Александр Феликсович Борун
Письма из замка дракона 1/3
Очень важно! Ворот в стене нет совсем! И в башнях двери только внутрь двора, а наружу, вовне замка, их НЕТ! Или я такая дура, что не нашла их? Но все, кого спрашивала, тоже говорят, что нет. Может, скрывают, но мне кажется, правда. Наверное, все доставляют в замок через какой-нибудь подземный ход. И, видать, он приводит прямо в главную башню.
Наверху главной башни как будто храм поганый с такими рядами колонн вокруг. И как будто колонны игрушечные, так высоко. Выглядят почему-то так, что поближе к ним оказаться и НЕ ХОЧЕТСЯ. Какие-то они мрачные и зловещие на вид. Чувствуется, что там должен жить отвратительный, злой, противный, несимпатичный дракон. Не тот, который принес нас. Хоть он и нырнул так внезапно в бассейн, что мы пережили несколько неприятных минут, но это нельзя считать серьезным ущербом. А так-то никакого зла мы от него не видали. Кстати, он не скрылся в бассейне навсегда – иногда выныривает, чтобы что-то полезное сделать для обитательниц замка.
А может, у него бывает разное настроение? Обычно он мирный и домашний, а, скажем, зимой бассейн замерзает, дракон поселяется на верхушке донжона и начинает КУШАТЬ по девушке в день, и даже не по злобе, а чтобы не замерзнуть? А сейчас кормит.
Я спрашивала местных – смеются. Смогла бы я ТАК хорошо притворяться, чтобы мой смех был естественным, а на самом деле – для обмана спрашивающего? Может, я и могла бы. Но мне кажется, так владеющих лицом не много. А я спросила уже нескольких обитательниц замка, и среди них не попалось ни одной, про какую мне бы показалось, что она смеется хоть чуточку подозрительно.
А может, тут выживают только те, кто научился смеяться УБЕДИТЕЛЬНО, а те, кто не научился, а в особенности те, кто задает вопросы, как раз становятся кормом для злого змея? Изо всех сил надеюсь, что это только моя подозрительность.
Во всяком случае, из этих вопросов и смеха в ответ мне стало ясно, что здешние к дракону относятся ХОРОШО. Тут ты, брательник, не угадал…
Конечно, написав прежде всего тебе, я нарушила мой святой дочерний долг – написать прежде всего родителям, но я БОЮСЬ и пишу сперва тебе. Вот ведь – как будто и отец не может меня в кладовку запереть… или просто наорать… или оставить без обеда, когда я так далеко, и такая взрослая, да ведь он и не делал этого никогда, ну разве что строго поговорить или оставить без сладкого… или, совсем уж крайний случай – не взять в гости к Таке́… а все-таки я опасаюсь его отцовского гнева, лучше ты им сам расскажи, если решишь, что это можно. А мать, наоборот, я боюсь слишком сильно потрясти таким известием.
А может, лучше пусть не знают? Если ОКАЖЕТСЯ, что всех, кто тут живет, рано или поздно съедает дракон, каково им будет сначала узнать вдруг, что я жива, а сразу затем снова потерять? Но тогда тем более нужно напоследок пообщаться. Я бы им написала, если ты разрешишь. Тебе, брат, лучше всех известно, как я тебя уважаю и тебе доверяюсь.
Я НАПИСАЛА БЫ, ЕСЛИ БЫ БЫЛО МОЖНО, ТАК:
Не знаю, папенька и маменька, были ли вы позавчера, одиннадцатого числа марта месяца, на площади, если были, то видели, наверное, как прилетел дракон. Но если нет, я расскажу. Только помните все время, что все кончилось ХОРОШО и не пугайтесь. Все время помните!
Я-то, конечно, тогда не знала, что все кончится хорошо, и тряслась так, что, казалось, столб дрожал. Ну, может, сам столб и не дрожал, но позвякивание цепей я СЛЫШАЛА! Правда-правда!
От телеги меня давно отвязали, к столбу примотали цепями – веревки ведь могут сгореть. И это было особенно страшно. Из-за того что как раз такие вот незначительные детали все время напоминают, что это не кошмарный сон, а ВЗАПРАВДУ.
