bannerbannerbanner
Втора. Иллюзия жизни. Том 1

Александр Евгениевич Владыкин
Втора. Иллюзия жизни. Том 1

Полная версия

Глава 1

Каждый раз, когда кто-то из нас сбегал, его ловили старшие группы, а мы, раздетыми стояли на бетонном полу и вслед за воспитателем повторяли устав, который и так давно знали наизусть. Стояли до тех пор, пока беглец не был обнаружен и возвращен в «обойму». На время поисков можно было забыть про сон, еду, усталость. Любое малейшее недовольство или неповиновение каралось жестко. В обоймах старших было десять человек, в каждой обойме свой воспитатель. Наша обойма была самая младшая. Каждые двенадцать лет выпускалась группа воспитанников, состоящая из четырех обойм. Сколько было нам лет, были ли у нас родители, как нас зовут-этот вопрос я задавала себе неоднократно уже будучи взрослой женщиной, имеющей двух сыновей и трех внучек. Я была вторая, старшая в своей обойме. Нас было девять человек и у каждого свой номер. Я начинала нумерацию, первый номер, как говорил Михалыч (наш воспитатель) временно отсутствовал. А за неимением оного, вся ответственность за воспитательный процесс и дисциплину обоймы ложилась на второй номер, то есть на меня. Восемь озлобленных вымуштрованных волчат день и ночь ели меня пронзительными холодными глазенками, и я должна была ответить на любой вопрос, решить любую проблему. Мы были одна семья, наша обойма. Нас учили действовать сообща помогая друг другу и защищая друг друга. В моей обойме отсутствовал третий номер, молчаливая девочка, лет десяти, прикосновение которой залечивало любую рану, убирало боль, где то далеко, далеко. Это был худощавый, угловатый ребенок с веснушками на пол лица. Мы с подачи Михайловича, называли её Мальвиной (а в сердцах Мартышка –по-русски.) И не было в обоймах человека, способного двигаться по скалам, без страховки, как этот ребенок. Добрая и доверчивая она придумывала для себя сказки, которые тихонечко рассказывала нам после отбоя. И почти в каждой сказке присутствовал Конь. Это было что-то не реальное, чудесное, красивое, красивое. Воспоминание о коне в обойму принес Цыган, это пятый номер. Он больше бредил Табором, табор для него был все-это была семья (типа нашей обоймы), это был такой друг, лучше всех. Он даже клялся табором, и не было клятвы священней. Когда его принимали в юные ленинцы, он так и сказал:

– Клянусь табором.

Взрослые, что прилетели на вертолете рассмеялись, а Цыган обиделся, убежал, и пришел только на отбой. В тот день его не наказали, а как только вертушка улетела…Неделю провел в пещере с крысами, змеями и пауками, последние были пострашней.

Пятый, час мы стояли раздетые на бетоне и молились уставу, а в душе надеялись на, чудо-а вдруг, вдруг ей повезло вырваться из объятий этих холодных гор, а там, там совсем другой мир-мир волшебных коней, и люди там не ходят, а летают, парят в воздухе… Мальвину принесли через два часа на брезентовых носилках, через двадцать, минут прилетела вертушка. Нам был дан отбой до обеда. Завтрак пришлось простить за отсутствием, мы даже не считали это наказанием, глаза давно слипались сами под монотонное бурчание Михайловича. Потом был подъем, построение и начинался новый день, один из многих, проведенных здесь. На вершине скалы было выстроено два домика, плавно в планированных в тело самой скалы, Михайлович говорил, что когда то здесь было море, что то непонятное, немногословный воспитатель характеризовал, как много воды. Но при каждом взгляде на неприступную белую, с вкраплениями мергеля, гору, на которой жили наши учителя и инструкторы, мне не верилось, что даже капля влаги могла удержаться на вершине Агдага. Солнце всегда всходило с одной стороны, делая скалу слегка розовой, и чем выше оно поднималось по небосклону, тем четче проявлялась чистота и белизна неприступной скалы, на которой как бы случайно, зацепились чахлые кусты высокогорного кизила, колючего, гибкого, прочного, которому бог не дал достаточно листьев и ягод. Тренировочный лагерь, в котором мы жили, находился в долине, окруженной со всех сторон горами, вернее это скорее было плато, с многочисленными оврагами и обрывами, густо заросшими травой, кустарниками, а кроны деревьев покрывали малочисленные тропы, протоптанные обоймами за годы обучения. Где-то из глубины этой дикой местности слышался непрерывный гул, чередующийся с плесками и редкими стонами. Подземная река, говорил Михайлович, примета есть такая, сильно стонать будет, жди землетрясения. В горах трясло не сильно, но часто. Мы здесь жили и привыкли к колебаниям почвы, а неверующий Михайлович, каждый раз мелко крестился, как таракан, смешно дергая усами.

