Александр Федорович Смирнов
Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг

Полная версия

Примечания

¹ Дневники императора Николая II. М.: Орбита, 1991. С. 284–287.

²Мэсси Р. Николай и Александра. М., 1990. С. 98.

³Мосолов А.А. При дворе последнего российского императора. М., 1993. С. 54–56.

⁴Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 4—10. См. также: Ольденбург С.С. Царствование Николая II. Т. 1. С. 307–309.

⁵ Гражданин. 1905. 10 окт.; Новое время. 1905. 11 и 14 окт.; Слово. 1905.

13 окт. и др. Витте С.Ю. Указ. соч. С. 4–5.

⁶Мосолов А.А. Указ. соч. С. 57–59.

⁷Мэсси Р. Указ. соч. С. 100.

⁸Витте С.Ю. Указ. соч. С. 330.

⁹Витте С.Ю. Указ. соч. С. 91. Себя же Витте славил путем воспроизводства отзывов растерявшихся придворных и мнил спасителем царя, династии, державы.

¹⁰Мосолов А.А. Указ. соч. С. 52, 26.

¹¹ Указанные документы опубликованы в мемуарах С.Ю. Витте (Т. 3. Гл. 52. Манифест 17 октября. С. 3—56), а также в книге А.А. Мосолова «При дворе последнего императора» в гл. «Читая труды Витте», где автор отмечает субъективизм, неискренность премьера.

¹² См.: Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 458–466.

¹³ Текст Манифеста приводится по «Сборнику законоположений и постановлений, относящихся к деятельности Государственной Думы». СПб., 1913. С. 5–6.

¹⁴Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет. 1937 г. // Архив русской революции. Т. 22. С. 209.

¹⁵ Выразительную сцену спора у картины в мастерской Репина дает Гессен (Указ. соч. С. 206), а также Розанов (в книге «Среди художников». М., 1994. С. 398). На первом плане у Репина, по его мнению, «маньяк», «Назарей революции».

¹⁶Мосолов А.А. Указ. соч. С. 62.

¹⁷ Троцкий использует известное определение «диктатуры сердца» Лорис-Меликова – «волчья пасть и лисий хвост», принадлежавшее Михайловскому, сотрудничающему в нелегальных изданиях. Параллель между двумя графами (один стал графом за взятие Карса в 1878 г., второй за уступку Южного Сахалина) представляется, однако, исторически несостоятельной.

¹⁸ Дневники императора Николая II. С. 289–294.

¹⁹Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 1994. Т. 2. С. 100.

²⁰ Там же. С. 305.

²¹ Там же.

²² Там же. С. 323.

²³ Там же. Т. 1. С. 326–328.

²⁴Мэсси Р. Указ. соч. С. 100–102.

²⁵ См. подробнее в нашей работе «Царь и мужики» // Слово. 1997. № 3; 1998. № 1.

²⁶Ольденбург С.С. Указ. соч. Т. 1. С. 339.

²⁷ Редакционная статья «Конституция и самодержавие» // Право. 1906. № 1. 19 февр. С. 573.

²⁸ Из дневника Константина Романова // Красный архив. 1930. Т. 6 (43). С. 92—116; 1931. Т. 1 (44). С. 126–140.

²⁹ В таком же духе были воспитаны дети великого князя: старший, Олег, подававший большие надежды как пушкинист, погиб в боях 1914 г., трое других были сброшены в 1918 г. в шахту вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной.

³⁰ Из дневника Константина Романова // Красный архив. 1931. Т. 1 (44). С. 139–143.

³¹ Там же. С. 143–149.

³²Менделеев Д.И. Заветные мысли. М., 1995. С. 413. Полное издание (впервые после 1905 г.). В изданиях советских лет этот текст отсутствовал, да и весь текст, особенно о политическом устройстве Думы, печатали с большими изъятиями.

Конституционная реформа

Этап I
Работа над документами

На первом этапе реформ до Октябрьского манифеста император и его правительство старались удержать в неприкосновенности Основные законы. Эти законы, в сущности, не изменялись со времен гениального кодификатора М.М. Сперанского. Они воспитывали в подданных законопослушных граждан, повышали их правовую культуру, внушая российским подданным убеждение, что страна управляется на твердом основании закона. Сами императоры поддерживали эти убеждения, показывая своеобразный пример законопочитания – царь может изменить любой закон, но, пока он не отменен, монарх не должен закон нарушать. Царь по отношению к закону «сам себя сдерживает», так определял эту своеобразную ситуацию председатель Государственного Совета граф Блудов в беседах с императором Николаем I. Эти же мысли внушал наследнику цесаревичу Александру воспитатель В.А. Жуковский, а Николаю Александровичу – его наставники академик Бунге, Платонов и др.

