Александр Дюма
Сальватор
Индия выполнила свою задачу древнейшей патриархальной цивилизации. Мать рода человеческого, взявшая себе символом корову с неоскудевающим выменем, передала скипетр Египту с его сорока племенами, тремястами тридцатью фараонами и двадцатью шестью династиями. Никто не знает, сколько времени главенствовала Индия. Египет просуществовал три тысячи лет. И породил Грецию, где патриархальное и теократическое правление сменилось республиканским. Античное общество достигло верха языческой религии.
Затем пришла очередь Рима. Это был привилегированный город, в котором идее суждено было создать для себя человека и править в будущем… Отец, давайте же преклоним головы: я сейчас произнесу имя этого праведника, который умер не только за праведников, которым суждено было пожертвовать собой после него, но и за всех грешников. Отец, я сейчас произнесу имя Христа…
Сарранти опустил голову. Доминик перекрестился.
– Отец, – продолжал монах, – в тот момент, когда справедливейший испустил последний вздох, раздался гром, разорвалась завеса храма, треснула расщелиной земля… Эта расщелина, прошедшая от полюса к полюсу, создала трещину, отделившую старый мир от нового. Все надо было начинать сначала, все переделать. Можно было подумать, что непогрешимый Бог ошибался, если бы не появились, словно светочи, зажженные его собственной рукой, там и сям, великие предвестники, которых звали Моисей, Эсхил, Платон, Сократ, Вергилий и Сенека.
Идея до Иисуса Христа имела свое название: Цивилизация. Посла Иисуса Христа она приобрела свое современное название: Свобода. В мире языческом цивилизации не нужна была свобода: посмотрите на Индию, посмотрите на Арабию, посмотрите на Персию, Грецию, Рим… В христианском мире нет сейчас цивилизации без свободы: вы помните, как пал Рим, Карфаген, Гренада, вы видите, как зародился Ватикан.
– Сын, – спросил Сарранти с некоторым сомнением, – да разве Ватикан – храм Свободы?
– Во всяком случае, он был им до Григория VII… Ах, отец! Именно здесь человек снова был разлучен с идеей! Идея выпала из рук папы и попала в руки короля Людовика Толстого, который закончил то, что было начато Григорием VII. Дело Рима было продолжено Францией. И именно в этой Франции, едва начавшей лепетать слово коммуна, в процессе формирования ее языка, во Франции, в которой было уничтожено рабство, решаются отныне судьбы мира! У Рима есть только тело Христа; у Франции есть его слово, его душа – идея! Именно она и возникла, воплотившись в слово коммуна… Коммуна – это значит права человека, демократия, свобода!
О, отец! Люди полагают, что они используют идеи, но на самом деле это идея использует людей!
Выслушайте же меня, отец, потому что в тот момент, когда вы жертвуете своею жизнью во имя вашей веры, надо сделать так, чтобы вокруг этой веры загорелся свет, так, чтобы вы смогли увидеть и убедиться сами, привел ли зажженный вами факел туда, куда вы хотели дойти…
– Я слушаю, – произнес приговоренный к смерти, подперев рукой лоб, как бы стараясь не дать ему взорваться перед рождением Минервы и чувствуя, что в мозгу его роятся тысячи мыслей.
– События могут быть разными, – продолжал монах, – но идея остается неизменной. После Коммуны появились пастухи, их сменила Жакерия. За Жакерией последовали колотушечники, за ними была Война за общественное богатство. После Войны за общественное богатство была Лига. Лигу сменила Фронда, а после Фронды пришла Французская революция. Так вот, отец, все эти восстания, пусть они назывались Коммуной, восстанием пастухов, Жакерией, восстанием колотушечников, Войной за общественное богатство, Лигой, Фрондой, Революцией, – это была все та же идея. Она меняла формы, но при каждом своем перевоплощении она становилась все более великой.
Капля крови, пролившаяся изо рта человека, который первым на площади Камбре выкрикнул слово Коммуна и которому отсекли язык, как богохульнику, стала источником демократии. Из этого источника вытек ручеек, ставший затем речушкой, превратившийся потом в полноводную реку, в огромное озеро, в бескрайний океан!
