Александр Боханов
Мария Федоровна
На следующий год вилла была полностью обустроена и приняла своих Венценосных хозяек. Здесь было действительно «мило и уютно». Никто, конечно же, не мог предположить, что этот дом станет последним прибежищем для Русской Царицы, станет ее последним бастионом и опорой в распадающемся мире, лишившим ее будущего. Подобное развитие событий тогда не могло привидеться и в самом дурном сне.
…Почти безвыездно в своем маленьком убежище провела Царица свои последние годы. Сидя на террасе в кресле, с шалью на плечах, с укутанным пледом ногами, в одиночестве, в каком-то трагическом оцепенении, которое ни в коем случае нельзя было нарушить, часами старая женщина смотрела в даль, на бескрайний морской простор. Что видела она там, на Востоке? Какие мысли ее одолевали, какие чувства волновали, какие молитвы она читала? Никому того не открыла.
Уходило время, исчезала старая знакомая жизнь, навсегда покинули самые близкие. Уже давно не было на свете милых родителей. В 1912 году умер жизнерадостный брат Фредерик, король Фредерик VIII, «милый Фреди», которого она и Александр III так искренне любили. В 1913 году погиб добрый брат Вильгельм – греческий король Георг, убитый террористом; в 1925 году скончалась незабвенная старшая сестра Александра, вдовствующая Английская Королева, ее «дорогая Аликс». Уходили и уходили родные и близкие. А она все жила и несла в сердце страшную боль, русскую боль.
Где-то за горизонтом, в далекой и такой родной стране, где все так страшно изменилось, остались бесценные могилы: обожаемого супруга, сыновей Александра и Георгия. Обладая ясной памятью, она все и всех помнила. Незабвенный муж, Император Александр III, «ее Саша», был с ней всегда. В ее разговорах, в ее воспоминаниях он оставался живым. Все, что с ней было до встречи с ним, всё, что с ней сталось после его преждевременной кончины, всё, всё находилось в тени этого несравненного образа.
Десятилетиями трепетно собирала и берегла реликвии, связанные с ее самым любимым: записки, письма, фотографии, подарки. И каждая вещь, любая мелочь немедленно высвечивала в памяти драгоценные эпизоды былого. Когда Мария Федоровна покидала Россию, при ней было мало семейных реликвий: небольшое число фотографий, немного писем, несколько икон, портретов и ларец-шкатулка с драгоценностями, наполненная главным образом подарками Александра III.
Но она увезла с собой необозримый и незабываемый груз чувств, звуков, ароматов, которыми владела безраздельно. Ей не требовались мемориальные предметы, чтобы уверенно, без подсказки, перелистывать книгу своей судьбы, многие страницы и главы которой она помнила наизусть до гробового входа.
Когда же случилось невероятное, невозможное, непостижимое, и на ее страну, на «ее Россию», обрушилось такое страшное бедствие – революционная чума, она не знала, как выжила и зачем выжила. Но одной истине она никогда в жизни не перечила: смысл людских радостей и печалей знает лишь Всевышний, а постигнуть ход судеб людей и народов смертным часто не дано. Царица не пыталась разгадать тайну времени и лишь как великой милости просила у Бога ниспослать ей сил душевных, чтобы суметь перенести все ниспосланное. Затворница в Видёре жила лишь прошлым, но ее горячая память сердца никогда не остывала…
Там на Востоке, так далеко, что и представить невозможно, затерялись следы ее старших сыновей Михаила и Николая. Последние весточки от них она получила еще в начале 1918 года – и больше никаких надежных известий не имела. А любимый внук Алексей, а четверо дорогих внучек?
Ни о ком ничего доподлинно не зная, уповала лишь на силы небесные, верила, что Господь не допустит их погибели! Любящее сердце не может предать, не смеет отказаться от надежды. Старая императрица ждала. Ждала все годы расставания, ждала, как только и может ждать женщина-мать: беззаветно, беспредельно, непрерывно.
В своей вере она была категорична и неумолима. Как вспоминал Лейб-казак Т.К Ящик, свое отношение к разговорам о гибели ее Сына Николая она наглядно продемонстрировала, как только ступила на землю Англии в мае 1919 года. «Принц Уэльский был в утреннем костюме, но в связи с получением сообщения о смерти Царя, которое обошло весь мир, у него на левой руке была траурная повязка. Когда Императрица ее увидела, то спросила, по кому он носит траур. Он ответил, что по ее Сыну, Русскому Императору и Его Семье. Императрица была крайне взволнована, и еще на вокзале она сорвала траурную повязку у своего племянника, наследника Трона».
