А. Е. Пресняков
Собирание русских земель Москвой
С той же боевой силой пытается в. к. Олег организовать противодействие литовскому наступлению на русские области. И тут он действует вполне самостоятельно, не только вне зависимости от политики великого князя всея Руси, но и вразрез с уступчивостью в. к. Василия Дмитриевича по отношению к Витовту и его подчинением влиянию тестя. Олег пытался своею силой поддержать оборону Смоленска от литовского захвата. Смоленский князь Юрий Святославич, женатый на дочери Олега, один из семьи смоленских князей избежал их пленения Витовтом в 1395 году, потому что был в ту пору на Рязани у тестя55. Олег отозвался на «первое взятье граду Смоленску от великого князя литовского» походом на Литву с зятем Юрием и князьями пронскими, козельским и муромским; но встречный набег Витовта на рязанские волости остановил его поход; пришлось вернуться для отражения литовских «загонщиков»56. На следующую осень, в сентябре 1396 года, в. к. Олег возобновил борьбу нападением на Любутск, но на этот раз в дело вмешался в. к. Василий Дмитриевич: прислал к Олегу послов и «отводе его от Любутска». Противодействие Москвы, попавшей в те годы под сильное влияние Витовта, связывало рязанского князя и дорого ему обошлось. Витовт двинулся на Рязань; Олег вынужден был бежать, и земля рязанская подверглась сильному разорению57. Но как только в Смоленске начались волнения после разгрома сил Витовта на Ворскле, в. к. Олег с зятем и союзниками пошел ратью к Смоленску, добился возвращения кн. Юрия на смоленское княжение, повоевал литовские волости и вернулся «со многим полоном». Наступление на Смоленск тесно связалось для Витовта с борьбой против Рязани. На неудачную попытку литовского великого князя вернуть себе Смоленск – осенью 1401 года – в. к. Олег ответил наступлением на Брянск, против которого он послал сына Родослава. Но Родослав Ольгович был разбит у Любутска ополчением литовских князей и сам попал в плен58.
Вся энергия, затраченная Олегом на борьбу с Литвой, пропала даром. Без поддержки всей великорусской силы не Рязани было остановить успехи Витовта. Освобождение Смоленска от литовской власти не дало прочного результата, так как в. к. Василий уклонился от поддержки смоленского князя. А Рязань надорвалась в непосильном напряжении, после кончины Олега (в 1402 году) постепенно слабеет, подавляемая московским засильем59.
III
Старший стол рязанского княжения занял сын Олега Федор60, связанный с московским великокняжеским домом двойным свойством61. По смерти отца он ездил в Орду к хану Шадибеку и получил от хана ярлык на свою «отчину и дедину, великое княжение рязанское»62, а затем возобновил отцовский договор с великим князем всея Руси63. Признавая в. к. Василия Дмитриевича «собе братом старейшим»64, Федор Ольгович обязался быть с ним везде заодно «по думе, как будет годно, без хитрости», не «пристать» к татарам «никоторою хитростью», а извещать великому князю, что услышит «от Орды», и «учинить по думе» с великим князем, если Орда станет ему враждебной65. Отношения рязанского великого князя с Ордой стоят под контролем великого князя всея Руси: он имеет право посылать «киличеев» в Орду и принимать татарских послов, «то ему не в измену», но под условием, что будет сообщать в Москву о каждом таком сношении с ханом66. И с в. к. Витовтом67 рязанский князь должен вступать в договор не иначе как по предварительному соглашению с в. к. Василием.