А теперь, отец, давайте посмотрим, как плыл по этому океану тот великий кормчий, которого избрал Господь и имя которому Наполеон Великий…
Узник, никогда в жизни не слышавший подобных слов, внимал сыну в глубоком молчании.
Монах продолжал:
– Три мужа, три достойнейших человека были в истории рода человеческого избранниками Господа, служившими орудием для воплощения его идеи. Им предначертано было соорудить то здание христианского мира, который задумал Бог. Этими тремя избранниками Божьими были Цезарь, Карл Великий и Наполеон. И заметьте, отец, каждый из этих троих не знал, что он творит, думал совсем о другом: язычник Цезарь подготавливал зарождение христианства, варвар Карл Великий готовил цивилизацию, деспот Наполеон подготовил людей к свободе.
Этих трех людей отделяли друг от друга восемьсот лет. Отец, они – три очень разные представителя рода человеческого, но души их были озарены одним и тем же – идеей!
Язычник Цезарь своими завоеваниями объединил различные народы в одном государстве для того, чтобы над этим людским венком поднялся во времена правления его преемника Христос, подобно солнцу, оплодотворившему современный мир.
Варвар Карл Великий установил феодальный строй, явившийся отцом цивилизации, и остановил на границах своей обширной империи миграцию народов, еще более варварских, чем его империя.
Наполеон… Позвольте мне, отец, высказать мою теорию относительно Наполеона, для чего мне потребуется больше времени. Я говорю вам не пустые слова и очень надеюсь на то, что они позволят мне достичь желанной цели.
Когда появился Наполеон, а скорее Бонапарт, поскольку у этого исполина два имени, как и два лика, Франция была настолько изолирована Революцией от всех остальных народов, что это поколебало равновесие в Европе. Буцефалу нужен был Александр, льву необходим был Андроклес. И вот в этом безумии свободы, которую следовало обуздать, чтобы излечить от нее народ, появился Бонапарт, сочетавший черты простого люда и аристократии. Бонапарт отставал от идеи Франции, но был по идеям своим намного впереди остальных народов.
Короли не разглядели того, что в нем было. Короли часто бывают слепцами. И они, безумцы, пошли на него войной.
И тогда Бонапарт – человек идеи – взял все, что было в детях Франции самого чистого, самого умного, самого прогрессивного. Он сформировал священные батальоны и выставил их против Европы. Эти охваченные идеей батальоны принесли смерть королям и жизнь народам. Повсюду, где прошла идея Франции, за ней следовала огромными шагами свобода, сея ветры революций подобно тому, как сеятель бросает в землю зерно.
В 1815 году Наполеон пал, но брошенные им семена на некоторых землях уже успели созреть и дать свой урожай. И вот уже в 1818 году – обратите внимание на даты, отец, – великие герцогства Баденское и Баварское требуют себе конституцию и получают ее. В 1819 году герцогство Вюртенбергское требует конституцию и получает ее. В 1820 году в Испании и Португалии совершаются революции и учреждаются кортесы. В том же 1820 году происходят революции и вводятся конституции в Неаполе и Пьемонте. В 1821 году греки восстают против турецкого ига. В 1823 году вводятся штаты в Пруссии.
Человек находится в заключении, он прикован к скале на острове Святой Елены, человек умирает, его кладут в могилу, он покоится под безымянным камнем, но идея свободна, идея переживает его, идея бессмертна!