Подытоживая свои наблюдения, верный казак заметил: «Я внутренне убежден, что Императрица вплоть до самой смерти сохраняла не только надежду, но также веру в то, что она опять увидит Императора».
В газетах же часто писали о Екатеринбургском злодеянии, приводили свидетельства и документы, раскрывающие во всех ужасающих подробностях детали убийства семьи Императора Николая II, а еще раньше – и его младшего брата Михаила.
Было уже доподлинно известно, что на Урале варварски уничтожены другие Романовы: фотографии извлеченных из шахты их тел обошли всю мировую печать. Много писали и о том, что останки алапаевской мученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны усилиями ее родственников перевезли на Святую Землю и похоронили в храме Марии Магдалины в Иерусалиме. Но в характере Императрицы не было склонности к черной меланхолии. Она всегда знала, что если иметь доброе сердце, открытую душу, то Господь никогда не оставит.
Последние годы Мария Федоровна сама газет не читала. Она плохо видела и очень быстро уставала. Ей читали другие, те, кто разделял с ней беженство. Они знали ее настроение, знали, что нет неопровержимых доказательств гибели ее дорогих, что Императрица не хочет ничего слышать об этом ужасе, что она категорически запретила служить по Сыну Николаю панихиды.
Ее берегли, никогда не затрагивали эту тему, в ее присутствии не оглашали газетную информацию о гибели Романовых. Когда же бывали визитеры (она редко кого принимала, главным образом тех, кого помнила и хорошо знала по своей прежней жизни в России), то и они в беседе не переступали заповедную черту.
Но русская душа без ожидания чуда жить не может. Когда в середине 20‑х годов распространились слухи о появлении в Берлине «чудом спасшейся» младшей Дочери Николая II Великой княжны Анастасии, то это вызвало сильное волнение среди русских изгнанников. Некоторые влиятельные русские эмигранты уверенно подтверждали достоверность этого факта после личной встречи с некоей госпожой Чайковской-Андерсон, внешне похожей на младшую Дочь Царя.
Датский посол в Берлине барон Цале сообщил эту сенсационную новость Датской Королевской Семье и Императрице Марии Федоровне. Последняя попросила старого и верного камердинера Царской Семьи Алексея Волкова (1859–1929) отправиться немедленно в Берлин и потом рассказать об увиденном.
В июле 1925 года преданный слуга посетил один из берлинских санаториев, где в изоляции содержалась эта, якобы чудом вырвавшаяся из кровавого большевистского ада, младшая Дочь Николая II. Все было доложено затем Императрице: девушка молодая, немного похожа на княжну Анастасию Николаевну, но русского языка не знает, родственников не помнит и «вообще не Анастасия Николаевна».
После этого доклада бабушка категорически отказалась признать родство с этой сомнительной личностью и сразу же закрыла навсегда эту тему. Ее сердце чувствовало, что позже полностью и подтвердилось, что «берлинская дама» – самозванка, а вся возня вокруг нее – авантюра.
В том же году Мария Федоровна высказалась категорически против намерения дочери Ольги поехать в Берлин и лично встретиться с девушкой, выдававшей себя за младшую дочь Царя – любимую Ольгину Крестницу. Но Ольгу так просили о том ее тетя герцогиня Кумберленская и дядя Принц Вальдемар, считавшие эту миссию необходимой: «чтобы раз и навсегда решить этот вопрос».
Дочь Ольга ослушалась мать и провела осенью 1925 года четыре дня в Берлине рядом со странной, несомненно больной особой. В первый момент встречи ей показалось, что она видит действительно свою Крестницу. В чудесное спасение так хотелось верить, этого так ждало истерзанное потерями и разлуками сердце Великой княгини. Но очень скоро иллюзии рассеялись без следа.
Сразу же выяснилось, что претендовавшая на роль Дочери Царя девица ничего о жизни своей семьи не знает, да и вообще говорит лишь по-немецки, на языке, которому ее, Крестницу, не обучали. Окружающие эту Анастасию люди из числа приспешников сразу пояснили, что это случилось от «потери памяти», немецким же она овладела уже в Германии. Сомнений же Ольги все эти сбивчивые объяснения и разъяснения не развеяли. В конце своего пребывания она была уже убеждена, что перед ней самозванка.
