Александр Гуличев
Здравствуйте, мсье Поль!
Глава 4
В гостях
Я, как и в прошлый раз, упал откуда-то сверху и очень больно ударился о землю. Кажется, я разбил лицо. Подобное состояние было у меня однажды, когда совсем пьяный я ехал в плацкартном вагоне и, упав с верхней полки, разбился так, что мне вызывали скорую помощь прямо к поезду.
Но это было давно, в безрассудной молодости, а сейчас совсем другое дело. Я терял сознание, затем приходил в себя, затем снова терял, и так несколько раз. Не хотелось открывать глаза, встать не было сил. В такой полудрёме я, наверное, пробултыхался довольно долго. Мне казалось, я нахожусь где-то в вечности. Голова была ватной, мысли наслаивались одна на другую, не было возможности сосредоточиться, я не мог ничего вспомнить.
По прошествии какого-то времени я неожиданно вспомнил, что у меня есть друг, и попытался встать. Кое-как взгромоздился на четвереньки и начал блевать. Блевал желчью, потому что желудок был пуст и нормальной пищи не видывал давненько.
Проблевавшись, я долго не мог отдышаться. Когда это удалось сделать, я с трудом оттёр грязь и кровь с лица и попытался вспомнить что-нибудь. В голову начали лезть обрывки сюжетов, ощущений, мыслей. Я вспомнил практически всё. Пальцами протёр глаза, содрав запекшуюся грязь, и увидел рассвет, только опять в этой проклятой жёлтой дымке.
С трудом оглядевшись, я обнаружил, что полулежу посреди огромного виноградника. Горло и рот были сухими. Жутко хотелось пить. Рукой я нащупал жидкую грязь и напихал её полный рот. Высосав как можно больше влаги, выплюнул практически сухую и горячую землю. Такой трюк я проделал несколько раз и вскоре опять затаил дыхание, с трудом вытянув шею.
Где-то метрах в двадцати от себя я услышал сопение и пополз в ту сторону. Промучившись минут десять, я добрался до практически бездыханного тела моего друга и проводника Анри. Он лежал на животе, голова его была повёрнута вправо, изо рта и носа текла кровь. Я лёг рядом, думая о том, что с ним могло произойти самое страшное, и боясь того, что его шевеление – агония умирающего тела.
Пристально вглядываясь в Анри, я, обессиленный, провалился в сон, затем, проснувшись, когда было уже совсем светло, решил попробовать расшевелить друга. Я толкнул его в плечо, он приоткрыл один не заплывший глаз и прохрипел: «Пётр, как я рад тебя видеть, а себя ощущать ещё живым, но мне очень больно». Я спросил, где болит, и он ответил, что особенно болят руки. Аккуратно посадив Анри, я взял его кисти и поднял их вверх. Он застонал, а я увидел, как неестественно его руки согнуты. Обе руки были сломаны.
Я тихонько отпустил его конечности, а он закинул голову вверх и горько заплакал. Вернее сказать, мы сидели и плакали оба: от боли, от бессилия и непонимания. Два взрослых мужчины рыдали, заливаясь горячими слезами. Я обнял за шею своего друга, поцеловал, как сына, в лысую грязную голову и сказал, что пойду осмотрю округу, может, найду помощь. Он ничего не ответил, так и остался сидеть в позе святого.
Я, шатаясь, двинулся по грязи вниз под уклон в надежде найти людей, воду, пищу. Я пощупал швы рясы, монеты были на месте, да и сандалии были так же тяжелы от монет.
Подойдя к неширокой речушке, я упал на колени и начал жадно закачивать в себя воду, хотя понимал, что наношу себе только вред. Конечно, меня тут же вырвало, голова закружилась. Я присел на колени. Затем, умывшись, встал и огляделся по сторонам. Примерно в километре ниже по реке разглядел маленькую деревеньку и направился в её сторону. Пока шёл, отряхнул высохшую грязь и поправил на груди крест, хотя выглядел я далеко не как монах, скорее как бродяга.
