Александр Грин
Волчок

Полная версия

Вальфельд улыбался иронически и многозначительно, как человек, принявший некое эксцентрическое решение – важное, и в то же время сомнительное по результату.

Он сказал, глядя то на меня, то на присутствующих:

– Я предлагаю вам подумать еще раз. Пустите этот волчок. Время, пока он вертится, будет окончательным сроком вашего размышления. Это льгота, нам ничего не стоило бы расстрелять вас немедленно. Итак, воспользуйтесь льготой, одумайтесь! Если волчок упадет, а вы останетесь немы, пеняйте тогда лишь на себя.

Я медлил отвечать, соображая, не кроется ли за этой выдумкой какого-нибудь подвоха; однако, взвешивая весь смысл предложение Вальфельда, нашел в нем лишь попытку психологического воздействия, рассчитанную на созерцание вращающегося волчка, который, находясь в действии, как бы олицетворял мою собственную жизнь, сокращающуюся с каждым оборотом стальной оси. Самая отсрочка казни, столь краткая, не представляла для меня ничего утешительного. Так как, твердо решив не выдавать военных секретов, я тем самым обрекал себя на смерть, безразлично – сейчас или через две-три минуты, когда волчок, потеряв инерцию, останется лежать на боку, а я буду отведен в сад, под ружья германцев. Но, бессильный убить надежду хотя бы на чудо, так как из обширного человеческого опыта знал, что бывали примеры, когда в несколько секунд изменялись положения более безнадежные, чем мое, – я не нашел в себе силы отказаться от выдумки офицера. Я молча кивнул головой, подошел к окну, сорвал шнурок занавески и, по привычке своей делать все тщательно и как можно лучше, решил получить максимум времени, остававшегося мне благодаря затее с волчком. Поэтому, двигался я неторопливо, иногда останавливаясь на секунду, как бы задумавшись. С целью придать волчку наибольшую длительность вращения, я методично, плотно наматывал шнурок, стараясь, чтобы каждый его ряд занимал как можно менее места, дабы при развертывании не потерять ни малейшей силы упора; шнурок, навернутый таким образом, лежал на волчке четырьмя ровными слоями колец, твердых и правильных, как катушка. Сделав это, позаботился об уменьшении трения. Я взял чайный стакан с гладким, хорошо отполированным дном, опрокинул его на стол, левой рукой сжал волчок, а правой – свободный конец шнурка, и приготовился к действию.

Вы, люди, прожившие всю жизнь, не подвергаясь смертельной опасности, – должны, не осуждая меня за столь внимательное отношение в этом рассказе к подробностям обращения с волчком, вообразить себя на моем месте с тем масштабом времени, с каким осужден был я измерять ничтожный остаток жизни. Я, положительно, входил в подробности каждой минуты и даже секунды с не меньшей серьезностью и значительностью оценки их, чем в прежнее время – в события месяцев, годов и недель. Моя жизнь сосредоточилась в волчке, и я растягивал ее, насколько то было возможно, с целью дать совершиться чуду, если бы оно снизошло ко мне. Позже я убедился, что все чудеса – в нас, пока же, движимый борьбой надежды с отчаянием, я приготовлялся пустить волчок. Офицеры, сидя на стульях, с сигарами в зубах, молча наблюдали меня, изредка бросая фразы вполголоса; обостренный слух мой отлично улавливал смысл говоримого.