Мы слишком мало знаем о внутренних отношениях Рязанского княжества, чтобы получить о них хоть сколько-нибудь ясное представление. Знаем в Рязанской земле только один стольный город, кроме старшего Переяславля, Пронск. Пронский князь Владимир Ярославич, который захватил было в 1372 году стол рязанского великого княжения, умер зимой 1372/73 года68, оставив на пронском княжении единственного сына69 Ивана; летописные тексты упоминают о «пронских князьях» во множественном числе, но не знаем, каких князей они тут имеют в виду. Останавливает внимание одна особенность грамот этого времени: договорные грамоты 1371 и 1402 годов70 титулуют пронских князей Владимира Ярославича и Ивана Владимировича «великими». Грамоты эти редактированы в Москве, и такая титулатура пронских князей должна иметь какое-то особое значение, ближе, впрочем, не поясняемое никакими известными нам данными. Возможно, конечно, связать ее с прорывавшимися по временам притязаниями пронских князей на старший стол рязанского княжения и с поддержкой, какую пронские князья находили иногда в Москве, как, например, в конце того же 1371 года. Договор 1402 года выдвигает особое положение пронского князя. По этому договору в. к. Василий и все московские князья обязались «в землю в рязаньскую и во князи в рязаньские71 не въступатися». Но относительно пронского князя в договор вошло особое обязательство в. к. Федора Ольговича: «А со князем с великым с Иваном с Володимеровичем взяти [ти]72 любовь по давным грамотам»73, а далее договор устанавливает порядок третейского суда по столкновениям между великими князьями рязанским и пронским с тем, что за в. к. Василием Дмитриевичем признается право принудить приговоренного к отдаче «обидного», если он добром не отдаст: и то великому князю «не в измену»74. Существенно отметить, что такой же точно порядок разрешения поземельных или иных столкновений и споров устанавливается договором между в. к.рязанским и князьями новосильским и торусским75, которые в данном договорном «докончанье» «один человек» с в. к. Василием.
Однако в дальнейшем пронский князь пошел иным путем и нашел опору против местной великокняжеской власти не у московского князя, а в Орде у хана. Краткие сообщения летописных сводов о происшествиях 1408 года не дают указаний на ближайший повод столкновения между князьями Федором Ольговичем и Иваном Владимировичем. Пронский князь ездил в Орду и вернулся осенью 1407 года от хана Булат-Салтана «с пожалованием и с честью», а главное, с ханским послом. По-видимому, дело шло о каких-то разногласиях его с в. к рязанским, которые им перенесены на ханский суд76. Засев в своем Пронске, кн. Иван Владимирович напал с татарской помощью на Рязань. В. к. Федору пришлось бежать за Оку, во владения шурина своего, в. к Василия, и тот дал ему помощь, хотя в боярской среде его советников это дело вызвало разногласия ввиду вмешательства татарской власти77. Переговоры, при участии ханского посла, не привели к соглашению, и дело дошло до битвы. Войско великих князей было разбито ратью пронского князя, несмотря на нейтралитет татарского отряда78. Но на том дело и кончилось. Князь Иван Владимирович, который было занял Рязань, помирился с в. к. Федором при посредничестве в. к. Василия79, а вероятно, и ханского посла.
Было бы существенно лучше знать это пронское дело, чем дают возможность наши источники. Оно было прелюдией к нашествию на Русь Едигея и последней попыткой Рязанской украйны – на этот раз в лице пронского князя – самостоятельно определять свое отношение к Орде и найти в ней опору для своей самостоятельности по отношению к великорусской великокняжеской власти. В руке московского князя – он же и великий князь всея Руси – не было еще достаточной силы для обороны южных и западных окраин Великороссии. Рязанская земля терпит по-прежнему татарские набеги80, а последние годы в. к. Олега Ивановича показали, как мало надежды на поддержку великокняжеской власти в западных, литовских делах81. Эта слабость великорусской великокняжеской власти достигла крайней степени в тяжкую годицу внутренней смуты при Василии Темном. Рязанская земля, бессильная в устроении собственных судеб, потянулась было к Литовскому великому княжеству, но договоры великих князей рязанского Ивана Федоровича82 и пронского Ивана Владимировича с в. к. Витовтом, по которым эти князья «дались ему в службу»83, были лишь отражением того перевеса, какой приобрело в эту пору Великое княжество Литовское над Москвой и относятся к последним годам жизни и княжения Витовта, а с его смертью потеряли всякое значение перед новым укладом восточноевропейских отношений.