Я посмотрел в ту сторону, где оставил Анри, и долго стоял, размышляя, почему и за что нам всё это. Я не понимал, кто затеял эти игры. Господи, мне уже, наверное, пятьдесят, а я неизвестно где. Меня бьют, я разбиваюсь в кровь, какие-то девки, вино, война, грабёж и, как говорил Ефим Шифрин, кругом абсолютный бесперспективняк. Опять подкатил ком к горлу, но я удержался, чтобы не зарыдать, так как заметил неподалёку девочку и мальчика лет десяти-двенадцати, они пасли овец.
– Padre, un sermone straordinario! – крикнула мне девочка и присела, а мальчик поклонился.
Я не разобрал, что она сказала, язык показался мне незнакомым. Образовалась длинная пауза, и мы смотрели друг на друга с недоумением, затем я непроизвольно выпалил: «Привет, как дела?».
– Grazie, va bene cosi! – ответили они практически одновременно, и я их понял.
Странно. А чего странного? Такое я уже проходил, когда в первый раз свалился «с неба».
Я спросил детей, что за деревня вдали, они ответили, что это Condrofuri, и речка возле неё носит такое же название. По этому названию и по звучанию языка я догадался, что мы очутились в Италии. Осталось понять, в какой её части.
Я спросил детей, как их зовут. Оказалось, что девочка – Мелайора (в дословном переводе «лучшая во всём»), а мальчик – Мариус (дословно «настоящий мужчина»). Я представился как отец Поль и рассказал, что мы с отцом Анри попали в беду. Мариус наказал сестре отвести меня к их матери, а сам решил остаться стеречь овец на берегу.
Я поблагодарил парня и послушно засеменил за девочкой в сторону деревни. Уже минут через пятнадцать-двадцать мы подошли к дому, из его двери вышла женщина лет тридцати. Она поклонилась мне, я сразу попросил воды и начал хлебать, как загнанный конь.
Затем, отдышавшись, я рассказал женщине, что мы пришли издалека, что на нас напали, обобрали, избили, и что мой коллега нуждается в неотложной помощи. Она была крайне удивлена, потому как давно не слыхала о разбоях, тем более в этих местах. Женщина сказала, что её зовут Карин, а ее мужа Двейн, через минуту он вышел из-за сарая с вилами. Я испугался и попятился, но она успокоила меня и попросила мужа помочь Анри.
Двейн поставил свой шанцевый инструмент, и мы через пару минут уже шагали в сторону виноградника. Девчонка, опередив нас, поспешила к брату. Я попросил у Двейна нож, который увидел у него в брюках. Он протянул мне его, и я нарезал около двадцати прутьев из орешника, мимо которого мы проходили.
Я издалека увидел, что Анри сидел в той же позе, в которой я его оставил. Подойдя к другу, я объяснил итальянцу, что у моего товарища сломаны обе руки, нужно как можно аккуратнее положить его на землю. Двейн взял Анри под руки, слегка приподнял его, а я вытянул ноги друга вперёд, и мы положили его на землю. Анри потихоньку приходил в себя, лицо его уже обгорело на утреннем солнце, я достал из сумки кусок ткани и укрыл голову друга.
– Двейн, я прошу Вас вернуться, и если есть крепкое вино, то срочно принесите! И какого-нибудь жира или сала! – попросил я местного жителя.
Он кивнул головой и рванул так, как не носятся даже спортсмены из моего XXI века, грязь летела у него из-под ног, как из-под колёс внедорожника. Уже минут через пятнадцать итальянец был около меня. Он бежал практически без одышки, видимо, цену табака не знал. В руках у Двейна был кожаный мешок с вином и небольшой глиняный сосуд с коричневым жиром.
Анри пришёл в сознание, и я попросил его не шевелиться, но только приподнять голову, чтобы мы могли залить ему в рот вина. Он удивился, и мне пришлось рассказать ему, что у него сломаны обе руки, нужно наложить гипс.
– Знаешь, Поль, я не могу уже ничему удивляться, делай что должно! – сказал Анри и широко открыл рот.
Я поддержал его голову, а итальянец начал вливать вино. Анри глотал-глотал, пока не прошептал, что больше не может, и уже минут через пять заснул.