***

Как только солнце отрывалось от вершины белого Агдага, на лифте, сделанном внутри скалы, спускались наши мучителя, как их называл восьмой и предпоследний в нашей обойме, самый хитрый из нас, никто не помнит откуда он взялся. Михалыч смеется, его КИО за ухо притащил, за срыв какого то циркового представления. Паренек обладал настолько яркой, непредсказуемой фантазией, что при виде иллюзионной картинки, созданной пятилетним беспризорным ребенком, разбежались все, циркачи тоже. В зале он остался один, громко смеялся над растерянно бродившими по манежу львами и тиграми. Потребовалось много времени, для восстановления порядка. Потерпевшие в один голос утверждали, что видели своими глазами, как упало ограждение манежа, и звери вырвались к зрителям, бежали по рядам. а за львами летели огромные крокодилы с перекушенными младенцами в зубах. Дирекция цирка пообещала вернуть билеты, но никто из зрителей к кассам не пришел. Труппу в срочном порядке отправили в отпуск, а дрессировщика увезла скорая, в рубашке с рукавами, завязанными бантиком, для красоты, наверное. По городу ветер еще долго трепал плохо наклеенные афиши с представлением иллюзиониста мировой величины Игоря КИО. Поначалу нестандартные шутки восьмого злили всех, потом мы привыкли к нему, он к нам, и при виде ползающей нечисти в тарелках во время обеда, улыбались и грозили кулаком Немому. Ах да, я забыла, восьмой общался с нами только с помощью жестов. Он совсем не разговаривал, мычал, когда злился. Да и со слухом у него были проблемы. Учителя у нас были одни и те же, а вот инструкторы, время от времени, менялись. Немой и тех, и других доводил до нервного срыва, своими картинками. Не любил он их, они отвечали взаимностью. Инструкторов, через время, забирала вертушка, и они с дикими глазами до последнего, передвигались в каких-то странных прыжках, выписывая неимоверные зигзаги, к вертолету, все это сопровождалось истеричными криками. Одни, как в белой горячке, от чего-то отмахивались, другие что-то отрывали от себя. Немой забавлялся. И так каждую вахту инструкторов. Вертолетчики говорили, что инструктора приходили в себя, по мере удаления от объекта, клялись, божились, что больше в этот ад ни ногой. Но чудесная сила-сила денег, продолжала этот спектакль для всех обойм на года. За подобные выходки, каждый раз восьмого не садили в пещеру, не устраивали массовый террор обоймы, его спускали в высохший колодец. Вы когда-нибудь видели колодцы высоко в горах? Это, когда бросаешь камень и не слышишь его падения. И каждый раз я находила Немого в одном и том же месте, на обрыве возле шатающегося камня. Он всегда слегка вздрагивал, когда я молча обнимала его, в обойме не принято было бросать своих, он с аппетитом ел принесенные мной бутерброды и размазывал следы слез по щекам. При мне он плакать стеснялся. Меня он любил и хотел в моем присутствии казаться сильным. Потом я его долго гладила по голове, он успокаивался, закрывал глаза, прижавшись к моей груди, слушая ритмичный стук моего сердца. В казарму сегодня он не шел, показывая мне картинку лисят отрицательно машущих головами. Это было продолжение его игры. На следующий день одна из старших обойм, во главе со своим воспитателем пошла доставать пленника из колодца. Там в глубине раздавались непонятные душераздирающие звуки, напоминающие громкий плач или рыдание с омерзительно громкими всхлипами. С перепугу воспет. прибежал за помощью к Михайловичу. Это для такой конторы уже был нонсенс. Попросить помощи, это равносильно, что унизить себя, мол не мужик тут я и все…Михайлович еще при подходе к колодцу, подергав себя за ус, спросил у воспета старшей обоймы:

– Ты зачем (такой вот нехороший) ишака в колодец засунул. Там у тебя ишак орет.