Основные законы четко и жестко определяли границы правового пространства. За эти грани не имели права, да и возможности, выходить творцы законопроектов. Самое малейшее нарушение немедленно пресекалось – народ в эпической мудрости дал свое определение этой ситуации – «со своим уставом в чужой монастырь не суйся!».

В октябрьские дни 1906 г. резко изменилась вся ситуация, в том числе государственно-правовая. Произошел громадный выброс правовых проблем, накопившихся в глубинах национальной жизни. Правовое пространство вдруг оказалось недостаточным, узким, стесняющим и было внезапно прорвано. Октябрьский манифест был государственным признанием случившегося прорыва (силою возмущенных масс)¹ границ, очерченных старыми Основными законами.

Этот выброс проблем надлежало как-то обуздать, оконтурить, обозначить хотя бы какими-то красными флажками, как при охоте на волков. Границы, очерченные и охраняемые законами «времен Очакова и покоренья Крыма», были прорваны². И встал вопрос: что делать? С чего начать? Вопрос же о том, кто виноват старались свести на нет, позабыть, чтоб не накалять страсти, – и без того горько и смутно.

Раздались предложения, что нужно срочно заштопать дыры, завалить пролом в стене каменьями, в правовом выражении это означало не трогать старые Основные законы, а только отремонтировать, поправить некоторые статьи, что-то внести и новое в духе «евроремонта». Предложили форму, а именно – указать в специальном определении Правительствующего сената новые дополнительные, а также измененные статьи, но фундамент Основных законов (1832 г.) не рушить. Ведь сумели же его сохранить творцы Великих реформ царя-освободителя?! Почему бы внуку не повторить опыт деда?

Но были и другие громкие возгласы о необходимости сущностного пересмотра Основных законов, издании не сенатского определения (по отдельным статьям), а новой редакции Законов, их пересмотр на новых началах конституционного права.

Эти две позиции видны на всех этапах работы по пересмотру Основных законов, работы, увенчанной изданием новой их редакции, которую вдумчивые современники (Н.С. Таганцев) называли Конституцией Николая II.

«Была какая-то закулисная игра в деле создания Основных законов, – заявляет премьер граф С.Ю. Витте, – которая мне открылась впоследствии»³.

Мысль о закулисной игре, некоей таинственности рождения Конституции 1906 г. присутствует в старой историко-правовой литературе (даже учебной), созданной свидетелями, а возможно, и соучастниками свершившегося. Так, профессор Н.И. Лазаревский, автор широко известного в былые годы лекционного курса, счел нужным написать следующее: «История этих Основных законов не может считаться точно установленною. На основании проникших в свое время в печать сведений можно заключить, что кем-то был составлен проект этих законов, который поступил к государю и в начале марта 1906 г. был им передан в Совет министров. Советом проект был рассмотрен в нескольких заседаниях 10–19 марта, подвергнут ряду изменений и представлен в новой редакции государю. Эта редакция (напечатана в „Праве“ 1906 г. № 15) с точки зрения требований конституционного строя являлась крайне неудовлетворительною (например, в ней отрицалась судейская несменяемость). Подобные постановления вызвали ряд нападок в периодической печати, указывавшей на то, что проект является во многих частях принципиальным отрицанием Основ конституционного строя, затем проект этот подвергался еще раз пересмотру (по-видимому, в совещании под председательством государя), был до некоторой степени очищен, а потом не подвергался рассмотрению в существовавшем тогда законодательном порядке, то есть в Госсовете был утвержден и распубликован»⁴ (курсив мой. – А. С.).

Как видим, профессор Лазаревский весьма осторожен в изложении сути дела. Он более уверенно говорит только об обсуждении проекта в Совете министров, ссылаясь на статью сотрудника Витте. Последуем по указанному им следу. Итак, слово премьеру Витте. Этот «генератор реформ» публично неоднократно заявлял, что предметом «моей гордости» является «исключительное и ответственное участие» в создании законов, которыми был «очерчен новый строй»⁵.