Рязанское великое княжество все теснее примыкает к московскому центру, все больше теряет самостоятельность. По смерти Витовта в. к. Иван Федорович снова под рукою великого князя всея Руси и посылает свою рать ему в помощь на галицкого Юрия Дмитриевича84. Но, по существу, его отношение к московской смуте весьма пассивно. Когда Юрий вторично захватил Москву и великое княжение, Иван Федорович вступает в договор с ним как с великим князем85, но договор этот упразднен скорой смертью Юрия; не слыхать о каком-либо участии Ивана Федоровича в дальнейшей борьбе, а укрепление великокняжеского стола за в. к. Василием Васильевичем вызывает новый договор его с в. к.рязанским, близкий, по существу отношений, к их прежним «докончаньям» и к договору Ивана Федоровича с Юрием Дмитриевичем86.
Подавленное трудностью своего внешнего положения, окруженное опасными врагами, Рязанское великое княжество связано, при недостаточной собственной силе, великорусской великокняжеской властью, которая все больше забирает в свои руки руководство всеми внешними отношениями Великороссии, в том числе и ее Рязанской украйны. Близкий к рязанским пределам напор литовской силы не в состоянии прочно нарушить неизбежную связь Рязанской земли с великорусским центром. И эти отношения тем характернее, что в самом-то великорусском центре нет еще достаточной силы для крепкой обороны Рязанской земли. Носители великорусской великокняжеской власти требуют полного подчинения рязанско-литовских отношений своей политике и своему контролю. А сами вынуждены отделять эти отношения от своих, московско-литовских, ограничиваясь ролью посредников между Рязанью и Литвой, которые иной раз оказываются по-прежнему лицом к лицу, помимо Москвы.
Так, в. к. Василий Васильевич требует (в договоре 1447 года), чтобы рязанский великий князь вступал с в. к.литовским в договорные отношения «по думе» с ним, князем великим, непременно оговаривал в докончательной грамоте, что он, рязанский великий князь, с в. к. Василием «один человек», и обещает за то оборонять Рязанскую землю от литовской силы87.
Однако дело еще не дошло до полного единства в распоряжении воинской силой; «одиначество» князей обусловлено соблюдением братского относительного равенства: в. к.рязанский лично выступает в поход лишь в том случае, когда в. к.всея Руси сам «всядет на конь», а если пошлет воевод, то в поход идут рязанские воеводы.
Так и в случае нападения Литвы на Рязанскую землю: в. к. Василий обещает «боронити» рязанского против всех, от кого он сам «не возможет» оборониться, за отказ в. к.рязанского от всех сепаратных крестоцелований88, но притом лишь условно: обязуется сам выступить на оборону Рязани от Литвы, когда на рязанского князя пойдет лично в. к.литовский; а если он только пошлет против Рязани своих литовских воевод, то и в. к. Василий пошлет в поход своих воевод. Эта условность «одиначества» в ратном деле и в распоряжении ратной силой получает особое значение при сопоставлении с большой относительностью, в московском понимании, договорного установления, что в. к. Рязанский перед в. к.литовским «один человек» с в. к.всея Руси. В 1449 году в. к. Василий Васильевич заключил договор с литовским великим князем и королем польским Казимиром Ягеллончиком89; в договоре этом в. к. Василий признает за Казимиром право «показнить» рязанского князя и обещает не вступаться в дело, если в. к.рязанский «сгрубит» Казимиру и «не исправится» к нему по указанию в. к. Василия, которого король Казимир должен предварительно уведомить о происшедших разногласиях и столкновениях. Мало того, в. к. Василий признал за рязанским князем право, если он «восхощет», служить королю Казимиру, обещая за то «на него не гневаться, не льстити ему».
