Александр Черенов
Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая
На пленуме ЦК после двадцатого съезда его вновь избрали кандидатом в члены Президиума и секретарём ЦК. Уже – «настоящим» кандидатом и «настоящим» секретарём. Ну, а дальше Леонид Ильич «правильно сориентировался в обстановке». В пятьдесят седьмом он поддержал Хрущёва против «сталинистов» Молотова, Маленкова, Кагановича «и примкнувшего к ним» Шепилова – и стал членом Президиума. Успешная работа «в космосе» и «оборонке» позволили ему в шестидесятом стать номинальным главой государства – Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Ворошилову очень вовремя припомнили все его «сталинистские» грешки и связи с «антипартийной группой». А в июне шестьдесят третьего к обязанностям Председателя Президиума он «присовокупил» ещё и обязанности секретаря ЦК. Неофициально – «Второго» секретаря ЦК. Второго после Хрущёва. Вместо ненавистного Фрола Козлова, который слёг в больницу, и по заверениям надёжных врачей, если и вышел бы оттуда, то уже лишь «начинкой» для инвалидного кресла…
Леонид Ильич тряхнул головой и потянулся в кресле: пауза для воспоминаний была закончена. Реминисценции полезны – для поддержания себя в тонусе и понимания того, «откуда есть пошла Земля русская». Прошлое учило настоящее будущему. Но зацикливаться на нём не стоило: назревали события…
Глава третья
Июньский, шестьдесят третьего года, Пленум ЦК избрал Брежнева де-факто «Вторым» секретарём. Но одновременно секретарём ЦК был избран и Подгорный. Здесь явно чувствовалась рука Хрущёва. Как и Ленин, который в двадцать втором «не пожалел на себя пепла» в связи с тем, что так легкомысленно позволил Сталину прибрать к рукам аппарат, Хрущёв вдруг понял, что всегда послушный Брежнев явно перестаёт быть таковым. «Лёня» начал демонстрировать своеволие и высказывать мнение, не всегда и не во всём совпадающее с мнением Никиты Сергеевича. И пусть это, чаще всего, было несовпадением в мелочах – но несовпадением!
Кроме того, Брежнев как-то совершенно неожиданно для Хрущёва приобрёл авторитет в Секретариате и ЦК. Это было заметно даже по тому, как многие руководители областных и краевых организаций приветствовали его избрание «Вторым» секретарём ЦК. А уж стычка на Президиуме по поводу «репрессированных народов» «не лезла ни в какие ворота»!
Никита Сергеевич, в последние годы особенно активно полагавший, что только он имеет право на мнение, был неприятно поражён афронтом со стороны Брежнева. А началось всё с того, что при обсуждении вопроса о создании автономных районов советских немцев в Поволжье как-то неожиданно «всплыл» вопрос о народах, подвергшихся репрессиям за участие большого числа их представителей в фашистских карательных формированиях: крымских татарах, карачаевцах, черкесах и так далее. Когда Брежнев начал приводить цифры, характеризующие «участие» «безвинно» наказанных, Хрущёв раздражённо оборвал его:
– Что Вы мне тычете эти цифры! У русских изменников было куда больше!
И тут случилось неожиданное. Леонид Ильич повысил голос на Никиту Сергеевича! Да, как повысил: перемежая цензурную брань с нецензурной!
– Как у Вас язык повернулся такое сказать?! Вы же, трам-та-ра-рам – фронтовик! Защищаете тех, кто мучил наших людей почище гестаповцев?! Чем Вы лучше их?
Слово за слово – сцепились, уже не разбирая выражений. Брежнев очень гордился тем, что ему всю войну довелось прошагать не дорогами, а как он говорил, «бездорожьем» войны. И поэтому ему неприятно было любое слово в защиту тех, с кем ему доводилось встречаться «на тропе войны».
А встречаться доводилось – в том числе, в бою – и с бандеровцами, и с крымскими татарами. В Чехословакии в мае сорок пятого года довелось ему воочию увидеть и власовцев. С тех пор он всегда так болезненно реагировал на любые попытки «отмывать добела» тех, кто не соответствовал даже формату «чёрного кобеля».