Я снял с себя верёвку, которой был подпоясан, распустил её на тонкие верёвочки, затем стал обкладывать прутьями одну руку друга. Двейн помогал держать прутья и прижимать их к руке. Затем я в трёх местах стянул прутья верёвочками, так получился довольно крепкий каркас. То же самое мы проделали и со второй рукой. Я брал глинистую мокрую землю и мял её, пока она не стала напоминать некое подобие замазки. После этого стал осторожно обмазывать ею сотворенный нами каркас. Получалось довольно недурно, и уже через полчаса у Анри на обеих руках были роскошные гипсы, а его загоревшую голову я намазал жиром.
Итальянец снова убежал и скоро вернулся с небольшой телегой, в которую был впряжен ослик. Мы погрузили туда моего друга и наши заплечные сумки. Уже через полчаса мы остановились возле дома наших новых знакомых, и я попросил их помочь привести в порядок Анри, так как он обделался.
Хозяева дома ответили, чтобы я не беспокоился, что они всё сделают сами, и я с легким сердцем отправился подальше за излучину реки привести в порядок себя. Раздевшись догола, я нагнулся и стал разглядывать своё тело в отражении.
Если честно, я себя не узнавал. В молодости я занимался атлетикой, а позже восточными единоборствами. В общем, всегда был спортивным и подтянутым. С того времени как я обосновался здесь, мой режим питания нарушился, о белках с жирами и углеводами я позабыл, да и мои пешие прогулки с физическим трудом умножились кратно. Всё это привело к тому, что жир покинул меня. Короче говоря, тело моё превратилось теперь в статую греческого бога. Видимо, не случайно тогда обратила своё внимание та прекрасная девушка с большим бюстом на довольно немолодого атлета в рясе.
Предавшись приятным воспоминаниям, я закашлялся. Затем помылся в реке, благо было тепло, простирнул свои вещи, включая рясу. И пока всё сохло, я в полудрёме нежился нагишом в кустах в тени, хотя всё тело и болело.
К вечеру я вернулся к итальянцам, все были в сборе – и хозяева, и дети. Мне рассказали, что товарища моего помыли, постирали все его вещи, кроме рясы, так как она была слишком уж тяжела. Я ответил, что рясы специально с утяжелением, что это такое у нас послушание, и что я сам потом её приведу в порядок.
После этого я достал три золотые монеты, но хозяева ни в какую не хотели их брать. В итоге мы пришли к компромиссу: итальянцы взяли монеты, а я согласился погостить у них, пока Анри не выздоровеет.
Друг мой был в сарае. Он лежал, раскинув руки в стороны, укрытый одеялом из лоскутов, возле него были его вещи, крест, на бочке горела толстая свеча.
– Поль, где мы? – тихо и хрипло спросил Анри.
– Насколько я понял, мы в Италии, только не знаю, в какой её провинции! – ответил я и стал укладываться рядом.
– М-да, жить становится всё веселее и веселее! – ответил мой друг и тяжело вздохнул.
Мы заснули, так, по-видимому, началась наша теперь уже итальянская, прости Господи, жизнь.
Я осмотрел наши вещи, всё было на месте: и сменные одежды, и пошитые Анри трусы, и подштанники. В сумке друга была маленькая баночка с вонючим клеем, и я подремонтировал наши ботинки. Анри похвалил меня за мастерство. В его сумке я обнаружил совершенно новый свиток и, достав его, показал другу. Он попросил развернуть свиток, что я послушно и сделал. Это была грамота, новая грамота, в которой было написано, что мы монахи-пилигримы, которым поручено находить и записывать различные свидетельства о христианских чудесах и доставлять их до хранилищ святого Престола. Анри прочел ещё, что мы теперь выходцы из монастыря Эремо делле Карчери, что в Ассизи. По преданию, здесь был скит Франциска Ассизского. Была в сумке и другая карта, увидев её, Анри выпучил от удивления глаза.
– Брат, мы направляемся в Рим! – взглянув на меня, объявил он.
Я непроизвольно перекрестился, догадываясь, кто мог подложить новые «документы».
