bannerbannerbanner
Сила инстинкта. Том 2

Александр Георгиевич Киселев
Сила инстинкта. Том 2

Полная версия

Глава 35

Темнота непроглядной пеленой опустилась на город еще два часа назад. Лишь газовые фонари да шарообразная луна, бессменная владычица ночи, освещала безлюдную улицу.

Несколько домов, стоявшие в один ряд, не могли поразить своим великолепием, ведь были выдержаны в стиле классицизма, как и почти все эти постройки середины 19 века. Тем не менее, по отдельным деталям можно было понять, что живут здесь люди знатные и отнюдь не бедные. В каждом их них непременно присутствовало нечетное количество окон, низкий треугольный фронтон со слуховым окном, не богатый, но сделанный со вкусом декор.

Но один дом выделялся на фоне остальных металлическим забором с острыми пиками на вершине. Высота его была в два человеческих роста, а аккурат посредине была отпирающаяся вовнутрь калитка. Даже при тусклом ночном свете в проемы между прутьями можно было разглядеть изящное убранство придомовой территории. К дому вела выложенная гравием дорожка, а по бокам нее, с обеих сторон, растянулся элегантный ковер из роз и тюльпанов.

С первого взгляда становилось понятно, что за территорией тщательно ухаживают. Эта незначительная деталь выдавала в хозяине сего архитектурного сооружения любовь к красоте, изыску и порядку. Ничего подобного в других строениях, стоявших по соседству, не наблюдалось, хотя и они выглядели весьма впечатляюще. Тем не менее, именно этот дом, выкрашенный в светло-оранжевый цвет, более всего привлекал внимание. Фронтон, правда, был выстроен из белого кирпича. Знающие люди непременно скажут, что здесь живет сам его высокопревосходительство полицмейстер Афанасий Степанович Мурзеев со своей женой. Почти все время он находился на службе, и домой приезжал только под вечер, а иногда и вовсе не появлялся.

Напротив дома, через узкую улочку, раскинулась зеленая роща, а за ней бескрайние поля. Место было тихое, спокойное, хотя до города рукой подать. Здесь редко проезжали кареты, так что шума практически не было даже днем. Тишина и покой – именно то, что так ценили мещане во все времена. Удобнейшее место для великосветских господ. Рабочий класс, ясное дело, здесь не селился.

За то время, пока человек в черном плаще сидел в кустах и наблюдал за домом, по дороге не прошло ни души. Фонари щедро освещали дорогу, поэтому любое приближение было бы заметно еще издалека. Луна, словно одинокая стражница, нависла над крышей дома.

Вот уже больше часа человек сидел на одном месте и почти не шевелился. Он ждал, пока она выйдет. Раньше заходить было никак нельзя. Неужели останется на ночь? Тогда все пропало, придется приходить завтра. Откладывать было нельзя, поскольку через три дня из Кисловодска возвращается госпожа Мурзеева, а уже послезавтра в доме будет ночевать служанка. Пока ее нет – отпросилась на несколько дней. Таким образом, Афанасий Степанович будет дома один только сегодня и завтра. Если за это время не получится, выйдет уж совсем скверно. Но надежды терять нельзя.

Прошло еще двадцать минут – ничего. Только вернулся подвыпивший купец с какой-то гулящей девкой. Из кареты выходил шумно, вальяжно, выкрикивал песни. Приобнял даму за талию, и та кокетливо рассмеялась.

– Что, мой герой, на ножках не стоишь, подустал малость? – хохотала она. – Давай, подсоблю.

– Настасья, ты чего? Это я-то не стою? Да я так стою, что всем бы так. А ну иди ко мне, сладенькая.

Ухватил ее за талию, прижал к себе, головой уткнулся в упитанные груди. Настасья засмеялась пуще прежнего, запрокинув голову назад.

– Ишь, приспичило ему. Давай хоть до дома дойдем. У тебя шампанское есть?

– Самое лучшее, моя королева. Для тебя найду все, что пожелаешь. У меня уже все колокочет внутри, пошли выпьем.

С сожалением разжал объятия, шатающейся походкой подошел к кучеру, рассчитался, забрал котелок, который оставил на сидении, затем вернулся. Снова полез к Настасье. Кучер, получил расчет, без промедления хлестнул лошадей, и карета тронулась. Послышался цокот кованых копыт и скрип колес.