И только один народ, одна страна не испытали на себе вследствие своего географического положения благотворного влияния Франции. Они были слишком удалены для того, чтобы мы решились вступить на ее территорию. Наполеон задумал подорвать могущество Англии в Индии и для этого заключил союз с Россией… Едва только взглянув в направлении Москвы, он привык к расстояниям. Расстояния мало-помалу стали теряться для него. Это был пагубный оптический эффект. Нужен был предлог для того, чтобы завоевать Россию, как мы уже завоевали Италию, Египет, Германию, Австрию и Испанию. Предлог не замедлил представиться, равно как он всегда находился во времена крестовых походов, когда мы отправлялись позаимствовать достижения цивилизации на Востоке. Так хотел Господь: нам суждено было принести свободу на Север. И стоило только какому-то английскому кораблю войти в порт не помню уже какого балтийского города, как Наполеон объявил войну человеку, который за два года до этого, преклонив голову, процитировал ему вот этот стих Вольтера:
С великим человеком дружба – благословение небес!
И тут с первого же взгляда становится понятно, что прозорливость Господа отступила перед деспотичным характером одного человека. Французы вступают в Россию, но русские отступают перед французами. Свобода и рабство не находят контакта между собой. Ни одно семя не смогло привиться на этой замерзшей почве, поскольку перед нашими армиями отступают не только армии, но и население противника. И мы захватываем пустынные земли, подожженную столицу. И когда мы входим в Москву, Москва пуста, она горит!
И тогда миссия Наполеона завершилась, наступил момент его падения. Но и падению Наполеона суждено было сослужить добрую службу свободе, равно как и возвышению Бонапарта. Русский царь, такой осторожный перед побеждающим врагом, потерял осторожность, видя перед собой врага побежденного. Он пятился перед победителем, а теперь, видите, отец, он готов преследовать бегущего…
Бог лишил Наполеона поддержки… За три года до этого его добрый гений Жозефина уступила место Марии-Луизе, самому воплощению деспотизма. И Господь отвратил от Наполеона свой взор. А для того, чтобы кара Божья была более наглядна и видна всем, уже не люди стали биться против людей: нарушен порядок в природе, резко наступают холода и снега, и они добивают нашу армию.
И случается то, что было предусмотрено Божественной мудростью: поскольку Париж не сумел донести свою цивилизацию до Москвы, Москва сама пришла за ней в Париж.
Спустя два года после того, как он сжег свою столицу, Александр вступил в нашу столицу. Но пребывание его здесь не было продолжительным: его солдаты только прикоснулись к земле Франции, наше солнце, вместо того, чтобы просветить, только ослепило их.
Господь снова призвал своего избранника, и Наполеон вновь появился во Франции: гладиатор вновь вышел на арену. Он бьется, падает и теряет все под Ватерлоо.
И тогда Париж вновь открывает свои ворота перед русским царем и его дикой армией. На сей раз оккупация продлилась три года. На берегах Сены гуляли люди с берегов Невы, Волги и Дона. Затем, проникнувшись новыми и странными для них идеями, выучив и начав лепетать слова, доселе неизвестные, о цивилизации, освобождении и свободе, они вернулись в свои дикие края, а потом в Санкт-Петербурге происходит выступление заговорщиков-республиканцев… Взгляните на Россию, отец, и увидите, как на Сенатской площади еще не рассеялся дым этого пожара.
Вы, отец, посвятили всю свою жизнь служению человеку-идее. Но человек умер, а идея продолжает жить. Так живите же и вы ради этой идеи!
– Что вы такое говорите, сын? – вскричал господин Сарранти, глядя на Доминика. В глазах его читались одновременно удивление, радость и гордость.
– Я говорю, отец, что после того, как вы столь храбро сражались, вы не должны желать расстаться с жизнью прежде чем услышите, как пробьет час будущей независимости. Отец, мир сейчас находится в состоянии возбуждения. Франция бурлит подобно вулкану. Еще несколько лет, а быть может, и несколько месяцев, и лава начнет истекать из кратера. Она поглотит на своем пути, словно проклятые Богом города, все рабские привычки, всю низость старого общества, обреченного на то, чтобы уступить место новому обществу.
– Повтори это еще раз, Доминик! – воскликнул в воодушевлении корсиканец, чьи глаза стали метать искры радости, когда он услышал из уст сына такие пророческие и утешительные слова, ставшие для него драгоценными, как алмазная россыпь. – Повтори, что ты сейчас сказал… Ты – член какого-то тайного общества, не так ли? И ты знаешь, что произойдет в будущем?