Молва о том, что у одной из семей гостят два избитых разбойниками монаха, быстро разлетелась по округе, к нам стали приходить любопытные жители Condrofuri. Однажды зашёл служитель местной общины, но поняв, что мы не очень общительны, больше не приходил. Мы были осторожны в беседах с гостями, больше спрашивали, чем сами давали ответы.
Выяснилось, что местные виноградники принадлежат римским церковникам, и что два раза в год виноделы отправляют в Вечный город большой обоз с лучшими сортами вина. Не менее важным оказалось знание о том, что на дворе было уже начало лета 1503 года. Радости это нам не прибавило. святым Престолом сейчас правил Александр VI, и мне это ни о чём не говорило. Но когда хозяева шёпотом назвали его «чудовищем разврата» и «аптекарем сатаны», я вспомнил, что так народ называл Борджиа, того самого Борджиа, о котором я читал в молодости, а затем смотрел сериал по TV, и меня бросило в жар.
«В нехорошие времена мы тут шляемся» – размышлял я про себя. Анри загрустил ещё больше, ведь историю Запада он несомненно знал отлично и рассказывал вещи, от которых тошнило.
Я подружился с хозяевами дома, где мы обосновались, помогал им по хозяйству. Научился косить траву и пасти за скот. Затем Двейн стал учить меня плотницкому делу, я смастерил две табуретки и выстругал толкушку для ступы. Хозяева непрестанно меня хвалили. Единственное, к чему меня не подпускали – к виноградникам. Нельзя было, так как мы чужаки, а чужим нельзя, и всё тут, за владениями строго следили надсмотрщики от землевладельца. Ну да ладно, ведь я и так много чему научился. За что я только не брался! Всё получалось довольно быстро, и на удивлённые расспросы моих новых друзей я отвечал: «Если человек талантлив, то он талантлив во всём».
К Анри была приставлена женщина по имени Луиза, вдовушка из дальних домов. Хозяйства у неё не было, и она перебивалась различной работёнкой, а тут как раз у нас «инвалид» образовался, вот она за небольшую плату и ухаживала за ним. Ну, в общем, как водится, доухаживалась: однажды, вернувшись с реки с уловом, я застал её сидящей и стонущей на Анри, а он лежал, широко раскинув руки в «гипсах», и кряхтел от удовольствия, закрыв глаза. Я вылетел как ошпаренный, слава Богу, они меня не заметили. Попросив хозяев, я переехал в чулан в доме, сказав Анри, что так будет лучше. Он покраснел, но ничего не ответил.
Через месяц с небольшим я снял с его рук свои изобретения. Руки помыли, от них ужасно воняло. Я научил Луизу массажу, и она с удовольствием проводила сеансы моему другу. Моё же мастерство росло, и я очень гордился собой. Я плотничал, научился плести корзины из лозы и даже доить коз.
Анри по вечерам обучал местных детей грамоте, сам наделал перьев и из сажи намешал чернил. Правда, местный padre смотрел на нас косо, и я боялся, что на нас кому-нибудь донесут, но этого не происходило, наверное, потому что по вечерам мы громко пели псалмы, а я делал это громче всех.
Так мы тут жировали полгода, и когда я увидел, что руки Анри почти зажили, мы, переговорив, решили, что пришла пора уходить.
– Анри, на днях уходит обоз с вином и сыром в Рим, уходим с ними, а то как бы ты тут не женился! – сказал я, когда мы сидели на берегу.
Все засмеялись.
– Да, мой друг, пора! – ответил Анри, кряхтя.
Он встал и ушёл, а я остался сидеть, глядя на течение реки. Я сидел и думал о доме, только почему-то без слёз, видимо, потому что я стал человеком уже не того времени и не той истории. Я уже и не мечтал встретить старость в объятиях родных мне людей. Проведя столько времени на чужбине, я невольно начинал ловить себя на мысли, что считаю это место своим новым домом, хотя дома-то у меня здесь и не было.