Совершенно неожиданно для Хрущёва, Брежнева поддержали и другие члены Президиума: Воронов, Полянский, Мазуров.
– Что-то Вас не туда занесло, Никита Сергеевич! – в сердцах бросил Геннадий Иванович Воронов, первый зам Хрущёва в Бюро ЦК по РСФСР.
– Как же Вы могли такое сказать?! – поддержал его Кирилл Трофимович Мазуров, в годы войны – один из руководителей партизанского движения Белоруссии, почти год находившийся на оккупированной территории на нелегальной работе.
Даже Михаил Андреевич Суслов – сухой, выдержанный, предельно осторожный человек, умевший приспособиться и к Сталину, и к Хрущёву – укоризненно глядя на Никиту Сергеевичу, покачал головой. В годы войны Суслов был членом Военного Совета Северной группы войск Закавказского фронта и начальником Ставропольского краевого штаба партизанских отрядов. Он-то, уж, был знаком с вопросом «национальных формирований» не понаслышке…
Впервые за последние годы Никита Сергеевич встретился с такой дружной оппозицией – и как раз там, где меньше всего ожидал её. Он сконфузился, промямлил что-то нечленораздельное – и быстро перешёл к хозяйственным вопросам повестки. Отступить-то он отступил – но ничего не забыл. И не потому, что был мстительным и злопамятным – хотя он был мстительным и злопамятным. Главное заключалось в другом: слишком хорошо Никита Сергеевич знал реалии политической жизни. Теперь он окончательно убедился в том, что «волчонок вырос в волка». Брежнев явно обозначился соперником в борьбе за власть. Пусть даже – потенциальным, но уже ясно заявившим претензии на самостоятельность!
И Никита Сергеевич предпринял упреждающие шаги. На июньском Пленуме шестьдесят третьего года он «протолкнул» кандидатуру первого секретаря ЦК Компартии Украины Подгорного в секретари ЦК КПСС. Таким образом, амбициям Брежнева создавался противовес в лице не менее амбициозного и по всем параметрам куда более грубого Подгорного.
Николай Викторович действительно многим отличался от Леонида Ильича. И не только характер у них был разный, но и жизненный путь. Подгорный не мог похвалиться военными заслугами: «гужевался в тылу». Окончив в тридцать первом Киевский технологический институт пищевой промышленности, он впоследствии так и работал «по специальности», в «сладкой промышленности»: восемь лет на предприятиях сахарпрома. В тридцать девятом «дослужился» до поста заместителя наркома пищевой промышленности Украины. А за год до войны неожиданно поднялся до замнаркома пищевой промышленности Союза.
Когда началась война, Подгорный был уполномочен Совнаркомом заниматься вопросами продовольственного снабжения армии. Но, видимо, он занимался этим «столь успешно», что уже в сорок втором его понижают в должности до директора Московского технологического института пищевой промышленности. Из замнаркома СССР – в директоры рядового института! И то – потому, что из номенклатуры уходят только «ногами вперёд».
О военной поре Николая Викторовича и сам он, и его биографии говорили потом невнятной скороговоркой, предпочитая быстренько переключаться на сорок четвёртый, когда он вновь был назначен заместителем наркома пищевой промышленности Украины. То есть, вернулся на ту должность, какую занимал пятью годами раньше.
И только в пятидесятом году, когда Подгорному шёл сорок восьмой годок, ему доверили партийную работу: он возглавил Харьковский обком партии. В пятьдесят третьем он ушел секретарём в ЦК КПУ, откуда его десятью годами позже и вытащил в Москву Хрущёв. Никита Сергеевич полагал – и небезосновательно – что Подгорный с его неприкрытыми амбициями и хамством «ляжет бревном» на пути лидерских устремлений Брежнева. Надо отдать должное Хрущёву: он знал кадры. И, чаще всего, безошибочно распознавал людей – особенно их слабости.
