Александр Данилович Надеждин
КРУГИ ПО ВОДЕ
Глава II. Идеальный город
Идеальный город, как один из предметов творческого и философского рассмотрения активно обсуждался художниками, инженерами и учёными (часто в одном лице) эпохи Возрождения. Они, наконец, повернули свой мысленный взор от средневекового созерцания Божественного замысла в сторону реалий человеческого существования, таких как архитектура и градостроительство, возможно, убедившись в своей ограниченной способности продвинуться в понимании божественного.
Смена парадигмы: кривая улица
В результате первых попыток поставить архитектуру на рациональную основу появились проекты, состоящие из восьмигранных звёзд для городских стен центральной площади и радиальных прямых улиц для облегчения ориентации, предлагая людям, спешащим по делам, неограниченную ничем перспективу и возможность быстрого передвижения по городу. Радиально расходящиеся улицы наполеоновского Парижа, центра Амстердама и почти буквально следующего по его стопам Санкт-Петербурга – воплощение этой рационализации жизни. Из логически-геометрической простоты вытекли сами собой прямые фасады и квадратно-гнездовые городские планы центра имперской Вены и американских городов, вольно или невольно повторяя карты древнегреческих мегаполисов и древнеримских столиц средиземноморских колоний. Нетрудно допустить, что эта рациональность диктовалась соображениями военного или полицейского характера в соответствии с состоянием «града и мира» в том или ином месте.
Но в небольших городах Италии возобладала, к моему вящему удовольствию, другая тенденция градостроительства, сформулированная Мессером Леоном Баттистой Альберти в конце XV века. Вместо рациональных мер для защиты города и быстроты перемещения по городу, он подумал о естественном желании жителей города пребывать в атмосфере комфортабельно замкнутого, соразмерного человеку окружения (как это по-итальянски!), об удовольствии чисто эстетическом от узнавания и следования по путям своей памяти или о будящем воображение любопытстве заглянуть за ближайший поворот.
Эти соображения и привели к сознательному планированию кривых или, как теперь говорят, синусоидальных улиц с домами, естественно вписывающимися в эту кривизну с помощью уникального приёма ломки плоских фасадов под тупым углом в 160–170 градусов. Такие улицы я встречал и с особым воодушевлением рисовал в городах Италии, когда мне доводилось замедлить свой бег с тем, чтобы, не торопясь вынуть из рюкзака лист белой бумаги на твердой подложке и карандаш, а чаще чёрный маркер, и погрузиться в свой почти непрекращающийся диалог с видимым миром.
Генуя
Кремона
Флоренция
Парма
И даже тосканский городок Пиенца, носящий практически официальный эпитет «идеальный» в туристической литературе, был построен и распланирован со значительной толикой искривлённых улиц последователями того же Альберти. А по «сломанным фасадам» легко отличить даже старые фермерские дома в Италии, как этот в деревне из 3-х домов в предгорьях Доломитов:
Фермерский дом в Паньяно повторил форму улицы
Две ветви
Столь характерные для имперского мышления прямизна и ортогональность, привнесённые рациональными греками в Рим и ясно просматриваемые в развалинах Форума и в улице Виа дель Корсо с «пишущей машинкой» в ее конце на площади Венеции, были подхвачены опереточно-помпезным Бенито Муссолини в его перестройке подходов к Ватикану и в по-своему прекрасном новом районе ЭУР-Мальяна. Но это направление оказалось лишь одной из ветвей заложенной в Риме будущей европейской эстетики, где греческое влияние было с самого начала смягчено присутствием сабинян в римском генетическом коде (помните, как их женщин похитили воинственные пришельцы из Эллады?). Это проявилось в удачном избрании Римским царем сабинянина Нумы Помпилия, заимствовавшего у фанатично-рационального спартанца Ликурга желание пробудить патриотизм и гражданскую доблесть народа, но сочетавшего его суровые законы с развитием эстетического чувства и комфортом, создаваемым ремесленниками, музыкантами и актерами, чью деятельность Нума поощрял с целью создания новой степени гармонии городской жизни.