Помост делается по-разному, и этот был сделан очень неудачно для меня: вы видели, если были там, что посреди деревянной платформы, которая должна была сгореть вместе с дровами, возвышалась каменная площадка. И уже из нее торчал столб. Я залезла на площадку – Палач помог, а то у меня ноги подгибались – после чего он залез туда же с другой стороны столба и стал на меня наматывать цепи. А я только головой вертела. Я СРАЗУ поняла, что при таком костре он уже не сможет потихоньку меня придушить, скрываясь в дыму, из-за того что ему ко мне на этом возвышении незаметно не подобраться, когда костер будет гореть. Только отодвинув дрова – а то он сам сгорит.
Обычно, я слышала, Палач именно это обещает, чтобы осужденный не мешал ему приковывать его, ведь руки у Палача при этом заняты и можно доставить ему много неудобств, размахивая руками и ногами. Другое дело, что если признания осужденного добивались пытками, то он не очень-то сможет чем-нибудь размахивать, но тогда его придется все время поддерживать, чтобы не падал. Но это СОВСЕМ не мой случай, так что не знаю, почему я про это вспомнила.
А, вот почему: я тогда, помню, подумала, что если осужденный и так еле живой, он может и не заметить, что жизнь его вот-вот закончится, и не так боится, как я, так что это еще неизвестно, как сжигать людей БОЛЕЕ по-доброму, сразу, как меня вроде как хотят, или после пыток.
Палач тоже понял, что в костре до меня не доберется, и понял, взглянув на меня – я как раз голову повернула и встретилась с ним взглядом… если можно назвать взглядом прорези в красной маске… – что я это поняла, и даже не стал ничего обещать. Но я не стала мешать ему возиться с цепями, стояла смирно. Рассказывают, что так же было с Жанной Девой. Я задумалась, причем даже забыла на минуту бояться, а что в результате обо мне подумают? Ведь обо мне никто ничего не знает, не то что о ней. То есть нет, знают, конечно, городок-то у нас маленький, но никто не знает ничего такого, героического. Это не значит, что мне нечего было бы рассказать при случае. Но то БЫЛО БЫ, а не БЫЛО. Конечно же, подумают, что я не просто под угрозой пыток признала, что я ведьма, но что признала это искренне, раскаиваюсь, сама хочу, чтобы меня сожгли, принимая в рассуждение этим заслужить прощение на том свете…
А впрочем, подумала я, не все ли мне равно, теперь-то, что обо мне подумают те, что пришли НАСЛАЖДАТЬСЯ моими мучениями?! Но, подумав так, я опомнилась, осознала течение времени и снова стала трястись и звенеть цепями, как привидение в замке у какого-нибудь аристократа. Только вот на площади разве бывает, чтобы кто-то стал привидением?
О времени напомнил мне малый колокол, прозвонивший полдевятого, а костер собирались поджечь в девять, ровно с девятым ударом большого колокола! Уже в девять! Говорят, когда человек умирает не очень быстро, например, тонет, перед его глазами проходит ВСЯ его жизнь. Хватит ли мне на это оставшейся половины часа? Или хоть чтобы вспомнить все хорошее? Вашу заботу, маменька и папенька? Или это выдумки, насчет всей жизни? Вообще-то, нужно, наоборот, вспоминать свои грехи и каяться. А для этого времени хватит? Не думаю, что можно будет что-то вообще вспоминать в пламени костра, хоть хорошее, хоть плохое!