Так замиравшая рязанская самостоятельность поддерживалась на исходе своего сколько-нибудь реального значения не столько собственной силой Рязанского княжества, сколько слабостью великорусского центра перед окрепшей мощью литовского великого княжения. И великорусская великокняжеская власть поневоле не спешит с ликвидацией этой самостоятельности, довольствуясь покорностью слабого соседа, «брата молодшего», лишь бы он не был орудием враждебных сил и не создавал затруднений для собственных задач московской великокняжеской политики.
Наши источники – летописные своды – по-прежнему молчат о внутренних делах Рязанской земли. А между тем и тут, как в тверском великом княжении, произошла в последние времена ослабевшей независимости значительная концентрация княжого владения. Но явление это нам почти неизвестно даже с элементарно фактической стороны. Уже в договоре между Иваном Федоровичем и Юрием Дмитриевичем находим такое определение владений великого князя рязанского, которое расходится с самостоятельным значением «великого князя» пронского в рязанских договорах с великими князьями Василием Дмитриевичем и Витовтом. Рязанский князь требует от Юрия Дмитриевича гарантии «отчины своей княженья Рязанского, Переяславля и Проньска, и всех волостей переяславских и проньских, что потягло к Переяславлю и к Проньску по реку по Оку»90. Для ясного понимания этих отношений, как они отразились в помянутом договоре, надо бы иметь совсем иной запас фактических данных, чем то скудное, что находим в наших летописных сводах: в том же договоре в. к. Иван Федорович повторяет требование прежних докончальных грамот, чтобы московские князья не «вступались» в «рязанских князей», но относительно пронского князя сообщает особо, что он с ним и с его братьями «любовь взял». Определение отчины рязанского великого князя, как «Переяславля и Проньска и всех волостей переяславских и проньских», дает повод признать, что эта «любовь» с пронскими князьями состояла в том, что он их привел «в свою волю». Однако тут же все столкновения между рязанским князем и пронскими князьями отдаются на «управу» московского великого князя, в чем нельзя не видеть значительной гарантии независимости Пронска от местной великокняжеской власти91. А летописные своды не дают никаких сведений о последних десятилетиях Пронского княжества. Они не отметили даже года смерти пронского «великого князя» Ивана Владимировича, а о его сыновьях – князе «пронском и его братьи» – договорные грамоты вовсе не упоминают. Только родословцы XVI века дают кое-какие сведения о последних пронских князьях и судьбе их потомства92. По таким данным нельзя определить, когда и при каких обстоятельствах пронские князья утратили самостоятельное княжение; но сын и преемник рязанского великого князя Ивана Федоровича Василий уже владеет Пронском и благословляет им, перед кончиной, вместе с великим княжением рязанским своего старшего сына Ивана Васильевича93.
Это внутреннее объединение Рязанской земли под единой княжеской властью свершилось в такую пору, когда великое княжение рязанское находилось в полной фактической зависимости от московской великокняжеской власти и его внутренние отношения стояли под ее крепким контролем и руководящим надзором. Прочно владея господством над Рязанской землей94, великорусская великокняжеская власть не препятствовала, а, очевидно, содействовала концентрации Рязанской украйны, вероятно, в связи со стремлением взять в свои руки организацию обороны южных окраин.
Рязанский великий князь Иван Федорович оставил на стольном княжении восьмилетнего сына Василия, а судьбу его тем обеспечил, что «дал его на руки» в. к. Василию Васильевичу95. В. к. Иван Васильевич выдал в 1464 году сестру свою Анну за молодого рязанского князя и отпустил его на Рязань – «на его отчину на великое княжение». Василий Иванович княжил 19 лет «великим князем», но московским подручником. Перед кончиной (ум. в январе 1483 года) он благословил старшего сына Ивана Переяславлем, Ростиславлем, Пронском и всем великим княжением Рязанским, а младшего – Федора – Перевитском и Старой Рязанью. Братья Васильевичи заключили договор, в общем, по образцу московских договоров великих князей с удельной братьей96, но со значительным усилением великокняжеской власти над младшим братом, князем на Старой Рязани.