Символом этого сочетания для меня явилась неровная, словно деревенский грунт, но мощёная брусчаткой площадь Квиринале, на которой в живописном беспорядке располагаются имперские здания, монументы, колоннады и мраморная ограда. Поверх невысокой ограды открывается далекая перспектива, включающая купол Святого Петра в Ватикане. Площадь эта названа в честь сабинского божества Квирина, который позднее стал одним из титулов римского императора, несмотря на происхождение, чуждое греко-римскому пантеону богов. Итак, Рим пребывает в своем самодостаточном состоянии «вечного города», где разные эпохи нашей общей культурной истории существовали и последовательно, и параллельно друг с другом. Здесь всё ещё живут прямые потомки Нумы Помпилия и время от времени возникают по разным поводам имена римских патрициев вперемешку с именами средневековых пап и их талантливых протеже, пришедших сюда с Севера (а в Италии Севером называют всё, что лежит в десяти километрах на север от вашего местоположения и так далее, вплоть до предгорий Альпийских гор). Они пришли возрождать засыпанную пылью после варварских нашествий культуру и создавать свою собственную, как продолжение и разветвление того же животворящего древа. Они вросли в римское основание стихами, написанными классической латынью, фресками Ватикана и своими могилами, как Рафаэль в старо Римском Пантеоне, который он помогал приводить в божеский вид после столетий забвения. И всё же Возрождение было здесь пришельцем из мест, где отсутствие чрезмерного давления традиций и потрясающие пейзажи сформировали новую эстетику, построенную на гармонии с великолепной природой и буквально райским климатом серединной Италии: Тосканы и Умбрии.
Вид на Флоренцию и горы Тосканы с холма Боболи
Глава III. Серединная Италия
Следуя набитыми туристскими тропами, мы объехали эту часть страны основательно: Сиенну с ее невероятной красоты площадью Дель Кампо, Ассизи с Собором Сан-Пьетро, где еще до землетрясения 1997 года мы созерцали житие Сан-Франческо, изображенное Джотто, а в соседнем помещении – лицо Христа работы загадочного Чимабуе, Пиенцу – идеальный город с залом для заседаний отцов города, где в ряду кресел с изображением распятия стоят такие же, но с магендoвидом для богатых еврейских жертвователей.
В Сиенском соборе мы встретили юного Рафаэля в качестве модели для композиции его покровителя Пинтуриккио в библиотеке Пикколомини. В самой Сиенне принципы идеального города создали не только сеть синусоидальных улиц, но и площадь дель Кампо в форме чаши, наклоненной ко входу в Коммунальный Центр, с картинами Пьетро Лоренцетти и Симоне Мартини на стенах. Съехав затем с дороги в наступивших сумерках, мы устроились на ночь на ферме тосканского винодела – воплощенный образ хитроватого простака Неморино из «L’elisir d’Amore», подарившего нам после обхода его хозяйства бутылку кьянти собственного производства со слегка подтекающей пробкой.
В Ареццо, где в соборе Сан-Франческо находится одна из вершин раннего Возрождения – «История подлинного креста» работы Пьеро Делла Франческа, изобразительное искусство продолжает жить в благоприобретенных формах кино, движущихся скульптур и уличных инсталляций. Так одна финская барышня повесила поперек широкой улицы разноцветные простыни, показывая Италии ее портрет. А на площади перед собором, где работал когда-то «Король живописцев»12 снимали «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи.
Aреццо, площадь перед базиликой Сан-Франческо
Сан-Джиминьано с вылезающими за рамки разумного башнями некогда враждовавших аристократов-разбойников встретил нас проливным дождем и за полночь открытым ресторанчиком, подававшим пасту с только что собранными боровиками (порчини).
Сан-Джиминьано под дождем
В Перудже, куда едут увидеть фрески Перуджино с кусочком, добавленным его подмастерьем Рафаэлем Санти, мы вдруг оказались свидетелями чисто итальянского перформанса в честь какого-то военно-морского праздника (в сотне километров от моря!).
На ступенях муниципалитета Перуджи
На площадь перед гигантским собором один за другим прибывают лимузины, похожие на старинные ЗИСы13 из моего детства. Из них выходят толстые и постройнее адмиралы в белоснежных мундирах при кортиках и церемонно целуют друг друга в губы (рука на кортике, как на стилете ушедшей эпохи).
Перуджа
Глава IV. О Флоренции
Но пора обратиться к «стольному граду» Флоренции, о которой, слава Богу, когда-то подробно написал Никола Макиавелли. Его история начинается с середины XIV века, когда средневековая и управляемая потомственными феодалами Тоскана открыла новую эру экономического и культурного развития Западной Европы, в частности, благодаря творческим усилиям патриарха рода Медичи, старого Мессера Козимо, оказавшегося банкиром и советником современных ему королей и принцев Второй Римской Империи.