Пока же двое священников что-то читали, то один, то другой, то одновременно, мне и толпе. Но я ни слова не могла разобрать. Говорят, на миру и смерть красна, так это ужасное ВРАНЬЕ! Простите, что я так некрасиво выражаюсь. Я стояла, прикованная к столбу и обложенная дровами, тряслась и ревела, рыдала и дрожала. Нет, я не в силах это вспоминать, ужас вновь охватывает. Все было такое настоящее, а Палач в красной маске был такой страшный, что я испугалась, что ты меня обманул и на самом деле сожгут. Просто невозможно представить, что чувствуют на моем месте другие, которых…
И тут прямо из-за храма вылетел ужасный красный Дракон, чуть не задев крылом крест, и полетел, медленно снижаясь, как мне сразу показалось, прямо на меня. Крыльями он не размахивал, большие птицы часто так летают, как будто воздух – это вода, в которой можно плыть. Крылья были огромные и очень хорошо видны. Они были сделаны как будто из красных сетей. С большими ДЫРКАМИ. Я еще подумала, как он парит на таких дырявых крыльях? По ним пробегали вроде бы волны. Может, эти волны как-то его держат в воздухе. Тут он приблизился… Кое-кто из арбалетчиков опомнился, или, наоборот, впал в безумие и стал по нему стрелять, тут и стало понятно, зачем дырки в крыльях – те редкие стрелы, что, казалось, попали в Дракона, конечно, попадали именно в крылья – и просто пролетали насквозь. Дракон их НЕ ЗАМЕЧАЛ, крыльями не вздрагивал, плыл по воздуху совершенно бесшумно, медленно опускаясь, наводя все больший ужас. Почему-то особенно зловещими казались именно эти дырявые крылья и красный цвет. Как будто это был Мертвый Дракон, наполовину скелет или призрак. И одновременно – еще один Палач, присланный Дьяволом специально за мной. Наверное, для моих преступлений обычный Палач в кошмарном красном колпаке был недостаточно страшен. Толпа все еще не начала разбегаться, все замерли в ужасе, только там и сям раздавался машинальный неуверенный женский визг. Оказавшись уже совсем близко – мне показалось, он величиной со всю площадь, – Дракон вдруг как-то – махнув крылом, что ли – бросил откуда-то взявшуюся здоровенную дубинку. И прямо Палачу по башке! Раздался громкий стук – и тот так и рухнул, угодив на дрова и рассыпая всю поленницу! Так ему, конкуренту! Я поняла, с диким восторгом, что Дракон, наверное, меня не съест. Наверное, он не любит жареного мяса, и за то ополчился на Палача, чтоб еду не портил. Но и на виду у целой площади народу завтракать не станет. Мало ли что пока все стрелы мимо – а если в глаз? Так что хотя бы прямо сейчас – не съест. И он, и правда, не налетел с размаху, а сел прямо передо мной на помост – бумм! – помост аж подпрыгнул, гремя окончательно разваливающейся поленницей, но каменная площадка и столб только слегка пошатнулись – и протянул свою наводящую могильный ужас огромную красную морду – ПРЯМО КО МНЕ. Тут я опять испугалась. Или испугалась еще больше – хотя только что мне казалось, что больше некуда, дальше – безумие и смерть от ужаса. Но вот же. Человек не знает своих умений, возможностей и способностей, если можно сказать так про способность пугаться. Зубы у него – как сверкающие кинжалы! Но, вроде, просвечивают, как фарфор, хотя и не то чтобы прозрачные. А из ноздрей и из пасти дым и горячий воздух. От дыма ничего не стало видно, кроме приближающейся из этого дыма пасти. Представляете?! Я изо всех сил зажмурилась и, наверное, заорала, не помню, но дракон меня не тронул, а откусил цепи – не фарфоровые зубы были, значит! – но это я позже поняла, что это был за скрежет возле меня – и убрал от меня свою ужасную пасть. Цепи так и посыпались со звоном. Я почувствовала, что горячим так близко рядом со мной больше не дышат, открыла глаза – он как раз сквозь дым тянул ко мне лапу. Сама лапа, наверное, больше меня, и когти тоже как кинжалы – нет, как мечи! Я опять закрыла глаза и взвизгнула, вместо того, чтобы убегать, и он схватил меня и забросил куда-то, мне показалось, прямо в свою разинутую пасть! Что-то распахнутое там точно было! И я влетела прямо туда!
Если вы, папенька и маменька, были на площади, то, конечно, слышали, как я тогда завизжала. Громче всех – а к тому времени уже ТАКОЙ визг стоял… Но я оказалась не на зубах дракона и не в животе, а в небольшой как бы комнатке, совершено целая.