Договор этот относится к последним годам жизни и княжения в. к. Ивана Васильевича и, подводя итог отношениям, сложившимся между князьями-братьями, имел, по-видимому, главной целью обеспечить за ними наследственное обладание их владениями, а прежде всего переход, в случае выморочности, великого княжения к брату Федору, а его владений к в. к. Ивану. Но было уже поздно. Никакие политические и владельческие соглашения рязанских князей не могли создать препону для московской политики97, последовательно завершаемой Иваном III.
Со времени ликвидации смуты, потрясшей Москву при Василии Темном, рязанским князьям ничего не оставалось, как быть «покорными слугами» великих князей всея Руси. Рязанский великий князь Иван Васильевич был связан с московской властью договором, какой заключен в первый же год его княжения98. Рязанский князь признал «старшими братьями» обоих великих князей – Ивана III и его сына Ивана Ивановича, обязался быть с ними «за один» и на Литву, и на татар, отступался в пользу Москвы от всех притязаний на ее захваты и приобретения к югу от Оки. И на деле «меньшой» Иван, сохраняя в договоре с братом Федором видимость своего великокняжеского достоинства, словно даже окрепшего, оставался покорным московским подручником. Рязанская рать ходила в московский поход против Литвы99, а в мирном договоре с в. к. Иваном III литовский великий князь Александр пишет100 рязанских князей, в. к. Ивана и его брата Федора, с их владениями «в стороне» в. к. Ивана III, обязуясь все столкновения с ними передавать для «направы» московскому великому князю. Рязанские «сестричичи» великого князя Ивана III были вполне в его руках, тем более что жива была и мать их, московская княжна Анна Васильевна (ум. в 1503 году). В 1500 году умер в. к. Иван Рязанский, оставив на столе великого княжения пятилетнего сына Ивана. А дядя его, кн. Федор, скончавшийся в 1503 году, «дал свою отчину» в. к. Ивану III, который в своей духовной отдает ее сыну Василию101. Фактически рязанское великое княжение во власти московских государей с конца XV века, а история последнего рязанского великого князя, закончившаяся упразднением особого княжения на Рязани, есть история «крамолы» подручного князя против великокняжеской власти, уже овладевшей всем управлением и всей ратной силой на Рязанской украйне Великороссии.
Глава II
Нижегородское великое княжество
Исторические судьбы Рязанского княжества, бурные и тревожные, так сложились под тягостным давлением его положения между татарами, Москвой и Литвой, что внутренний политический строй этого «великого княжения» не смог определиться в сколько-нибудь устойчивых формах: об «удельном» (в точном значении термина) строе Рязанской земли говорить, собственно, и не приходится. Но если по отношению к Рязанскому великому княжеству причиной представления о невыработанности его внутреннего строя может на деле оказаться просто наша неосведомленность о рязанских делах и междукняжеских отношениях, по недостатку данных в сохранившихся источниках, то такое же представление применительно к Нижегородскому великому княжеству имеет более естественное и надежное объяснение в скоротечности его бытия, протекавшего, кроме того, в крайне бурных и напряженных условиях.
Положение историка перед историческими судьбами великорусской восточной окраины – не лучше, чем в изучении рязанской истории: данные источников летописных сводов отрывочны, спутанны, сбивчивы и во многом крайне недостаточны. Темна и трудно выяснима история самого образования той территориально-политической единицы, центром которой стал в середине XIV века Нижний Новгород. В составе этой территории только Суздаль – старинный город с крупным историческим прошлым. Остальные, по-видимому, «княжеские» города, укрепленные пункты, возникшие ради определенных стратегических целей. Таковы прежде всего те пункты, которыми в летописных текстах обычно определяется, как и Суздалем, вся территория – Городец на Волге и Нижний. Волжский Городец – старше Нижнего. Первое летописное упоминание о нем относится к 1172 году, и построен он, вероятно, либо Всеволодом Юрьевичем, или Андреем Боголюбским, либо еще их отцом Юрием Долгоруким. В XII и начале XIII века Городец – опорный пункт поволжских отношений и действий владимирских великих князей102. То же значение «устья Оки» вызвало построение тут в XIII веке Нижнего Новгорода.