Экипаж уже скрылся, но пьяный франт с подругой заходить в дом не спешили. Целовались, обнимались, шумели. Человек, притаившийся в кустах, уже начинал нервничать, сжимая и разжимая кулаки. Ну, скорей же. Что, до утра тут торчать собираетесь?

Минут пять продолжалась эта бессовестная вакханалия, но в конце концов мужчина с дамой все-таки вошли в дом. В зале сразу зажегся свет. Чем они там будут заниматься дальше, сидевшему в засаде не было ровным счетом никакого дела. Главное, что на улице не торчат.

Снова тишина. Стрекотание цикад, слабое дуновение ветра. Больше ничего. Неужели она останется ночевать? Эх, скверно.

Но нет. Прошло минут десять, и из дома Мурзеева послышался едва уловимый шум открывающейся двери, затем шаги. Калитка отворилась, и вышли двое. Сам хозяин дома в просторном домашнем халате и совсем еще юная девочка. Она была чудо как хороша – длинные белокурые волосы, точеная фигурка, тоненькие ножки в сандалиях. Лица ее, правда, человек, притаившийся в кустах, разглядеть не смог. Вошла она больше полутора часов назад, и мужчина в темном плаще собирался дождаться ее. Наконец-то она вышла.

Девочка плакала навзрыд, закрывая лицо ладошками. Мурзеев положил ей руку на тоненькое плечико.

– Не реви, кому говорю. Ты чего? Я и так тебе щедро заплатил, хозяйка довольна останется. Вот тебе еще, за беспокойство. Ты ведь знаешь, Афанасий Степанович много требует, да щедро благодарит.

И протянул ей что-то, по-видимому, деньги. Девочка даже не собиралась ничего брать, продолжая неистово плакать. Тогда Мурзеев сунул ей купюры в бретельку платья.

– Ну все, ступай. Нечего сопли распускать, знала, куда шла. Не то нажалуюсь мадам, высечет тебя за непослушание, рука у нее твердая. Ступай, кому говорю.

И толкнул худенькую девочку. Совсем легонько, но та упала. Мурзеев даже не стал помогать ей подняться. Не произнеся больше ни слова, вошел внутрь и закрыл за собой калитку.

Девочка осталась одна, как выброшенный на улицу нашкодивший щенок. Поднялась, уткнулась лицом в калитку и продолжила всхлипывать. Плакала, правда, уже не навзрыд, а с интервалами. То всхлипнет, то затихнет, то опять всхлипнет. Человек мог наблюдать ее сзади. Распущенные до пояса волосы сверкали под светом фонаря. Интересно, сколько ей лет, подумал он. Тринадцать или, может, четырнадцать, вряд ли больше.

Девчушка постояла так несколько минут, затем ушла. Ну все, теперь можно начинать.

Взял сумку через плечо, которая все это время лежала рядом, и вышел из своего укрытия. Огляделся. Никого, если не считать удаляющуюся девочку. Но она была к нему спиной, и поэтому видеть не могла. Да и кто ее станет допрашивать, в конце концов?

Подошел к калитке, дернул. Заперта. Еще раз огляделся вокруг, убедился, что никого нет, ловко перелез через забор и оказался в саду. Затем прошел к дому и постучался.

Глава 36

Девочка шла и плакала. Она поклялась себе, что ни за что на свете больше не пойдет к этому страшному человеку.

То, что он с ней делал, никакими словами нельзя было описать. По крайней мере, таких слов она не знала. Никакие деньги не могли компенсировать те муки, которые ей пришлось пережить сегодня. Отчаяние и боль разъедали ее изнутри, а душа стремительно вырывалась из тела, чтобы больше никогда в него не возвращаться. Разбитая в кровь губа горела жгучим пламенем, разодранные колени ныли, а левый глаз опух настолько, что мешал видеть. Она шла, преодолевая страшную боль. Она ощущала себя полевым цветком, нежным и прекрасным, над которым надругались, предварительно сорвав.

У мадемуазель она работала всего пару месяцев. Клиенты, по большей части, ей попадались вежливые и воспитанные, что было даже странно. Часто угощали виноградом, клубникой, легким вином. Спиртное она не любила, но для храбрости непременно выпивала один или два бокала. Так легче забыться и не думать о том, что с тобой будут вытворять. Хотя проходило все более-менее пристойно. Совсем немного позора, и все. Можно потерпеть, тем более за хорошие деньги. Было больно лишь в самый первый раз. Тогда мадемуазель продала ее одному заезжему купцу по двойной цене. Другие девушки из пансиона ему не приглянулись – как позже выяснилось, он любил совсем юных и неиспорченных девиц, а среди всех остальных такой была она одна. Другие в пансионе, конечно, были куда опытнее ее, но вся их страсть была поддельной, и мужчины это, вероятно, чувствовали. Им хотелось чего-то настоящего, невинного и непорочного. Вот почему на нее, четырнадцатилетнюю Глашу, мадемуазель имела большие планы.