Воспет в отказ, что только не божился, даже дырку колодца рулеткой промерял, не войдет сюда ишак и все…Дело приобретало скандальный оборот. Мол, Михайлович, твой оболтус, проштрафившийся, ты его и доставай.

– Может у твоего Немого шиза такая, в ишаков преображаться. Гаденыш!

Уж лучше бы этот, надзиратель над старшекурсниками, этого не говорил. Михайлович конечно был резкий мужик, нагоняй мог дать, что мама не горюй, но своих воспитанников, он в обиду никогда не давал. А тем более, что их пытался обидеть фактически конкурент. Скоро выпускные экзамены, а одна из дисциплин, когда младшим дается полная воля действий, и они противостоят старшим, в выполнении поставленной командованием задачи. Каждый отобранный бал, отнюдь, не улучшал позиции выпускников. Если у младших эти учения были скорее игрой, то для выпускающейся обоймы, потеря баллов была тяжело преодолеваемым осложнением в дальнейшей карьере. И тут уже не цветом берета меряться придётся, когда двенадцати летние дети, оставляют в дураках будущих командиров спецподразделений. Михайлович злорадно отказался от предоставления помощи, с заменой слагаемых, сослался на устав, дающий небольшие льготы для воспитателей младшего, особо опасного контингента. Мол, недосмотр за его подопечными, карается особыми мерами закона, что Родина-мать не простит! И что это, не его Михайловича дело, ишаков из колодца доставать, даже преображенных.

– Кто вчера его туда заталкивал, тот сегодня пусть и достает.

И в конце этой мужественно произнесенной тирады, Михайлович послал, раскрасневшегося от злости воспета, к вышестоящему командиру, для решения этой проблемы. Командир жил за пределами учебного центра, как и все командиры, он не любил проблем, и людей их создающих. Прилетал на вертолете по понедельникам, не чаще двух трех раз в месяц. Появлялся на выпусках обойм в парадной форме, с очередной кралей, и с парой высоко парящими генералами с лицами вызревшей сливы. Сначала вручения, потом награждения, пожелания, прощания и самое главное – Банкет. Банкеты каждый год проходили по-разному, заканчивались всегда одинаково. Толи пьяный командир держал свое начальство, то ли генералы, с наконец раскрасневшимися лицами пытались друг друга до толкать до открытого вертолетного: не то двери, не то люка. Постоянно целующиеся в засос, так они втроем и проваливались в, принявший их, летательный аппарат. Потом командование нами переходило на телефонный режим с очередного горного сафари или рыбалки, с очередным употреблением спиртного. Аврал, третий день в колодце орет ишак, как его доставать никто не знает, командир не едет. Два добровольца пытались спуститься в колодец, были покусаны ишаком, подняты на поверхность, третьего добровольца, так связанного и опустили вниз, решили не поднимать. Чтобы ишак не зверствовал, решили время от времени бросать в колодец сена, а также опускать ведро воды, злобная скотина, но все же божья тварь. В понедельник прилетела вертушка, командир припер бригаду, в дупель пьяных грузчиков, и это на режимный объект. Бригада быстрого реагирования опустила кучу веревок в колодец, налила сто грамм ныряющему в прорву, процесс пошел. Через десять минут одна из веревок дёрнулась: вира икнул глав бриг…, начался изнурительный подъем, сопровождающийся диким ревом бедного животного. Вскоре показалась голова перепуганного осла, тело явно не пролазило. Командир приказал тянуть, верх колодца развалился, и уже не орущий, а хрипящий осел, развалял, в три удара, дышащую перегаром толпу, и дал такого драпа, что арабским скакунам не снилось. Вторым вытащили добровольца, развязали на всякий случай. Третьим заходом вытащили двоих: спасателя и муллу. Последний долго сопротивлялся, но против нас, спасителей никто не устоит. Два часа искали переводчика, который, в рабочее время, собирал кизил на варенье. Переводчик сказал, что мулла зашел случайно, на закрытую территорию, в поисках своего ишака, и не понял зачем эти неверные, обмотав веревками, потащили его ишака вверх, если рядом огромная пещера, с прекрасным входом и выходом – одновременно, которая общается со старым колодцем, бывшей сторожевой башни. Плюнул три раза на дорогу, что осквернили гяуры, и пошел искать, сбежавшего осла дальше.

