – ухмыльнулся я.
31 июля 1801 года. Североамериканские Соединенные Штаты. Нью-Йорк. Джон Мартинс, он же Иван Мартынов, изобретатель и предприниматель
«Не тот это город, и полночь не та», – процитировал я про себя. Конечно, до полуночи еще далеко, но темно было, как у… ну, вы меня поняли, в… Ну, вы меня, я надеюсь, опять поняли. Ну не освещают здешние улицы по ночам, да и гулять по ним, разве что по Бродвею, не самая лучшая идея – лихих людишек здесь, может, и поменьше будет, чем в Южном Бронксе в далеком будущем, но встреча с ними для обычного человека, как правило, чревата разными неприятностями, вплоть до летального исхода.
Конечно, в этом городе имеются констебли, а также ночной дозор, состоящий из местных жителей, но их слишком мало. Вот только со мной мало кто хочет связываться – я и в наше время считался амбалом, с ростом в метр девяносто два и весом в сто пятнадцать кило, причем жира у меня почти и не было, а силы вполне хватало для того, чтобы завязывать узлом металлические прутья. А здесь я и вовсе гигант, а если кому и этого покажется мало, то я могу вспомнить, что в детстве ходил в секцию самбо, и кое-что помню из того, чему меня учили в спортзале «Динамо».
Так что ничего и никого я не боюсь. А еще я вижу в темноте пусть не как кошка, но все равно довольно-таки неплохо. Может, поэтому я люблю гулять по ночам – какое-никакое, а все же развлечение. Несколько раз меня пытались взять на гоп-стоп местные налетчики, либо нью-йоркская шантрапа показывала ловкость своих рук, стараясь обшарить мои карманы, но ни разу у них ничего из этого не получалось. А иногда я заваливался в одну из матросских пивных рядом с портом на Саут-стрит, чтобы пропустить глоток-другой рома.
Вот только не дома я, не дома. Хотя, конечно, что такое для меня дом? Маленький городок на Волге, в котором я родился в далеком тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, практически сразу после смерти Сталина? Питер, где я жил с четырнадцатилетнего возраста, а затем учился в мореходке? Или траулер «Метрострой», на котором я служил вторым механиком, и надеялся перебраться на другой корабль и стать первым? А в феврале семьдесят девятого траулер попал в шторм у берегов Норвегии, и последнее, что мне запомнилось – это как я работал в машинном отделении, когда тревожно взвыла сирена, и корабль заходил ходуном. А затем я грохнулся головой о то, что стало палубой, хотя еще недавно было подволоком[4].
Очухался я на деревянной палубе небольшого кораблика. Увидев мачту с парусом, я подумал, что у меня галлюцинации, но оказалось, что это – новая суровая реальность. Меня спасли рыбаки из небольшого городка под названием Совассет[5] на северном побережье Лонг-Айленда. Впрочем, мне дали понять, что за свое спасение я им должен десять долларов – не слишком большая сумма в тысяча девятьсот семьдесят девятом, но огромные деньги в тысяча семьсот восемьдесят пятом. Да, именно так – я очутился в Америке за сто девяносто четыре года до гибели «Метростроя».
Я мог, конечно, плюнуть на якобы долг и смыться, тем более что сам я никогда бы не потребовал денег за подобные действия. Но я решил, что ладно уж – моя жизнь стоит дороже десяти долларов. Английский я в свое время усиленно зубрил – все-таки за границей на берегу мало кто где знает русский, а мы ходили именно в международных водах[6]. Здесь я устроился подмастерьем к местному кузнецу Джону Стёрлингу – и довольно-таки быстро «изобрел» рессоры. Нельзя сказать, что я сильно опередил свое время – все-таки, если мне не изменяла память, их вот-вот должны были придумать[7]. И сами рессоры, и наши брички на основе этих рессор приносили мне и моему компаньону весьма солидный доход. Но сначала я запатентовал это изобретение, не пожалев денег на хорошего адвоката, причем сделал это на свое имя.