– Я не состою ни в каком тайном обществе, отец, и если я что-то и знаю о будущем, то только то, что я увидел в прошлом. Я не знаю, зреет ли где-то во тьме какой-нибудь заговор. Но я знаю то, что на глазах у всех, в лучах солнца зреет всеобщий и всепобеждающий заговор: это заговор добра против зла. Противники готовы, мир ждет, когда начнется их схватка… А посему я призываю вас, отец, живите!
– Да, Доминик! – воскликнул господин Сарранти, протягивая сыну руку. – Вы правы. Теперь мне хочется жить. Но как я могу выжить, коль я приговорен к смерти?
– Это уже моя забота, отец.
– Но только не помилование, слышишь, Доминик? Я не желаю получать его от тех людей, которые на протяжении двадцати лет боролись против Франции.
– Нет, отец. Доверьтесь мне: я сумею сохранить честь семьи. От вас требуется лишь одно: подать кассационную жалобу. Невиновный не должен молить о пощаде.
– Так каковы же ваши планы, Доминик?
– Отец, я должен скрывать их от всех. Даже от вас.
– Это тайна?
– Совершеннейшая тайна. И я никому не могу говорить о ней.
– Даже отцу, Доминик?
Доминик взял руку отца и с уважением поцеловал ее.
– Даже отцу! – сказал он.
– Тогда не будем больше об этом, сын… Когда я смогу снова увидеться с вами?
– Через пятьдесят дней, отец… Возможно, чуть раньше. Но никак не позже.
– Так, значит, я увижу вас только через пятьдесят дней? – испуганно воскликнул господин Сарранти.
Он уже начал бояться смерти.
– Я отправляюсь в длительное паломничество… И теперь я прощаюсь с вами. Я ухожу сегодня вечером, ровно через час. И остановлюсь только по возвращении… Благословите меня, отец!
На лице господина Сарранти появилось возвышенное выражение.
– Пусть Господь сопровождает тебя в твоем нелегком паломничестве, благородное сердце! – сказал он, подняв руки над головой сына. – Пусть он спасет тебя от засад и предательств и пусть приведет тебя назад для того, чтобы открыть двери моей темницы, независимо от того, выйду ли я отсюда, чтобы жить или чтобы умереть!
Затем, взяв в ладони лицо коленопреклоненного монаха, посмотрел в него с нежностью и гордостью, поцеловал в лоб и знаком показал на дверь, боясь, вне всякого сомнения, что наполнившее его сердце волнение перерастет в рыдания.
И монах, тоже почувствовав, как силы изменили ему, отвернулся, чтобы скрыть от отца брызнувшие из глаз слезы, а затем стремительно вышел из камеры.
Глава XXVII I
Паспорт
Когда аббат Доминик выходил из тюрьмы «Консьержери», часы пробили четыре раза.
На улице монаха поджидал Сальватор.
Молодой человек, увидев взволнованное состояние аббата, догадался о том, что происходило в его душе, и понял, что разговором об отце он только разбередит его рану. А посему он сказал всего лишь:
– И что же вы теперь намерены делать?
– Я отправляюсь в Рим.
– Когда?
– Как можно скорее.
– Вам нужен паспорт?
– Может быть, моя одежда сможет заменить его мне. Но все же для того, чтобы не возникало никаких задержек, я предпочел бы иметь паспорт.
– Тогда пошли за ним. Мы находимся в двух шагах от префектуры полиции. И я надеюсь, что смогу сделать так, что получение его не займет у вас много времени.
Спустя пять минут они уже входили во двор префектуры полиции.
При входе в отдел по выдаче паспортов они едва не столкнулись в темном коридоре с каким-то человеком.
Сальватор узнал господина Жакаля.
– Прошу извинить меня, мсье Сальватор, – сказал полицейский, узнав молодого человека. – Я не стану спрашивать у вас, какому счастливому случаю я обязан тем, что снова вижу вас.
– Почему же вы не хотите спросить меня об этом, мсье Жакаль?