 

– Нехороший человек-редиска, сказал Михалыч, раз от него постоянно ослы сбегают.

Потом он нашел меня:

– Пойдем Немого искать, про него видно все забыли, а что парня пять дней в обойме нет…

Я пообещала, что Немой вернется сам, к вечеру. Михалыч поверил. И Немой пришел, веселый, посвежевший. А во вторник прилетела вертушка, со сменой учителей и инструкторов. Они отличались тем, что учителя ходили в френчах тридцатых годов, в гимнастерках из чистого офицерского ЧШ, женщинам к френчу, защитного цвета, прилагалась юбка, синего цвета, тоже ЧШ. Юбки были ниже колен, обмундирование было казенным и укорачиванию не подлежало. И то ли обмундирование на складах завалялось, а может Немой прикололся, но все это ЧШ, было заражено бельевой вошью, и учителям, ни днем, не ночью покоя не было, особо болезненно реагировали женщины. В учительском доме, на скале, и день и ночь горели костры, под котлами с проваренной одеждой. Кто-то из старших сумел прокрасться и бросить в котлы какую-то химию, и после этого, на уроках наши учителя, выглядели вполне современно -в варенках, с несвоевременно появляющимися дырами в разных местах. Михайлович их называл Хиппи.

***

Инструкторы менялись чаще, это были очень похожие друг на друга индивиды, круглоголовые, очкатые, с бледной кожей и пронзительными глазами. Каждый инструктор, был специалист в своей области, знания инструкторов были засекречены, с каждым подопечным они работали по индивидуальной программе. Главной отличительной особенностью инструкторов, были белые накрахмаленные халаты. Инструктора между собой общались редко, не называли друг друга по имени отчеству и никогда-по званию. Вызывали нас по одному, проводили какие-то эксперименты, задавали вопросы, заставляли пить таблетки, что-то отмечали в многочисленных журналах. После этих визитов болела голова, присутствовала легкая тошнота и была такая усталость, как после сто пятьдесят километрового марш броска. Правда младшей обойме таких нагрузок никто не давал, ограничивали, пяти десятью километрами пробежки, в течение одних суток, зато в любое время. Иногда досыпать уже на бегу приходилось. Инструкторов не любили все, Михайлович старался их избегать, только кривился, когда с обоймы кого вызывали. Но видно на верху кто-то, чего-то поменял. Инструктора приехали все новые, в штормовках и кедах, громко смеялись, обсуждали какого-то Горбачева, были больше похожи на людей. Белые халаты остались, а вот круглоголовости и химии по уменьшилось. Журналы с секретными записями, эпюрами и графиками как-то незаметно ушли, в такие же секретные архивы. Началось живое общение, обучение специальным военным программам.

– Детство кончилось: – изрек Михайлович.

Среди этой когорты специалистов, и появился Чавось, что он показал Немому, как повлиял, бог один знает, но наш товарищ ни на шаг не отступал от инструктора, любое свободное время он бежал к Чавосю. Эту странную кличку ему дали за то, что при любом диалоге он, как в такт, так и против шерсти, применял это паразитическое «чавось». В любом выражении, этих «чавось» у него было больше других слов. Чавось полностью забрал Немого, даже учителя последнее время меньше чесаться начали. Михалыч сначала злился, из-за отсутствия Немого на проверках, потом его Чавось вызвал к себе и Михалыч успокоился, тем более, что утром, восьмой всегда был на месте. Каждый раз я пыталась дождаться Немого, но повышенные физические нагрузки делали свое дело, и я засыпала мертвым сном, только коснувшись подушки. Однажды я проснулась раньше подъема, напротив на кровати сидел Немой.

– Доброе утро – я услышала чей-то чужой голос.

От неожиданности я вздрогнула, оглянулась, никого не было, все спали.