Но в мемуарах Витте нет связного изложения всего периода (ноябрь 1905 г. – май 1906 г.), а это важнейший период реформ, составление, обсуждение, одобрение новой редакции Основных законов. Более того, экс-премьер признает, что выпустил эту тему сознательно.

Вчитываясь в его текст, трудно восстановить весь ход событий: только в январе в частном разговоре с графом Сольским Витте узнал о подготовке нового Основного закона, что работа ведется в государственной канцелярии. В конце февраля Сольский передал ему и проект «в том виде, в котором он представил его государю»⁶.

Трудно поверить графу, сыгравшему «исключительную и ответственную роль» в этой истории. Откуда такое подчеркнутое нарочитое отстранение? В чем причина? И.В. Гесссен (в октябрьские дни его советник-консультант) замечает, что Витте «допустил существенные неточности» и «ничего не говорит об историческом свидании», которое произошло на квартире Витте вскоре после Октябрьского манифеста»⁷.

И.В. Гессен, член ЦК кадетов, был к тому же редактором берлинского первого издания «Воспоминаний» Витте (по выбору супруги покойного). Рукопись мемуаров осталась за границей. О характере редакторской работы судить трудно. Профессор А.Л. Сидоров – редактор советского издания мемуаров (М., 1960) пишет, что вмешательство Гессена в текст было значительным. В бумагах Витте есть важное замечание автора о «пропуске в настоящих воспоминаниях периода с 15 сентября 1905 г. по конец апреля 1906 г. и причинах к этому». Отметим, что в текст «Воспоминаний» включены фрагменты, которые носят сугубо самооправдательный характер. О главном экс-премьер умолчал, но и Гессен, группируя материалы Витте, в своих собственных мемуарах – выпячивая свою роль советника премьера по правовым вопросам, укорял Сергея Юльевича в серьезных пропусках и говорил далеко не все. «У меня память ослабела на даты и в особенности на имена», – писал Витте. Но похоже, что это было присуще и его редактору-издателю⁸.

Вот его описание встречи с премьером.

«Дело было ночью, в дни, когда стало ясно, что Манифест не оправдал надежд, что надобно срочно вводить в действие войска. К тому же кадеты не шли на поддержку премьера, не рвались в его кабинет министров и близился срок созыва законодательной думы. Витте, – вспоминает Гессен, – стал жаловаться на трудности положения. Из этих жалоб можно было заключить, что он весь поглощен текущими острыми злобами дня и совершенно не отдает себе отчета, что теперь центром борьбы станет вопрос о компетенции Госдумы. У него даже сорвалась неопределенная фраза, что это уже дело самой Думы. Но как только из дальнейшего разговора он уловил, что в таком случае Дума превратится в Учредительное собрание, сразу как бы опомнился и тут же стал просить составить для него проект Основных законов. А Учредительное собрание было тогда лозунгом всей оппозиции, и несколько дней спустя это требование было предъявлено Витте даже депутацией от бюро земско-городских съездов, которую он вызвал для переговоров. Поэтому просьба о составлении проекта Основных законов делала дальнейшую беседу весьма щекотливой, мы постарались оборвать ее, ссылаясь на поздний час и его крайнюю усталость, и простились с ним уже в третьем часу ночи.

В своих „Воспоминаниях“ граф Витте, неоднократно упоминая обо мне, об этом историческом свидании ничего не говорит, но зато весьма подробно рассказывает о выработке Основных законов⁹ (курсив мой. – А. С.)».

Но где же этот подробный рассказ? В опубликованном (Гессеном составленном) тексте «Воспоминаний» графа его нет¹⁰. Но из слов Гессена ясно, что уже в исходе октября 1905 г. граф уразумел, что надо срочно изготовить уздечку для Думы, что нужно новой редакцией Основных законов жестко ограничить права Думы. Гессен – один из лидеров-идеологов кадетизма – в этом щекотливом деле помощником премьера не захотел быть. Очевидно, после этого отказа премьер кому-то дал поручение. В этом случае его «исключительная роль» получила бы завершенный вид.