Поначалу задумки Никиты Сергеевича сбывались: Подгорный очень настороженно отнёсся к Брежневу, сторонился его и всячески демонстрировал, что они – ровня, и он ни в чём не намерен уступать такому же секретарю, как и сам. Но в отношении Брежнева Хрущёв ошибся: он явно недооценил своего некогда послушного выдвиженца. И, ладно бы, он ошибся в отношении одного лишь Брежнева: он совершил ошибку и в отношении Подгорного, слишком переоценив личную преданность того…
– Николай Викторович, насколько мне известно, Вы – заядлый охотник?
Леонид Ильич знал, на чём «подцепить» коллегу: охота была единственной страстью нового секретаря ЦК. Да и тот знал, что другого такого охотника, как Брежнев, ещё поискать надо. Разве что – сам Никита Сергеевич да Дмитрий Полянский, член Президиума и один из заместителей Хрущёва по Совету Министров. Но Хрущёв – больше «спец» по уткам. А они с Брежневым – по крупной дичи.
Однако не только страсть к охоте двигала Подгорным в его желании ответить согласием на предложение Брежнева. Он уже кое-что прослышал. Даже не столько «прослышал», сколько «кое о чём» начал догадываться. Николай Викторович, сам мастер по части интриг, не был новичком в политике, и умел держать «нос по ветру». Война – не в счёт: и на старуху бывает проруха.
– Да, пора уже открыть сезон. Когда?
Как два шпиона, они с Брежневым понимали друг друга с полуслова.
– Да в субботу, после обеда – когда же ещё? – «улыбнулся в трубку» Брежнев. – Уикенд, как говорят «у них». Правда – однодневный. Никита Сергеевич никак не расщедрится на второй выходной…
Это было неплохое вступление: ничего лишнего – и при желании не придерёшься!
– А куда?
– В Завидово: лучшего места для охоты и не найти!
– Добре, Леонид Ильич. До субботы.
Николай Викторович мягко положил трубку на рычаги, и задумался в окно…
«Завидово»… Государственное охотничье хозяйство в ста пятидесяти километрах от Москвы по Ленинградскому шоссе. Два часа езды на автомобиле. Брежнев и Подгорный отправились в путь каждый на своей машине: и положение обязывало, и никому не хотелось, чтобы «стукачи» Хрущёва видели их вместе. Упаси, Боже!
Охота была удачной. Во всех смыслах. Особенно для Леонида Ильича, который охотился не только на кабанов, но и на Николая Викторовича. Последний был главной «мишенью» и главной причиной его появления в Завидово именно сегодня.
Конечно, Брежнев приехал бы сюда и без Подгорного: охота была и его страстью. Но приехал бы не раньше сегодняшнего дня: Леонид Ильич был настоящим охотником, а не браконьером, и всегда дожидался открытия сезона. Изнемогая душой и телом, скрипя сердцем и скрежеща зубами – но дожидался! Любовно – в который уже раз – начищал до зеркального блеска стволы ружей, снаряжал патроны – и ждал. Членские взносы в Общество охотников и рыболовов он платил исправно, Так же аккуратно, как и партийные. Долгое время – лично сам. Потом уже обязанность «налогоплательщика» приняла на себя Виктория Петровна.
«Завидово» было и обычным охотничьим хозяйством – и, вместе с тем, «необычным». Обыкновенность его определялась стандартным набором «услуг» для охотников, в частности, устройством засад и вышек для стрельбы у мест кормёжки диких животных. Ничего «особенно такого», что резко выделяла бы его от «собратьев по цеху», здесь не было.
«Необычность» же его определялась спецификой клиентуры: в «Завидово» охотились члены партийно-государственного руководства страны – и чуть реже высокопоставленные иностранные визитёры. Никаких «привязанных к деревьям» кабанов и лосей, никаких взводов «загонщиков дичи» здесь не было и в помине: приехал, купил лицензию на отстрел – и иди, стреляй! Никто под «жакан» кабана тебе подводить не будет!