Тогда я посмотрела на Немого – сейчас это…ты сказал?

Немой заулыбался, что-то довольно проурчал, как мартовский кот. Прижал палец к губам, а в моей голове, как набат:

– Ура! Получилось!

Так я впервые столкнулась с телепатией. Это надо было переварить. Но некогда. Обойма, подъем! Новый день начался с неожиданности.

***

Мы, как-то, не воспринимали политинформации, просто отрубались, спали с открытыми глазами, бессмысленно уставившись в огромные карты, висевшие на всю стену. Михайлович, обязанный присутствовать, по уставу, на политинформациях, тот вообще игнорировал замполита, опустив поседевшую голову на руки, сложенные по-ученически одна на другой, дрых за последней партой. Голос замполита доносился все глуше и глуше, сам же замполит все чаще бегал за дверь, хлебнуть из заветной фляги и занюхать потертым рукавом капитанского мундира. Старших все чаще стали отправлять в командировки. Возвращались не все, кто-то оставался в госпиталях, с последующим списанием с воинской службы. Хорошо если кому достанутся лейтенантские погоны за особые заслуги. А некоторых просто не стало, как будто и не было их никогда. А те, что вернулись, стали как-то старше, поджаристей, на загорелых лицах двадцати летних парней появились ранние морщины жестокости, у некоторых волосы серебрились белыми прядями, по малочисленным праздникам они одевали медали, ставили рюмки на стол, наливали водку, накрывали хлебом. И…Командиры делали вид, что не замечали нарушений. На праздники всегда вертушка выкидывала ответственного из золотопогонников, которого на скале доводили до кондиции, что он при всем желании не мог доползти до лифтовой шахты. Скоро экзамены, – подумал Михайлович, – выпуск будет ранним. Как в воду смотрел. Через месяц объявили подготовку к экзамену. Боевая и техническая подготовка, полит подготовка и полный набор на любой вкус и выбор. Иностранных наблюдателей не ожидается. Но и как местная изюминка-выпускные обоймы против младших обойм, к младшим так же относили следующий выпуск. Младшим разрешено все (в разумных пределах). Силы явно неравны, против четырёх обойм выпускников, шестнадцать младших. В том числе и наша восьмерка, без Мальвины. Нет никого, не учителей, не воспитателей, сплошная самоорганизация. Зато из наблюдателей целых пять генералов, два из них в штатском, даже один член военного совета. Задание выпускникам и нам выдадут в письменном виде, за два часа до операции. Перед этим была какая-то медицинская комиссия, на следующий день нашу обойму разделили. Девочек переселили в ленинскую комнату, разделив ее пополам, по жребию мне досталась комната с Мальвиной, три оставшиеся девочки заняли другую комнату. Ребята остались в казарме. У каждого была персональная кровать, тумбочка для личных вещей и предметов санитарной гигиены, а также маленький участок стены, вне уставного иконостаса, личный, вешай что хочешь. Я повесила маленького медвежонка, мой талисман, что Михайлович мне подарил на пятилетие. У Михайловича было день рождение, ему в шутку подарили оленьи рога. А я спросила, когда мое день рождение.

– Как я забыл? Сегодня.

Торжественно произнес воспитатель, и я тебе дарю талисман, я открыла глаза, а в руке лежал маленький пушистый мишка. Я растеряно посмотрела под ноги и спросила Михайловича:

– Где талисман?

Михалыч улыбнулся в свои, тогда еще черные усы:

– Мишку зовут талисман.

С тех пор я и веду свое лето исчисление. Прошло семь зим, как один день. В этом году мне исполнится двенадцать лет. Наша обойма, мы все ровесники, наверное, плюс минус пару месяцев. И мой талисман занял свое законное место.