Прощались все со слезами. Я долго и крепко стоял и жал руку хозяину дома, а Мелайора и Мариус громко выли. Анри и Луиза долго обнимались, все понимали, что монашество, обеты там, но с жизнью не поспоришь. Я достал из глубокого кармана две собственноручно сделанные дудочки и дал детям, иных подарков у меня не было.
– Я знаю значение имён ваших детей, а вот вас так и не спросил! – сказал я Двейну и Карин.
Карин сказала, что она светловолосая, и её имя означает «целомудренная, чистая и белая», а так как Двейн тёмный и черноглазый, то он «тьма, чернота». Мы рассмеялись и попрощались, обещаясь когда-нибудь встретиться. Я и Анри договорились не оборачиваться и быстро зашагали. Двейн пошёл нас проводить. Шли мы километров пять и успели вскочить в последнюю большую повозку практически на ходу.
– Grazie fratello! – закричал я, и мы помахали руками.
Двейн прокричал те же слова и скрылся в пыли дороги.
Вот и в путь, и что ждёт нас там впереди – никто не знает. Я приобнял старого друга и запел негромко: «Сказала мать, бывает всё, сынок, быть может, ты устанешь от дорог…»
Глава 5
На север
Итак, мы двинулись с караваном провизии в неизвестность. Мы знали, что находимся в Италии, что на дворе 1503, прости Господи, год, что нам нужно попасть в Рим, но вот зачем – пока было непонятно. Точно как там, во Франции.
Правда, это была не совсем та Италия, к которой мы привыкли. В начале XVI века она представляла собой отдельные суверенные королевства. Мы оказались в так называемом Неаполитанском королевстве, что на юге «сапога», а ехали мы в Папскую область. Мне, конечно, всё это было до звезды, я был зол, поэтому поначалу грязно крыл всех и всё на чем свет стоит. Слава Богу, возница нам попался глухой, он только мычал и улыбался. Это было неплохо ещё и потому, что мы с другом могли говорить на любые темы, ссориться и петь.
Обоз состоял примерно из тридцати кибиток, доверху наполненных бочками и едой. Бочки и тюки с провизией были обложены большими ледяными плитами, и так как таял лёд быстро, его запасы приходилось пополнять в каждом населённом пункте на нашем пути.
– Как тут всё хорошо налажено! Наверное, есть специальные подвалы под землей, чтобы готовить лёд! – предположил Анри и почесал пыльную голову.
– Я полагаю, что ты очень прозорлив, мой немолодой друг, и неплохо знаешь историю! – весело ответил я.
– Тебя разбирает? А чему ты, собственно, радуешься? Мы опять неизвестно где, непонятно куда и зачем едем! А-а-а, наверное, на какое-нибудь задание! – оживился Анри и поёрзал.
– Не могу знать, в конце концов, ты Проводник, вот и веди меня по назначению. И вообще, я хочу есть! – сказал я, с важным видом закинул руки за голову и откинулся назад, насвистывая «Марсельезу».
Первым городом, в котором мы остановились на целые сутки, был Санта-Мария-Маджоре. Ничего примечательного, деревня и деревня. Одно порадовало – построили город этруски. Я тут же срифмовал: «русский-этруски». Поговаривали, что этруски тут много чего построили, вплоть до самого Рима. Но всё это использовалось как дача Роберта Анжуйского, мать его побери.
Мы сели покушать в местной забегаловке, где напоили одного парня, он рассказал нам об истории этой местности. Анри в благодарность дал ему монетку, местный был так счастлив и так пьян, что битый час клялся нам в вечной верности, только кормите копчёными бобами со свининой и поите добрым вином.
Сытые и весёлые мы наведались к местному священнику, отцу Павлу. Наплели ему, будто держим путь из Палестины в Рим, он этому нисколько не удивился. А может, не расслышал (был туговат на оба уха). Спать он оставил нас у себя, и мы после пения псалмов улеглись на лавки возле амбара, благо было тепло.