Но ни Брежнев, ни Подгорный в услугах такого рода и не нуждались. И потому, что были непревзойдёнными мастерами по части охоты на крупную дичь: у каждого было и время, и место для того, чтобы набраться опыта и отточить мастерство. И потому, что такие «подставы» унижали их охотничье достоинство. Однажды не в меру услужливые люди хотели помочь Леониду Ильичу добыть кабана. Так обычно мягкий Брежнев «отклонил помощь» таким отборным матом, что бедолаг едва не хватил удар. Пришлось даже вызывать медсестру из завидовского медпункта…
Сегодня охота была удачной: уплаченные за лицензии деньги не пропали даром. В охотничьем домике выпили по рюмочке коньяку: ни Леонид Ильич, ни Николай Викторович не имели склонности к «зелёному змию». И в отличие от Никиты Сергеевича, оба предпочитали водке хороший марочный коньяк. Но рюмка, максимум две, были пределом, что для одного, что для другого: каждый «знал свою норму». При этом и Брежнев, и Подгорный меньше всего руководствовались «зам`очными соображениями для языка»: не пили – и всё тут.
– Вот заметь, Николай Викторович…
Брежнев, как бы невзначай перешёл на «ты»: былые попытки «сократить дистанцию» успеха не имели. Ну не будешь же в оправдание «тыканья» ссылаться на то, что в партии – «все друг другу – товарищи и даже братья»!
– …сколько в Президиуме наших с тобой соратников по охоте на крупную дичь: Митя Полянский, Митя Устинов, Кирилл Мазуров, Гена Воронов, Андрей Кириленко, Витя Гришин, Васо Мжаванадзе. Почти весь состав Президиума!
– Один Никита Сергеевич стоит особняком! – запустил «пробный шар» Подгорный, искоса уставившись на Брежнева испытующим взглядом. – Выпадает из дружных рядов!
Леонид Ильич усмехнулся.
– И не только по части охоты…
Это было сказано настолько многозначительно, что Подгорный мог «законно» похвалить себя за «меткость». Он тут же насторожился – даже уши поджал, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Но его ждало разочарование: продолжения не последовало. Леонид Ильич был великим мастером по части «обработки» кадров. Он всё делал, не спеша и основательно. «Товарищу надлежит дозреть!» Именно таким принципом он руководствовался в кадровой работе. «Дозревать» надлежало до всего – и в самом широком диапазоне: от серьёзного разговора – до соучастия и кресла. Всё это – в зависимости от ситуации и «состояния объекта».
Вот и сейчас Леонид Ильич не спешил форсировать события. Он только «бросил наживку» и стал наблюдать за тем, насколько основательно Подгорный её «заглатывает». Но «подсекать»» сегодня он и не собирался: пусть Коля «зацепится» покрепче. Чтобы уже «не сорваться».
С тем и расстались. До следующей субботы. Можно было, конечно, приехать и раньше: на неделе-то – не один разрешённый для охоты день. Но работы навалилось – хоть отбавляй. Да и Хрущёв, узнай о том, что его соратники стали «человеком с ружьём» посреди «трудовой» недели, явно не пришёл бы в восторг от такого известия. И причиной тому было бы совсем не нарушение ими трудовой дисциплины…
Всю неделю Николай Викторович изнывал от нетерпения. И не жажда охоты была тому причиной. В лучшем случае, она являлась причиной второй очереди. А главенствовало другое, более сильное, основание: очень, уж, ему хотелось услышать из уст Брежнева продолжение того, что было недосказано в тот выходной. Он не сомневался в том, что «продолжение следует». Один тот факт, что они впервые были в Завидово вдвоём, говорил о многом – даже молча. Ведь все прежние выезды происходили «в расширенном составе» и под непременным руководством «главного охотника страны» Никиты Сергеевича.
В пятницу вечером Николай Викторович позвонил Леониду Ильичу. Сам позвонил. И не только потому, что извёлся ожиданием. Имелась причина и посерьёзней: третьего дня ему пришлось в очередной раз «претерпеть» от Хрущёва. Да ещё – «по линии сельского хозяйства». Когда Николай Викторович сказал, что закупка хлеба за границей – это удар по авторитету Советской власти, Хрущёв вспылил:
– Вы на что намекаете?
– Упаси, Боже: ни на что!
На всякий случай Николай Викторович даже занёс руку для «осенения крестом». Но даже Господь не смог предотвратить гнева Никиты Сергеевича и излияния его на голову секретаря ЦК. Хрущёв «завелся с полуоборота». Даже в совершенно невинном – и совершенно искреннем – «Упаси, Боже!» он расслышал то, чего там и не было: подтекст.