Спустя совсем чуть-чуть времени я уже не была в этом уверена. Мне показалось, что ту комнатку вместе со мною взял великан, как стаканчик с костями, и перед броском СТАРАТЕЛЬНО встряхивает. Ой, хорошо бы, самого броска не было! Обрывки цепей звенели и зверски больно били по чему попало. Меня и еще двух женщин, которые, оказывается, там уже были. Мы по очереди читали «Credo», как ты велел, а по очереди – рассказывали друг другу, кто откуда. Одна была аж из Труа, другая – вообще из Майнца! Я ее не очень хорошо понимала. Хорошо еще с тобой, папенька, ездила на ярмарку много раз, а там по-всякому говорят.
Чтобы не забыть, я опишу их здесь, хотя на самом деле тогда, при встрече, было немного НЕ ДО ТОГО, чтобы их разглядеть. А когда позже, уже здесь, разглядела, то подумала, что из двух попутчиц можно было бы сделать одну валькирию, деву-воительницу, в каких верили на севере, пока туда не распространилась христианская вера, а теперь только сказки остались. Та, что из Майнца, молодая, высокая и сильная сероглазая блондинка, двигается она быстро и решительно. Но ее серые глаза добры и улыбчивы, скругленный треугольный подбородок выдает мягкий характер, щеки с ямочками говорят о смешливости, и говорит она поспешно, часто восторгаясь чем-нибудь, в крайнем случае – посмеивается над чем-то или кем-то, но никогда не злобствует. Да и может ли валькирия быть хоть сколько-нибудь загорелой? Не то чтобы она была смуглой, как та, что появилась после меня… Та, что из Труа, пожилая полная, даже рыхлая, невысокого росточка – примерно с меня. И не блондинка – а ведь у валькирий волосы должны быть цвета чистого золота! – а шатенка. Но ее овальное лицо, если не обращать внимания на естественные для ее возраста морщины, совершенно. И притом сохраняет строгое бескомпромиссное выражение. Глаза – большие, голубые, слегка даже выпученные – выражают равнодушное усталое презрение небожительницы, за которым скрывается тщательно спрятанная до поры до времени безумная и в то же время ледяная ярость. Священное безумие, управляющее ею тогда и так, как велит Тор или кто там считался у северян предводителем валькирий. Такова же и ее речь: спокойная и равнодушно-вежливая, но почему-то наводящая на мысль о возможности неожиданной вспышки, если окажется затронута ее гордость. Потому с ней все тоже разговаривают очень вежливо.
Все это – насчет характера валькирии – только догадки, конечно, основанные на ее внешности.
Но, возвращаясь к тому времени, как мы ВСТРЕТИЛИСЬ, тогда разглядывали мы не друг друга, а старались выведать, куда нас тащат. Впереди, а иногда – сзади, была щелочка, в нее было чуть-чуть видно. Хотя ветер в глаза так и свистел. Я видела Луару, мы летели вдоль нее, значит, на юг, нет на юго-запад – она удалялась и скоро скрылась. Я видела у тебя, папенька, карту. А далее мы нашли карту в здешней школьной библиотеке, и все разобрали, как летели. О, какая это карта! Таких подробных я не видела никогда! Одно только не слишком удобно – север у ней почему-то сверху, а не восток. Но к этому легко привыкнуть.
Сразу после Сент-Этьена снизу мелькнул Ла-Рикамари, незадолго до середины первой же «Credo», и Фирмин сразу после ее середины.
Затем, тоже очень скоро, сразу после середины следующей «Credo», Монистраль. Почти сразу, незадолго до конца той же молитвы, видно ИЗУМИТЕЛЬНЕЙШЕЕ место: наш путь пересек текущую на северо-запад Луару поперек между двумя близкими впадениями притоков. Один из них, видный слева, до него пол-лье, до впадения тек на северо-запад, причем Луара до его впадения текла на северо-восток, но в месте впадения она поворачивает в направлении притока, так что это выглядит так, что она впадает, а не в нее впадают. Второй, справа, до него треть лье, до впадения тек на северо-восток, причем и тут Луара после слияния с ним послушно поворачивает опять на северо-восток, так что опять кажется, что это она – приток.
Далее путь наш пролегал над Луарой до конца третьей «Credo», река оказывалась то справа, то слева, дальше ушла влево, к югу.
Вскоре, почти в конце пятой молитвы, наш путь пересек реку Алье.