Именно тогда Джон предложил мне стать его деловым партнером, но с одним условием. У него была дочь на выданье – шестнадцатилетняя Катриона, полноватая, на мой вкус, но весьма милая, во всяком случае, так мне тогда казалось. А что прыщавая, подумал я, так это по молодости. Конечно, по нашим меркам она была слишком молода, но здесь выходили замуж и в четырнадцать, а восемнадцатилетняя фемина считалась уже старой девой.
Какая-никакая деловая хватка у меня была – все-таки плох тот советский моряк, который не смыслит в коммерции. И вскоре «рессора Мартинса» и «бричка Мартинса» стали весьма востребованными, и ряд мастерских купили у нас лицензии на их производство. А потом я построил завод по производству усовершенствованных рессор в крохотном городке Бруклине, находившемся через Восточную реку от Манхеттена, и жизнь, казалось бы, наладилась. Все шло хорошо, если бы не теща.
Джоанн Стёрн Стёрлинг была из пенсильванских немцев, из семьи, занимавшейся изготовлением пива и виски. Джон же жил в Филадельфии, где и встретил свою суженую в магазине ее отца. Позже, по совету тестя, они уехали на Лонг-Айленд, чтобы избежать конкуренции в родных краях. Джоанн еще терпела людей английского и шотландского происхождения, вроде собственного мужа, но ко мне она всегда относилась с ярко выраженным презрением. Ей было все равно, что именно я принес в семью достаток – я был «грязным русским», пусть я, в отличие от них, регулярно ходил в построенную моими собственными руками баню.
Потом у нас родился мальчик, а за ним девочка. Я стал рассказывать им о России, а также учить их русскому языку. Узнав об этом, теща взъярилась, а вскоре и отношения с женой у нас разладились. Летом девяносто третьего года они отправились в Филадельфию в гости к сестре Джоанн – меня, понятно, они не пригласили, да и не очень-то я и рвался. Разве что было жаль, что я долго не увижу детей. Знал бы тогда, как долго…
А в августе пришла страшная весть – и мои дети, и супруга, и тесть с тещей все умерли от желтой лихорадки, которая неизвестно откуда появилась в городе. От нее тогда скончалось множество людей[8]. После этого я решил, что надо бы, наконец, перебраться в Россию. Но все же я побаивался – ведь, как нам рассказывали на уроках истории, в России должен был вот-вот прийти к власти сумасшедший царь Павел, жизнь при котором там станет совсем невыносимой. Я решил подождать до 1801 года, решив, что намного лучше будет жить при новом императоре Александре.
Но, увы, в мае я узнал, что Павел жив и здоров, а Александра вроде как даже лишили права наследования престола. А еще ходили слухи, что в России появились какие-то «пятнистые» люди, которые и предотвратили покушение на императора. Впрочем, они же помогли победить англичан, которые напали на Ревель – так тогда назывался наш советский Таллин. Я долго ломал голову, что это за «пятнистые», но ничего толкового придумать не мог…
Сегодня я, как обычно, совершал свой «вечерний променад» по Нью-Йорку. Неожиданно я услышал, как кто-то насвистывал мелодию песни, которую мне в детстве часто пела мама:
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
тускло звезды мерцают…
Я остолбенел. Неужто здесь я не один такой? Неужто есть еще кто-то из нашего времени? И я направился к тому, кто насвистывал эту мелодию, подумав мельком, что он либо не знает Нью-Йорка, либо слишком уж беспечен – «не тот это город, и полночь не та». А чтобы он понял, что я свой, запел:
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
– Простите, – спросил меня этот человек по-английски, причем с акцентом одного из южных штатов. – Откуда вы знаете эту песню?..
31 июля 1801 года. Соединенное королевство Англии, Шотландии и Уэльса. Лондон. Джон МакКриди, у цели