– Да потому что я знаю, зачем вы пришли.
– Вы знаете, что привело меня сюда?
– Разве мое положение не обязывает меня знать все?
– В таком случае, почему же я пришел сюда, дорогой мсье Жакаль?..
– Вы пришли за паспортом, дорогой мсье Сальватор.
– Для себя? – со смехом спросил Сальватор.
– Нет… Для мсье, – ответил господин Жакаль, указывая пальцем на монаха.
– Мы с братом Домиником стоим рядом с отделом выдачи паспортов. Вы знаете, что дела удерживают меня в Париже. Отсюда нетрудно догадаться, дорогой мсье Жакаль, что я пришел за паспортом и что паспорт нужен этому господину.
– Да. Но главное было в том, чтобы предугадать ваше желание.
– Ах, ах!.. И вы его предугадали?
– Настолько, насколько мне позволила сделать это моя ничтожная предусмотрительность.
– Не понимаю.
– Не соизволите ли из дружеского ко мне расположения пройти с мсье аббатом со мной, дорогой мсье Сальватор? И тогда вы, возможно, все поймете.
– И куда же вы хотите нас отвести?
– Да в комнату, где выдаются паспорта. И там вы увидите, что паспорт для мсье аббата уже готов!
– Готов? – произнес Сальватор с сомнением.
– О, бог мой, конечно, готов, – ответил господин Жакаль со столь знакомым нам выражением добродушия на лице.
– И даже с приметами?
– Даже с приметами. Там не хватает только росписи мсье аббата.
Они подошли к конторке, стоявшей прямо перед дверью.
– Паспорт мсье Доминика Сарранти, – сказал господин Жакаль начальнику отдела, сидевшему в маленькой деревянной клетушке.
– Вот он, мсье, – ответил начальник отдела, протягивая паспорт господину Жакалю. Тот передал его монаху.
– Это то, что нужно, не так ли? – продолжал господин Жакаль, видя, что Доминик с удивлением посмотрел на официальную бумагу.
– Да, мсье, – ответил аббат. – Это то, что нужно.
– В таком случае, – сказал Сальватор, – нам остается только получить визу у господина папского нунция.
– Это совсем просто, – произнес господин Жакаль, беря из табакерки большую щепоть табака и с наслаждением втягивая его ноздрей.
– Но этим вы оказали нам огромную услугу, дорогой мсье Жакаль, – произнес Сальватор. – И я не знаю, как выразить вам мою признательность.
– Не стоит об этом и говорить. Ведь друзья наших друзей – наши друзья, не так ли?
Господин Жакаль произнес эти слова с таким пожатием плечами, с таким добродушным выражением на лице, что Сальватор посмотрел на него с подозрением.
У него иногда уже бывали моменты, когда он готов был принять господина Жакаля за филантропа, который избрал для себя профессию полицейского только из любви к человечеству.
Но именно в этот самый момент господин Жакаль бросил на него мельком один из тех взглядов, которые указывали на его сходство с животным, чье название было созвучно его фамилии.
И Сальватор сделал Доминику знак подождать его. А сам обратился к полицейскому:
– Могу я вас на пару слов, дорогой мсье Жакаль?
– Да хоть на четыре, мсье Сальватор… На шесть, на все слова из словарного запаса. Мне доставляет такое большое удовольствие беседа с вами, что, когда мне удается завязать разговор, хочется, чтобы он никогда не кончался.
– Вы очень любезны, – произнес Сальватор.
И, несмотря на отвращение, которое он испытывал в душе от подобного знакомства, он взял полицейского под руку.
– Дорогой мсье Жакаль, ответьте мне, пожалуйста, на два вопроса…
– С превеликим удовольствием, дорогой мсье Сальватор.
– Зачем вы приготовили заранее этот паспорт?
– Это – первый из тех двух вопросов, которые вы хотели мне задать?
– Да.
– Да затем, чтобы сделать вам приятное.
– Спасибо… А теперь скажите, как вы узнали о том, что сможете сделать мне приятное, приготовив заранее паспорт на имя мсье Доминика Сарранти?