***

Четвертой в нашей обойме была Стерва. Девочка долго жила, как по инструкции, строго по уставу, лишних вопросов не задавала, отвечала коротко лаконично, даже в одежде, во внешнем виде не было ничего лишнего. Выстругана, как доска, без сучка и задоринки. Любую команду выполняла молча, без лишних вопросов. Так надо. Может у нее и не было особого дара, но она компенсировала все своей работоспособностью и исполнительностью, кстати, помешена была на физической подготовке и на боевой. Она так бы и ходила у нас четвертой, если бы не мистер случай. Как-то по осени прилетел к нам проверяющий, и задача перед ним стояла, видимо очернить наш учебный центр вчистую, все жестко упиралось в деньги. Тут Афганистан, тут Чернобыль, а финансирование не резиновое. И захотелось ему представить нас, как детский дом, с особыми полномочиями, живущий за счет государства припеваючи, на кавказском курорте. И все у него получалось документально. В ежедневных пятидесятикилометровых наших пробежках он не участвовал, но захотелось ему посмотреть, как в этом пионерлагере готовят суперсолдат, да и попозировать тоже, как никак мастер спорта по боевому единоборству. Короче, гора мышц и запрограммированная логарифмическая линейка, вместо мозгов. Захотелось ему посетить наш тренировочный полигон. Как раз, старшие, вернувшиеся с командировки, отрабатывали движение парами, с выносом раненого с поля боя и отражение атаки вражеской ДРГ. Он и здесь постарался внести свои коррективы в учебный процесс инструкторов. Высмеяв деревянные накладки на бронниках ДРГ и неумение работать ножами на расстоянии. Инструктору было наплевать на амбиции штабиста, разные ведомства. Вот и зацепились. Сошлись на том, что проверяющему предоставят самого лучшего метальщика ножей и всего, что летает и втыкается. Пришел посыльный и забрал четвертую на полигон, прямо с занятий. Ей дали стандартный набор финок, пару каких-то японских штуковин, пару тупых вилок и консервный нож. В общем дали всю дребедень, что попала под руку. Определили дистанцию, назначили мишени, и иди девочка работай. Четвертая прошла дистанцию за считанные секунды, поразив все мишени на отлично, проверяющий сам пытался выковырять вилку из фанерной мишени. Однако его поразила способность десятилетнего ребенка. Натренировать можно и курицу на фортепьяно играть, а пусть она по живому отработает, взбрыкнул проверяющий, и одел на себя каску и бронник, снятый с солдата. Стал напротив мишени попросил его по периметру утыкать ножами, под его ответственность. Мол сосунки, а в русскую рулетку вам слабо? Четвертая улыбнулась, и с пятнадцати метров высадила весь набор ножей, последних пять засадила в промежность, где у мужиков ширинка заканчивается. Такого пронзительного визга полигон наверно никогда не услышит:

– Ну ты и Стерва!