«Когда я видела свою любимицу Анастасию летом 1916 года в последний раз, – вспоминала позже Ольга Александровна, – Ей исполнилось пятнадцать. В 1925 году Ей должно было исполниться двадцать четыре года. Мне же показалось, что госпожа Андерсон гораздо старше. Разумеется, следовало учесть ее продолжительную болезнь и общее плохое состояние здоровья. И все же не могли же черты Племянницы измениться до неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза – все было другое». Ольга должна была признать правоту позиции своей матушки.
Для Марии Федоровны все эти признания не имели никакого значения. Она с самого начала не проявляла к этой истории особого интереса, хотя ждала своих дорогих и любимых Детей и Внуков, ждала до последнего земного мига бытия, но так и не дождалась. На земле им не суждено было уже встретиться.
Но она неколебимо уповала на грядущую встречу там далеко, в другой жизни, уже на небесах. Как истинная православная христианка, она ни минуты не сомневалась, что жизнь и смерть творится по воле Всевышнего, а Его Промысел простому смертному постичь не дано. Ее вера была столь проста и абсолютна, что вызывала восхищение даже у людей, не признававших ценностей Православия.
Ее, как сам себя называл, «непутевый зятек» Великий князь Александр Михайлович написал о Марии Федоровне: «Я завидовал своей теще. Ее слепая вера в истинность каждого слова Писания давала нечто более прочное, нежели просто мужество. Она была готова ко встрече с Создателем; она была уверена в своей праведности; разве не повторяла она все время: “На все воля Божья”?»…
16 октября 1928 года гроб с телом усопшей Императрицы был перенесен в православную церковь Александра Невского в центре Копенгагена, храм, построенный по желанию и на личные средства Александра III.
Траурная процессия растянулась почти на километр, и за гробом шли тысячи людей. На тротуарах, по пути следования, стояли многотысячные толпы; мужчины снимали головные уборы, некоторые женщины не могли скрыть слез. Датчане, воспитанные в лютеранской традиции, не были склонны, в отличие от русских, воспринимать монархов как Помазанников Божьих. Но покойную они знали и весьма уважали: и как дочь доброго, старого короля Христиана IX, и как женщину, всегда проявлявшую любовь к своей «первой родине».
В Дании члены Королевского Дома были окружены уважением, но в повседневной жизни не были сильно вознесены над простыми смертными, не были так удалены и изолированы от них. Принцы и принцессы ездили в открытых экипажах, без всякой охраны, и вместе с Королем запросто бывали в магазинах, театрах, на многочисленных народных праздниках и гуляниях.
Многие датчане лично знали умершую, «милую Дагмар», которая, и переехав в Россию, регулярно возвращалась к родительскому очагу. Ее встречали часто в Клампенборге на прогулках вдоль моря, в парках и садах Копенгагена. Хотя она была могущественной Царицей в загадочной восточной Империи, но здесь, на родной земле, она была открыта и доступна для общения. К ней подходили, с ней разговаривали, иногда просили совета или помощи. И она никогда не демонстрировала высокомерия, ко всем относилась с теплым участием, вызывавшим симпатию.
Чувство симпатии лишь усилилось, когда датчане узнали о страшных перипетиях ее жизни в России, ужасные подробности о смерти ее родных и близких. Сто тысяч жителей Копенгагена вышли на улицу во время движения траурного кортежа, и такого многолюдья тихая столица Датского Королевства давно не видала. Флаги были приспущены, витрины лавок и контор по пути следования процессии были задрапированы черным крепом.
Только советская миссия в Копенгагене, обосновавшаяся в старом здании посольства России, не выражала никаких признаков участия. Коммунисты-дипломаты внимательно следили за деятельностью «монархической реакции», и Мария Федоровна давно уже была у них, что называется, «бельмом на глазу».
Один раз, вскоре после установления дипломатических отношений с коммунистическим режимом в 1924 году, потребовали даже ее высылки из Дании. Наглое требование вызвало шквал возмущения, получило негодующий отклик на страницах газет разных политических направлений. Общественная реакция оказалась столь сильной, что премьер-министр социал-демократ Стаунинг вызвал советского представителя и выразил ему протест, заявив, что не уступит подобным требованиям, и попросил донести это мнение до сведения правительства в Москве.