– Ведь мсье Доминик Сарранти ваш друг, насколько я смог судить об этом в тот день, когда встретился с вами у постели мсье Коломбана.
– Отлично! Но каким образом вы смогли догадаться о том, что он отправляется в путешествие?
– Об этом мне не надо было и догадываться: он сам сказал об этом Его Величеству, когда попросил у него отсрочить на пятьдесят дней приведение в исполнение приговора.
– Но ведь он не сказал Его Величеству, куда именно он собрался.
– О, святая простота, мсье Сальватор! Мсье Доминик Сарранти просит у короля отсрочить казнь своего отца на пятьдесят дней для того, чтобы успеть совершить путешествие в триста пятьдесят лье. А каково расстояние от Парижа до Рима? Тысяча триста километров по дороге на Сиенну, тысяча четыреста, если следовать по дороге на Перузу. Следовательно, среднее арифметическое равняется тремстам пятидесяти лье. К кому же может направляться мсье Сарранти при данных обстоятельствах? К папе римскому: ведь он же монах, а папа римский король всех монахов. Следовательно, ваш приятель отправляется в Рим для того, чтобы попытаться заинтересовать короля монахов судьбой своего отца. Для того, чтобы тот попросил короля Франции помиловать его. Вот и все, дорогой мсье Сальватор. Я мог бы оставить вас при мнении, что я волшебник, но я предпочел рассказать вам всю правду. Теперь сами видите, что любой человек путем умозаключений сумел бы так же ловко, как и я, достичь желанной цели. А посему мсье Доминику остается только поблагодарить меня от вашего и своего имени и отправиться в Рим.
– Хорошо, – сказал Сальватор. – Именно так он и поступит.
Затем подозвал к себе монаха.
– Дорогой мой Доминик, – сказал он. – Мсье Жакаль готов выслушать от вас слова благодарности.
Монах приблизился, поблагодарил господина Жакаля, выслушавшего его все с тем же выражением доброты и даже простоты на лице, которое он хранил на протяжении всего разговора.
Друзья покинули здание префектуры полиции.
Метров сто они прошли, храня молчание.
Потом вдруг аббат Доминик резко остановился и тронул за руку погруженного в раздумья Сальватора.
– Друг мой, меня гложет беспокойство, – сказал он.
– Меня тоже, – ответил Сальватор.
– Предупредительность этого полицейского кажется мне какой-то неестественной.
– Да и мне, признаться, тоже… Но давайте продолжим наш путь. За нами, возможно, следят.
– Зачем бы ему было облегчать мое путешествие? – сказал аббат, подчиняясь приглашению Сальватора.
– Не знаю. Но, как и вы, считаю, что за этим что-то кроется.
– Вы поверили тому, что он сделал это, лишь чтобы доставить вам удовольствие?
– О, вообще-то это не исключено: он человек странный и иногда, не знаю, почему и как, его охватывают чувства, никак не вяжущиеся с его положением. Однажды ночью, когда я возвращался домой через самые отдаленные кварталы города, я услышал на одной из не имеющих названия, но страшных улочек, где-то между улицей Тюэри и улицей Старого Фонаря, сдавленные крики. Я всегда ношу при себе оружие – вы догадываетесь, почему, Доминик, – и поэтому я бросился в ту сторону, откуда доносились крики. И увидел, как внизу, на осклизлой лестнице, соединяющей улицу Тюэри с улицей Старого Фонаря, один человек боролся стремя. Те пытались утащить его к Сене через открытую дверь сливного колодца канализации. Я не смог спуститься вниз по лестнице, поскольку поскользнулся и упал на улицу, оказавшись всего в двух шагах от дерущихся. Один из нападавших бросился ко мне, подняв над головой палку. И в тот же самый миг раздался пистолетный выстрел, и он рухнул замертво в сточную канаву. При виде этого испуганные звуком выстрела двое других разбойников скрылись. А я оказался лицом к лицу с тем человеком, на помощь которому Провидению угодно было меня направить. Это был мсье Жакаль. Я знал его только по имени, как и все остальные. Он рассказал мне, как и почему он оказался в этом месте: ему надо было проникнуть в один пользовавшийся дурной славой притон, что находился на улице Старого Фонаря, всего в нескольких метрах от лестницы. Он прибыл туда на четверть часа раньше своих людей и притаился у решетки колодца для сточных вод. Но тут внезапно решетка распахнулась и на него набросились трое. Это были в некотором роде делегаты от всех парижских воров и убийц. Они поклялись покончить с мсье Жакалем, чье рвение по службе не давало им спокойно заниматься своим делом. И им удалось бы сдержать свое слово и избавить от мсье Жакаля преступный мир, но тут, к несчастью для них, а особенно для того, кто хрипел у моих ног, появился я и пришел на помощь мсье Жакалю… С того самого дня мсье Жакаль испытывает ко мне некоторую признательность и иногда оказывает мне и моим друзьям те мелкие услуги, которые он может оказать, без ущерба для своего долга начальника полиции.
