Александр Вельтман
Не дом, а игрушечка

– Мужское имя!

– А какое же? Что я, девушка, что ли? Я не девушка.

– Ах, боже мой! – вскрикнула с невольным чувством испуга Сашенька, отклоняясь вдруг от плеча Порфирия.

– Что такое? Чего вы испугались? – спросил Порфирий, осматриваясь кругом. – Какие вы боязливые… Не бойтесь!.

– Пустите, – проговорила Сашенька.

– Куда, Сашенька? Нет, не уходи, пожалуйста!

– Пустите, пустите! – проговорила Сашенька, и, вырвавшись из рук Порфирия, она быстро побежала вон из саду.

– Сашенька! дружок! послушай! – крикнул вслед ей Порфирий. Но Сашенька уже дома, испуганная, взволнованная.

IV

На другой день няня, удивляясь, что барышня заспалась, вошла в ее комнату. Сашенька, вместо спокойного сна, лежала в какой-то болезненной забывчивости, лицо ее горит, дыхание тяжко.

Няня перепугалась; не горячка ли, подумала она. Но Сашенька очнулась, и пылкий жар лица заменила вдруг бледность, живой взор стал томен, и все она как будто чего-то ищет и не находит.

Когда в мезонине соседнего дома раздается напев ее песни, Сашеньку бросит в огонь; как испуганная, она вскочит с места и не знает, куда ей идти.

Так прошло несколько времени. А между тем старушка, бабушка Порфирия, отдала богу душу. Она водила его с собою только в храм божий да к своим старым знакомым обвязанного, окутанного. Теперь он свободен, хозяин дома, а располагать собою не умеет, его понятия обо всем – еще детские понятия.

Привычка к безусловной покорности бабушке передала его в распоряжение дядьке Семену и бабушкиной ключнице Дарье. Старая Дарья видела в нем еще ребенка и хотела водить его как ребенка, по обычаю бабушки; но Семен твердил ему по-свойски:

– Что вы, сударь, бабитесь, стыдно! И то бабушка-то вас продержала в пеленках, покуда все невесты ваши замуж повышли!

Слова Семена быстро подействовали на молодого человека, и он приосанился, как будто вдруг подрос. С потерею детских чувств исчезло в нем и страстное желание познакомиться с хорошеньким соседом. Он перестал напевать заунывную песенку Сашеньки.

По завещанию бабушки ему следовало навестить одного из дальних родственников, который обещался определить его на службу.

Вот Порфирий и собрался к нему. Семен, сходив за извозчиком, начал одевать своего молоденького барина и, по обычаю, разговаривать сам с собою:

– Эка, ей-богу, кажется, живые люди, а похлопотать о похоронах некому.

– О каких похоронах? – спросил Порфирий.

– Да вот в соседском доме старик-то умер, а кругом-то его кто?

Молоденькая барышня-внучка, да дура старая баба, да старый хрен слуга; туда же в гроб глядит.

– Где это, где? В каком соседском доме?

– Да вот рядом, через забор. Что за внучка-то, что за девочка, ах ты господи!

– Тут рядом? с мезонином-то? Какая же внучка? У этого старика молоденький внук.

– Вот! Я своими глазами видел барышню. Что это за раскрасавица такая!.. Плачет!..

– Семен, пойдем посмотрим, – прервал Порфирий, – сделай милость, пойдем!

– Да пойдемте, пойдем, отчего ж не сходить. Оно, по соседству, следовало бы и помочь в чем-нибудь. Барышня-то молодая, а крутом-то ее что?

Порфирий схватил шляпу и побежал. Семен за ним, на соседний двор.

Сквозь толпу гробовщиков, стоявших в передней, трудно уже было пробраться. Ни в одном роде торговли нет такого соперничества и перебою. Старый Борис, отирая слезу, бранился с ними.

– Что, брат, что просят? – спросил его Семен.

– Пятьсот рублей за гроб! Мошенники!

– Не за гроб, сударь, а за покрышку, дроги и мало ли что.

– Ты молчи, воронье чутье! Барин только что заболел, а уж эта рыжая борода приходил сюда рекомендоваться! И имя узнал! Прошу, говорит, Борис Гаврилыч, не оставить своими милостями: барин умрет, так уж мы, говорит, поставим знатный гроб, и покрышку, и все что следует… Ах ты, чертова пасть! Пошел вон!

Между тем как Семен помог старому Борису уладить торг насчет длинного ящика, Порфирий вошел в комнату, где лежал покойник. Он не обратил внимания ни на покойника, ни на толпу любопытных, вымерявших глазами длину умершего; все внимание его вдруг поглотилось наружностию девушки в черном платье, которая стояла подле стола, приклонясь на плечо старой женщины.

Слезы катились из ее глаз.

Сердце Порфирия забилось как будто от испуга. Он не верил глазам своим: лицо так знакомо, это Сашенька… Нет, это, верно, его сестра… Она нежнее, белее его, у ней чернее глазки, думал он.

И взор его оцепенел на ней.

– Барышне-то дурно, водицы надо… постой, я принесу, – сказал какой-то неизвестный человек с растрепанными волосами, в стареньком сюртучишке, пробираясь в другую комнату.