Уже после погребения Царицы полномочный представитель СССР в Копенгагене М. Кобецкий доносил в Министерство иностранных дел в Москву: «Похороны бывшей царицы Марии Федоровны были, по желанию короля, организованы как “семейное событие”. Из дипломатов был приглашен только дуайен. Вообще король и МИД проявили в этом случае по отношению к нам полную корректность: нигде не было вывешено ни одного старого русского флага, эмигрантам-офицерам было запрещено стоять в почетном карауле в мундирах и т. д. Друг эмигрантов, латышский генконсул датчанин В. Христиансен вывесил было трехцветный флаг, но мы позвонили в МИД, и флаг был убран».
«Смерть старухи, – подытоживал свои наблюдения дипломат-коммунист, – несомненно будет способствовать дальнейшему разложению местной белой колонии. Большинство газет по поводу похорон писало, проливая слезы умиления, что это похороны старой России».
Советский дипломат лгал, стараясь в своем донесении умалить значение происшедшего, которое на самом деле носило характер события европейского. Как образно выразился позже участник похорон Великий князь Александр Михайлович, «за гробом ее шло чуть не полсотни коронованных особ, и столько посланников и чрезвычайных послов набилось в Копенгагенский кафедральный собор, что впору было развязывать еще одну мировую войну».
Король Христиан X с самого начала хотел, чтобы похороны его тетки, которую он никогда не любил, а во время ее последних лет жизни терпел с большим трудом, прошли как можно скромнее и никоим образом не носили характера государственного события. Датский МИД целиком поддержал такое намерение, считая, что в противном случае это «неблагоприятно отразится на отношениях с СССР».
Возможно, это событие и прошло бы неприметно, но все разрушили человеческие чувства. Глубокие симпатия и любовь, которые вызывала умершая и у датчан, и у русских, спутали все планы Короля и его пугливых министров. Как заметила по этому поводу дочь покойной Ольга Александровна: «В конечном счете кузену (Христиану Х. – А. Б.) пришлось изменить свое решение, уступив мнению общества».
Проводы Марии Федоровны, в которых участвовали тысячи и тысячи людей разного возраста, не стали менее грандиозными от того, что их проигнорировала часть дипломатического корпуса и некоторые официальные лица из правительства. Бездыханное тело удостоилось тех торжественных церемониальных почестей, которых Мария Федоровна была лишена в марте 1917 года…
Гроб с телом покойной прибыл в русский храм около 12 часов дня и был внесен в собор на руках русских офицеров и родственников. Около него был поставлен почетный караул из двух русских офицеров и двух представителей русского общества. Первая панихида началась сразу же, и на ней присутствовала Королевская Семья, родственники, дипломатический корпус. В 6 часов началась вечерняя панихида, не менее многолюдная, но менее официальная.
Гроб утопал в цветах и венках и от отдельных лиц, и от глав государств: короля Бельгии, президента Финляндии, короля Швеции, президента Бразилии, президента Китая и др. Самый же большой и красочный венок из живых роз, невольно привлекавший внимание, был от президента Франции Гастона Дюмерга.
Мария Федоровна покоилась в белом гробу, убранном цветами и покрытом русским Андреевским и датским национальным флагами. По желанию родных тело не было набальзамировано, и 17 октября, после дневной панихиды, гроб был закрыт и помещен в цинковый саркофаг.
И наступил последний день – день погребения. 19 октября в час дня Датский Король, Королева и другие высокопоставленные лица прибыли в русскую церковь, где митрополит Евлогий совершил заупокойное богослужение.
После службы саркофаг на катафалке, сопровождаемый эскортом датской гусарской гвардии, был доставлен на Восточный вокзал Копенгагена и внесен в специальный траурный поезд, в котором разместились близкие родственники, члены королевских домов, дипломаты. На протяженна всего шествия от храма до вокзала над городом непрерывно звучали орудийные залпы…
Менее чем через час железнодорожный состав прибыл к месту своего назначения: в небольшой городок Роскилле. Здесь, в старом, мрачно-величественном готическом соборе, начиная с XV века, покоились все члены Датского Королевского Дома.