«История Флоренции» Макиавелли читается буквально запоем, как увлекательная драма. Свары между богатыми и знатными, уличные беспорядки, военные и политические столкновения с соседними городами-конкурентами. И всё это – на фоне растущего экономического могущества и выборной/ сменяемой по жребию власти до тех пор, пока не была восстановлена деспотия новых «дуче», но уже смягчённая образованием и присутствием коммерческих интересов. Экономическое могущество новых хозяев и их потребность нанимать и использовать талантливых людей открыли дорогу к творческому росту в социальной и духовной сферах для индивидуумов, прежде ограниченного жесткой социальной структурой Средневековья. Однако в этом фундаментальном четырёхтомном труде, к моему изначальному изумлению, совсем не говорится о деятелях искусства, живших и творивших в это время (а ведь это были самые-самые!), кроме упоминания о Мессере Филипе Брунеллески, великом строителе купола Дуомо базилики Санта-Мария-Дель-Фьоре.
Ночной купол с колокольней из окна моей комнаты
Не искусство занимало великого человека, а история возникновения и выживания первой буржуазной республики – прототипа последующих государств Новой истории, основанных на ограничении деспотизма верховной власти. А дело было так. Во Флоренции, только что вылупившейся из скорлупы средневековых отношений, было изначально три отдельных класса жителей: аристократы – бывшие феодалы, которые вместе со своей многочисленной челядью составляли военную силу; новоиспеченные буржуа, вышедшие из купечества и приватизированных цеховых производств и опиравшиеся, как правило, на наёмных «силовиков»-кондотьеров и пролетарии – наемные рабочие, чья сила заключалась в относительной многочисленности и «отмороженности», как теперь иногда говорят. Макиавелли рассказывает: аристократы, подкупая голытьбу или задуряя ей голову, старались диктовать свою волю занятому производством и накоплением материальных средств сословию с целью наложить лапу на собираемые с населения налоги. Для этого они провоцировали работяг бунтовать против их непосредственных работодателей, вплоть до штурма и грабежа их укрепленных домов. Но всё это происходило без наделённого перманентной властью автократа, то есть с кое-какой выборностью и ограниченной сменяемостью власти.
Дошло, наконец, до того, что средний класс ухитрился приструнить терявшую влияние аристократию (Гвельфов как в то время их называли) а потом и выслать их, как и других оппозиционеров14, в бессрочную ссылку. Этим рассеянным по миру людям нашлось, как увидит терпеливый читатель, своё уникальное место в европейской истории.
Как и тогда, объединение властных структур, не участвующих в местном производстве, например, американских гигантов софтвера и мобильных средств коммуникации с люмпен-пролетариями, то есть обитателями «иннерсити» говоря современным языком, всегда готовыми побесчинствовать и пограбить от безысходности своего ежедневного существования, детально повторилось летом 2020 года в Соединенных Штатах. Всякое время имеет свои особенности, но жажда неограниченной власти у людей, находящихся на высшей ступени благосостояния в развитом обществе, является, по-видимому, одним из первичных стимулов для их действий, возможно, даже вопреки долгосрочным экономическим интересам их класса. Не мудрено, что догматикам Марксова взгляда на общество, как на борьбу классов за контроль над средствами производства, приходится сильно изворачиваться, дабы подогнать свои конспекты под реальные события, происходящие в мире. Ну, скажите мне, зачем люмпенам, «сидящим» на вэлфере, контроль над средствами производства? Они работать, что ли на этих средствах собираются?
Интересно заметить, что, как и в предыдущие периоды истории и, не исключено, в ближайшем будущем демократия нередко уступает власти самопровозглашенных диктаторов. Во Флоренции это были члены семьи Медичи, которые, продолжая торговые и банковские дела, объявили себя перманентными властителями Флоренции. Как одно из следствий, семейство Медичи занялось покровительством тех деятелей искусства, с которыми современный читатель и связывает в основном понятие Флорентийского Возрождения. Таким образом, расцвет искусств, называемый Возрождением, ассоциирован для меня с диктатурой скорее, чем с демократическим устройством власти, вопреки моим первоначальным представлениям. Так что и самим диктаторам нашлось место в исторических записях и в виде статуй среди бессмертных творений Микеланджело, Челлини и Джамболоньи на площади Синьории.