Я попробовал подумать о семье, но всё было тщетно, видимо, воспоминания о близких и вообще о моей прошлой жизни были спрятаны в глубине моего разума или запреты в тайном ларце моего сердца. Даже слёз уже не было. Но появилось ощущение предвкушения чего-то нового, важного. Казалось, что заперев воспоминания о доме в дальний сокровенный уголок сознания, я освободил место для чего-то нового, для новой информации, знаний. Я словно обновился. А может, спятил. Хотя не похоже. Вот так я практически до первых петухов и провалялся в размышлениях о всякой всячине, глядя как Анри сначала храпел, а потом уже ворочался и начинал потягиваться, просыпаясь.
Мы встали и, умывшись из бочки с дождевой водой, двинулись к обозу. Все ещё дрыхли, за исключением стражников. Эти засранцы зря время не теряли, они не столько охраняли обоз, сколько кувыркались с местными девицами.
– Святые отцы, отпустите нам грехи, а то нам эти лярвы не дали ни на минуту глаз сомкнуть, так и тянут за собой в ад! – воскликнул один из стражей, натягивая штаны, и все расхохотались.
Анри плюнул на землю, а я, молча перекрестив их, поправил рясу и засеменил за своим другом. Стражники ещё пуще развеселились и заулюлюкали нам вслед.
Главный страж посчитал количество лошадей и повозок, затем, осмотрев охрану и возниц, крикнул: «Трогай!». Вереница обозов двинулась в путь с запасами провианта и факелами, мы же привычно уселись к нашему глухому вознице.
По пути наша стража отбила два нападения шаек разбойников, заколов и перерубив нападавших, один раз на нас напали люди восточной внешности. Позднее Анри пояснил, что Европу несколько веков осаждали и тиранили воины ислама, пока их всё же не одолели рыцари севера – страшные были времена.
Из наших погибли пять человек, их похоронили возле дороги, и нам пришлось помогать отпевать их вместе с отцом Марком, что был на первой телеге во главе обоза. Я привычно молчал и только подавал и приносил необходимое, а мой друг умудрялся что-то бубнить, хотя чему я удивляюсь? За то время, что мы здесь, можно было и зайца научить курить. Через несколько дней мы добрались до городка Cosenza на западе Италии. Планировалось пробыть тут сутки как минимум, чтобы сменить лошадей, подковать их, да и отдохнуть не мешало.
Чтобы особо не светиться, мы вместе с отцом Марком поспешили в монастырь капуцинов и, предъявив грамоту настоятелю Пьетро Фьорделизо, остались на ночлег. Анри кинул в ящик для пожертвований пару монет, увидевший это настоятель отнёсся к нам крайне великодушно и усадил за ужином напротив себя.
Мне было любопытно, почему Пьетро Фьорделизо не удивился, что мы идём из Палестины. Странно.
Нам выделили келью для гостей, и мы улеглись на довольно жёсткие кровати. Я выразил недовольство, но Анри успокоил меня: «Это чтоб думалось о Боге, а не о бабах и харчах».
– Ты гений, отец Анри! – ответил я и отвернулся к стене.
Хотя спать не очень-то и хотелось. Я лежал и думал о том, что может ждать нас впереди. Никому сие неведомо, в этом-то и весь смысл жизни: принимать то, что дается. А не принять не выйдет, мир так кем-то устроен. Я тут же вспомнил избитую фразу Уильяма Шекспира: «Быть или не быть, вот в чём вопрос». Это-то как раз и ясно, что есть вопрос, а где ответы? Вот где загадка кроется. Тут мне вспомнилось «Откровение Иоанна Богослова», «книга за семью печатями», «всадники Апокалипсиса» и «пропасть меж праведниками и грешниками»… В раздумьях я в конце концов провалился в небытие.
Встали рано, пришлось отстоять мессу, исповедаться, причастится, а уж затем только поесть. Мы поблагодарили отца Пьетро и его братию, откланялись и удалились в город к своим спутникам.
– Отец Анри, нам не мешало бы помыться да и бельишко простирнуть, а то даже собак тошнит, так они от нас шарахаются и убегают! – сказал я и поморщил нос.
Анри согласился со мной. Наш бивак находился недалеко от центра города, мы подошли к базару, возле которого сидел вековой старик. Анри решил с ним побеседовать и спросить, где здесь можно сполоснуться. Дед косо посмотрел на нас и спросил, нет ли для него монеты. Анри дал ему медяк, и старик рассказал, где находятся городские бани, и как добраться до них.