Спрос на нее был велик, но и цена ставилась почти вдвое выше. Хозяйка пансиона, хоть и была страшна в гневе и строга в быту, предоставила девице отдельную комнату с удобствами и всячески опекала. А однажды, вернувшись из Парижа, привезла ей гостинец – неимоверной красоты ожерелье с блестящими камушками. Что за камушки Глаша, конечно, не знала, да и зачем ей. Главное, смотрятся красиво. Надеваешь, и чувствуешь себя царицей. Она то понимала, что никакой царицей и даже принцессой ей не стать, но разве вредно иногда помечтать? Помечтать о любящем муже, который оберегает от невзгод, о красивом собственном доме с богатым садом, об играющих в догонялки таких же белокурых, как она, детишках.

А еще она мечтала научиться грамоте. В уездном городе, где она родилась, ее не обучали, зато с детства приучили к тяжелому труду. А когда семье стало жить совсем туго, маменька продала ее одной приезжей француженке, мадемуазель Жаклин. Та буквально с первых минут произвела на родительницу самое благоприятное впечатление. Заплатила сразу и весьма щедро, пообещав, что будет отпускать девочку дважды в месяц домой, погостить. Правда, с тех пор ни разу не отпустила. Два раза Глаша сама просилась, но мадемуазель публично отчитала ее и заявила, что теперь не время по гостям разъезжать, работать надо. Но заверила, что как только работы станет меньше, непременно отпустит. А когда ее, интересно, меньше станет? Эдак вся жизнь пройдет. А по маменьке она скучала и часто плакала у себя в комнате, уткнувшись в подушку. Представляла, как приедет к ней с целым баулом модных нарядов и настоящими французскими духами, обнимет крепко-прекрепко, а потом поцелует своих братиков. Папеньки то уж давно как нет – от пьянства преставился. И сядут они все впятером на веранде светлой, будут чай хвойный пить, и говорить, говорить, говорить. Страсть как по маменьке и братикам соскучилась, только вот когда увидит их, одному Богу известно. Точнее, одной мадемуазель Жаклин.

 

Впервые к этому страшному господину она пришла недели две назад. Кто он таков, Глаша не знала, да и не положено ей. Зачем лишние знания, для дела они не пригодятся. Но хозяйка велела обслужить по самому высокому классу. Предупредила, что это большой человек, власти огромной. Если, мол, не понравится ему, хлопот не оберешься. Вначале Глаша испугалась и идти не захотела, но мадемуазель настояла. Ну ладно, куда деваться, все равно ведь ее, Глашина, воля, никому неинтересна.

Встретил он ее с распростертыми объятиями. С первого взгляда приметила, что она господину понравилась. Галантно усадил за стол, предложил отведать мармеладу и такого вкусного ликеру, какого ей еще пробовать не приходилось. Сам улыбался, по-отечески обнимал, за жизнь расспрашивал. Поинтересовался, не обижает ли кто. Даже пообещал, что ежели у нее, Глаши, будут жалобы на мадемуазель, пусть немедленно сообщает ему. Уж он-то с нее спросит так, что мало не покажется. Одним словом, нежно с ней обходился, ласково. Прямо как с полевым цветком, с которым она себя всегда сравнивала.

В тот первый раз прониклась она доверием к этому знатному господину. Был он уже не первой молодости, с импозантной сединой, но телом весьма крепок и на лицо если и не привлекательный, то уж точно не отталкивающий. Хотя что для мужчины красота, вовсе необязательно ему красивым быть. Важно, чтобы по-отечески заботился, любил и не обижал. Все остальное значения не имеет.

И так ласково с ней говорил и так прижимал к своему сильному плечу, что не сдержалась Глаша, разревелась как дура и разоткровенничалась. Все ему рассказала, ничего не утаила: и про мадемуазель, которая держит ее взаперти, и про маменьку, по которой страшно скучает, и даже своими мечтами поделилась, чего ни делала еще никогда. Не забыла и о том, что хочет защиты, и чтобы рядом был такой мужчина, как он. Сказала, век бы ему будет верна и забудет, как кошмарный сон все то, что с ней случилось в последнее время. Даже набралась смелости и попросила взять ее замуж. Уже потом поняла, что глупо это, но тогда, в порыве откровенности, об этом не думала.