Под звуки органа гвардейцы внесли гроб и поместили его рядом с саркофагами родителей. После краткой службы гроб поместили в дубовый саркофаг, крышку которого закрепили деревянными винтами и накрыли черным бархатным покровом с золотыми коронами. Запел хор, погребение окончилось…
В этой обители, недалеко от могил отца и матери, в семейном фамильном склепе упокоились останки Последней Русской Императрицы.
Пройдет с тех пор почти восемьдесят лет, и прах Императрицы будет перезахоронен в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Историческая справедливость восторжествует…
Глава 2
ПРИНЦЕССА, УМЕЮЩАЯ ВСЕМ НРАВИТЬСЯ
Шел сентябрь 1864 года. Еще по-летнему было тепло, и осень почти не коснулась густой зелени деревьев. У высокой лестницы, ведущей в загородный дворец Датского Короля Фреденсборг, стояла хрупкая, невысокая молодая девушка, одетая в простое светлое платье с темным передником – вторая дочь Короля Христиана IX.
Ей было почти семнадцать лет, но на вид можно было дать и того меньше. Темно-карие глаза ее внимательно и немножко насмешливо смотрели на молодого человека, старавшегося, соблюдая торжественность момента, неспешно выйти из экипажа. Она уже знала, что перед ней старший сын русского Императора Александра II, Наследник престола Николай Александрович. Они уже встречались за месяц до того, во время официального визита русского Престолонаследника в Данию. В тот раз они быстро подружились.
Было в ней нечто такое, что сразу же располагало. Секретарь Цесаревича Николая Ф.А. Оом (1826–1898) позже вспоминал: «Она была одета чрезвычайно просто, в светлом летнем платье с черным передником. Прическа была простая, гладкая коса поддерживалась сеткою. Маленькая головка чрезвычайно грациозно покоилась на стане невысоком, но необыкновенно пропорционального сложения. Глаза поразили нас всех выражением ласки и кротости, а между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены».
Как только закончилась официальная церемония представления Королю и Королеве, молодой человек был увлечен Дагмар наверх, в ее комнаты, где она показала ему свои альбомы и рисунки. Затем побежали в парк, и здесь она стремительно провела его по самым дорогим уголкам, показывая и рассказывая о любимом мостике, о любимой беседке, о любимом дереве.
Она была молодой, открытой, любившей всех и всё: родителей, братьев и сестер, тетушек и дядюшек, преданных слуг, собачек, цветы, теплую погоду, сладости, музыку Моцарта, живопись и еще немало того, о чем рассказать сразу было невозможно. Переходя с немецкого языка на французский, а с французского на немецкий, нередко употребляя и датские выражения, она рассказывала о себе, о своей жизни. Цесаревич Николай внимательно и все более завороженно слушал, хотя датского языка не знал совсем. Но это не имело никакого значения. Он был очарован той, которая, может быть, когда-нибудь станет его женой.
Принцесса Дагмар давно была известна в Царской Семье. Еще в далеком 1851 году бабушка Цесаревича Николая Императрица Александра Федоровна, посетив герцога Нассауского в его замке Бибрих на Рейне, встретилась там с принцессою Луизой Гессен-Кассельской, будущей Королевой Луизой. Там дорогой гостье были представлены и дети Луизы, в том числе и очаровательная малютка Дагмар, которой еще не исполнилось и четырех лет. Увидав это веселое создание, Александра Федоровна сказала матери: «Эту Вы должны приберечь для нас».
Цесаревич Николай приехал в Датское Королевство во время своего путешествия по Европе, и родители настоятельно ему советовали посетить Копенгаген и познакомиться со второй дочерью Короля, которая уже была на выданье. Ни император Александр II, ни Императрица Мария Александровна ни на чем не настаивали и никаких иных требований не выдвигали. У них лишь была надежда, что молодые люди понравятся друг другу.
Европейское турне Русского Престолонаследника имело главным образом представительский характер. Оно должно было, с одной стороны, ознакомить монархов с наследником Русского Трона, а с другой – дать Николаю Александровичу представление о загранице. Это была основная просветительская задача. В 1863 году Престолонаследник совершил продолжительное путешествие по России, а теперь наступила очередь отправиться и за пределы Империи.