– Может быть, Вам не нравится и линия партии на обеспечение кормами животноводства?
И тут, словно чёрт дёрнул Подгорного. Нет бы промолчать! Да и сказал-то всего очередной дифирамб! Без задней мысли!
– Ну, это, прежде всего – Ваша линия, Никита Сергеевич. Вам принадлежит основная заслуга в культивировании столь ценной кормовой культуры, как кукуруза.
Стерпеть такое было выше сил Хрущёва! Четыре оскорбительных выпада за несколько секунд: «Ваша линия», «основная заслуга», «культивирование», «ценная кормовая культура»! В каждом слове Хрущёву чудился издевательский намёк.
И буря, разумеется, «не задержалась в пути». Никита Сергеевич орал – в том числе и матом – что он действительно вынужден брать на себя всю ответственность, потому, что один только он и работает. А все остальные – бездельники и тунеядцы! А Подгорный идёт неверной тропой охальников, вроде Брежнева и Игнатова!
Под конец истерического монолога, Никита Сергеевич, обдав Николая Викторовича изрядной порцией слюны, недвусмысленно предрёк будущее:
– С одним я разделался – разделаюсь, придёт время, и с другим…
В отличие от катренов Нострадамуса, этому предсказанию можно было верить. Всего двумя годами раньше Игнатов не только не был избран в Президиум ЦК, но и оказался перемещён с поста секретаря ЦК на скромный, ничего не значащий, де-факто церемониальный пост Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. А ведь какие у него были амбиции! Какие планы!
Быстренько вспомянув прошлое, Николай Викторович честно облился потом, и начал отступать к двери. Уже в спину он получил от Хрущёва «на дорожку»:
– Кукуруза тут ни при чём! Всё дело – в людях, в структуре! Надо будет заняться структурой! Ох, надо! Совсем распустились! Распоясались!
«Заниматься структурой» было любимым делом Никиты Сергеевича – неважно, о какого рода «структуре» шла речь…
– Ну, что, Леонид Ильич: не передумал?
Вопрос прозвучал настолько двусмысленно – и в то же время настолько однозначно, что Брежнев усмехнулся. Но формулировка не была следствием косноязычия Подгорного: сказал то, что думал, и то, что хотел сказать. Николай Викторович, хоть и был известным грубияном, мог выразить собственные мысли не только в нецензурной форме.
– Да нет, не передумал. Место встречи изменить нельзя.
– Ну, тогда до встречи, Леонид Ильич! На «месте встречи»…
Глава четвёртая
И вновь Брежнев не спешил «раскрываться». Уже освежевали добытого кабана, уже расписали его по кускам всем знакомым: была у Леонида Ильича такая «хлебосольная» привычка – а он всё не начинал разговора «по существу». Николай Викторович с досады «хватил» вторую рюмку – и даже не закусил. Но, даже не закусив, он даже не поморщился: sic!
– Ты сегодня – как встрёпанный воробей. Что случилось, Николай?
Сократив обращение до имени, Брежнев первым сделал шаг навстречу. Это уже было что-то – и Подгорный не только не стал возражать, но и «шагнул» сам.
– Ох, Леонид, и не спрашивай…
И хоть персональные обращения ещё не дошли до уменьшительно-ласкательной формы, «процесс сближения пошёл». И – «семимильными шагами» – пусть и незримо для непосвящённых.
– Никита?
Леонид Ильич был мастером по выходу на суть одним словом: опыт. Мгновенно порозовев лысиной, Подгорный мрачно сверкнул, казалось бы, давно не сверкающим глазом.
– Совсем зарвался Хрущ… С говном бы меня сожрал…
Брежнев усмехнулся. Тонко. Одними глазами, даже не тронув губ.
– Кукуруза?
Лаконизм не изменял Леониду Ильичу, а он – лаконизму.
– И пшеница – тоже…
Николай Викторович также не спешил прибегать к развёрнутым ответам. Чувствовалось, что даже сейчас, по прошествии дней, он остро переживал собственное унижение. Хотя, казалось бы, давно пора и привыкнуть: чай, не впервые. Да и чиновник – такое дело: и барин, и холоп – «в одном наборе». Ни другого образа, ни другого содержания нет – и вряд ли будет.