Господин слушал внимательно, гладил по длинным распущенным волосам и молчал. Глаша уж подумала, что не станет с ней ничего делать, так отпустит. А может, даже у себя оставит – вот было бы счастье! За это была готова на все для него. По дому убираться, любые желания исполнять, боготворить. Душу бы ему отдала, лишь бы вызволил ее и подарил новую жизнь.

Но когда господин без прелюдий стал медленно, но решительно стаскивать с нее одежду, поняла, что так просто не отпустит. Ну и пускай, потом, когда все закончится, поговорит с ним. Ради такого дела можно и потерпеть малость.

Но потом поняла, что разговора не будет. То, что он с ней начал делать, она не желала вспоминать. От одних мыслей об этом ее начинало трясти. Самый настоящий кошмар наяву. Даже в страшных снах ей такое не могло присниться. Он делал ей больно, бил, называл то богиней, то ругал самыми бранными словами. Она поначалу кричала, но господин не на шутку разозлился и велел замолчать, иначе разобьет лицо в кровь. И Глаша, закусив губы, терпела. В постели этот человек вытворял такое, чего еще никогда ни один клиент не делал.

До пансиона она еле дошла – два раза падала по дороге. Мадемуазель, завидев ее на пороге, не на шутку перепугалась и сразу отвела в комнату. Велела рассказать, что произошло, Глаша и рассказала. Она знала, что, если клиент позволял себе лишнего в отношении девушек, мадемуазель Жаклин не пускала их на порог своего заведения больше никогда. И уж если на посетителя нажалуются, возмущению ее не была предела. Она яростно ругалась, а девушку, наоборот, жалела.

Но в этот раз мадемуазель почему-то не злилась, а скорее опечалилась. Грустно глядела на избитое лицо Глаши, на ее тело в синяках, но ничего не говорила. Вместо этого принесла какие-то мази и старательно обработала все Глашины раны. Приказала отдыхать и пообещала, что пока та не поправится, работать не будет.

Глаша и вправду больше недели не работала. Лишь помогала по уборке и готовке. Все остальное время лежала в кровати, только спускалась в столовую на завтрак и обед. Печалилась, что не умеет читать, иначе непременно взяла бы что-нибудь из книг. Одна из девочек, Евдокия, как-то сказала Глаше, что книги – это целый мир, где все совсем не так, как в жизни. Она безумно хотела узнать, как именно. Наверное, как в сказках, которые мама ей давно читала. Эх, интересно, наверное!

Мадемуазель дважды в день навещала больную и обрабатывала ей раны, а на третий день принесла какую-то травяную настойку, приказала выпить. Она оказалась гадкой и противной, как полыневая водка, но Глаша подчинилась. После этого и вправду стало легче.

В общем, ухаживала за ней хозяйка на совесть, нечего сказать. Когда навещала, приговаривала: «Быстрее бы раны затянулись, а то товарный вид потеряешь. Кто тебя, такую, купит».

Прошло время, и Глаша вернулась к работе. Каждый день у нее было по два или три клиента. Никто, слава Господу нашему, не бил и не калечил. Все проходило относительно спокойно. Девочка уже успела привыкнуть к этому. Если раньше было противно, то теперь чувство брезгливости ушло, сменившись равнодушием. Когда она удовлетворяла мужчин, закрывала душу на замочек. Получалось, что грязь внутрь нее не попадала, оставаясь только снаружи. Ну, а в теплой ванной все наружное быстро смывается.

Примерно через две недели, когда Глаша почти оправилась, к ней заявилась госпожа. Присела на край кровати и посмотрела на нее печальным взглядом. Сказала, что все понимает, но сегодня пришел к ней этот седой господин и просил попозже вечером отправить к ней Глашу.

От этих слов внутри девочки все похолодело. Она умоляла мадемуазель не посылать ее никуда, вставала на колени, но та была непреклонна. Видя, что уговоры не действуют, хозяйка влепила ей сильную пощечину, отчего нежная щечка девочки сразу покраснела. Теперь хозяйка пансиона не была такой милой, как вначале. Она уже не просила, а приказывала. Сказала, что заплатила за нее немалые деньги, и теперь она должна делать все, что от нее требуют. Правда, мадемуазель пообещала, что если девочка пойдет, то сможет поехать к матери на два дня.