Субъективизм Витте-мемуариста налицо. Как говорится, доверяй, но проверяй. Есть еще одна сторона дела, которая, собственно, и подтолкнула к внимательному рассмотрению вопроса о роли графа Витте в создании Основных законов (1906 г.). Действия премьера – ярчайший образец того, как нельзя составлять конституцию. Мы воочию видим, убеждаемся, как личные амбициозные расчеты, желание восстановить подорванную репутацию, вернуть доверие царя, поправить пошатнувшийся престиж, в общем, карьеристские соображения и расчеты влияют на работу, на весь законотворческий процесс и ложатся мрачной тенью на коренные законы. Мы видим, как ласкатели (фавориты) пишут текст конституции, в расчете понравиться, под одного человека. Это о таких «ласкателях» говорил поэт: «Я даже ямбом подсюсюкнул, чтоб только быть приятней вам». К сожалению, законотворческий процесс на рубеже 1905–1906 гг. принял келейный характер, лишенный контроля со стороны общественности, без участия народных представителей по выбору.

* * *

Общая работа по уточнению Основных законов, пересмотру учреждения Государственной Думы и реорганизации Государственного Совета как базисных правовых актов всех реформ проходила с 28 октября 1905 г. по февраль 1906 г. в Особом совещании графа Сольского, который в рабочем порядке образовывал специальные комиссии (группы) по составлению отдельных проектов. Выше уже отмечалась исключительная роль председателя Государственного Совета, пользовавшегося в те дни полным доверием императора. Но и премьер имел свои особые отношения с этим царским доверенным и свои виды на него.

Касаясь работы Особого совещания графа Сольского в заседаниях, членами которого был весь кабинет во главе с премьером, он признает: «Как глава правительства и ввиду моего влияния на графа, я имел преимущественное влияние на решения»¹¹.

В исходе октября для почина император вручил государственному секретарю барону Икскулю три проекта пересмотра Основных законов. Один был составлен флигель-адъюдантом графом А.Ф. Гейденом (братом видного общественного деятеля, лидера мирообновленцев). Полковник гвардии, флигель-адъютант владел пером. Выше уже отмечалось его участие в составлении манифеста 6 августа о созыве Булыгинской Думы. Н.С. Таганцев считает Гейдена представителем военно-придворных сфер. Автором другого проекта был директор Александровского (Пушкинского) юридического лицея А.П. Соломон, имевший самые обширные связи, в том числе и с лидерами либеральной оппозиции. Именно Соломон познакомил графа Сольского с профессором С.А. Муромцевым, который работал над собственным проектом Основных законов, что имело важные последствия (об этом ниже будет особая речь). Третий проект вышел из канцелярии Министерства внутренних дел. Не исключено, что к его возникновению имел отношение и премьер.

Об итогах работы Государственной канцелярии барон Икскуль докладывал императору на высочайшей аудиенции 27 января. Проект Государственной канцелярии стал базовым документом для всей последующей работы. Он и позже сохранял свою роль и на заключительном этапе обсуждался на совещании у императора наряду с другими дополнительными проектами. Он фигурирует под своим названием: «Проект Государственной канцелярии» (Проект № 1).

В историографии вопроса, в том числе и самоновейших работах, Проект № 1 оценивается как весьма либеральный, как компиляция тогдашних западноевропейских конституций, как наделяющий Госдуму широкими полномочиями¹². Подобные определения удачными не назовешь. По нашему мнению, Проект № 1 базируется на Основных законах М. Сперанского.

Академик Н.С. Таганцев, специально изучавший этот вопрос, пришел именно к этому заключению. Он имел в своем распоряжении все официальные протоколы заседаний Совмина, Особых совещаний, на которых сыграл свою роль. В его распоряжении был личный архив барона Нольде – управляющего канцелярией Совмина – и свидетельства лиц, барону помогавших. Основные выводы и наблюдения Таганцева подтвердились документами, позже введенными в научный оборот. Сам академик назвал свое исследование «расследованием» по установлению истинной картины создания Конституции Николая II¹³.

В своей оценке Проекта № 1 Таганцев использовал замечания, сделанные Нольде его помощником-секретарем Тхоржевским в процессе подготовки проекта Совета министров (его иногда именовали поэтому «советский» проект). На заключения своих осведомленных предшественников Таганцев ссылается достаточно часто и большей частью солидарен с ними.