– Ну, ничего… Коля…
Леонид Ильич последним шагом «перемахнул» расстояние, отделявшее их друг друга.
– … перемелется. С Никиты, что возьмёшь? Хрущ – он и есть Хрущ!
Явно не играя, Николай Викторович горестно махнул венчиком седых волос вокруг лысины.
– Да, знаешь, Лёня…
Наконец, стороны подобрались «к Рубикону»: все формальности на пути «неформального объяснения» были уже устранены.
– … сколько же можно терпеть: надоело. А этому – конца и края не видно. И главное, чем дальше в лес, тем больше дров! И, ладно, если бы он ломал их только из дел – так ведь и до нас уже добрался! И вообще…
Подгорный махнул рукой. Даже в огорчении он мог быть вполне доволен собой: сказал всё, не сказав ничего. И имени «тирана» не упомянул ни разу: обошёлся аллегориями и поговорками.
Леонид Ильич оценил это – пусть и одним лишь уважительным взглядом. Но, тем не менее, постарался тут же «уточнить» позицию собеседника. Потому что закреплять надо даже скромные результаты.
– Ты хочешь сказать, что Хрущ зарвался? Я правильно тебя понял?
Николай Викторович понял, что «переправа через Рубикон» началась. «Оставаться на этом берегу» он уже не мог. Да и не хотел.
– Ты правильно меня понял: зарвался. И его надо призвать к ответу.
Не ограничившись признанием «в костёр», он вдруг прямо взглянул на собеседника. Даже отблески пламени, скакавшие по лицу Брежнева, не смогли задрапировать сосредоточенного взгляда Леонида Ильича: и, отдыхая у костра, он работал. И не только с Подгорным, но и по нему. К чести обоих, ни тот, ни другой не отвели взгляда: sapienti sat. Умному – достаточно.
– Я рад, что мы с тобой поговорили откровенно.
Брежнев с чувством подержался за руку Подгорного: следовало поощрить открытость вчерашнего недруга и соперника.
– И полностью согласен с тобой: Хруща надо призвать к ответу. Пора. Давно уже пора.
– Форма?
Разговор пошёл по нарастающей. И это был уже конкретный разговор. Прав Екклесиаст: «время молчать – и время говорить».
Брежнев двинул плечом. Не в порядке демонстрации уклончивости: иллюстрируя раздумье.
– Пленум. К более точному ответу я пока не готов. Но в одном убеждён твёрдо: вопрос надо будет решать на Пленуме. Только Пленум сможет призвать Хруща к ответу. Только он сможет с него «снять стружку». Но Пленум надо готовить, Коля.
Леонид Ильич «нырнул» в глаза Подгорному. Более того: «залез в них с ногами». Но – странное дело: тот и не сопротивлялся. Напротив: «ещё шире распахнул двери». Не ограничившись взглядом, он утвердительно качнул головой и тем, что на ней осталось.
Оба понимали то, что «осталось за скобками». Поэтому лишняя откровенность не требовалась. Её квалифицированно замещал опыт недавнего прошлого. Шесть лет тому назад большинство Президиума – а в это большинство входили авторитетнейшие люди: Молотов, Маленков, Каганович, Булганин, Ворошилов, Шепилов, Сабуров, Первухин – решило «попросить товарища». Оснований для этого уже тогда было более чем достаточно. Только «непроходимый» тупица мог думать о том, что основным мотивом их намерений было желание «повернуть ход истории вспять».
Все эти люди прекрасно разбирались в диалектике и формальной логике. Уже с точки зрения этих наук подобные суждения выглядят чистейшей нелепицей, ибо история – это однонаправленное движение вперёд. Да и «за пределами диалектики» они руководствовались иными мотивами. Прежде других они разглядели то, что уже подходило под «волюнтаризм и субъективизм». Прежде других они поняли, что методы руководства Хрущёва уже принесли вреда много больше, чем даже методы руководства Сталина. И чтобы вред этот не стал непоправимым, Хруща надо было «снимать».