Вскоре после начала шестой «Credo» справа виден Сег в трех четвертях лье, затем незадолго до середины седьмой молитвы мы поперек пересекли горы Маржерид, а сразу после середины этой молитвы – реку Трюйер.
Незадолго до середины восьмой «Credo» слева был виден Омон-Обрак в 1 1/5 лье. Затем мы летели над множеством извилистых речек. Названий на них написано не было. Я имею в виду, на карте. На самих-то речках и так понятно, что не было.
Приток Трюйера пересекли точно поперек незадолго до середины девятой молитвы.
Ло под углом в одну шестую круга незадолго до конца десятой.
Приток Ло под углом в одну восьмую круга незадолго до середины одиннадцатой, слева под таким же углом подошел Аверон, оказавшись снизу сразу после середины той же молитвы, повернул вдоль нашего пути.
Немного спустя, вскоре после начала двенадцатой «Credo» ушел вправо под таким же углом, восстановив направление течения на запад. На нем на середине той же молитвы был виден Родез на расстоянии 1 1/12 лье. Между тем слева приблизился приток Аверона Ньор. Оказавшись почти в конце той же молитвы на расстоянии в 1 1/5 лье, он слабо извивался и медленно приближался, протекая почти параллельно полету на юго-запад.
Оказавшись незадолго до середины четырнадцатой «Credo» на расстоянии 11/12 лье, он повернул на запад, быстро приблизился и все под тем же углом в одну восьмую круга пересекся сразу после середины той же молитвы.
Другой приток Аверона пересекся, как сговорившись, под тем же углом, незадолго до середины пятнадцатой молитвы рядом с Кармо, который был всего в трети лье левее пути. Слева приблизился текущий на запад Тарн.
Оказавшись практически снизу сразу после середины шестнадцатой «Credo», он повернул на юго-запад, и извивался снизу до конца семнадцатой, где в него впал слева текший на северо-запад приток, получившийся при слиянии Дабу и Агу, как он называется, Дабу или Агу, на карте не написано, хотя такой хорошей карты мне не приходилось видеть никогда, а ведь ты, родной папенька – купец не из последних! При впадении этого Дабу-Агу Тарн повернул в его направлении, даже непонятно, почему притоком называется не Тарн, и ушел вправо.
В конце семнадцатой «Credo» поперек пересекся небольшой приток Гаронны.
Сразу после середины восемнадцатой молитвы еще один, тоже почти поперек. Тут впереди показалась Тулуза, от этого пересечения до нее 3/4 лье. Стала видна и Гаронна, на которой Тулуза стоит, до Гаронны было 1 5/12 лье. До центра Тулузы долетели вскоре после середины той же молитвы. Уф-ф, хорошо, что ты меня, папенька, географии и арифметике учил, даже учителя нанимал!
Итак, мы прочли «Credo» восемнадцать раз, и комната, НАКОНЕЦ-ТО, надолго перестала прыгать. До того она прыгала, когда Дракон крыльями размахивал, высоту набирая, и переставала, когда он парил, медленно спускаясь, а затем опять, и так все время.
И вот, мы летели, плавно спускаясь, над большим городом, это мы позже узнали, что то была Тулуза, но и так понятно было, что вблизи такого большого города нет. Вот это скорость! Дракон куда лучше почтового голубя. Примерно с такой же быстротой доставит не маленькую бумажку, а целого курьера с устным посланием. И сбить его не так просто. Если и заблудится, то дорогу найдёт. Никакой хищной птице бросаться на него тоже смысла нет. Вот бы у меня был дракон, когда я доставляла герцогу Бургундскому известие об итогах битвы в Англии! Тогда я чудом добралась, и даже всего за день, но это было тяжело и организовать, и осуществить. Даже заработала вознаграждение кроме обещанного. А на драконе – летай себе туда-сюда, собирай денежки без хлопот. Правда, он и ест, наверное, немало…
Попутчицы про город сказали, это не впервые, значит, Дракон садится и сейчас, может быть, подкинет еще кого-нибудь к нам? Еще через половину «Credo» в щель мелькнул огромный крест храма, совсем рядом, перепрыгнуть можно… и, налетев на него с размаху, окончить жизнь на кресте… за ним открылась площадь, полная народу, запахло дымом – в щель мелькнуло пламя – и Дракон плюхнулся брюхом прямо в костер! Да, не поздоровилось, должно быть, ведьме, если она там была! До нас пламя не достало, но от толчка мы все попадали, а как только встали – он тоже встал на дыбы, и мы упали и съехали в заднюю часть комнаты. Чудовищное гостеприимство у этих драконов! Правда, он тут же выровнялся, и мы смогли распутаться и встать, но, когда распахнулась дверь впереди, никто не успел бы до нее добраться, а если бы успел, то себе же на горе: дракон забросил к нам ЦЕЛЫЙ КУСОК СТОЛБА в рост человека с привязанной к нему девицей! А я-то думала, он прямо на нее плюхнулся, оказалось, нет – прямо на лету выдрал столб с нею из земли перед тем, как проехаться на пузе по этому месту! И болтанка снова началась.