Дуче XVI века, Козимо I, Медичи, на Piazza de la Signoria
А в церкви Сан-Лоренцо члены этой семьи (Джулиано и Лоренцо) даже послужили моделями для широко известных скульптур нашей цивилизации.
Из биографий великих художников мы узнаем, что их способность придумывать осадные машины или строить укреплённые городские стены вполне могли быть главной причиной благоволения их владетельных покровителей.
Церковь и площадь Сан-Лоренцо с капеллой Медичи
А пока их практические таланты были затребованы междоусобицами амбициозных герцогов и новоиспеченных15 графов, живопись как таковая до середины XV столетия оплачивалась более постоянным, хотя и менее расточительным до поры16 заказчиком – святой католической церковью. Во Флоренции живопись этого периода. Во Флоренции живопись этого периода помещается, помимо многих других церковных заведений, на стенах огромного собора Санта-Мария Новелла на привокзальной площади, и в старинной церкви Сан-Миниато аль Монте на крутом холме Монте алле Крочи.
Вид на гору Монте алле Крочи с берега Арно
В последней работали художники XIV и начала XV века с редко упоминаемыми, а иногда и неизвестными сегодня именами, держа оборону против мирских соблазнов: перспективы и имитации трехмерности, как у Микеланджело, декоративности Боттичелли и почти фотографического реализма последующих поколений. Эта церковь, заложенная в глубоком Средневековье, подверглась реновации в виде мраморного фасада и капеллы португальского кардинала в начале Возрождения, но в течение ещё многих веков жила своей обособленной жизнью на холме за рекой Арно, с которого можно было бесстрастно наблюдать бурный рост Флоренции как коммерческого предприятия, а потом и туристической «мекки». Но к последнему моему приезду кое-что изменилось. Переполненная толпами туристов Флоренция требовала расширения места для развлечения и обслуживания посетителей со всех концов света. Таким образом, и на самом холме возникли новые парковые структуры, стоянки машин и комплексы общепита, вскоре заполненные до отказа невесть откуда взявшейся публикой. Церковью и её внутренним убранством, как и прежде, интересуются немногие. Да и местные служители культа ограничивают посещение несколькими часами до и после Мессы. К закату, то есть ко времени ужина, однако, людей остаётся меньше, и они достаточно плотно рассаживаются на крутом холме для лицезрения Флоренции в наступающих сумерках, когда спадает жара и боковой свет делает различимыми в хаосе городского пейзажа его основные черты: купол Санта-Мария дей Фьёре, Кампаниллы Джотто, круглой крыши капеллы Медичи и башни Палаццо Вехьо на фоне темнеющих гор и всё ещё светлого неба.
Закат во Флоренции
Но возвратимся к оставленной ради закатного пейзажа истории флорентийской живописи. Спустя столетие после событий, описываемых Макиавелли, все еще работавшие над библейскими сюжетами, нo уже нашедшие богатых и знатных покровителей, гении нового поколения художников обратились, наконец, к «достижениям гуманизма» и, в частности, к языческим сюжетам. На этом месте они, возможно, перешли Рубикон в истории нашей цивилизации по дороге прогресса, ведущего к Апокалипсису17.
Этим путем двинулись и оставшиеся в лоне католической церкви, но закончившие воинствующим атеизмом французы, и католические голландцы, и немцы, затем перешедшие в сориентированную на индивидуальный прогресс личности протестантскую ветвь христианства и создавшие свой собственный Северный Ренессанс. И серьезный Кранах (младший) и насмешник Дюрер, и упивающийся плотью Рубенс, и декоративный Пуссен, и романтичный Делакруа, и последовавшие за ними импрессионисты, многому научившись у итальянских мастеров, привели искусство живописи к земным и даже сиюминутным сюжетам, а далее – к абстрактному апофеозу сиюминутности во второй половине двадцатого столетия. Оставался последний шаг – заменить живопись идеологемами, составляющими ключевую часть «актуального» искусства. Я, конечно, знаю, что не первым пишу о «закате Европы» но вслед за великими людьми, писавшими о нем прежде, одновременно скорблю и наслаждаюсь картинами заката.