Н. Таганцев, изучив итоги работы Государственной канцелярии, пришел к выводу, что речь идет не о создании нового правового акта, а о новой редакции Кодекса Сперанского. Из 179 статей прежней редакции (1832 г.) оставлено без пересмотра 134 (в том числе весь II отдел об императорской фамилии). Таким образом, признаны подлежащими пересмотру только три отдела: первый, о существе верховной власти (ст. 1, 2), восьмой – о законах (ст. 17–79) и девятый – о власти верховного управления (ст. 80 и 81). Оставление без рассмотрения указанных частей могло быть объяснено тем, что все они не затрагивали изменений государственного строя России, которые произошли в период 1905–1906 гг. <…>

Не могло на эту часть Основных законов распространяться безусловно и то положение, что Основные законы подлежат пересмотру только по почину государя¹⁴.

Итак, есть основание считать (по формальным признакам) создание новой редакции обновлением. В старые меха влили новое вино.

Именно на эту сторону дела (изменения качественные) указывал Таганцев, но они появились только в самом конце работы, а в первой редакции их не было. По его словам, проект Основных законов, выработанный Государственной канцелярией, несмотря на полупрезрительный отзыв Витте в его письме, что канцелярия «состряпала» проект, носил на себе следы продуманности, а главное, искреннего желания схватить сущность новых запросов жизни и вынужденных уступок со стороны самодержавной власти. Составители писали, правда робко, так сказать, с оглядкою, но и задача была нелегкая. Ведь все почти чувствовали, а многие знали, что власть уступила скрепя сердце, думая про себя, что этот ураганный песок, залепляющий глаза, благодаря «угодникам», пронесется. Основные законы первого тома свода: ведь это была та святая святых, в которую могли проникать только посвященные в высшие степени. «Во время предшествующих совещаний о государственной реформе России старые заслуженные юристы не раз напоминали, что наш свод – творение великого Сперанского и что к нему надо подходить с надлежащим почтением, а не с кондачка. Прибавлю, в этих предостерегающих отзывах слышалась не одна осторожность старости, а много житейского опыта, знаний и правды. По нашему убеждению, Михаил Михайлович Сперанский был величайший самородок юридических россыпей России. Нельзя не преклоняться перед его творческою мыслью и талантом законодательного изложения, и притом не только в его планах, но отчасти и в выполненных им сооружениях государственного строительства»¹⁵.

Проект Государственной канцелярии начинался с определения материальной структуры государства, его территории (ст. 1). Статья эта вмещала две части: описательную – Российская империя состоит из всех находящихся в державном ее обладании владений¹⁶, и определительную, в узком смысле: «И составляет единое и нераздельное государство». Замечание Тхоржевского, принятое и бароном Нольде, состояло в предложении исключить первую часть как ослабляющую существенное утверждение второй, что и было принято при дальнейшем редактировании проекта. Затем последовала вторая статья, о Финляндии, неразрывно связанной с Россиею. Первая статья дополнялась статьею о русском языке, как о едином общегосударственном языке, обязательном в высших и центральных учреждениях, а также армии и флоте, как основном факторе понятия единого государства. Употребление местных языков и наречий в государственных и общественных установлениях (учреждениях) определяется Особыми законами. Наконец, статья 3 этих prolegomena гласила, что государственные границы могут быть изменены не иначе как на основании особого о том закона. Забегая несколько вперед, заметим: Таганцев специально подчеркивает, что эту статью позже Витте исключил как излишнюю на том основании, что далее по статье 11 заключение всяких договоров с иностранными державами отнесено к прерогативам монарха, а монарх и Госсовет никогда такой санкции не дадут. Но кто мог предвидеть, что исчезнут и монарх и святость, неприкосновенность границ, да и сама держава станет напоминать четвертованный обрубок. «Осталась наша Русь, – восклицает автор, – как „калика побируха“, окруженная чудищами, кои, по выражению Тредьяковского, „облы, озорны, стозевны, стоглавы и лайя“». Это писалось в 1918 г.