Опишу ее тоже сразу, пока не забыла. Она смуглая, высокая, худощавая, но сильная. Брюнетка с черными глазами. Нос большой, с заметной горбинкой. Вот кого могли и впрямь легко принять за ведьму на моей родине. Насчет Сент-Этьена уже не уверена, там таких или почти таких смуглых брюнеток тоже достаточно. Думаю, в Тулузе их тем более двенадцать на дюжину. Да и чья бы корова мычала – меня-то легко примут за ведьму где угодно. Тем более что черные глаза ее не ведьминым прищуром щурились, а были распахнуты в недоуменной детской обиде, хоть и текли из них слезы от дыма костра.
Мы отвязали ее – хорошо, что на ней были не цепи, как на мне, а веревки – не знаю, в чем тут дело – что ли в каких-то случаях допускается падение в костер, когда веревки будут подпорчены огнем, а в каких-то нет? – и стали все вместе держаться за столб, чтобы не биться об него. Края столба были откушены ровненько, как отрезаны, не завидую я тому рыцарю, кто захочет сразиться с этим Драконом, братан!
Мы посчитали по молитвам и спросили ее, правильно ли, что у них в городе одна пятнадцатая часа после десяти часов, потому костер-то и подожгли. Но она была несколько не в себе и смогла только сказать, что нет, подожгли его за одну шестую часа до десяти часов. Причем она была очень расстроена тем, что они так поторопились – назначено-то было на десять ровно. А сколько с тех пор прошло, она не представляла. Может, и сколько мы говорим. Но тут мне удалось увидеть их городские часы – оказалось, мы еще никуда не улетели с площади! На них и правда еще не было десяти – хотя до них оставалась уже не одна шестая часа, но побольше, чем одна двенадцатая. Полторы двенадцатых, наверное. Вовремя же мы появились – огонь горел только одну двадцать четвертую часа и, можно надеяться, еще не успел причинить непоправимого вреда. Это хорошо, но странно, что мы так ошиблись со временем. Чуть ли не четверть часа. И еще: значит ли это, что это Дракон заставил нас ошибиться? Но как? И почему бы тогда ему не замедлить время еще больше – или он не может? Но ведь меня-то он утащил с костра до того, как его подожгли… Но не спрашивать же его, правда? И зачем мы все это считали, я не поняла. Может, ты мне объяснишь?
Пока мы спорили, Дракон еще что-то делал на площади. Боюсь, он что-то СЛОМАЛ. Мы не видели: начал он с того, что закрыл проемы для смотрения наружу, а когда они открылись, город уже удалялся. Дракон улетал, набирал высоту, швыряя нас по комнате. Только теперь еще и со столбом. Не знаю, как им нас не ПОУБИВАЛО!
А в дальнейшем мы прилетели в замок, но об этом я писала. Так как, можно написать-то? Может ты, любезный братушечка, передашь это моим родителям? А то я все пишу, пишу, а может, зря?
Привет, наверное, последний,
Лью ГОРЬКИЕ слезы в разлуке с милым братом,
Бедная сестричка Юлия.
P. S. Если тебе меня жалко, напиши. И дай написать моим родителям письмо мне, прошу и умоляю. Доктор обещал, что и ответ будет доставлен.