– Значит, действительно возможно, – сказал аббат Доминик, – что он сделал все это для того, чтобы доставить вам удовольствие.
– Возможно, и так, но давайте войдем в дом. Видите вон того пьяницу: он плетется за нами следом с самой Иерусалимской улицы. Но стоит нам оказаться по ту сторону двери, как он моментально протрезвеет.
Сальватор вынул из кармана ключ, открыл дверь садика, пропустил вперед Доминика, вошел сам и запер за собой дверь.
Роланд уже учуял хозяина. Поэтому встретил молодых людей на первом этаже. Фрагола ждала Сальватора у дверей жилища.
Ужин был уже готов, поскольку, пока происходили все эти события, время уже перевалило за шесть.
Лица у вошедших были серьезными, но спокойными. А это означало, что не случилось ничего особенного.
Фрагола на всякий случай все же вопросительно взглянула на Сальватора.
– Всё в порядке! – ответил тот, едва улыбнувшись.
– Не соблаговолит ли мсье аббат разделить наш ужин? – спросила Фрагола.
– С удовольствием.
Фрагола исчезла.
– Теперь, – произнес Сальватор, – дайте-ка мне ваш паспорт, брат мой.
Монах достал сложенный вдвое и спрятанный на груди паспорт.
Сальватор развернул бумагу, тщательно ее просмотрел, покрутил перед глазами, но не нашел там ничего подозрительного.
Наконец он приложил бумагу к окну.
И тут он увидел на прозрачной бумаге совсем в другом месте, где он предполагал, невидимую для глаза букву.
– Взгляните-ка, – сказал Сальватор. – Видите?
– Что? – спросил аббат.
– Вот эту букву.
И он указал на нее пальцем.
– Букву «С»?
– Да, букву «С». Теперь понимаете?
– Нет.
– Буква «С» является первой буквой в слове слежка.
– И что с того?
– А то, что она означает: «Именем короля Франции я, Жакаль, доверенное лицо префекта полиции, предписываю всем французским полицейским, действующим в интересах Его Высочества, и всем иностранным полицейским, действующим в интересах своих правительств, следить, наблюдать, останавливать на дороге и при необходимости даже обыскивать предъявителя этого паспорта». Словом, друг мой, вы, сами того не ведая, находитесь под пристальным наблюдением высших чинов полиции.
– Но какое мне до этого дело? – спросил аббат.
– О, брат мой, мы должны отнестись к этому со всей осторожностью! – с серьезным выражением на лице сказал Сальватор. – То, каким образом был проведен процесс против вашего отца, доказывает, что кое-кому было бы выгодно убрать его. Не хочу хвалить Фраголу, – добавил Сальватор с едва уловимой улыбкой, – но только благодаря ее связям в самых высоких сферах вы смогли получить аудиенцию у короля, в результате которой вы добились у него отсрочки казни на два месяца.
– Полагаете, что король способен нарушить свое слово?
– Нет. Но в вашем распоряжении всего два месяца.