Горное эхо долго еще повторяло новое погоняло нашей четвертой. Я не помню, как появилась в обойме, не помню ничего, да и мало из нас кто, что-то помнит, может только что Цыган, да и тот больше фантазирует. Не понятно, по какому принципу работают селекционеры, круглоголовые, но что к нам попасть не просто, это даже мне понятно. Михайлович, тот вообще не задается подобными вопросами, в его понятии, ребенок-это чистый лист, бери и лепи из него, что хочу. Михайлович тех людей, которые находили нас и привозили в лагерь, называл (Компрачикосами). В каждом из нас они находили, какое-то зерно, называемое божьим даром. Считалось, что под чутким руководством, этот дар можно было развить до неимоверных размеров, чем и занимались инструктора. Замполит, учителя, воспитатели – это были прилагательными в системе обучения. Те, кто прилетал на вертушках, для нас были как небожители; они принимали экзамены, проводили смотры, награждали и выдавали погоны выпускникам, их мы видели очень редко. Когда я впервые увидела генерала в парадной форме, с золотыми погонами, в изумрудном кителе, я подумала, что это переодетый дед мороз из букваря сбежал, стояла с открытым ртом, забыла даже зачем и куда меня воспитатель послал. Мы уже два года месили ногами кавказскую землю (если эту каменистую почву можно назвать землей), когда в очередной вертушке, к нам в обойму, привезли лопоухое, несуразно улыбающееся пополнение. В котором был своеобразный шарм: новичок был, ну очень упитанный, с огромным синяком под глазом и в большущих бабушкиных очках, с треснувшим стеклом. Как-то, он совсем не вязался с нашим усиленно спортивным образом жизни. Круглоголовые взяли это улыбчивое создание в оборот и заперли в карантин. Новость была неописуемая, после отбоя обойма гудела как улей, каких только кличек не давали новичку, он подходил под все. Вражды к прибывшему не было, вернее неприязни, просто он настолько был непохож на сверстников, что казалось и места ему в нашей обойме нет. Какой-то рыхлый, но, судя по синяку и разбитым очкам, характерный. После отбоя начался детский тотализатор, на щелчки. На каком километре марш-броска новичок «сдохнет»? Тем для тотализатора хватало. Мучительно стоял вопрос, как называть это чудо. К нему подходило любое название, как обидное, так и нейтральное. Я старшая, мне решать. «Шестой», – сказала я, и все промолчали. В нашей обойме никто не хотел быть шестым, с этим номером существовало какое-то поверье, что-то неприятное, отталкивающее. Да и кандидат был таким. Шестого из карантина не выпускали, несколько раз возили куда-то на вертушке. Мы уже грехом подумали, что вечно будет вакантен шестой номер в обойме. Подумаешь, ошиблись круглоголовые, с кем не бывает. Хотя не было случая, чтобы кого возвращали с нашей системы. Тогда бы и бежать не надо было, включил тупого и ай – ля –ля. Только тут эти номера не проходят. На третий месяц, шестого представили на вечерней проверке. Оказывается, у него не только фамилия была, но даже и имя. Правда нам это ничего не говорило. Михайлович назвал его Костей. Очков у этой Кости не было, вместо очков кровяные глаза, как у вампира. Оказывается, Кости делали коррекцию зрения, какую-то операцию на глазах и от марш-бросков, от физических нагрузок, эта Кость была освобождена до заживления, с последующим внимательным контролем за глазным давлением. Плакали наши щелчки. Мы –семи-восьмилетние дети стояли в шеренге и молча завидовали новичку, любой бы из нас, что- ни будь бы скорректировали, чтобы хоть немного побездельничать, а не бежать по утрам, уже наевшим оскомину маршрутом, где знаком каждый камень, если случайно на тропе встретишь змею или напугаешь молодого шакала, это уже событие. Даже во сне снится.

 

***

Пока шеренга стояла смирно и слушала, как Михайлович представлял новичка, это красноглазое создание, стоя на одной ноге и ковыряя носком другой ноги бетонный пол выдало фразу, от которой у Цыгана, представляющего в минуты вынужденного безделья волшебного сказочного коня, лицо вытянулось, и в нем что-то появилось лошадиное, на ближайший пол час. Михайлович потерял дар речи, усы дергались как у таракана, а на лбу появилась испарина.

– Дурная вода, говорил Михайлович.

Остальные были в таком ауте, просто вакуум головного мозга. Мы все забыли зачем собрались. Я потом попросила напомнить мне эти слова, чтобы записать и запомнить. Я до сих пор не могу въехать, к чему он это сказал? Да и сейчас не могу этого представить.

***

Он, стоя лицом, к обойме, сказал:

– «Интеграл-это сумма пределов.»

Больше Костью мы его не называли, он сам себя назвал. К Интегралу поначалу отношение курсантов обоймы было неоднозначно натянутое, он всех раздражал своими многочисленными вопросами, что от одного его присутствия, становилось не комфортно. Он чем-то напоминал человека, который всеми способами напрашивается на дружбу, старается показаться сверх меры хорошим, своего рода один герой Гайдаровский. Все пытается из каждого выпытать, какую-то личную тайну. Но больше всего раздражало, что он знал и применял слова, которых мы никогда не слышали, а некоторые, даже учителей ставили в стопор. Только с Немым они нашли общий язык, в прямом смысле:

– Интеграл за считанные часы овладел языком жестов, и у Немого появился собеседник, они иногда часами разговаривали между собой, тайком, на уроках, без опаски быть записанными в кондуит.