Поехать к матери! Эти слова подействовали на нее слаще, чем ангельская песня. Неужели наконец-то она сможет сделать то, о чем мечтала эти долгие два месяца? Трудно было в это поверить, и от счастья Глаша заплакала. Сказала, что пойдет. На том и порешили.

Всю дорогу к дому этого страшного человека девочка тряслась от страха. Она уже знала, что ее ждет, но была уверена, что на сей раз будет лучше.

Почему? Все просто. Тогда она кричала, сопротивлялась, но теперь сказала себе, что будет делать в точности то, что ей говорит господин. Тогда ему не придется ее бить, и этот вечер не будет таким страшным, как прошлый. Ну, а желанная встреча с маменькой придавала ей сил. Девочка представила, что это мучение будет как плата за то удовольствие, которое она скоро получит. Может, мадемуазель даже расщедрится и выдаст ей немного денег на гостинцы братикам. Эх, это было бы совсем чудесно.

Но план Глаши не сработал. Оказалось, что седой господин не любит, когда беспрекословно выполняют его приказания. Ему нравилось, чтобы девушки сопротивлялись, брыкались и кусались. Вот и получалось, что он бил Глашу по лицу вне зависимости от того, слушалась она его или нет. Пришлось терпеть эти страшные муки. Боль то ладно, к ней можно привыкнуть, но вот истерзанная душа плакала навзрыд, и переносить это не было никакой возможности.

Вдоволь насытившись, господин встал и надел халат. Велел одеваться и ей. Девочка надевала свое истрепанное платье и плакала. Ей не хотелось уже ничего, даже к маменьке. Только умереть. И лучше бы это произошло прямо здесь, чтобы больше не мучиться. Но увы, она осталась жива, хоть и вся избита. Чувствовала, что эти раны будут заживать дольше прежних.

Налив ей ароматного ликера, чтобы успокоилась, господин вывел ее из дому. На прощание сунул кредитный билет – сколько именно, Глаша не видела, – вытолкал ее и ушел домой, прикрыв за собой калитку. Девочка поревела немного и отправилась назад, в пансион.

Она совсем немного отошла от дома, как вдруг из кустов появилась темная фигура. Фонарь не горел, а потому она не смогла разглядеть его лица.

Глава 37

Упырь медленно подошел к девочке и посмотрел на нее. Платье ее было разорвано, все лицо в крови: глаз распух, губа кровоточила, бровь разбита. Тем не менее, даже в таком состоянии она была чудо как хороша. Красивая, стройная, но совсем еще ребенок.

– Девочка, что с тобой? – участливо спросил Упырь. – Скажи, кто с тобой такое сотворил?

Девочка не выдержала, из глаз брызнули слезы. Обхватила черного человека за талию, прижалась к груди и заревела. Да так сильно, что Упырь даже опешил. Его рука в черных кожаных перчатках провела по белокурым волосам плачущего ребенка, потом опустилась ниже и оказалась на худенькой спине, на которой даже сквозь одежду ощущались ребра.

– Мочи нет, дяденька. Плохо мне, очень плохо. Не знаю, как дальше жить. Не могу так больше, умереть хочу.

Говорила она это сквозь слезы, а тело вздрагивало от всхлипываний. Человек в черном оторвал ее голову от своего тела и внимательно посмотрел в ее отекшие, но оттого не менее прекрасные, большие глаза.

– Что ты, не плачь. Все ведь хорошо. Посмотри, какая ты красивая. Как эта луна.

Девочка посмотрела на круглую луну, но никакого сходства с ней не находила. Вот полевой цветок – это да. А луна то что?

Сердце Упыря бешено заколотилось. Он прижимал к себе девочку, этого невинного ребенка, и все тело его горело ярким огнем. Казалось, нет силы во Вселенной, которая способна была бы его потушить.

– Ты красивая, – приговаривал странный человек. – Ты очень красивая.

С этими словами он сильно прижал ее к себе и страстно поцеловал в губы. Девочка стала сопротивляться, но оказалась будто в тисках. Упырь все целовал ее и целовал, хотя и чувствовал, что жертва сопротивляется.

– Пустите меня, дяденька. Пожалуйста. Не надо, я буду кричать.

Но Упырь уже ничего не слышал – его накрыл огонь страсти. Температура тела поднялась, наверное, в несколько раз, и он уже не ведал, что творит.