– Этого больше чем достаточно для того, чтобы я успел побывать в Риме и вернуться назад.
– Если у вас не возникнет никаких затруднений. Если с вашего пути будут устранены помехи. Если вас не остановят. И если, после вашего туда прибытия, вам не помешают путем тысячи подводных интриг увидеться с тем, с кем вам хотелось бы увидеться.
– Я полагал, что любой монах, проделавший паломничество в четыреста лье и прибыв в Рим босым и с посохом в руке, может только подойти к дверям Ватикана и что лестница, ведущая к покоям того, кто некогда и сам был простым монахом, будет для него открыта.
– Брат мой, вы все еще верите в то, во что постепенно перестанете верить… Человек, который появляется на свет, похож на дерево. И ветер сначала разбрасывает его цветы, потом срывает с него листья, затем ломает ветви, и так продолжается до тех пор, пока буря, следующая за ветром, однажды не сломает его совсем… Брат мой, они заинтересованы в том, чтобы мсье Сарранти умер, они используют все возможные средства к тому, чтобы свести на нет обещание, которое вы вырвали у короля.
– Вырвал! – воскликнул Доминик, удивленно глядя на Сальватора.
– С их точки зрения, вырвали… Послушайте, как, вы думаете, они объясняют то влияние, которое привело к тому, что мадам герцогиня Беррийская, любимая дочка короля, муж которой погиб от руки фанатика, заинтересовалась судьбой сына другого революционера, который и сам является революционером и фанатиком?
– И правда, – пробормотал, побледнев, Доминик. – Но что же делать?
– Принять меры предосторожности.
– Но как?
– Мы сейчас сожжем этот паспорт, который может вам только повредить.
И Сальватор, разорвав паспорт, бросил его в огонь.
Доминик посмотрел на него с беспокойством.
– Но как же я теперь буду путешествовать без паспорта? – спросил он.
– Прежде всего, брат мой, поверьте, что намного лучше путешествовать совсем без паспорта, чем с таким, как тот, который мы получили. Но вы без паспорта не останетесь.
– Но кто же даст мне паспорт?
– Я! – сказал Сальватор.
И, открыв небольшой секретер, он нажал на потайную кнопку и выдвинул ящичек. Потом извлек из стопки лежавших там бумаг подписанный бланк паспорта, в который оставалось внести фамилию владельца и его приметы.
Взяв перо, он заполнил пробелы: в графу фамилия он вписал «брат Доминик», указав приметы Сарранти.
– А виза? – спросил Доминик.
– На нем стоит виза посольства Сардинии. Она действительна до Турина. Я собирался, инкогнито, разумеется, съездить в Италию. Поэтому-то и запасся этим паспортом. Пусть он послужит вам.
– А в Турине?..
– В Турине вы скажете, что дела вынуждают вас отправиться в Рим. И вам безо всяких затруднений продлят визу.
Монах схватил руки Сальватора и крепко сжал их.
– О, брат мой, о, мой друг! – сказал он. – Как я смогу отплатить вам за все, что вы для меня сделали?
– Я вам уже сказал, брат мой, – ответил Сальватор с улыбкой, – что бы я ни сделал для вас, я останусь вашим должником.
В этот момент вошла Фрагола. Она услышала эти последние слова.
– Повтори нашему другу то, что я ему только что сказал, дитя мое, – произнес Сальватор, протягивая девушке руку.
– Он обязан вам жизнью, отец мой. Я обязана вам моим счастьем. Франция будет обязана ему в той мере, в которой может сослужить родине человек своим освобождением. Вы сами видите, что долг огромен. А поэтому можете располагать нами.
Монах посмотрел на этих красивых молодых людей.
– Вы творите добро: будьте же счастливы! – сказал он с жестом отеческой и милосердной снисходительности.
Фрагола указала на накрытый стол.
Монах сел между молодыми хозяевами, с серьезностью прочел Benedicite. Они прослушали эту молитву с улыбкой чистых душ, которые уверены в том, что молитва достигнет Бога.