Основная черта прогресса – это то, что он, к сожалению, неизбежен. Но кому-то может повезти и удаётся немного отстать. Так благочестивые предшественники художественного Возрождения и его первые герои остались на стенах флорентийских церквей или переместились дальше на север, в «захолустные» Парму и Падую и, согласно Муратову18, даже поселились в пещерах гор Доломиты.
Теперь в Падуе туристов запускают в изолированную от окружающей атмосферы двойной герметической дверью, как в подводной лодке, капеллу Скровеньи с ангелами Джотто. А в двух шагах в свободном доступе полустертые, но все еще потрясающие фрески-картины жития Сан-Христофоро работы бесподобного Андрея Мантеньи на стенах собора Эремитани. Все это далеко по тем временам на север от Рима, куда ещё раньше бежали первые христианские отшельники, прочь от преследований и соблазнов уже обреченной на гибель языческой империи.
А в Парме, когда-то блестящей столице герцогов Фарнезе, на потолке и стенах баптистерия XII века постройки невероятной силы и выразительности иконоподобная живопись художника, которого зовут, угадайте… Мастер Пармского Баптистерия.
Battistero di Parma
Было там и Возрождение в виде кое-каких учеников и последователей, но средневековый облик соборов и крепости-палаццо Делла Пилотта так и дожил до наших дней. А культурная жизнь сосредоточилась вокруг музыкального наследия неповторимого и всеобъемлющего Джузеппе Верди!
Глава V. Итальянцы
Кто же такие итальянцы? Этого я вам, синьоры, сказать не берусь. В конце концов, одна из моих старинных подруг, сама итальянка из семьи людей, эмигрировавших в Канаду поколение назад из Кампобассо, к югу от Рима, без обиняков выразилась, что в Милане живут немцы, выдающие себя за итальянцев. Справедливости ради следует заметить, что выдают они себя за итальянцев последние полтора тысячелетия…
Несмотря на довольно большую разницу в диете между жителями разных частей Италии, которую они же и используют для самоидентификации, подобно многим народам, пустившим глубокие корни в какой-либо местности, еда во всех частях Италии легко узнаваема, как итальянская – и в древней Сицилии, и в Бергамо на крайнем севере, и в географически центральном Риме. Вкус базилика, быстрота приготовления и нетерпимость к несвежим ингредиентам19 практически всегда ярко выражены в сравнении с другими странами (впрочем, есть исключения). И при этом в каждом месте есть своё характерное блюдо. Так и в Падуе, куда мы доехали поздним вечером, нам предложили местное ризотто с куриными потрошками и зеленью, выращенной на собственном огороде! Падуя – современный город с маленькими островками прошлого, окружающими историческое здание Центра коммерции. Palazzo Della Ragione – практически пустое здание, размером с гигантский и варварски тяжеловесный Муссолиниев вокзал Милана, но выглядящее изящным и легким произведением искусства.
Palazzo Della Ragione
Этот призрак прячет в своем нутре деревянного коня – копию того бронзового, на котором сидит кондотьер Гаттамелата – одна из туристических целей нашего тогдашнего визита. Сам же памятник Гаттамелатe (с которым многие встречались в «итальянском дворике» Пушкинского музея) стоит на громадной площади, в двух шагах от входа в Собор Сант-Антонио, где покоятся мощи Св. Антония. Покровитель семьи и брака, златоуст, любимец Сан-Франческо находится в гробу на постаменте, да так, что к его краю можно прикоснуться поднятою ладонью, и женщины разнообразного происхождения, в том числе и моя формально неверующая жена, семенят в затылок друг другу вдоль его гроба, держа левую руку на холодном мраморе. Сколько лет тянется эта череда?
Тоскана: юг и север
Тоскана в некотором смысле равноразмерна Италии, хотя много ещё здесь есть мест, равновеликих понятию страна по своему значению в истории Европы: Генуя, Милан и Венеция, Римини, Равенна, Неаполь и, наконец, Сицилия. И всё же Тоскана, как ни одно из перечисленных мест, вошла в качестве нарицательного понятия в современный язык многих народов. Ну, хотя бы как символ определенного стиля жизни и даже, прости, Господи, способов приготовления еды, достаточно далеко ушедших от кулинарных традиций самих тосканцев20. Тут и «тосканиан чикен» и «тосканиан сэлад» в американском общепите, и использование тосканского пейзажа на наклейке бутылки ливанского или греческого оливкого масла, выдаваемого за универсальное средство приобщиться к элегантному стилю жизни. Да мало ли примеров, когда какое-либо понятие используется в коммерческих целях, дабы втюхать невежественному обывателю ординарный товар под запоминающимся именем.