Затем в проекте следовала глава об императорской власти. В прежних законах все существо верховной власти исчерпывалось в двух эпитетах – монарх самодержавный и неограниченный, а затем шло уже византийское велеречие, гласившее, что повиноваться верховной его власти не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает, с цитатою из петровского указа 25 января 1721 г. Проект присягнул на это определение, устранив оба не соответствующих более Манифесту 17 октября и всем бурным событиям осени 1905 г. атрибуты, предписанные монарху. Формула его была совершенно проста: верховная власть в Российской империи принадлежит государю императору (ст. 5)¹⁷. О священности и неприкосновенности особы царя говорила следующая статья.

Далее в проекте следовало перечисление отдельных областей прав, в которых может проявляться власть верховная в порядке управления, начиная с области законодательной, которую по статье 5 государь император осуществляет совместимо с Государственной Думой и Государственным Советом, добавлялось еще, что государю принадлежит почин по всем предметам законодательства. Ему же присваивалась власть утверждать законы и указы, необходимые для их исполнения, даже делать дополнения к ним в пределах закона. Затем шел перечень прав монарха в порядке верховного управления, в верховном начальствовании над вооруженными силами России; в осуществлении власти судебной, в частности, в осуществлении права помилования. Этот перечень дополнялся постановлениями о расходах на Министерство двора и перечнем отделов Основных законов, не подлежащих пересмотру (Положения об императорской фамилии).

Больше всего трудностей представляла следующая глава, носившая первоначально краткое название – «О правах российских подданных». Она являлась новшеством, созданным в жизни России подъемом мысли, ожиданий и требований просыпающейся страны. Это были «великие начала Октябрьского манифеста». В правотворческом плане это была целина. Главная трудность проектирования этой главы состояла в том, что тут нельзя было проявить ни кодификаторского, ни даже просто творческого таланта, а приходилось ограничиваться, так сказать, простым придумыванием.

Надобно заметить, что Таганцев высоко ценил вечевые традиции прошлого, предлагал в манифесте Николая II напомнить о Земских соборах. И в истории пересмотра Основных законов он пишет об этом: «Конечно, было и на Руси время, когда говорили о новгородской и псковской вольницах в смысле понятия организованного „мира“, „круга“, „веча“; но ведь эти стародавние представления были быль, которая давным давно былью поросла. Ведь по ним прошла придушившая народную жизнь злая „батыевщина“, а за нею не менее тяжелое ярмо великокняжеской и царской власти с Византийскою орифламмою… Ведь надо было изобрести права граждан для тех, которые волею судеб и течением времен, под завывание октябрьских бурь из „царевых людишек“, „холопов“, обладающих только правом „челом бить“ и „слезно просить“, – претворились в граждан; да не в смысле „почетных“ или „личных“ по терминологии законов о состоянии, а в заправских citoyens, от того привычное ухо законника уловило даже в редакционном изложении статей: „все российские подданные“ звуки торжественного характера: „Декларация прав“».

В перечне вольностей российских граждан рядом с воспрещением входа в помещение без согласия хозяина стояло такое важное политическое право: «Частная переписка не подлежит задержанию и вскрытию, за исключением случаев, законом определенных». Но эта вольность, хотя и сходная с правилом, находящимся в судебных уставах, была исключена по замечаниям Тхоржевского, поддержанным бароном Э.Ю. Нольде, по соображениям политическим, без всяких дальнейших пояснений, с добавкою: «Так как в настоящее время может нанести большой ущерб государственной безопасности»¹⁸.

Затем следовало постановление, что каждый российский подданный волен свободно избрать место жительства и занятие, приобретать имущество, беспрепятственно выезжать за пределы государства (ст. 27); что граждане вольны собираться как в закрытом помещении, так и под открытым небом (ст. 29); вольны образовывать общества и союзы, даже вольны обращаться к государственным властям с ходатайствами по предметам общественных и государственных нужд (ст. 32)¹⁹. Справедливость требует прибавить, что в этом перечне свобод были помещены многие заимствования из судебных уставов (ст. 20–25), некоторые даже дословно. Эти преемственность в развитии права, указание на влияние духа Великих реформ весьма важны, но была и другая ипостась этой преемственности. Все это перечисление вольностей содержало в каждой статье предохранительный клапан: «насколько это не противно», или «дозволено», или «определено» законом. Но чтобы и эта хартия свобод не показалась «призывным звоном Вадима» (Новгородского) и чтобы российский подданный и в грезах не увлекался и не вообразил себя свободным бриттом или окрыленным свободою галлом, последняя статья этой главы добавляла: что законом могут быть установлены изъятия из этих свобод – для лиц, состоящих на действительной службе, и для местностей, объявленных на военном положении или в положении исключительном. Причем творцы перечисления прав заботливо напоминали, что существующие в сем отношении особые постановления (охватывающие своим действием три четверти страны) сохраняют свою силу впредь до пересмотра их.