Спустя несколько минут мы уже стояли на пороге заведения, путь нам преградил бородатый, похожий на Будулая, сеньор с кольцом в левом ухе. Мой спутник сказал, что мы хотим помыться, а я почесал себя обеими руками, изображая что сил больше нет, скорей бы уж. Анри дал сеньору два медяка. Тот даже не взглянул, что ему сунули, вручил нам по большой тряпке (видимо, полотенца) и указал куда идти. Мы быстро скинули с себя все вещи и бросили их в чан с водой прямо вместе с зашитыми монетами, а скорее с их остатками. Я блаженно, сидел и наслаждался жизнью в баке тёплой воды, а Анри вышел на минуту и вернулся с куском душистого ливанского мыла, заплатив за него серебряной монетой. Он рассказал мне, что и в наше с ним время настоящее ливанское мыло стоит очень дорого.
Спешить было некуда, и мы почти полдня просидели в этом удивительном месте. Помылись и постирались, даже неплохо закусили блюдами местной кухни. Вышли мы на улицу практически святыми. Чистоту наших тел и помыслов было видно, наверное, вёрст за десять, не меньше.
Мы стояли напротив церкви San Domenico, меня что-то дёрнуло, и я, расставив руки в стороны, произнёс:
«Господь – Пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим,
подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.
Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.
Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни».
Я очнулся и услыхал громкое: «Аминь!». Это крикнул священник, стоящий у распахнутых дверей на ступенях церкви. Перед нами в безмолвии стояла толпа, да и Анри не дышал и не моргал, глядя мне в лицо. Его глаза были полны слёз, но они не вытекали, а образовали на зрачках моего друга большую линзу из солёной воды. Анри сморгнул, и всё мгновенно вылилось из его глаз, он обтёр щёки и схватил меня за рукав рясы.
– Если бы это было в государственной парижской опере Palais Garnier, то я громче всех орал бы: «Браво маэстро»! И бросил бы самый большой букет в мире! – дрожащими губами проговорил мой друг.
– Отец Анри, а что случилось? – с непониманием спросил я, посмотрев на Анри, и огляделся по сторонам.
Кто плакал, кто шептал «Отче наш», кто-то опустился на колени, а кто-то просто стоял, широко раскрыв глаза.
– Ты прочёл наизусть 22 псалом, псалом царя Давида, да так громко, на всю округу! – промолвил Анри.
– Да ладно, я его не учил никогда, прочёл раза два-три… Как это может быть? – удивился я и пожал плечами.
Народ заорал: «Благослови Отче, благослови Отче». «Аминь!» – прогремело возле моего уха. Это сквозь толпу к нам пробрался священник, его звали отец Лука, и утащил нас в храм.
Народ ещё какое-то время покричал да и разошёлся. Отец Лука привёл нас к себе, приказал служке принести что-нибудь поесть и вина из «священных запасов». Мы вначале отказались, а затем решили выпить за здоровье, так сказать.
Отец Лука с пристрастием расспрашивал, кто мы и откуда. Мы рассказали, что пришли из обители с юга, а теперь из Палестины движемся в Рим. Священник очень удивился, зачем мы совершаем такое долгое путешествие и петляем, если от Палестрины до Рима рукой подать. После такого допроса мы наспех дожевали предложенную снедь и откланялись, сославшись на дела, в общем, убежали. Придя к своим попутчикам, мы подошли к одному из возниц и расспросили его про Палестрину. Он сказал, что этот город находится совсем недалеко, чуть восточнее Рима. Теперь ясно, почему все, кто спрашивал, откуда мы идём, не сильно удивлялись.
– Палестина и Палестрина, как скажешь, так и поймут, – пробормотал я, Анри кивнул.
Мы решили остаться при обозе и больше не отлучаться, во всяком случае, пока что. Заночевали под телегой, укрывшись шкурами, а утром чуть свет двинулись в путь. Через несколько дней мы были уже в Салерно, в бухте Тирренского моря. Немного помня географию той местности, я понимал, что следующий большой привал нас ждёт в Неаполе.