Но в действительности Тоскана – совсем не символ чего-то ещё, а вещь в себе настолько, что её культурный ландшафт включает элементы иных культур, не разрушая цельного образа. Так, на южном её конце, среди поросших кипарисами холмов и виноградников возвышается башня монастыря Сант-Антимо, построенного во времена Каролингов, а может быть, и самим Шарлеманем больше 1000 лет назад.
Abbazia di Sant'Antimo
Во время нашего визита там была только группка туристов из Франции, путешествовавших «по местам боевой славы» одного из своих знаменитых предков. Из других достопримечательностей, кто же не знает о легендарном красном Брунелло ди Монтальчино, изготовляемом по соседству. Кстати, Россо ди Монтальчино – тоже славное вино, но за меньшую цену.
А на северном краю Тосканы французов в качестве инородных элементов, естественно, заменили немцы, связь с которыми в течение столетий поддерживал и голос крови местного населения – потомков лангобардов, и монархические связи с лежащими за Альпийскими горами странами. Например, первый владелец дворца Residenz и заказчик прекрасного потолка работы Тьеполо в Вюрцбурге звался Фердинандом Тосканским! Итак, Лукка – все еще Тоскана, но какая-то урезанная, плоская, окруженная псевдо-немецкой стеной с башнями наподобие шахматных ладей, как в традиционных иллюстрациях к сказкам братьев Гримм. Но все не так просто. Стена настолько широка, что на ней заасфальтирована дорога для встречного движения велосипедистов с лавочками и деревьями по бокам, как в заправском городском саду. Так что принципы «dolce vita» соблюдаются и здесь.
Лукка, ворота в городской стене
Этот город с его немного диснеевским обличьем явно импонирует северным варварам, судя по привлекательности Лукки для так называемых «экспатс» то есть американских и британских пенсионеров, ищущих здорового питания и недорогой медицины. Уже на входе во внутренний город несколько палаток, предлагающих запись на курсы итальянского, a затем пара кварталов хотя и вполне европейского, но не слишком итальянского стиля, напоминающих скорее сцену из первого акта «Meistersingers» Вагнера, чем «L'elisir d’Amore» Доницетти.
А на главной площади, напротив собора в «пизанском» стиле перемежающихся черных и белых горизонтальных полос (как роба заключенного на Чарли Чаплине) магазинчик сладостей, где продают крупные канноли21. Причем здесь два отдельных застеклённых прилавка: в одном они наполнены взбитыми сливками, а скорее их имитацией для туристов, типа американского whipping cream из пшикалки. В другой, как и полагается, рикоттой для местных. Впрочем, я сегодня был бы согласен на любое из них.
Эмилия-Романья
Непосредственно к северу от Тосканы и Умбрии холмистый пейзаж последних сменяется практически плоской равниной Эмилии-Романьи с ухоженными полями и малочисленными группами деревьев на межах. Узнаваемые из великой живописи многоуровневые итальянские пейзажи превращаются в окне поезда довольно внезапно в картину европейской средней полосы. Здесь культура Итальянского Возрождения встретилась с культурой людей иного корня и лишь отчасти преодолев, а отчасти впитав её особенности, двинулась дальше на север, на пути к своему географическому пределу в виде стены Альпийских гор. Это смешение хорошо видно даже при беглом взгляде на главный собор Санта-Мария-Ассунта в Кремоне, на одной из красивейших площадей Италии.
Площадь Кремоны
Нереально высокая и прямая квадратного сечения колокольня и кирпичные цилиндрические столбы по сторонам, выступающие из-за добавленного позже фигурного барочного фасада, намекают на немецкое происхождение этого комплекса в соответствии со вкусом первых заказчиков. В 16 веке, естественно, прибавился белый фасад в один кирпич толщиной, стены и потолки, сплошь разрисованные богатыми и мастерски написанными, но до декоративности бесстрастными фресками. А ведь на полтора столетия раньше в тогдашнюю окраину перебрались, подальше от социальных и военных потрясений, художники из числа гениев, таких, как упоминавшийся ранее «Мастер Пармского Баптистерия» и прозванный в своё время королём живописцев Пьеро Делла Франческа, нашедший себе знатного покровителя – воинственного хозяина Римини – Сигизмондо Малатесту. Последний, войдя в историю в качестве даже по тем временам жестокого диктатора, покровительствовал искусствам (возможно в пику церковному аскетизму) и был увековечен вместе со своей собакой на стене главного собора Римини одной из наиболее известных фресок Делла Франчески. Собор этот, выглядящий на удивление современным, с геометрически чистыми обводами, построен под руководством великого Леона Баттисты Альберти, о котором уже шла речь.