За перечнем в проекте Государственной канцелярии прав государя императора в их совокупности и в отдельных проявлениях и за обрисовкою в общих контурах прав подданных следовала глава о fundamenta regnorum, то есть о законах, причем первая же статья этой главы указывала на всю сущность произошедшей перемены, так как указания статьи 47 (изд. 1892 г.) «Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, учреждений и уставов, от самодержавной власти исходящих» в проекте заменены другими: в порядке «сими основными законами установлено», то есть через Государственную Думу и Государственный Совет.

Следующая глава «О Государственной Думе и Государственном Совете» была пополнена на основании наиболее важных вновь изданных постановлений. Наконец, такие же пополнения и изменения были сделаны и в последней главе о председателе Совета министров и министрах и об условиях их ответственности, которые были также далее объединены и согласованы с положениями закона 19 октября (1905 г.) об объединении деятельности министерств.

Сюда же была включена на основании многократно выраженных графом Витте пожеланий отметить в Основных законах различие между указами и «декретами» статья 69: «Обязательные постановления, инструкции, издаваемые Советом министров (вставлено потом графом Витте), министрами и главноуправляющими, а также другими на то уполномоченными государственными и общественными (было внесено бароном Нольде и исключено графом Витте) учреждениями, не должны противоречить законам».

По проекту Государственной канцелярии последняя статья гласила: «За нарушение постановлений Основных законов и за нанесение тяжкого ущерба интересам государства превышением, бездействием или злоупотреблением власти министры могут быть привлекаемы Государственною Думою или Государственным Советом к ответственности с преданием Верховному уголовному суду». По поводу ее Тхоржевский писал Нольде: «Первая часть статьи 65-й, касаясь весьма спорного и сложного вопроса о политической ответственности министров, является вместе с тем совершенно не определительною. Осторожнее ее поэтому исключить и оставить лишь вторую часть означенной статьи, устанавливающую хотя и в общих, но реальных очертаниях гражданскую и уголовную ответственность министров: что же касается политической ответственности министров, то правильнее, казалось, не определять ныне же порядка такой ответственности и ограничиться лишь принципиальным упоминанием о ней в ст. 64-й». Любопытно, что барон Нольде, принимая это замечание, еще резче мотивирует неприемлемость статьи: «Статья эта в первой части устанавливает весьма неопределенное, скажу более, загадочное правило о политической ответственности министров. Неизвестно, почему нужно для такой ответственности нарушать непременно Основные законы и причинять интересам государства непременно тяжкий ущерб?» Граф Витте ограничился только отметкою на докладе – «Да!». Премьер позже попросту снял проблему ответственности министров перед законом²⁰.

На базе Проекта № 1 к исходу февраля возник «советский» проект законов. Получив 20 февраля от Витте текст Проекта № 1 и поручение подготовить «наш проект», опытный управделами Совмина не мешкал: «Как видно из бумаг барона Э.Ю. Нольде, он немедля приступил к исполнению возложенного на него поручения, и притом с присущею ему служебной мудростью, одновременно с личным изучением проекта, передал его состоящему на службе в канцелярии Комитета министров своему секретарю по делам управления Кавказом, готовившемуся ранее к кафедре государственного права в С.-Петербургском университете И.И. Тхоржев-скому, для составления по нему замечаний и необходимых пополнений, что и было выполнено Тхоржевским, по его словам, в одну ночь. Работа Тхоржевского на 13 страницах, свидетельствующая и о знакомстве с вопросом, и о выдающейся талантливости автора, представляет большой интерес. Автор представил барону Нольде целый ряд не только замечаний по содержанию статей, но и значительные к ним дополнения на основании только что появившихся законов, а именно Манифеста 20 февраля и новых правил о рассмотрении государственной росписи. Эти замечания, переделанные, а частью не переделанные бароном, в виде 65 пунктов (в порядке статей проекта Государственной канцелярии), и были представлены Сергею Юльевичу»²¹.