Накануне поездки император Александр II прислал сыну Николаю, которого все близкие звали «Никс» (реже – «Никса»), письмо-инструкцию, где дал необходимые наставления относительно поведения в чужеземных краях:
«Многое тебя прельстит, но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания и что многое достойное уважения, там где есть, к нам приложимо быть не может; мы должны всегда сохранять нашу национальность, наш отпечаток и горе нам, если от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неподражаемость. Но чувство это не должно, отнюдь, тебя сделать равнодушным или еще менее пренебрегающим к тому, что в каждом государстве или крае любопытного или отличительного. Напротив, вникая, знакомясь и потом сравнивая, ты много узнаешь и увидишь полезного и часто драгоценного тебе в запас для возможного подражания. Везде ты должен помнить, что на тебя не только с любопытством, но даже с завистью будут глядеть. Скромность, приветливость без притворства и откровенность в твоем обращении, всех к тебе, хотя и нехотя, расположит. Будь везде почтителен к государям и их семействам, не оказывая малейшего различия и учтивости к тем, которые, к несчастью, не пользуются добрым мнением; ты им не судья, но посетитель, обязанный учтивостью к хозяевам. Оказывай всегда полное уважение к церковным обрядам, и посещая церкви всегда крестись и исполняй то, что их обрядам в обычае».
Цесаревич неукоснительно выполнял наставления отца, которого бесконечно уважал и почитал. При всех дворах он оставлял благоприятное впечатление. В сентябре 1864 года ему исполнился 21 год, но он уже производил впечатление спокойного, умного и рассудительного человека. В Данию же прибыл после визитов в несколько других княжеств и королевств и здесь сразу ощутил атмосферу тепла и уюта. При Датском Дворе отношения были проще и сердечней, что заметно контрастировало с тем, что он видел при других Дворах.
Дом Романовых и Дом Гогенцоллернов связывали родственные узы (мать Александра II и бабка Николая Александровича Императрица Александра Федоровна – урожденная принцесса Прусская), но искренней близости между этими влиятельными династиями Европы не было. Все время существовала внутренняя взаимная настороженность и отчуждение, которые, иногда уменьшаясь, вдруг возгорали с новой силой. Берлин и Петербург поддерживали вежливо-холодные связи, которые, по мере усиления роли Пруссии и консолидации единой Германской Империи, не становились теплее.
Брак представителя любого королевского дома почти всегда был сопряжен с известными политическими расчетами. Женитьба же наследника Русской Короны, власть которой распространялась на огромные территории в Европе и Азии, всегда была сферой высоких политических интересов. Россия в тот период не имела надежных союзников в Европе. Еще были свежи в памяти баталии неудачной для нее Крымской войны (1853–1856), когда Империи Двуглавого Орла пришлось столкнуться в военном противоборстве с объединенными усилиями Англии, Франции и Сардинского королевства, выступивших союзниками Турецкой империи и закончившейся унизительным для России Парижским миром 1856 года.
Антирусские настроения в Европе еще были очень сильны. Крупнейшие державы имели свои стратегические и экономические интересы на Балканах, на Ближнем и Среднем Востоке, куда были устремлены взоры и Царского правительства. Оно уже давно было озабочено решением больного «Восточного вопроса», решением двух основных геополитических задач: ликвидацией власти Османской империи над братскими православными народами и выходом к теплым морям, через установление контроля над Черноморскими проливами.
Эти цели были столько же желанными, сколько и быстро недостижимыми. В Петербурге прекрасно осознавали, что любая попытка России получить «Черноморский ключ» – овладеть Стамбулом (Константинополем) – неминуемо вызовет противодействие всей Западной Европы, как то уже и случилось, когда в конце 1853 года Англия и Франция бросили свои силы на помощь погибающей Турецкой империи, объявив войну России.
Развитие ситуации в Центральной Европе тоже было для России тревожным. Отношения с Австрийской Империей (с 1867-го – Австро-Венгерской) оставались настороженно-холодными, хотя в первые десятилетия XIX века – в период борьбы с Наполеоном и сразу же после его разгрома – Россия и Австрия являлись союзниками. В 1849 году Император Николай I, руководствуясь искренним порывом поддерживать «законных монархов», отправил русский экспедиционный корпус для подавления революции в Венгрии, чем спас династию Габсбургов и целостность погибающей Монархии. Русский Царь фактически сохранил за восемнадцатилетнем Императором Францем-Иосифом корону Австрийской Империи.