И всё же эта область Италии не прославилась знаменитой на весь мир живописью, подобной той, что составила славу Тосканы и Умбрии, всего в каких-нибудь сотне километров к югу от её границ. Зато от предшествовавших веков остались неповторимые мозаики Равенны, которая даже успела временно побывать столицей Римской Империи. А город Римини, существовавший как римский форпост ещё до полной колонизации Италии под именем Ариминум, включает в городской пейзаж мост Тиберия и ворота Августа.
Мост Тиберия
Их соединяет изначально прямая, мощённая камнями дорога Августа для беспрепятственного передвижения легионов. Но часть её приобрела синусоидальность в результате более позднего строительства. В том самом месте, где кончаются изгибы, уступая прямизне римского идеала, в углу центральной торговой площади поставлена указом Муссолини бронзовая статуя Юлия Цезаря, может быть, на том самом месте, где он сказал своё «Жребий брошен» за 50 лет до Рождества Христова.
Дорога Августа
Лигурия
Несмотря на гигантские озера, которыми оканчивается Италия на севере, это морская страна с тремя из ее великих городов, стоящими у края морского прибоя. Генуя – один из них, географически уже почти Франция, да и бывала под ее владычеством не раз. Хотя архитектура центра скорее напоминает Мадрид, что, естественно, соответствует её историческим связям с Испанией и династией Габсбургов.
Тут и здания банков, построенные в девятнадцатом веке как вехи утвердившегося капиталистического общественного устройства, и элегантные жилые кварталы по соседству с высоченным готическим соборам, как в городах Испании.
Короче, внешне Генуя гладко интегрирована в европейскую городскую культуру, достаточно равномерно разбросанную по различным странам с общей историей войн, союзов и коммерции. И все же она сохранила итальянские черточки в поведении разношерстной публики. К примеру, в достаточно шумной, но миролюбивой толпе гуляющих перед наступлением вечера по морской набережной в старой части города происходит следующая сценка. Из-под ног красиво одетых людей и обегая стойки африканских продавцов темных очков и сувениров, стремительно выскакивает среднего размера собака-пойнтер и, подбежав к краю парапета, под которым плещется мутноватая морская вода, делает свое «основное дело». Она виновато озирается по сторонам и скромно отходит в сторону. Ровно через минуту из толпы появляется стройная дама в приличном платье, похожая на Градиску из «Амаркорда»22 подзывает и берёт на поводок собачку и как ни в чем не бывало, смешивается с толпой. На мой взгляд, разыгранная как по нотам сцена и невольные актеры не оставляют сомнений, что вы в Италии.
Генуя, основанная римлянами как перевалочный пункт в войне с Карфагеном, в конце концов стала одним из главных распространителей этой (нашей?) цивилизации. И крепость Галата в Константинополе, и две генуэзские крепости с незапамятных времён в Крыму, и генуэзские профессионалы-наемники в ключевой битве русских с Ордой23, и, наконец, в лице одного из своих сыновей, Колумба, рывок через Атлантику к новым землям! А лигурийцы, населявшие в течение тысячелетий эти скалистые берега, отделённые горами от остальной части суши, стали одной из составляющих «коренной» итальянской нации. Здесь, на почти вертикальных склонах, наверное, всегда выращивали виноград и оливки – «знаковые» ингредиенты, питавшие культуру Средиземноморья.
Зоальи, Лигурия: виноград и оливы
Но, несмотря на вполне итальянскую еду и отличное вино за бесценок, в архитектуре и соответствующем устройстве городской среды в прибрежных городах Лигурии явно отсутствуют существенные элементы привычной в Италии коммунальной жизни. Например, вы не найдёте просторной улицы для гуляющей по вечерам публики и, самое главное, необъятного размера площади, которую можно увидеть даже в маленьких, окружённых нешуточной каменной стеной городах-крепостях Тосканы.