В Салерно мы не задержались. Видимо, из-за того, что запасы льда не сильно истощились, начальники приняли решение следовать дальше. Анри сбегал на базар и набрал в дорогу фруктов, прикупив заодно кусок ветчины и хлеба. В общем, в пути до Неаполя мы пировали. На привалах у костра мы слушали песни и рассказы про выпивку, кто кого и когда прижимал и любил. Над нами подшучивали, ведь мы старательно изображали удивлённые лица, облачение обязывало. Вот только знали бы рассказчики наши истории!
Через несколько дней мы вошли в Неаполь, у меня в голове сразу заиграла музыка, я шёл и невольно напевал «Челиту», за что получил от Анри кулаком в рёбра и быстро умолк. Обоз остановился у порта, отовсюду то и дело доносились напевы мандолины и иногда гуслей, удержаться было невозможно, ноги сами пускались в пляс. Молодые цыганки сновали тут и там, ища своих жертв, но косо глядели на нас и даже не пытались подойти. Возле таверны я увидел старого шарманщика и, смеясь, посмотрел на Анри, вспомнив «Золотой ключик». Мой друг всё понял и мимикой передразнил меня, я расхохотался и повалился на шкуры в телеге.
Стефано, главный охранник обоза, сказал, что в городе мы пробудем сутки, и посоветовал не пропадать. Мы с Анри отправились искать баню и место, где можно было перекусить и переночевать. Нашли быстро, но прежде чем туда войти, Анри выпорол остатки денег из наших порядком потрепанных ряс. Трусы поизносились, обувь тоже пришла в негодность, в общем, мы решили после помывки и постирушек пойти и обновить наш гардероб. Деньги ещё оставались в сандалиях, но мой друг сказал, что их мы опустошим ближе к Риму, заодно переобуемся в новое. На том и порешили, помылись, как дворяне, а пока прачки приводили в порядок нашу верхнюю одежду, мы покемарили в медных чанах, как обезьяны в горячих источниках у подножия горы Фудзи.
Надо сказать, что прачки на славу постарались: все дырки были заштопаны, и в некоторых местах поставлены довольно приличные латки. Мы щедро рассчитались с банщиками и рукодельницами-прачками и нырнули в симпатичную портовую таверну, чтобы дать нашим желудкам попировать местной снедью. В этом путешествии мы стали довольно избалованными: баня, прачки, далеко не аскетичная пища…
– Отец Поль, а тебе не кажется, что мы с тобой обнаглели? – словно вторя моим мыслям, задал вопрос отец Анри, запивая вином морского окуня.
– Не то слово, осталось только, чтоб какие-нибудь местные цыганки уволокли нас в номера. Будет полный фарш. Так у нас говорят! – ответил я и громко икнул.
Мы смеялись, и я поймал себя на мысли, что мне очень хорошо. Да, именно хорошо. Мне никуда не надо было спешить, я ничего не решал. Мы сыты, одеты и обуты, у нас денег в достатке, и нас, слава Богу, не убили и не сожгли. В здании, где мы сидели и ели, находился местный лупанарий, и когда мы, расплатившись, вышли на улицу, нас быстро окружили местные «волчицы».
– Побойтесь Бога! – это всё, что успел крикнуть Анри, до того как нас подхватили под руки и уволокли на второй этаж дома, в котором мы ранее пировали.
Я пикнуть не успел, как оказался в комнате с большой кроватью. По шороху понял, что мой друг был где-то рядом, наверное, в соседней «каюте».
Я подумал, что нас как-то подозрительно быстро взяли в оборот, видимо, кто-то заприметил, как мы тут жируем, и доложил куда следует, вот нас быстро и оприходовали. В комнату вошла знойная кудрявая девица лет тридцати, её грудь едва прикрывало декольте до пупка, она уселась на койку, ухватила одной рукой меня за грудки, и я оказался над ней, даже не успев опомниться. Её перси немалых размеров развалились в разные стороны, ногами она обхватила меня за бока, и я, оказавшись в такой ситуации, нервно сглотнул, ощущая себя девственником.