– Куда! – крикнула няня. – О господи, и присмотреть-то некому!.. Постойте, барышня…

И она бросилась за заботливым незнакомцем.

Сашенька пошатнулась от порыва няни. Порфирий успел ее поддержать. Она взглянула на него, и все чувства ее как будто замерли, голова приклонилась к плечу молодого человека.

– Не троньте! Извольте идти отсюда! А не то закричу! – раздался голос няни из другой комнаты.

– Что ж… я ничего… я прислужиться хотел… водицы подать… – говорил, пошатываясь, неизвестный, выходя из дверей.

– Вишь, нашел водицу на гвозде! Пошли-те вон отсюда!

– Что ж… пойду… Я вашему же покойнику, поклониться хотел… последний долг отдать…

– Да, да, знаем мы вас! – продолжала няня. – Спасибо, батюшка, что поддержал барышню мою, – сказала она Порфирию.

– Позвольте мне принять участие в вашем горе и помочь вам распорядиться, – сказал Порфирий Сашеньке, когда она очнулась и стыдливо отклонилась от него к няне.

– А вы кто такой, батюшка? – спросила няня.

– Я сосед ваш. Если угодно, я и мой человек к вашим услугам…

Вы можете положиться.

– Да вот бы надо было послать кого-нибудь на кладбище, заказать могилу.

– Я сам съезжу, – вызвался Порфирий и, поручив Семена в распоряжение Сашеньки, отправился на кладбище. Приехав на ниву божью, он долго ходил между могил, не встречая никого, покуда не увидел выходящего из ворот дома старика священника.

– Где мне, батюшка, отыскать тут могильщиков? – спросил его Порфирий.

– Что вам, могилку, что ли? – сказал священник.

– Да, батюшка, не знаю, к кому обратиться.

– Могилку? хорошо, хорошо, доброе дело, мы очень рады, пойдемте… Чай, выберете место, а то у нас и готовые есть.

– Это все равно, я думаю.

– Все равно: здесь славные места, славные места! Сухие, грунт песчаный… Эй! Ферапонт!.. Где ты?

– Здесь, – отозвался могильщик из глубины могилы, которую он рыл.

– Что, это заказная или так, на случай? – спросил священник.

– Заказная.

– Так вот и господину-то выройте могилку.

– Ладно. Младенцу, верно?

– Нет, старику, – отвечал Порфирий.

– Так бы уж и говорили. Ладно.

Заказав могилку, Порфирий отправился назад. Истомленная бессонными ночами во время болезни дедушки, Сашенька заснула.

Но за нее было уже кому хлопотать. Порфирий обо всем озаботился и, провожая покойника, шел рядом с его внучкой, Когда опустили гроб в могилу, Сашенька, почти без чувств, упала к нему на руки.

– Это, верно, жених ее, – говорили в толпе народа, собравшегося около могилы, – вот парочка.

И Порфирий и Сашенька это слышали.

Порфирий проводил ее до дому и хотел проститься.

– Куда ж вы? – сказала она ему.

Порфирий вошел в дом.

Сели и молчат, бояться даже смотреть друг на друга…

Посидев немного, Порфирий встал.

– Куда же вы? – повторила Сашенька.

– Вы утомились, вам надо отдохнуть.

– Когда же вы к нам будете?

– Если только позволите… – проговорил несвязно смущенный Порфирий.

На следующий же день он явился к соседке узнать об ее здоровье.

На этот раз она была разговорчивее, Порфирий смелее.

Слово «здравствуйте» напомнило и ему и ей первое сладостное ощущение сердца. Они произнесли его, и оба вспыхнули.

Няне ужасно как понравился скромный молодой человек.

«Вот бы парочек барышне», – думала и она.

– Уж если б вы видели, Порфирий Александрович, как покойник наряжал барышню – смех, да и только! Совсем не по-девичьему! мальчик, да и только.

«Да, не видал!» – подумали в одно время и Порфирий и Сашенька, взглянув друг на друга и невольно улыбнувшись.

– Это амазонское платье я носила, нянюшка, – сказала Сашенька, – ко-мне оно лучше шло. В чепчике хуже.

Порфирий вспыхнул. Она заметила это, поняла, что некстати упомянула о чепчике, и, также покраснев, опустила глаза и замолчала.

– Я вас и принял за мужчину, – сказал Порфирий, оставшись – наедине с Сашенькой.

– А я думала, что вы девушка.

Порфирий рассказал ей, как бабушка берегла его от простуды и рядила в чепчик, платок.

– Я хоть бы опять надеть чепчик, – прибавил он.

– Ах боже мой, для чего это?

– Так… вам нравилось.

– Ах, нисколько, так гораздо лучше, – опрометчиво вскрикнула Сашенька.

– Тогда вы мне сказали… – начал было Порфирий с простодушною откровенностию сердца, но вспомнил испуг Сашеньки и замолчал.

Сашенька, казалось, также все припомнила, покраснела и потупила глаза.

Но, верно, в самой природе женщины есть хитрость.

– Что ж я вам сказала? – спросила она, не поднимая взоров.

– Вы сказали… «Если б мы были всегда вместе», – произнес тихо Порфирий.

Сашенька снова вспыхнула и, стыдясь своего смущения, закрыла лицо руками.