Когда в. к. Святослав Всеволодович «сыновци свои посади по городом, якоже бе им отец урядил Ярослав», князь Андрей Ярославич получил в свою долю Городец Волжский и Нижний Новгород; на эти города, как на свою отчину, он возвращается из-за моря в 1256 году, после примирения с братом Александром, и получает в обладание Суздаль. Но такое соединение владений в руках князя Андрея не создало «суздальско-нижегородского княжества». Возможно даже, что князь Андрей получил Суздаль не в придачу к Городцу и Нижнему Новгороду, а взамен их: такое предположение сделало бы более понятной дальнейшую судьбу этих последних и отвечало бы их особому значению для великокняжеской власти. Летописные своды именуют князя Андрея (с 1256 года) суздальским, и в Суздале место его погребения; на Суздале – своей отчине – княжат и сыновья его: Юрий, затем Михаил и Василий103. Но Городец и Нижний не вошли в состав их отчины104. По нашим источникам невозможно определить, когда и при каких обстоятельствах перешли они во владение князя Андрея Александровича. Ближайшее отношение Андрея Александровича к Городцу как «городецкого» князя устанавливается только известием о его погребении: «И везше положиша его на Городце в церкви святого Михаила Архангела»105. Но князь Андрей не стал «удельным» городецким князем; мы видим его почти непрерывно либо в борьбе за великое княжение, либо великим князем. А сыновей он не оставил, и поэтому вопроса о вотчине его потомства не возникало. Не располагаем также никакими данными для какого-либо владения его Нижним Новгородом, кроме великокняжеского. И великокняжеские бояре, утвердив на великом княжении тверского князя Михаила Ярославича, пытаются удержать за ним Нижний Новгород. Надо, по-видимому, признать, что Нижним Новгородом (а также и Городцом?) успел овладеть московский князь Юрий Данилович, соперник тверского Михаила в стремлении к великокняжеской власти, или же предположить, что суздальские князья возобновили свои отчинные права на Нижний и действовали на стороне князя Юрия против Михаила Ярославича106: Михаил Нижним не овладел, при его сыновьях спор Твери с Москвой закончился тем, что великое княжение досталось в 1328 году Ивану Калите, а «Володимер и Поволжие» достались суздальскому князю Александру Васильевичу107. Этот момент и надо признать моментом образования территории Нижегородского великого княжества, окончательно сложившегося при Александровом брате Константине.
Мы видели, что Александр Васильевич стремился к большему, пытался утвердить за собой обладание Владимиром и его областью, слить их накрепко со своими суздальскими владениями, которые охватили бы всю Восточную Великороссию, суздальско-нижегородское Поволжье. Но по его смерти владимирская великокняжеская территория отошла к в. к. Ивану Калите. Стол суздальского княжения перешел к его брату Константину.