Однако эта спасительная помощь была очень скоро забыта. Мало того: во время Крымской войны Вена проявила откровенную враждебность и в конце 1854 года стала союзницей Англии и Франции, угрожая России войной. Хотя дело до прямого военного столкновения между русскими и австрийцами не дошло, но во время переговоров о мире Вена заняла явную антироссийскую позицию. Это «неблагодарное предательство» бывшего союзника и в первую очередь лично Императора Франца-Иосифа, которого Царь считал почти «своим сыном», в Петербурге не могли забыть и простить. Для Николая I предательство Франца-Иосифа явилось страшным моральным ударом…
Сложными были и отношения России с Пруссией, которая все настойчивей заявляла свои имперские амбиции и начинала доминировать в учрежденном еще в 1815 году Германском союзе, и Берлин явно претендовал на роль нового имперского центра и на сольную партию в «концерте мировых держав».
В этих условиях взор Русского Царя обратился к Дании, тихой и стабильной стране, мало задействованной в мировых политических противоборствах, но оскорбленной и ограбленной Пруссией и Австрией. Эти державы давно претендовали на южные районы Датского королевства, на Шлезвиг и Гольштейн, связанные с Данией тесной династической унией еще с XV века.
В 1864 году Берлин и Вена «проглотили» эти районы, чем вызвали в Дании резкий всплеск антинемецких настроений. Но Дания была слаба и фактически беззащитна. Возникшая же перспектива породниться с Российским Императорским Домом давала Копенгагену вполне ощутимую опору во внешнеполитической деятельности.
Подобный брачный союз устраивал и Русского Царя. Таким путем можно было заиметь надежного союзника в Европе и ограничить имперские аппетиты Пруссии, которая в будущем могла не только отторгнуть от Датского Королевства южную часть, но со временем и вообще аннексировать всю его территорию. Осуществление намеченной свадебной комбинации давало России и еще очень важный шанс – улучшить отношения с Англией.
Старшая дочь Датского Короля Христиана IX Александра в марте 1863 года стала женой старшего сына Королевы Виктории, наследника Английской Короны принца Альберта-Эдуарда, герцога Уэльского.
Когда-то, очень давно, лишь взойдя на Трон, Королева Виктория – представительница Ганноверской Династии – принимала в Лондоне Цесаревича Александра Николаевича, ставшего Царем Александром II в 1855 году. В те далекие годы Императором России был Николай I, чрезвычайно заинтересованный в установлении тесных отношений с Британией.
Как только в 1837 году Королевой стала Виктория, к ней по дипломатическим каналам начали поступать сигналы о желании Русского Царя нанести визит в Лондон. Но тогдашний министр иностранных дел Великобритании Пальмерстон (1784–1865) посоветовал Королеве (ей было всего 20 лет) держаться осторожной линии в отношениях с Россией и уклониться от приглашения Царя в Лондон. Русский Император смог погостить у Королевы лишь в 1844 году, убедившись в невозможности установления союза между двумя странами.
Но еще раньше, весной 1839 года, ее посетил наследник Русского Престола Александр Николаевич, который был всего на год старше незамужней тогда Королевы Великобритании и Ирландии. В качестве гостя Королевы Александр Николаевич находился в Англии целый месяц, где его принимали с истинно королевским великолепием. Приемы, балы, смотры войск и посещения примечательных мест – все было организовано для русского гостя по высшему разряду. Особое радушие выказывала молодая Королева. Он неоднократно обедал у нее в Букингэмском дворце, был ее танцевальным партнером на придворных балах, сопровождал Королеву в оперу, занимая рядом с ней место в Королевской ложе.
Русский Престолонаследник явно произвел сильное впечатление на Викторию. На балах она по несколько раз с ним танцевала (чего никогда не делала для других партнеров), а в перерывах усаживала его рядом с собой и, как отмечали очевидцы, «оживленно болтала». Близким признавалась, что Александр ей «чрезвычайно понравился» и что «они стали друзьями». Три дня Цесаревич прожил у нее в загородном Виндзорском замке, что стало темой оживленных пересудов в высшем свете. Многие находили подобное поведение «эпатажным» для любой добропорядочной девушки, а для незамужней Королевы в особенности…