Александр Черенов
СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

– Сейчас берём «ксиву» с заключением врачей о том, что этот подонок…

Берия едва не плюнул на хрипящего Сталина, но в последний момент ограничился взглядом «аналогичного наполнения».

– … издыхает… все профессора его подписывают, ставят штемпель Лечсанупра – и ты мухой летишь в Кремль. С собой берёшь Никиту, и вы вдвоём начинаете!

– Без тебя?! – треснул не только стулом, но и голосом Маленков.

Берия «вынырнул» из-за стёкол пенсне, и «оценил» «мужество» соратника надлежащим образом: не поскупился на усмешку.

– Что ты трясёшься, как овечий хвост? Надо же кому-то дождаться финала этой сволочи?! Ну, чтобы… гарантированно: от этого чёрта всего можно ожидать! Чтобы, как в песне: «мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои». Чтобы он уже не смог их открыть! Ход событий надо держать под контролем, а кому доверишь, если нас в деле всего трое: ты, я да Никита?! Булганин и Игнатьев – не в счёт: «подай-принеси»! Хрусталёв – парень хороший, и как тот юный пионер, «всегда готов!», хоть с револьвером, хоть с цианидом! Но – холоп. Солдафон и холоп. Ну, убедил?

Если Берия в чём и убедил Маленкова, то лишь в соответствии данным им характеристик действительности. Что же до вопроса «оставления на царстве», да ещё с перспективой «ударения в штыки», Георгий Максимилианович сделал всё возможное для того, чтобы не понять, как можно убедительней.

– Да вы только начните! – «рванул из колоды последний козырь» Берия. – А я, как управлюсь, так сразу же и подъеду! Понял?

Маленков ушёл глазами, но на этот раз не понять он не смог. Потому что уже его не понял бы Берия. А непонимание Берии в такой ситуации было чревато для «источника непонимания». Начинать первым Маленков не хотел, потому что боялся. Боялся ответственности, которая вполне могла перейти в призвание к ответу. Но ещё больше он боялся оставаться здесь. Ведь там были свои – на «чужих» Берия не стал тратиться, пусть и не из своего кармана. А здесь – «волк» на «волке». Чуть зазеваешься – и ты уже звено в пищевой цепочке. «Нормальные отношения между товарищами по партии», но лишь в том случае, если ты – хищник.

Был и ещё один момент в пользу «убывания»: толстая записная книжка в нагрудном кармане френча Берии. При одном только взгляде на перечень дел, которые нужно было свершить за сегодня-максимум завтра, Георгию Максимилиановичу становилось плохо. А ведь Лаврентий писал для работы, а не для истории! Он намеревался сделать это! Недаром же одним из любимых его выражений – после нецензурных – было: «глаза боятся, а руки делают!» И говорил он это не только на Лубянке, где «ниже уровня пола» руки его, много чего делали, и много, с кем.

– Я готов, – оценив «плюсы» и «минусы», выбрал наиболее щадящую капитуляцию Маленков.

– Молодец, Георгий! – одобрил его Берия основательным шлепком по жирному плечу. В следующее мгновение он уже переключился на медиков: у этого человека всегда находилось дело, если не для себя, то для кого-нибудь. Уточнение – только по линии исполнения: выгодополучателем во всех, без исключения случаях, являлся исключительно Лаврентий Палыч.

– Профессор: на минутку!

Осторожно, как фарфоровую вазу, неся достоинство врача и человека, Мясников подошёл к Берии.

– Давайте сюда всю команду!

Профессор «не соответствовал» – и Берия, не привыкший к тому, чтобы его приказы больше, чем на секунду, задерживались непониманием, не говоря уже об исполнении, раздражённо уточнил:

– Лукомского и Тареева!

Когда профессор, хоть и не мухой, но и без прежней степенности, исчез за дверями, Берия повернулся к Маленкову.

– А теперь я созвонюсь с командиром полка внутренних войск, расквартированного в Лефортовских казармах!

– ??? – дрогнул всем, что только могло в нём дрожать, Маленков. А как иначе: исторический момент! Да, ладно, исторический: личный! Потому, что обратной дороги нет. Только вперёд: либо к трону, либо на эшафот!

– Пусть уже подтягиваются к Кремлю! – в очередной раз «приговорил» друга Берия. – И надо срочно вводить в город дивизию корпуса внутренних войск имени меня, любимого…

Лаврентий Палыч усмехнулся. При всех неисчислимых «минусах», этот человек имел несколько, вполне «исчислимых», «плюсов». Как ни удивительно для непосвященного, но это был культурный, образованный человек с острым, аналитического склада, ироническим умом: редкость для любого времени. Надо отдать ему должное: он обладал талантами не только по части «стирания в лагерную пыль». Интересы Лаврентия Палыча не ограничивались одними лишь «заплечными делами». Например, он был сведущ в архитектуре. В Москве даже было построено несколько зданий по его проектам. И это были действительно его проекты, а не составленные «невольниками от архитектуры», которые он лишь милостиво удостоил персонального автографа.

Он любил классическую музыку и хорошую книгу – не в пример мужиковатому Хрущёву, который тоже кое-что любил, но это «кое-что» ограничивалось салом и гопаком. Берия покровительствовал, и нередко «без задних мыслей», деятелям искусства. А, если кого из представительниц «слабого пола» он и осчастливливал своим вниманием, то после «акта осчастливливания» объект внимания мог заявить претензии лишь на однократность акта. Словом, это был человек яркий и незаурядный, по сумме талантов, как служебного, так и внеслужебного толка, явно превосходящий всех остальных соратников Хозяина…

Информация о дивизии вынудила Маленкова ещё раз мужественно задрожать. Но он уже мог не опасаться за своё реноме: Берия ушёл. Пусть даже пока только в себя. Вошёл в образ – по типу того, кто «стоял он, дум высоких полн, и вдаль глядел». Берия тоже глядел. В близкую даль: в пределах двух-трёх дней, когда всё должно было случиться. И не в формате стихийного бедствия, а в точном соответствии с планом. С его планом.

– … Хорошо ещё, что удалось своевременно передислоцировать дивизию в ближнее Подмосковье.

Маленков дёрнул щекой: Берия даже в себе не мог находиться достаточно долго для того, чтобы дать визави шанс прийти в себя от предшествующего «явления Лаврентия Палыча». Но Берии было не до переживаний, тем более, не своих, а Маленкова: «шампанское откупорено» и «труба зовёт». Со всеми вытекающими последствиями в обоих случаях. Пришлось Георгию Максимилиановичу включиться.

– Как удалось?

Губы Берии растянулись в неподражаемо-ядовитой ухмылке.

– Этому извергу наплели, что происходит… хм… плановая ротация войск. Теперь она – в нескольких часах хода от Кремля…

Глава восьмая

Ведомые Мясниковым, Лукомский и Тареев вошли в залу. Берия глазами показал Мясникову на стул.

– Садитесь, профессор, и пишите.

В следующий момент на столе перед доктором оказались чистый лист бумаги и «вечное перо», как иронически называл Берия автоматическую поршневую ручку, подаренную ему Микояном, не так давно побывавшим с визитом в Вашингтоне.

– Что писать? – почему-то откашлялся Мясников, так, словно ему предстояло держать не письменную, а устную речь.

Берия на мгновение задумался.

– Ну, пишите, что с такого-то по такое время мы – укажите регалии всех троих – наблюдали больного такого-то, который по информации таких-то лиц был обнаружен там-то и тогда-то в таком-то состоянии. Обследованием больного установлено, что…

Берия развёл руками, и почти благожелательно улыбнулся.

– …Ну, и далее опишите всё, что установлено, а также то, какие меры лечения принимались. Да, особенно отметьте то обстоятельство, что вы все, единогласно, пришли к заключению о причине заболевания больного: кровоизлияние в мозг… ну, и всё такое прочее из вашего ассортимента. Не забудьте указать, что лечение производилось… как это вы, там, говорите?

– Симптоматическое? – спросил-подсказал Мясников.

– Вот-вот: симптоматическое! – удовлетворился и подсказкой, и характером лечения Берия. – И не забудьте отметить прогрессирующий характер течения болезни и необратимый характер изменений в организме больного. И самое главное…

Берия по очереди расстрелял взглядом всех троих профессоров. Судя по матовой бледности кожных покровов их лиц, он не промахнулся.

– … Вы должны в заключение отметить то, что надежд на выздоровление этого гада… товарища Сталина… нет никаких, что он обречён, и финал… нет, это будет не вполне уважительно к этому негодяю, не заслуживающему никакого уважения! Лучше – так: и смерть его – дело ближайших двух… нет, двух нам не хватит: нескольких часов… А для самых твердолобых напишите, что агония уже началась!

Берия и Маленков, увлечённые один – дачей наставлений, другой – очередным погружением в себя, и не заметили, как Сталин проснулся. Снотворное оказалось дозированным на удивление точно. Хотя, удивляться тут было нечему: дозировал профессионал, как по части лечения, так и «совсем даже наоборот».

Увидев Берию и услышав его эпитеты в свой адрес, Сталин медленно прикрыл глаза. Так, словно получил искомое. Но перед этим, годами натренированным боковым зрением, ибо в политике нельзя смотреть только перед собой: кругом – «одни друзья», он успел заметить мелькнувшую в приоткрытых дверях фигуру Браилова.

– Ну, вы тут сочиняйте свою эпистолу…

Берия всё больше входил в роль нового «кормчего».

– … а я займусь неотложными делами. Ведь нам теперь предстоит очень много сделать для того, чтобы преодолеть творческое наследие «дорогого вождя»! Да, дядя: натворил дел! Долго нам ещё будет аукаться твоё руководство, «верный ученик» своего «учителя»!

После таких крамольных речей – хорошо ещё, если в «первого сокола» только рикошетом! – не побледнеть было невозможно. Всем – не только медикам, но и соратнику Маленкову. И все побледнели, как положено. Однако это не смутило Лаврентия Палыча, и он продолжил разворачивать тезис:

– Не зря говорится: «яблочко от яблоньки…» Два сапога – валенки! Один другого стоит! Экспериментаторы хреновы! А народу не нужны заоблачные идеи: нашему Ваньке – лишь бы гроши, да харч хороший!

Он не удержался – и сплюнул, таки, на ковёр. В формате «метил в Сталина – и попал в Сталина». А ковёр – это, так: аллегорический посредник. Передаточное звено: от себя – Иосифу Виссарионычу. Напоследок одарив Сталина ещё одним «любящим» взглядом, Берия решительно поднялся со стула, и столь же решительным шагом направился к двери. На середине пути, ещё ступая по мягкому ворсу персидского ковра, он неожиданно остановился, и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Чёрт, я же забыл попрощаться с «великим вождём»! А то вернусь, а он уже окочурился! Всю жизнь ведь буду корить себя за то, что пропустил лучший момент в своей биографии!

Он энергично подошёл к ложу и наклонился над Хозяином.

– Ну, прощай, сволочь! Целовать в лоб я тебя не стану – скажи спасибо, что не плюю тебе в рожу, как ты того заслуживаешь! А так руки… то есть, губы чешутся! Прощай, хренов «учитель»!

– Погоди прощаться, Лаврентий…

Сталин открыл глаза. Успев даже помертветь лицом, Берия резко отшатнулся назад. Уже «в пути» мертвенная бледность его лица сменилась маской непритворного ужаса: такого оборота он явно не ожидал. Он мог, скорее, поверить в воскрешение Сталина, чем в то, что его, заслуженного и даже народного мастера интриги сделают послушным участником спектакля по чуждому сценарию! И он в точности исполнит отведённую ему роль!

– Охрана! – позвал Иосиф Виссарионович. Семён Ильич тут же вынырнул из-за дверного косяка. Следом за ним в зал ещё более живописно ворвался Лозгачёв. В руках у обоих были пистолеты.

– Вот теперь попрощаемся, Лаврентий.

Сталин повернул голову в сторону Браилова.

– Поцелуйте его в лоб – от моего имени. Я с удовольствием сделал бы это сам, но силы ещё не те…

Мгновенно сориентировавшись в обстановке, Берия метнулся в угол залы, где он оставил свой портфель. Он успел одной рукой схватить портфель, другой дернуть защёлку замка, и даже повернуться лицом «ко всей честной компании».

Только напрасно он это сделал: и дёргался, и поворачивадся лицом. Он лишил себя последнего шанса, пусть и чисто теоретического. А ведь мог пойти навстречу товарищам – с поднятыми руками. Но этого не случилось, почему и случилось другое: в следующее мгновение он уже падал назад, отброшенный кинетической энергией «последнего поцелуя», угодившего ему точно между глаз. Браилов не зря считался одним из лучших стрелков не только в НКВД, но и в Главном управлении имперской безопасности «третьего рейха».

– Не стрелять!

Это Семён Ильич кричал уже Лозгачёву, направившему ствол на Маленкова с явным намерением повторить достижение товарища. Лишил того очевидного удовольствия, а ведь сам его получил.

– Этого взять живым!

Как ни дулся Лозгачёв, но он не мог не признать, что у Браилова имелись основания воздержаться от «досрочных проводов» Маленкова. Без руководящего и организующего начала, каким был Берия, ни Маленков, ни Хрущёв, ни кто-либо другой из их шайки не представлял уже ни малейшей опасности.

Георгию Максимилиановичу всё же повезло: он успел впасть в состояние прострации до начала работы с ним. По этой причине он сумел пропустить самые травмирующие его начальственную психику эпизоды. То есть, он не помнил, как Лозгачёв вязал ему руки обыкновенной бельевой верёвкой. Не помнил он и то, как его, уже «упакованного», определили на стул, и прислонили к стене. И, по его счастью – именно к стене, а не к стенке. То есть, не в том, «переносно-прямом» смысле, а всего лишь, чтобы он не упал под ноги.

Едва начались «упаковочные работы», в залу ворвался Хрусталёв: вероятно, услышал звук выстрела. При себе он имел пистолет и намерение совершить подвиг «готовности к подвигу» перед лицом самих Лаврентия Палыча. Он ведь не знал, что «лицо» уже лежало лицом вниз, и полностью соответствовало научному определению натюрморта: «мёртвая природа».

Поэтому вместо благосклонного взгляда от Берии он получил рукояткой браунинга по голове от Браилова, вследствие чего упал на пол, и перестал существовать как «вооружённая единица». «Довод» Семёна Ильича оказался весомее. И не только в переносном смысле.

– Спасибо, товарищи!

Браилов прочувствованно улыбнулся Мясникову.

– Вы пока ничего не предпринимайте в отношении товарища Сталина…

– А я никому и не позволю, – едва слышно перебил его Хозяин, и вдруг чихнул.

– Ну, будем жить! – расплылся в улыбке Браилов. – Налицо обычная простуда. Так что принять таблетку аспирина Вам не повредит.

– Ну, с этим я согласен, – дрогнул щекой «под улыбку» Хозяин. – — А с остальным…

Он откинул голову назад: она ещё была слишком тяжёлой для того, чтобы он мог держать её на весу.

– … повременим до Вашего возвращения.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – слегка подобрался Браилов: тянуться во фрунт перед лежащим – это как-то неэстетично. Да и не по Уставу. – Разрешите приступить к следующей фазе операции?

– А именно?

– «Никто не забыт – и ничто не забыто!» – усмехнулся Браилов. – Арест всех участников заговора и производство обыска в их квартирах. Кроме того, необходимо срочно отменить распоряжение Берии относительно частей внутренних войск, а их командиров обезвредить.

– !!! – оживился Хозяин.

– Нет, пока только арестовать! – торопливо поправился Браилов: он как-то сразу догадался о причине внезапного оживления Хозяина.

– Свяжитесь с Кругловым, – несколько огорчился Сталин «мягкотелостью» Семёна Ильича. – Передайте ему, что он назначен министром госбезопасности… Пусть выполняет все ваши распоряжения, как мои… Далее…

Сталин взял тайм-аут: дыхания ещё не хватало на длинные предложения. На длинные, с точки зрения «человека с улицы»: «нормативно» длинных предложений в лексиконе Сталина не значилось.

Немного отдохнув в паузе, он продолжил:

– Позвоните Жукову: он – у Василевского… Передайте ему, что он назначается Главкомом сухопутных войск… и заместителем министра… Пусть он поможет Вам людьми… И пусть подстрахует на случай… если люди Берии… проявят трагическое недопонимание…

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – отработал головой Браилов, и вышел из залы, чтобы вернуться уже через минуту.

– Предупредил обоих, товарищ Сталин: Круглов и Жуков уже поднимают людей. Они должны перезвонить мне сюда, как только будут готовы.

Он откашлялся.

– Товарищ Сталин, я пригласил сюда Хрущёва и Игнатьева. От имени и по поручению «товарища» Берии, разумеется. Вы не возражаете против рандеву?

Сталин в усмешке покривил щекой – и переложил голову с одного бока на другой.

Заполучив одно согласие Хозяина, Семён Ильич тут же обратился за вторым, иллюстрируя запрос выразительным взглядом в сторону Маленкова.

– Вы разрешите?

Сталин молча смежил веки – и Браилов подошёл к Маленкову.

– Роль Хрущёва, Булганина и Игнатьева. Я жду, гражданин Маленков!

Семён Ильич выбрал оптимальную для данного случая форму обращения. О этого «гражданин» Георгий Максимилианович решительно пришёл в чувство: художественно задрожал, то есть. Проглоченный комок в горле также не оказался лишним для полноты картины.

– Это всё Берия, товарищ Сталин…

Он попытался умолить взглядом Хозяина, но не смог. И не потому, что тот был неумолим: Иосиф Висаарионыч почил с закрытыми глазами. Чтобы не растрачивать впустую тяжело давшийся взгляд, Георгий Максимилианович переключил его на Браилова.

– Лаврентий сказал… Виноват: Берия сказал, что Хозяин кончается… Так и сказал: «кончается»… и надо принимать срочные меры… чтобы сохранить… преемственность руководства… и не допустить хаоса… всяких, там… разбродов и шатаний… А Хрущёв…

Маленков проглотил очередной комок – чтобы не задерживать следующий.

– … Ему Берия обещал пост Генерального секретаря…

– А Игнатьев?

– Его Берия использовал «втёмную»… Он говорил, что Игнатьев – гнилой… сволочь… и всё такое…

– Роль Хрусталёва?

Маленков поморщился.

– Он – человек Берии… Я не знаю…

Браилов повернулся к Лозгачёву.

– Петя, верни товарища к жизни!

Лозгачёв кивнул головой, и тут же вернул жизнь и полковника друг к другу. Для этого ему потребовалась всего лишь пара увесистых пинков под зад Хрусталёва. И чудо возвращения к жизни свершилось: полковник встал на ноги. Стаканом воды – в лицо Хрусталёву – Браилов завершил процесс оживления.

– Очухался?

Семён Ильич несколько поспешил с вопросом: оживление не тождественно возвращению мысли. Поэтому, даже после «водных процедур», Хрусталёв заговорил не сразу. А тут ещё вид «упакованного» Маленкова и зрелище отрабатывающего натюрмортом Берии, голову которого совсем даже не нимбом обрамляло вишнёво-красное пятно.

И лишь после того, как Лозгачёв дополнил пинок оздоровляющим подзатыльником, Хрусталёв не стал дожидаться повторения вопроса.

– Это всё – он…

Тряся каплями воды, стекающей с подбородка, он покосился в сторону Берии.

– … Он заставил меня…

– Что именно?

Хрусталёв шумно проглотил застрявший в горле комок, и не по роли, а от души. «По линии комков» он даже превосходил Маленкова: был не только «лучше глотающим», но и более живописным.

– … Сказать охране, чтобы никто к Хозяину до полудня не заходил…

– А зачем он это сделал?

Глаза Браилова весьма достоверно излучали почти невинное любопытство и даже участие. Хрусталёв молчал. Пришлось в очередной раз стимулировать его речевую активность – всё тем же, не оригинальным, но действенным способом.

– Ну?!

– Берия сказал… что Хозяин…

– «что Хозяин…»?

Семён Ильич опять поучаствовал в освежении памяти «товарища».

Хрусталёв мужественно ушёл глазами в сторону.

– Берия сказал, что… Он сказал, что Сталин… Ну, в общем, что он… должен быть один…

– Ты знал, что в бутылке?

Вопросы были слишком «приземлённые», слишком детальные, для протокола, и этого Хрусталёв вынести не мог. Он-то рассчитывал на обмен мнениями и где-то даже политическую дискуссию. Отсюда и такая реакция: головотрясение, мелкое и частое. Как в истерическом припадке.

– Но бутылку тебе дал он, Берия?

Если до этого полковник тряс головой в горизонтальном направлении – в формате отрицания – то теперь пришлось «сотрястись» вертикально. Он не был Сократом, но не понимать выгоды, а также очевидных истин, он не мог.

– Но ты ведь не мог не догадываться, что это означает?

Браилов неожиданно развил тему «не мог» «не в том направлении» – и движения головой прекратились. Как горизонтальные, так и вертикальные. Хрусталёв оцепенел. Но Браилов не собирался ждать, пока тот самостоятельно выйдет из этого состояния, и помог ему. Традиционным способом. И ведь помогло: Хрусталёв снова двинул головой. Один раз. Вертикально.

Браилов удовлетворённо разогнулся. Заметив Рыбина, напряжённо замершего в дверях, он кивнул ему головой на Хрусталёва.

– Свяжи его и запри в его же комнате. Об ответственности за сохранность «вверенного имущества» предупреждать, думаю, не стоит?

– Не стоит, – не стал уклоняться майор. – Но там уже Василий Иосифович… отдыхают… Со вчерашнего дня…

Браилов поморщился: ни для кого не являлось секретом то, что Василию достаточно было «принять» жалкую рюмку водки, чтобы «сковырнуться с копыт» и проспать часов десять кряду. Верный признак алкоголизма, если не наступившего, то уже наступающего.

– Ладно. Тогда этого запри в кладовке. Там хватит места и для старого хлама… и для нового.

Рыбин по-уставному щёлкнул каблуками сапог, и в мгновение ока, при помощи обычного ремня «обработал» полковника. Подхватив свободный конец, он потащил Хрусталёва в коридор.

В этот момент в коридоре зазвонил телефон. Браилов энергично «настиг» аппарат, и овладел трубкой. Заслушав «другой конец провода», он вернулся в залу. Будить Хозяина не потребовалось: тому самому не терпелось узнать, как всё разворачивается и чем закончится.

– Товарищ Сталин, Круглов докладывает, что он отменил приказ Берии о выдвижении полка внутренних войск из Лефортовских казарм в направлении Кремля. Командир полка и начальник штаба проявили благоразумие: сдали оружие и всех подельников. Приказ командиру дивизии корпуса внутренних войск имени маршала Берии ещё не отдавался. Но Круглов послал туда надёжных людей для того, чтобы они нейтрализовали корпусное и дивизионное командование. Сам Круглов через десять минут будет здесь: он звонил из машины.

Браилов перевёл дыхание.

– От Жукова…

В этот момент телефон вновь «ожил».

– Товарищ Сталин?

Хозяин веками «дал добро». Семён Ильич стремительно вышел из залы, чтобы спустя тридцать секунд также стремительно войти в неё.

– Маршал Жуков докладывает, что лефортовский полк блокирован верными ему войсками…

Семён Ильич скривился, недовольный сам собой: неудачной конструкцией предложения он лишний раз дал повод Хозяину для скепсиса в адрес своевольного маршала. Оставалось лишь надеяться на то, что Хозяин сочтёт возможным не обратить внимание.

– «Верными ему войсками»…

Надежда оказалась несостоятельной.

– Что ж, если войска верны ему, то он верен сам себе…

Сталин явно намекал на болезненное тщеславие и бонапартизм заслуженного военачальника. Хорошо ещё, что по причине общей слабости он не стал развивать тему: экономил силы и слова. Впрок – для более удобного случая. Хотя для такого дела он любой случай мог сделать удобным.

Воспользовавшись паузой, Браилов продолжил доклад:

– Жуков сказал, что он звонит из авто маршала Василевского. То есть, он уже в дороге, и будет здесь практически одновременно с генералом Кругловым.

Сталин медленно смежил веки: то ли устал, то ли «принял доклад», то ли одобрил. Но, по счастью, Браилову не пришлось долго гадать: Хозяин не любил болеть и не любил уклоняться от соучастия. Чаще всего, руководящего.

– Что Вы намерены делать?

– Прежде всего, необходимо срочно произвести обыски в квартирах всех заговорщиков, – выдал «дачно-домашнюю заготовку» Браилов. – Ведь мы еще не знаем ни всех их замыслов, ни того, что они уже успели сделать, ни того, что, может быть, делается в настоящий момент.

В прихожей послышался неясный шум. По мере продвижения его источника в направлении зала он «прояснился».

– Что: «финита ля комедия»? – прогремел в коридоре, в считанных метрах от входной двери зала, взволнованно-радостный голос Хрущёва. Спустя пару секунд его лысая голова энергично просунулась в дверной проём.

– Ты угадал, Микита.

Сталин в очередной раз набрал сил на ироническую усмешку.

– Точно: «финита ля комедия»… Только не та, о которой ты подумал…

Услышав, а, главное, увидев Хозяина, Хрущёв, как подкошенный, рухнул на колени. Это, как и плясать гопака, он умел делать мастерски, ни в том, ни в другом не имея конкурентов.

– Товарищ Сталин, это всё…

В этот момент он заметил, что Лаврентий Палыч находится в явно не соответствующей его величию позе, да ещё «подрабатывает натюрмортом». Но это не помешало Никите Сергеичу честно разоблачить злодея, пусть и постфактум:

– Это всё он! Он! Он!

Блуждая полубезумным взглядом по лицам и стенам, он наткнулся на «упакованного» Маленкова. Перекладывать «дополнительный груз» на плечи Георгия Максимилиановича Никита Сергеич не решился: вдруг тот успел первым. А первому у нас – не только первое слово, но и виды на индульгенцию. И виды немалые. Поэтому он лишь на мгновение запнулся взглядом о фигуру Маленкова и «поскакал» дальше.

Обозрев и заслушав Никиту Сергеича, Браилов решил, что допрашивать Хрущёва сейчас не имеет смысла: тот оказался ещё менее кондиционным материалом, чем даже Маленков с Хрусталёвым. И Никита Сергеич тут же подтвердил этот вывод: окончательно впал в прострацию и дал пену изо рта.

Пришлось Браилову на пару с Лозгачёвым перенести «дегероизировавшегося героя» в угол зала, и, определить на стул у стены.

Вскоре прибыл Круглов, а следом за ним, буквально с интервалом в пару минут Жуков. Вопросов оба не задавали: всё, что нужно было им знать в предварительном порядке, они уже знали от Браилова.

Жуков вопросительно посмотрел на Сталина, но тот движением глаз «переключил» его на Браилова. Высокомерному, хоть и низкорослому Жукову нелегко было смириться с тем, что ему предстоит хотя бы просто разговаривать с каким-то майором, тем более, охранником. Но, как человек разумный, он понял, что сейчас не самое подходящее время для демонстрации амбиций.

Правда, Жуков не был бы Жуковым, если бы «не дал себя»: готовность к получению информации он «озвучил» одними глазами. До разговора он «не снизошёл».

Браилов и виду не показал, что его хоть как-нибудь задевает «прославленное» высокомерие Жукова. Как всего лишь майору, ему не полагался вид, не говоря уже о его показе.

– Необходимо полностью блокировать корпус внутренних войск, находящийся сейчас в районе деревни Черёмушки.

Чтобы «не травмировать» страдающего заболеванием самолюбия маршала, Семён Ильич старался избегать употребления глаголов в повелительном наклонении в сочетании с личным местоимением: «Вам необходимо!», «Вам следует!», «Вы должны!» и так далее. Вместо этого он избрал вполне нейтральную безличную форму глаголов.

– Кроме того, следует немедленно изолировать генерал-полковника Артемьева: без его разрешения полк внутренних войск не мог бы войти в город, а тем более, «встать на квартиры» в Лефортовских казармах. Все центральные учреждения МВД должны быть немедленно изолированы – лучше всего, солдатами воздушно-десантных войск.

Семён Ильич подумал – и расширил приказ:

– И ещё. Нужно очень аккуратно окружить Кремль – всего лишь на несколько часов, пока там будут разбираться с участниками самозваного Пленума. И, на всякий случай, необходимо прикрыть Ближнюю дачу, хотя бы ротой автоматчиков.

– Всё?

– Всё.

Сухо кивнув только Сталину, Жуков молча вышел из залы.

Не расходуя бесполезных взглядов в спину, Семён Ильич повернулся к Круглову, молча стоявшему поодаль, пока майор «давал указания» маршалу Жукову.

– Теперь – с Вами, товарищ Круглов.

В отличие от маршала Жукова, генерал-лейтенанта Круглова значительно меньше «травмировал» «момент неуставных взаимоотношений» генерала с майором. И он и не стал «лезть в бутылку» – «по причине узкого горлышка»: Хозяин явно благоволил майору и формату его «общения» с начальством. Такие вещи номенклатурный работник, тем более, «из органов», обязан чувствовать уже на уровне подсознания.

– Мы сейчас отправимся производить обыск на квартирах «главных действующих лиц». Возможно, реагировать придётся «по обстановке». Поэтому, нужен квалифицированный народ «без комплексов».

– Сколько? – «посягнул на сестру таланта» Круглов.

– Два взвода автоматчиков будет достаточно.

– Если достаточно, то будет.

Генерал согласно кивнул головой.

– И нужно связаться с Руденко: пусть Генпрокуратура выделит для обысков следователей Следственного управления. Мы заедем за ними по дороге. А оттуда уже все вместе двинем в особняк Берии на Качалова, двадцать три. Пока всё.

Круглов отметился кивком, и пошёл отдаваться распоряжения. Браилов повернулся к Сталину.

– Так мы – по объектам?

– С Богом! – усмехнулся одной щекой Хозяин.

Получив «высочайшее» «добро», Браилов развернулся к Мясникову:

– Оставляем товарища Сталина на ваше попечение. Значит, как договорились?

Он строгим взглядом «внушил» профессора. Тот кивнул головой. Мгновение спустя ей составила компанию голова Круглова: просунулась в дверь.

– Всё готово.

– Зовите людей, товарищ генерал, – корректно «попросил-приказал» Браилов: момент руководства генерала майором – вещь деликатная.

Спустя полминуты на пороге замер круглолицый розовощёкий майор. Взяв под козырёк, он бодро начал:

– Товарищ…

Столь же бодро закончить не получилось: Браилов нетерпеливо перебил его. И правильно: для пользы дела в данный момент целесообразно было остаться «товарищем без приставки». Ну, чтобы не дискредитировать руководящий момент всего лишь майорским чином.

– Берите их!

И он показал глазами на Маленкова и Хрущёва.

– Руками: не бойтесь, они уже «не кусаются»!

Майор, хорошо знавший вождей по портретным изображениям, побледнел от страха. По этой причине не только их, но и себя он не мог взять в руки.

– Вас, что, не проинструктировали? – «дал начальника» Браилов.

Текст моментально исцелил майора от нерешительности.

– Виноват! – охрипшим от волнения голосом повинился он. – Встать! Руки за спину!

Как наиболее кондиционный, Маленков первым оторвал зад от стула, и, пошатываясь, вышел в коридор. А вот Хрущёв нуждался в помощи: состояние прострации, в котором он пребывал уже не менее получаса, явно затянулось. И ему оказали помощь в транспортировке: волоком, за шиворот.

– Рыбин, выводи Хрусталёва! – распорядился в коридор Семён Ильич.

Вскоре все четверо – Маленков, Хрущёв, Хрусталёв и «примкнувший к ним» Игнатьев, несколько задержавшийся в дороге – все уже при наручниках, были определены в чрево вполне приличного на вид «автозака». Автоматчики расположились «по ту сторону решётки», а Круглов сел в служебный «паккард», куда пригласил и Браилова.

Уже садясь в автомобиль, Семён Ильич пальцем поманил Лозгачёва.