Константин Васильевич и явился организатором Нижегородского великого княжества. Для времени с 1332 по 1340 год наши летописные своды не дают отчетливых сведений о положении дел в суздальском Поволжье. Никоновская летопись ведет счет годам княжения Константина Васильевича только с момента кончины Калиты, и это обстоятельство, как и случайное упоминание той же летописи, что князь Симеон Иванович был в Нижнем во время кончины и погребения отца, наводит наших историков на заключение, что только с этой поры Константин стал «князем великим суздальским, нижегородским и городецким». Если принять этот вывод из данных, более чем скудных, то Нижегородское великое княжество придется признать окрепшим и формально сложившимся в силу ханского пожалования и соглашения между князьями на «великом съезде» всех князей в Москве в 1341 году108. Вскоре возродилась и особая Суздальская епископия109. Возрождение местной политической жизни к середине XIV века в восточной украйне Великороссии неразрывно связано с ее боевым и колонизационным значением. Во второй половине XII века и в первой четверти XIII шла упорная борьба мордвы с русским наступлением. Борьба эта прервана и подавлена татарским нашествием. Русь подчинилась власти золотоордынских ханов, а мордва и Камская Булгария покорены татарской властью. Но пережита угроза нашествия, установился новый уклад жизни – и вопросы земельного захвата, торговли, взаимных нападений и столкновений стали с новою силой волновать Поволжье. Пограничное положение Нижнего Новгорода на рубеже русского и инородческого мира придало ему исключительное стратегическое и административное значение и рано развило его роль как центра поволжской торговли. Великорусский центр, слагавшийся в Москве, еще не окреп в достаточной мере, еще слишком поглощен иными, преимущественно западными делами и сложными отношениями внутри страны и к Золотой Орде, чтобы тратить много сил и внимания на дела восточной украйны. В таких условиях слагается, хоть и не надолго, крупное самостоятельное значение Нижнего Новгорода и водворившейся в нем княжеской власти.
В середине XIV века это значение Нижнего Новгорода как опорного пункта великорусского движения на восток, которое было приостановлено в условиях предыдущей эпохи и постепенно возрождается, явственно выступает сквозь отрывочные и скудные известия наших источников о нижегородских делах и отношениях. В 1350 году князь Константин Васильевич заложил в Нижнем Новгороде храм Преображения Господня, т. е. начал отстраивать заново Преображенский собор, построенный в. к. Юрием Всеволодовичем в 20-х годах XIII века. Согласно нижегородскому преданию, Константин перенес в этот храм старинную, вывезенную из Греции, икону св. Спаса110. Этот акт церковного строительства связан с перенесением старшего стола суздальского княжения из Суздаля в Нижний Новгород111. Местная традиция сохранила память о князе Константине как деятельном колонизаторе Нижегородского края: «И повеле русским люден селитися по Оке и по Волге и по Кудьме реком и на мордовских селищах, где кто похощет»112. Его волость – с Нижним Новгородом, Суздалем, Городцом, Юрьевцом Поволжским, Шуей, Бережцом на устье Клязьмы – стала обороной Великороссии от инородческой силы и организующим этапом в восточном движении великорусской колонизации. В этом значении своем Нижегородское великое княжество, подобно Рязани, явилось своего рода форпостом Великороссии и нуждалось, не менее Твери или Рязани, в поддержке всей великорусской силы. В таком соотношении окраин и центральных областей Великороссии можно видеть реальную основу попыток носителей местной великокняжеской власти добиться великого княжения владимирского и всея Руси. Нераздельность великорусского великого княжения от обладателя Владимиром выступила с новой наглядностью в истории суздальского князя Александра Васильевича, и Константин при первой возможности «сперся о великом княжении» с московским князем. Произошло это тотчас после кончины в. к. Симеона. Выступая соперником московского князя Ивана Ивановича, Константин Васильевич завязал отношения и с Литвой, и с Великим Новгородом. В 1354 году состоялся брак его сына Бориса с дочерью в. к. Ольгерда, а новгородские послы поддерживали в Орде перед ханом его домогательство владимирского великого княжения113. На этот раз московское влияние одолело: «Не послуша их царь» и дал ярлык на великое княжение князю Ивану. Его противники смирились не сразу, но сил на борьбу у них не было, и пришлось идти на мир. Примирение князя Константина с в. к. Иваном Ивановичем состоялось незадолго до его смерти, и тогда же помирились с великим князем новгородцы114. Летописная запись помянула князя Константина тем, что он «княжил лет 15, честно и грозно бородил отчину свою от сильных князей и от татар»115. А после его кончины сын его князь Андрей поехал в Орду, и хан «даде ему стол отца его, княжение Суздальское, и Нижний Новгород, и Городец»116. На съезде с в. к. Иваном Ивановичем в Переяславле князь Андрей признал себя «братом молодшим» великому князю и принял с ним мирное «докончанье»117. Мир с Москвой и отказ от соперничества с нею, быть может, как продолжение и утверждение той «любви», какую «взял» его отец, князь Константин Васильевич, с в. к. Иваном Ивановичем, остались характерной чертой княжения Константиновича Андрея118. Но и в Суздальско-Нижегородском великом княжестве и вне его еще бродили силы и настроения, враждебные великокняжескому значению Москвы. Во главе их попытался встать брат Андрея Дмитрий Константинович.