Но «товарищи антипартийцы» просчитались в оценке ситуации. Их сил для свержения будущего «кукурузовода» было недостаточно. Даже в Президиуме – иначе Хрущ уехал бы с заседания домой пенсионером. А, может, и не домой. Но не смогли. На Президиуме не смогли. Что, уж, тут говорить о ЦК, где большинство «горой стояло» за Хрущёва. Даже не за Хрущёва: за спокойный быт. В большинстве своём революционеры и борцы либо сошли «на нет», либо «вышли в тираж». К власти пришёл обыватель, который хотел работать от девяти до шести, и желательно – с двумя выходными. Единственный человек, кто мог обеспечить ему эту жизнь, был Хрущёв. Недаром же Никита Сергеевич стал автором «крылатых слов»: «Работать надо до шести вечера. А тот, кто засиживается на работе после шести или в выходной – бездельник, который не справляется с работой в рабочее время».
Молотов «сотоварищи» этого не учли или не поняли – и проиграли. И проиграли на Пленуме, который и не думали готовить, понадеявшись на Президиум. Итог: клеймо «антипартийной группы» со всеми «законными приложениями».
Леонид Ильич навсегда запомнил этот урок: побеждать врага – бывшего «лучшего друга» – надо прилюдно, с соблюдением принципов внутрипартийного «демократического централизма». Хотя бы – формально. Но процесс не может и не должен быть пущен на самотёк. Его надо готовить. И не только процесс, но и пленум, и людей. Главное: людей. Потому, что люди – наш главный капитал.
При этих словах, давно уже превращённых в идеологический штамп, Брежнев сейчас не усмехался даже про себя. Как бы ни износились эти слова – а они точно отражали суть проблемы: в конечном итоге всё решает поддержка людей. Своих людей.
– Так что, надо готовить, Коля, – «приговорил» он ладонью по плечу собеседника. – И Пленум, и людей. Возможно, удастся поправить Никиту. Тогда обойдёмся одним внушением. А возможно…
Плечо кандидата в соратники дёрнулось под рукой. Но это не помешало мягкому Леониду Ильичу жёстко закончить:
– … придётся делать выводы… Организационного характера…
Некоторое время Подгорный молчал, переваривая услышанное. Тема не стала для него сюрпризом. Сюрпризом стала прямота и категоричность Брежнева. В их кругу даже та политкорректность, которой задрапировался Леонид Ильич, иначе и не расценивалась. Но, с другой стороны: «всплакнуть в жилетку» можно было и в более комфортабельных условиях.
– На кого мы можем рассчитывать?
Николай Викторович решительно «перемахнул Рубикон»: и так уже «застоялся на берегу». Конкретика перешла в стадию организационных вопросов – а это уже не охотничьи байки у костра.
Брежнев добродушно улыбнулся.
– Ну, на коллег-охотников, разумеется. Нас должны поддержать…
– «Должны»?
В голосе Подгорного беспокойство основательно «прошлось» по надежде. Да и то: неопределённость – в таком деле?!
– Ты, что: ещё ни с кем не разговаривал «по существу»?
– Только намеками.
Леонид Ильич не переменился ни в голосе, ни в лице: олицетворение мужества. Как минимум – уверенности в себе.
– Но ты не беспокойся: поддержка нам обеспечена. С этой стороны сюрпризов не будет.
– Ну, хорошо, если так, – перевёл дух Подгорный.
– Итак, нас должны поддержать…
Подгорный опять непроизвольно дёрнул щекой – и Леонид Ильич под тонкую усмешку поправился:
– … поддержат Воронов, Полянский, Мазуров, Шелест, Андропов, Семичастный.
– А Косыгин? – немедленно озаботился Подгорный.
– Поддержит. Когда узнает, что за нами армия и КГБ – поддержит.
– А армия и КГБ – за нами?
«Отработка» шла уже «по полной программе».
– Ну, если я говорю тебе, что нас поддержит Семичастный – значит, и КГБ – тоже.
Брежнев широко улыбнулся. Его улыбка и спокойствие производили уверенность – и это успокаивающе подействовали на Подгорного. Только сейчас Николай Викторович понял, что Брежнев пришёл к этому разговору не с пустыми и руками, и что он – не первый собеседник Второго секретаря.