Схватил ее за руки и стал тащить в кусты.

– Нет, пожалуйста, нет! – кричала красивая девочка, но вырваться не могла. Упырь посмотрел по сторонам и никого не увидел. Что же, это хорошо, не помешают.

Уже в кустах он снова стал целовать измученную девочку, чувствуя на своих губах вкус ее крови. От этого возбуждение достигло своего пика. В порыве экстаза он достал длинный нож и вонзил его прямо ей в сердце.

Девочка даже не закричала. Лишь сдавленно захрипела и обмякла, будто бездушная тряпичная кукла. Упырь не бросил ее, а удержал, медленно опуская вниз, на мягкую траву. Пока опускал, не переставал целовать, прильнув своими губами к ее устам.

Все, теперь можно начинать. Шейка у нее тоненькая, отрезать голову будет легко. Ну а потом…думая об этом, Упыря передернуло. Но не от брезгливости – от удовольствия.

Склонившись над трупом, человек в черном вытащил из тела бездыханной девочки нож, лезвие которого окрасились в темно-красный цвет. Правда, в тусклом свете он казался черной, как эта ночь. Сладостная, волшебная ночь.

Отрезать голову оказалось совсем несложно. Кожа у девочки была нежная, нож входил в нее как в масло. После первого же надреза кровь брызнула на лицо Упыря и на его одежду, но он этого не замечал. Он был в предвкушении того, что сейчас произойдет. От этого перехватывало дыхание и тело блаженно трепетало, однако руки работали твердо и уверенно. С шейным позвонком, правда, пришлось повозиться, но и он очень скоро с треском поддался. И вот, голова уже отделена от туловища.

Упырь отложил нож, взял ее двумя руками и поднял на уровень своего лица. Нежным движением одернул назад длинные волосы, закрывающие лицо. Внимательно посмотрел в два мертвых, ничего не выражающих, глаза. Улыбнулся.

– Ну уж нет, пока рано. Сейчас самое интересное начнется.

С этими словами Упырь положил голову девочки в сторону, но так, чтобы глаза смотрели на него, и чтобы он сам мог их видеть. Не получилось. Несколько раз менял положение головы, и в конце концов остался доволен.

 

Теперь предстояло самое приятное. Упырь разорвал на девочке без головы платье и снял ей панталоны. Затем сам приспустил штаны и завалился на бездыханное тело.

Он входил в нее с тем блаженством, которое невозможно описать никакими словами. Наверное, даже такие мастера пера как Достоевский, Пушкин или Толстой не смогли бы подобрать правильных слов. А все потому, что описать подобное состояние было невозможно – его нужно только ощутить. И ради этого блаженства Упырь шел на риск. Порой он думал, что это того не стоит, но, когда входил в свою жертву, понимал, что по сравнению с этим блаженством все остальное не имеет никакого значения. А когда он в процессе смотрел в глаза убитой им девочки, блаженство многократно усиливалось.

Он двигался все быстрее и быстрее, еле сдерживая себя, чтобы не закричать от удовольствия. Его переполняли эмоции, но он держал их в себе, чтобы не растратить. Единственное, что позволял себе – это сладостно постанывать.

В самом конце, в те несколько секунд наивысшего наслаждения, он все-таки не выдержал и крикнул. Этот крик не был похож на человеческий, а больше напоминал животный. Но затем он снова притих, без сил опустившись на обезглавленное тело.

Он не знал, сколько так пролежал на ней. Его нос уткнулся в шею, после которой шла пустота. Но это не отпугнуло Упыря. Наоборот, он с наслаждением вдохнул запах свежей крови, даже не думая подниматься. Этот сладостный запах будоражил все его чувства, каждую клеточку тела.

Полежав немного, он поднялся, застегнул штаны и взял лежащий рядом окровавленный нож. Затем пододвинул к себе отрезанную голову и двумя точными движениями выколол глаза. Теперь на их месте зияли две черные дырки.

Один деформированный глаз остался на лезвии ножа. Упырь вытащил его рукой в перчатке и отшвырнул в сторону. Еще раз посмотрел на отрезанную голову. Увы, девочка уже была не так красива, как еще пятнадцать минут назад.

Эйфория ушла, и только теперь до Упыря дошел весь ужас своего положения. Он поддался соблазну, и теперь не на шутку забеспокоился. Он один, весь в крови, словно мясник после утомительного рабочего дня. В таком виде на улице не покажешься, народ в страхе разбежится.

Что же делать?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru