Александр Грин
Ветка омелы
– Ах! Что говорить! – сказала Катриона. – Уж это который раз ты обещаешь. Ты опять врешь.
Тергенс знал, что не лжет, но его жена, искушенная горьким опытом, знать этого не могла. Все-таки на душе у него стало спокойно. Он повторил:
– Пить больше не буду. Никогда я не говорил так серьезно, как этот раз. Что тебе еще?
– Как же я могу верить?
– Поверишь. Я раньше давал тебе ненастоящие обещания. Сегодня говорю правду. Теперь не только ты хочешь, чтобы я не пил. Я сам не хочу пить. Я предпочитаю мирную, хорошую жизнь. А ты мне помоги доверием, то есть не говори, что не веришь.
Утро занялось пасмурное, с резким ветром, под стать состоянию Тергенса. Катриона оделась, начав делать свои дела с завязанной головой, – у нее всегда сильно болела после таких историй голова, – а Тергенс, мучаясь похмельем, на службу не пошел, однако вышел проветриться и, так как трактиры были уже открыты, решил доказать сам себе твердость своего решения. Против одного маленького трактирчика с увитым зеленью входом, куда раньше заходил только случайно, Тергенс остановился и начал убеждать себя в том, что небольшой стакан водки бессилен изменить его решение; такая доза была бы действительно полезна ему теперь, пока его организм так неспокойно, тяжело боролся с отравленностью. Однако он знал коварную силу «старых дрожжей» и боялся вновь охмелеть. Пока Тергенс размышлял, кто-то хлопнул его по плечу.
Оглянувшись, он увидел своего приятеля Стима Говарда, счетовода железнодорожного управления.
– Войдем, – сказал Говард. – Вид у вас совершенно больной. Я тоже хочу принять капли. Вчера пересидел у Фальберга, а может быть, перепил. А вы где хватили?
– Случайно я попал в «Ветку омелы», – ответил Тергенс. – Да у вас рука дрожит.
– У вас тоже трясется.
– Я не пью, – сказал Тергенс с неловким чувством выходки, рассчитанной на простофилю.
– Чего не пьете?
– Ничего. Сегодня я дал жене слово не пить.
– Хе-хе!.. Бедняга. Я тоже дал вчера слово не пить. Не только жене, но сестре, теще и дочери. Иначе эту публику невозможно успокоить. Они нас понять не могут.
– Это дело другого рода, Говард, – вздохнул Тергенс, вспоминая, как плакала Катриона. – Я решил не пить и обещал совершенно серьезно никогда не брать в рот проклятого виски.