– Что же касается армии, то Генштаб нас поддержит однозначно: Бирюзов – наш человек. Ну, а Малиновский…
Леонид Ильич фыркнул под нос.
– … Когда увидит нашу силу, задавать ненужных вопросов не станет. Поэтому мы подключим его на последнем этапе. Так же, как и некоторых других.
– Кого именно?
– Например, Шелепина.
– Ты ему не доверяешь?
Брежнев неопределённо двинул плечом.
– Не то, чтобы не доверяю. Просто…
Он задумался на мгновение, собирая то ли мысли, то ли слова.
– … молод он ещё. Не выдержан. Горяч. «Комсомолец», словом. Может по горячности ляпнуть что-нибудь «не то» и «не там». Пусть Шурик «побудет в резерве». Пока.
– Пожалуй, – согласился Подгорный, и тут же включился в работу. – А снизу?
– Ну, а снизу, за границей…
Брежнев усмехнулся.
– … Президиума ЦК, нас должны поддержать – тут надо ещё поработать – Кулаков, Устинов, Игнатов…
– Кстати, насчёт Игнатова…
Подгорный вновь озаботился лицом.
– … Ты не боишься, что он своей болтовнёй может принести нам больше вреда, чем пользы?
– Нет, не боюсь.
Брежнев даже не стал брать паузу для ответа.
– Хруща о высказываниях Игнатова информируют регулярно. Это – не секрет. Ни тот, ни другой и не скрывают «взаимной симпатии». И она не только взаимна, но и доступна «широким партийным массам». И потом, Никита уверен, что ему бояться «какого-то, там» Игнатова нечего. Он убеждён в том, что Игнатов – всего лишь болтун, а не якобинец.
Взбадривая огонь – а через него и собеседника – Леонид Ильич пошуровал палкой в костре.
– А нам с тобой, Коля, Игнатов очень даже пригодится.
– Надеюсь, ты имеешь в виду не его анекдоты о Хрущёве?
– Нет: его обширные связи на местах. Людей-то к Пленуму надо готовить. Вот ему-то мы и поручим обработку «местных товарищей»! Предлоги – какие угодно: от рабочих поездок для ревизии подготовки к севу или уборочной до «невинных» встреч на отдыхе. Кстати, и болтливость Игнатова нам только на руку: никто и не станет обращать внимания на эти поездки! А на всякий случай я попрошу Семичастного, чтобы он обязал местные управления держаться подальше от Николая Григорьевича.
– Думаю, что проще всего будет поговорить с Игнатовым тебе.
Подгорный с трудом оторвал взгляд от костра. И – не только потому, что был заворожен огнём.
– Не думай, что я сдрейфил. Просто ты – Председатель Президиума Верховного Совета СССР, а он – в такой же должности «на России». Ни у кого эти встречи не вызовут сомнений: начальник вызывает подчинённого – обычное дело. Да и на охоте можно поговорить: Игнатов – заядлый охотник, хоть и не нам чета.
Брежнев кивнул головой.
– Согласен: и поговорить, и с тем, что он – не нам чета.
– А я займусь обкомами и крайкомами, – обрадовался Подгорный. Он никак не ожидал такой покладистости от Брежнева: вопрос-то – деликатный. Политический вопрос. Тут, ведь, как: шаг – вправо, шаг влево – и политический вопрос станет твоим персональным. Уж, Никита постарается. – Обработаю их по той же линии, что ты наметил для Игнатова: подготовка к севу, к уборке, взаимодействие с местными Советами и так далее. Думаю, что Хрущ будет только приветствовать мои поездки по стране. Особенно, если преподнести это в верноподданническом духе: он решит, что я подлизываюсь к нему.
«Чего ему решать, если ты до сих пор только и делал, что подлизывался!» Тоже, понимаешь: секрет Полишинеля!»
Реплика была уже готова соскочить с языка Брежнева, но не следовало травмировать соратника перед боем.
– Годится, Коля. Тогда я на неделе переговорю с Андреем. С Кириленко. Пусть он займётся вплотную Кулаковым.