Вероятно, по отцовскому ряду братья в. к. Андрея, занявшего «степень» отца, в удел отчины своей получили: Дмитрий Константинович – Суздаль, а Борис – Городец119. Не имеем никаких сведений о ряде, какой, надо полагать, дал сыновьям Константин Васильевич, ни о договорных соглашениях между братьями Константиновичами. На деле старейшинство в их братской семье не утвердилось за Андреем Константиновичем. Засилье московской власти, нависшее над их отчиной, исказило в корень суздальско-нижегородские отношения. Братья действуют врозь и каждый ведет свою особую политику. Смуты в Золотой Орде сильно осложняли положение великокняжской власти и создавали новые возможности для смелых происков русских князей, разрушая всякую устойчивость сложившихся политических отношений. Смерть в. к. Ивана Ивановича (в ноябре 1358 года) и переход его наследия к малолетнему сыну Дмитрию неизбежно усиливали смуту этих отношений. Одновременно ослабели оба их основных устоя – значение ханского «пожалования» и собственная сила носителя великокняжской власти. Быстрая и кровавая смена ханов Золотой Орды после убийства Бердибека привела к власти хана Кулпу, затем, через полгода, – Науруса, а весной 1360 года – Хидыря. Русским князьям приходилось считаться с таким шатанием власти, утверждавшей за ними их владения. Строй русского улуса, только что утвержденный Наурусом120, подвергся сильному потрясению, когда власть перешла к хану Хидырю121. Этот хан дал ярлык на великое княжение владимирское суздальскому князю Дмитрию Константиновичу; князь Дмитрий сел на стол великого княжения 22 июня 1360 года, был признан и митрополитом Алексеем, и всеми князьями, и Великим Новгородом122. А тем временем ордынская замятня все разрасталась и так же уничтожила успехи князя Дмитрия, как их создала. Хан Хидырь был убит родным сыном Темир-Хозей, а на Темира поднялся темник Мамай; казалось, вовсе распадается Золотоордынское царство. Сарайские князья признали ханом Амурата, Хидырева брата, а Мамай провозгласил ханом своего ставленника Авдула. Русские князья признали власть Амурата: на его суд передали князья московский Дмитрий Иванович и суздальский Дмитрий Константинович свой спор о великом княжении. Ханский ярлык достался московскому Дмитрию, и Дмитрий Суздальский, который было захватил Переяславль123, вынужден бежать после двухлетнего великого княжения в свой отчинный Суздаль. Заняв стол владимирского великого княжения, Дмитрий Московский принял ярлык на него и от Амуратова соперника Авдулы, хана Мамаевой орды. В Сарае, при дворе хана Амурата, приняли эти сношения в. к. Дмитрия Ивановича с Авдулой как измену, и Амурат послал с белозерским князем Иваном Федоровичем и своими послами ярлык на великое княжение суздальскому Дмитрию. Дмитрий Константинович вторично занял было Владимир, но не прошло и двух недель, как московские войска согнали его со Владимира, подступили и к Суздалю и принудили к миру124. Победа Москвы была полной; подавлены не только покушения суздальского князя на стол великого княжения, подавлено и враждебное Москве брожение среди второстепенного княжья: в. к. Дмитрий Иванович «взял волю свою» не только над суздальским Дмитрием, но и над Константином Ростовским, а князей галицкого и стародубского согнал с их княжений.