Мне иногда казалось, что на многие выходки Немого, Интеграл оказывал влияние. И если наказывали Немого, то я лично втык давала Интегралу. Нас гоняли, как скотину по кабинетам, у Интеграла был персональный инструктор, который не менялся, а прилетал, когда хотел, в любую смену. Какие проблемы они решали, о чем говорили, к чему готовили восьмилетнего подопечного, история не разглашает. Прошло немало времени, пока все привыкли к новичку. Тяжелее всего было мне, он как-то подчинялся моим приказам, но как будто делал одолжение. Я со временем смирилась с его природной ленью, и лишний раз старалась не трогать. Так он для меня и запомнился, пятнадцатилетний полноватый паренек, ни разу не пробежавший марш бросок в полном объеме, за все время обучения, который больше десяти раз не мог отжаться от пола, а турник для него это была пытка инквизиторов. Вертушку, в которой находился Интеграл, сбили ракетой, над территорией, еще тогда, Советского Таджикистана. Какими знаниями, какими способностями владел пятнадцати летний паренек, что без него не могли что-то решить в Афганистане? Говорят, что он был самым молодым из Героев Советского Союза в Афганской войне. Памятную доску еще успели установить на входе нашей школы, до развала СССР.

Глава 2

Гораздо позже, переписываясь по интернету с Немым, я узнала более подробно о характере, об увлечениях Интеграла, даже о его первой юношеской любви. Но самое главное я узнала о его даре, от Немого у Интеграла не было секретов. Мать у Кости была болгарка, с русскими корнями, отец-серб. Отец работал водителем, при сербском посольстве, мать преподавала в школе. Костю, в пятилетнем возрасте, отдали в физико-математическую школу, с трех лет он свободно говорил на трех языках, это и стало его пропускным баллом в элитной, по тем временам, школе, да и с математикой он был в ладах. Семья Кости была не из бедных, даже гувернантка имелась. Единственное, что не ладил он с тупыми детьми дипломатов, считавшим его чернью, старавшиеся зацепить за любую мелочь. Больше всего доставал сын посла. Костя в туалете ему устроил взбучку. Отца чуть не выгнали с работы. Драчуну дали трепку и пообещали наказать. Мать с отцом уехали в отпуск в Сербию, сына оставили на гувернантку. Уезжали на десять дней, не вернулись никогда. Машину нашли в сорока километрах от Косова и только фрагменты тел, остальное растянули животные. Прошло некоторое время, необходимое для опознания, похороны состоялись за счет посольства. А мальчик Костя Зварыч, он пропал, набил опять морду посольскому сынку и исчез. В милицию никто не обращался, нет человека, нет проблем. Свободная жизнь для беглеца, правда, не долго была. У круглоголовых, свои методы и свои сети. Его вычислили очень быстро, правда поиск вели по шестнадцати областям и это только в Союзе. Откуда у Немого эта информация, без понятия. Немой из нашей обоймы чуть ли не единственный, кто остался в системе. Хотя мне дуре под сорок, а я все настороженно жду звонка в дверь. Система никого не списывает, из нее выйти нельзя. Меня готовили для того, чтобы в любой момент я смогла отстоять интересы Родины, в любом месте, на доверенном мне плацдарме. Присяга-это святое…что-то Цыган вспомнился. Так Интеграл попал к нам. Забыла сказать, что это мы непонятные, а с Интегралом круглоголовые, от имени правительства и государства, заключили контракт. По которому Константину Зварычу полагалось…… Я тоже не верила, что был заключен контракт с восьмилетним ребенком, и это в советские времена. Я держала в руках этот контракт. Он был составлен на двух языках, на русском и сербском, на контракте присутствовали подписи двух министров: обороны и иностранных дел. Интеграл все же был иностранцем. Мне кажется, что где-то в горах или под пустыней у круглоголовых есть отдел ясновидцев, людей видящих будущее. Из нас же пытаются сделать берсерков! Чавось умер два года назад, все свое оставив Немому. Семьи у него не было, похороны за счет конторы, дневники ушли к круглоголовым, которые ухитрились повесить на Немого очередную подписку и строго предупредили, что если удастся обнаружить какие-нибудь записи покойного, то добро пожаловать, ну вы знаете куда… Только много лет спустя, Немой признался мне, что перед смертью Чавось дал просмотреть видео, которое потом стер, или оно само стерлось. Это была последняя встреча ученика и учителя. Только вот Немой ничего не помнит, что было на кассете, есть такой фокус у круглоголовых, запрут к вам в башку уйму секретной информации, и ходишь живым сейфом, пока при определенных обстоятельствах, ларчик не вскроется.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru