Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок
– Хм! Откуда сейчас, весной, у падуба – спелые ягоды?! – искренне недоумеваю я, присев на корточки, – Сейчас – весна! Цветут – ещё только самые ранние, весенние виды! Но и они – ещё только цветут! А, у этого падуба – уже спелые ягоды!
Я беру пальцами ягодки: «Вон, какие спелые, налитые!». Несколько минут я не знаю, что и подумать…
– Неужели, эти ягоды висят с прошлой осени?! – вдруг, догадываюсь я, – Ну, точно! А, какие ещё могут быть варианты?!
– Ха! – уже окончательно убеждаюсь я, в своей правоте, – Так – они прошлогодние! Вот, это, новость!
Я поднимаюсь на ноги.
– Хм! – хмыкаю я, оглянувшись на ягодки последний раз, – Надо же! Прошлогодние… А, такие свежие, сочные! Просто, не верится…
В пятом часу дня, на обратном пути домой, мы напрямую режем закруглённые склоны сопок, образующих южный борт Серноводского перешейка. Здесь, лесистые распадки затоплены сплошным ковром черемши! Этот ковёр черемши – так плотен, свеж и сочен! Обойти стороной эти «луковые» заросли – нет никакой возможности. И мы шагаем напрямую, под сочный хруст черемши, словно по нескончаемой гряде лука, в своём огороде.
– Хрясь! Хрясь! Хрясь!
Эта неприятная процедура режет мне нервы. Поджав губы, я зло шагаю вперёд, по черемше, по черемше, по черемше…
– Гав-гав! Гав! Гав-гав-гав!
Где-то впереди, залаяла Воробьёвская Люська. Поднимаясь дальше по днищу широкого распадка, через пару минут, мы подходим к вырытой в его склоне норе!
– Гав! Гав! Гав! – весело мечется возле неё, рыжая собака Александра.
– О! Нора!
– Лисья нора!
– Ага!
– Гав! Гав! Гав!
Метров двадцать не доходя до норы, Люська игриво облаивает лисёнка! Зверёныш величиной с кошку. Я смотрю на лисёнка и отворачиваюсь. С его мордочки, особенно в уголках глаз, гроздьями свисают шарики набухших клещей. Отталкивающее зрелище!
Лисёнок ещё не понимает, что человека, а, тем более, собаку – нужно бояться. У него сильный рефлекс на движение и это «чудовище» бодро пристраивается за нами, следом!
– Стойте! – оборачивается назад Александр, – Он за нами бежит!
– Ну! – соглашается Андрей.
– И что с ним делать?! – озадачиваюсь я.
– Кыш! – цыкает на лисёнка, Александр, – Иди отсюда!
Но для лисёнка, наши цыканья ничего не значат.
– Блин!
И мы шагаем обратно. Хорошо, что рядом! Александр насильно запихивает лисёнка в его нору, и мы торопливо рысим прочь, вверх по днищу распадка…
– Ну, что? Не видно?
– Нет! Не видно!
– Вроде, оторвались.
Но впереди, Люська уже снова заливается игривым лаем: «Гав-гав! Гав-гав!». Через пятьдесят шагов по распадку, мы натыкаемся ещё на двух лисят!
– Чёрт бы вас побрал! – матерится Александр, – Люська, нельзя! Пошли, говорю!
Эти лисята – очень «разнокалиберные». Старший размером с небольшую собачку, а его брат – раза в два мельче. Старший лисёнок уже всё понимает – он забился под валёжину, шипит и фыркает оттуда, на носящуюся вокруг с радостным лаем, Люську.
– Гав! Гав-гав!
– Чиф! Фыр!
Его «фырки» приводят нашу собачку в состояние восторга.
– Гав-гав! Гав-гав-гав!
– Нельзя, говорю!!! – кричит на собаку, Александр.
И весёлая, длинношёрстная, жёлтая «лисичка» Люська, нехотя подчиняется своему хозяину…
А, младший лисёнок – ещё совсем глупый, для него «все люди – братья»!..
Двадцать шестое мая. Втроём, с Александром и Андреем, мы выдвигаемся в кальдеру вулкана Головнина. Здесь будет база одного из четырёх отрядов лесоустроителей. По пологому внешнему склону кальдеры, мы шагаем по колеям дороги, всё выше и выше. Кругом склоны, покрытые бамбуком и одиночными, корявыми елями…
Ближе к гребню появляются заросли ольховника. Вот! Ниже по склону, метрах в тридцати от дороги, среди тёмно-зелёного моря ольховника, розовым облачком выделяются какие-то кусты! Я останавливаюсь на дороге и бросаю на них пристальный взгляд, из-под своего рюкзака.
– Ух, ты! Это – вишня!
Мы идём тяжело гружёные, под рюкзаками. У меня нет сил заниматься сбором гербария. Сегодня – просто перебазировка, просто транспортный день…
Вот и гребень. Мы выходим на ровный пятачок.
– О! Какая смотровая площадка!
– Ага! Всё вокруг видно!
– Вся кальдера! И не только…
– Перекур!
Мы опускаемся на ковёр низкой травки и высвобождаемся из тугих объятий своих рюкзаков. Пять минут заслуженного отдыха… С этого места открывается шикарный вид! Вся обширная котловина кальдеры перед глазами! После вулкана Тятя, это – наверняка, самое красочное место Кунашира.
Внутренние склоны кальдеры зеленеют бамбуковыми березняками. Прямо напротив нас, через противоположный гребень котловины, с северо-востока, широкой тёмной полосой вовнутрь переваливает сомкнутый массив хвойного леса. На днище грандиозного котла кальдеры возвышаются две островерхие сопки – центральные купола. Огибая их с севера, широкой синей подковой простирается спокойное зеркало озера Горячее. С нашей стороны куполов, в белеющей потёками известковой породы воронке, парит небольшое кратерное озеро Кипящее.
Сегодня стоит чудесная погода. И дальше, на запад, за кальдерой, за тёмно-синей полосой морского пролива, возвышается цепь высоких гор Хоккайдо. Какая грандиозная панорама! Ярко-зелёные склоны кальдеры вулкана Головнина, с голубыми озёрами внутри, тёмно-синий Кунаширский пролив и всё обрамляющий, задний план из высоченных, чисто-белых, снежных гор Японии.
– Ух! – не выдерживаю я, – Красиво как!
– Ну, – кивает, всегда сдержанный Андрей Архангельский.
– Да, красиво, – соглашается Александр…
– Смотри – горы Японии полностью снегами завалены! Белые.
– Ну. Белоснежные…
– Хм! Япония! Страна восходящего солнца! – хмыкаю я, – На западе! Скажи кому…
– Ну, – кивает Воробьёв, – Для нас – там солнце заходит!
– Если они – страна восходящего солнца, тогда мы – кто?!
– Скорее, это мы – страна восходящего солнца.
– Смотря для кого! – из-за наших спин раздаётся голос рассудительного Андрея, – Для китайцев и для всей другой Азии, они – действительно страна восходящего солнца.
Через пять минут, мы снова влезаем в лямки своих рюкзаков, поднимаемся на ноги и начинаем спускаться по тропе, в кальдеру…
По мере спуска бамбуковый березняк постепенно заполняется высокими кустами кедрового стланика. Сплошной покров бамбука замещается зарослями багульника. Как ни крути – это уже подгольцовый пояс растительности…
– Чудо кальдеры вулкана Головнина! – улыбаюсь я и окликаю идущего передо мной, Воробьёва, – Саш! Знаешь, в чём настоящее чудо кальдеры вулкана Головнина?
– Ясно, блин! Такие виды – даже на Кунашире редкость! – отзывается тот, – Каждый старается сфотографировать эту красоту!
– Нет! – категорически протестую я, – Совсем не это! Это ботаническое чудо! Настоящее!.. Как я упал! В прошлом году! Ты представь: до этого, наша группа Магнолия исследовала высотную поясность растительности на склонах вулканов Тятя и Пик Прево, вулкана Менделеева. Закон высотного распределения растительности! По мере подъёма в горы, пояса растительности в строгом порядке сменяют друг друга. Пояс лесов сменяется поясом криволесья из кедрового и ольхового стлаников. Выше – пояс криволесья сменяется поясом гольцов…
– И что?
– Ха! Год назад мы начали спускаться в кальдеру вулкана Головнина… Заметь – спускаться! И я вижу, что по ходу нашего движения, хвойные массивы уступают место бамбуковым березнякам, которые ниже, в свою очередь, сменяются зарослями кедрового стланика и багульника… И, наконец, мы выходим к берегам Кипящего, вообще лишённым растительности. Голая земля, один камень. Голец! Голец, в самой нижней точке рельефа! Когда, он должен быть – в самой верхней… Высотная поясность наоборот! Представляешь?! Всё – вверх ногами!
– Ха-ха-ха! – в голос ржёт, всё схватывающий на лету, Воробьёв, – Это было круто! Вся геоботаника, в твоей голове перевернулась вверх ногами!
– Ну! – тоже смеюсь я, – Это теперь, начитавшись научных трудов по вулканизму, я знаю, что распределение растительности вокруг сольфатар вулканов соответствует нормальной высотной поясности, только – не снизу вверх, а от периферии к центру.
– Ха-ха-ха!
– Вот так-то! – хмыкаю я, под рюкзаком и улыбаюсь, – От окраины к середине! Даже, если это получается, как здесь – сверху-вниз. От окраины источника, блин, к его центру…
– Теперь и я буду знать! – улыбается мне Александр, – Этот вулканический сюрприз…
Вот, уже и нос мой – забивается резким запахом сероводорода! На это, я только коротко втягиваю в себя воздух, чтобы проверить. И тут же выдыхаю обратно: «Фу!». Запах тухлых яиц в кальдере – это нормально, это обычно. Так и должно быть. В тухлом дурмане сероводорода живёт каждый, кто сюда зашёл. Я это знаю. Здесь, в кальдере – наша группа Магнолия стояла лагерем, год назад.
Кальдера действительно представляет собой гигантский котёл, на днище которого шипят газами и клокочут поля сольфатар. Его внутренности защищены от ветров высокими бортами. Газы накапливаются в котле, особенно в безветренную погоду, особенно ночью…
Тропа хорошо натоптана. Мы легко спускаемся по ней на днище котловины. Теперь нам нужно пройти по колеям зарастающей дороги с километр влево, в дальний угол кальдеры…
Пришли! Мы стоим среди молодого березняка и озираемся по сторонам. Здесь – обширная, ровная площадка, рядом с истоком речки Озёрная. Промыв, в древности, огромный распадок в глинистом склоне кальдеры, эта речка вытекает из озера Горячее на запад, в сторону Кунаширского пролива.
Первым делом – снять рюкзаки…
– Фууу!
– Пришли.
Я озираюсь по сторонам. Среди молодого березняка, рядом со мной стоит деревце. Метров пять высотой. Оно уже вовсю цветёт! Розовыми, яблоневыми цветками.
– Ух, ты! – восторгаюсь я, – Как цветёт!
И я, первый шаг от своего рюкзака, естественно, делаю к нему…
– Вишня сахалинская! – через минуту поясняю я живо интересующемуся ботаникой, Александру, подняв лицо от своего определителя, – Во время цветения, листочки лишь наполовину выглядывают из почек – это характерный признак вишни сахалинской! Из трёх вишен, что растут у нас, только эта начинает цвести до распускания листьев!
Я разговариваю с друзьями, уже вынимая из своего ботанического рюкзачка гербарную папку…
Шаг в сторону – и вот! Низкие, в пояс высотой, кусты бересклета.
– Смотри! – удивляюсь я, – Здесь, бересклет – уже с полностью раскрытыми листьями! Ха! Он, уже цветёт!
Кустики бересклета обильно цветут! Мелкими, зелёными цветочками…
А уже, под моими ногами – вся земля устлана ковром тёмно-зелёных, кожистых, округлых листочков!
– Ах! Грушанка! – восхищаюсь я, – Сколько её, здесь! Она бутонизирует!
– Да-аа! – соглашается со мной Воробьёв, от своего рюкзака, – Здесь, в кальдере – значительно теплее.
Мы устраиваемся на ночлег: заготавливаем побольше дров, для долгого, ночного костра, с подветренной стороны натягиваем полог. Но, весна есть весна – с последними лучами заходящего солнца стремительно улетучивается тепло дня! Я натягиваю на себя всю одежду, какая только у меня есть. Но всё-равно, вскоре становится откровенно холодно. Да, ещё потягивает промозглый ветерок…
Пришла ночь. Спальных мешков, у нас, нет. А, без спальников, спать без костра – просто, невозможно! Я попробовал – зубы начинают лязгать громко и неудержимо… Периодически просыпаясь от огнём обжигающего холода, мы всю ночь поддерживаем наш костёр. Кажется, эта ночь не кончится никогда…
Наконец, первые лучи, перевалившего через восточный гребень кальдеры, солнца золотят верхушки окружающих нас берёзок! Появившиеся невесть откуда, лесоустроители приступают к обустройству лагеря. Как трудолюбивые муравьи, они тащат по березняку оставшиеся от старых построек полугнилые брусья и сооружают из них основания для больших брезентовых палаток…
А я? Я – охотник за растениями.
– Так! – я окидываю заинтересованным взглядом закрытые лиственным лесом склоны кальдеры, – Я использую сегодняшний день для обследования окрестностей!
Сегодня, я попробую выглянуть из кальдеры на охотское побережье острова. Александр говорит, что туда ведёт хорошая тропа, проложенная по противоположной стороне распадка Озёрной.
Сбор гербария заповедника – всего лишь одна из моих обязанностей. Ещё, я должен выявлять и картировать места произрастания редких видов растений. А, ещё – я фиксирую даты фенологического развития всяких трав, кустарников и деревьев. А, самое главное – я должен пополнять и пополнять списки растений, растущих на территории заповедника. А, это значит, что мне нужно ходить, ходить и ходить. «Волка ноги кормят» – эта поговорка обо мне.
Речка Озёрная, вытекающая из озера Горячее в сторону Охотского моря, своим распадком прорезает западный борт кальдеры. Заброшенная и заросшая бамбуком, по средней части северного склона распадка, вьётся старая тропа. Склоны распадка, на всём своём протяжении, покрыты смешанным, пихтово-берёзовым лесом. Высоченный, плотный подлесок из курильского бамбука, здесь – практически, повсеместен! Очень часто встречаются деревья широколиственных пород. Особенно част дуб монгольский. Мне, часто, не очень понятно, какой лес стоит вокруг меня – то ли бамбуковый березняк, то ли бамбуковый дубняк. То здесь, то там, видны чёрные, ребристые стволы калопанаксов! Это дерево с листьями клёна – из легендарного семейства аралиевых, родной брат элеутерококка, аралий, женьшеня…
Насыщенность кальдеры ботанической экзотикой поражает всякое воображение!
– Ботанический сад! – в восторге, качаю я головой, – Это – просто, огромный ботанический сад! Коллекция всевозможных деревьев и кустарников…
Каждое утро, меня будит резкий запах сероводорода. Каждое утро! Этот запах становится особенно резким к утру, накапливаясь на днище гигантского котла кальдеры в течение безветренной ночи.
– Фу!.. Просыпаться от запаха тухлых яиц в нос! – раздражённо думаю я, вяло и сонно выбираясь из огромной брезентовой палатки лесоустроителей, – Это круто!
Вокруг – раннее утро. В бездонном, синем небе уже сверкает ослепительный шар солнца. Трава, кругом – густо серебрится белым инеем. Желая стопроцентно убедиться в этом, я приседаю и трогаю пальцами травинки, сплошь покрытые белыми кристалликами льда: «Блин, точно иней!.. Ночной заморозок! Да, ещё какой!.. Удивительно!». И поражаюсь ещё больше: «Сегодня уже двадцать восьмое мая!».
Я торопливо одеваюсь в рабочую одежду и делаю шаг от палаток, под кроны берёз окружающего леса. Шаг – и листья наполовину скрывают меня, второй шаг – и меня вообще нет…
– Сегодня отправлюсь вдоль берега Горячего! – решаю я, – Дальше – видно будет.
Смысл моего петляния по лесам один – это ботаническая разведка…
На озёрной террасе моё внимание привлекают молодые, по пояс высотой, всходы гречихи, листья которой бесформенными тряпочками висят вниз, словно обваренные.
– Не понял! – хмурюсь я, – Горец сахалинский. Что, с ним, такое?
Подойдя вплотную, я внимательно осматриваю растения…
– Да, ведь, они обморожены! – вспоминаю я утреннюю, всю белую от инея, траву.
Я оглядываюсь вокруг. Куда ни взглянуть – всюду видны обмороженные, повислые верхушки гречихи!
– Блин! И красоднев тоже!
Заморозок прихватил и большинство «кустов» красоднева! Я трогаю пальцами его, словно обваренные, узкие листья…
Через несколько минут хода, я нахожу обмороженные всходы чемерицы!
– Чемерица?! Как, такое, может быть?! – изумляюсь я, стоя по пояс в бамбуке, перед тёмно-зелёной куртиной её всходов, – Уж, чемерица – она мороза вообще не боится! Её всходы появляются из-под снега, на проталинах – первыми!
Но, стоило первым лучам солнца коснуться травы – как белый иней на листьях превратился в обильную росу. Всё стало мокро, вокруг! Я шагаю по лопухам и бамбуку и недовольно кошусь на свои мокрые руки и мокрые брюки… А завядшие верхушки гречихи мгновенно затушевались весенним буйством прочей зелени.
– Ци-ци-цу-ици! Ци-ци-цу-ици-ци-ци-цу-ици! – в небе, бесконечными трелями стрекочут, заливаются жаворонки.
– Вот, тебе и всё! – думаю я, оглядываясь вокруг, – Весна – есть весна!..
Ближе к вечеру, в самом дальнем от моря углу кальдеры, на песчаном пляже озёрного берега, я озадаченно стою перед таким стопроцентным обитателем морских берегов, как морской подорожник.
– Подорожник камчатский! – приседаю я на корточки, перед розеткой густо опушённых листьев, – Как это понимать?! Где морской берег, а где ты!
Я распрямляюсь и смотрю вокруг, на склоны гигантского котла кальдеры…
– Тебя, сюда – можно только занести! – качаю я головой.
– А, почему бы и нет?! – пожимаю я плечами, через несколько минут, – Говорят, что в довоенные времена, на берегах озера Кипящее люди собирали серу. А, сразу после войны, на месте где мы сейчас стоим лагерем, много лет стояла наша пограничная застава. Над Озёрной была дорога к морю. Значит, там было активное транспортное сообщение. Повозки, лошади, телеги… Так что, занос сюда семян морских растений под подковами лошадей, да и самих растеньиц морского подорожника, с морским песком для строительства – это самая простая версия.
– Хм! – хмыкаю я, уже другими глазами оглядывая днище кальдеры, высокие борта этого котла, просторную гладь озера Горячее, – Ничего уже нет! Ни японских фанз, ни строений советской заставы, ни лошадей, ни телег, ни самой дороги… Людей! Блин, людей уже нет! Полное безлюдье! Всё кануло в прошлом… И только морской подорожник растёт в глубине острова, куда он, сам – никак забраться не может…
Прошло всего несколько дней с момента нашего появления в кальдере – и вот! Деревья вишни, стоят – все в цвету! Поодиночке разбросанные по внутренним склонам кальдеры, они стоят большими, бледно-розовыми шарами, на фоне бледной зелени сплошного ковра бамбука…
Я стою на днище кальдеры и рассматриваю их в свой восьмикратный бинокль…
– Красиво! – тихо восторгаюсь я, и снова качаю головой, – Ах, как красиво!
На днище посредине кальдеры возвышаются две сопки, высотой метров сто пятьдесят каждая. Это купола. Я стою у их подножия, рядом с котловиной озера «Кипящее». Сегодня мне нужно подняться на вершину ближайшего к озеру купола. Я не спешу. Я, в бинокль, осматриваю склон купола…
Днище кальдеры и нижнюю половину купола покрывают сплошные, низкие заросли багульника. Не того, о котором поют в песне: «Где-то на сопках багульник цветёт, кедры вонзаются в небо». В той песне поётся о рододендроне сихотинском, который растёт по сопкам Приморья. Я сам видел, как он цветёт, розовыми цветами. Красиво! Там, в народе, его называют багульником. Но наш, настоящий багульник, по определителю растений называется «багульник болотный»… В реальности – это пружинистый ковёр грубых, корявых веточек, высотой не выше колена, с брусникообразными листьями сантиметров пять длиной, на вершинках.
Верхняя часть купола представляет собой россыпь, из которой кое-где выглядывают серые глыбы древней лавы. На самой вершине купола я вижу маленькие, на таком расстоянии, кустики кедрового стланика.
Вложив бинокль в футляр и внимательно присматриваясь к низкому ковру багульника вокруг себя, я начинаю, не спеша подниматься по склону, всё выше и выше…
Вот и шлаковая россыпь начинается. Значит, половина склона уже пройдена. Неожиданно, из-под моего туристического ботинка, из ковра шикши, на свет божий выворачивается толстая, чёрная головёшка!
– Хм! – озадачиваюсь я. – Головёшка!
Я приседаю на корточки и внимательно рассматриваю её. Это – обугленный кусок сука кедрового стланика, сантиметров пять толщиной. С каждым моим следующим шагом вверх по склону, таких головёшек становится всё больше…
– Ого! – наконец, осеняет меня правильная мысль, – Здесь был пожар!
Головёшки уже поросли мягким, зелёным ковром шикши – значит, пожар бушевал здесь много лет назад. И горели, здесь – заросли кедрового стланика.
– Склоны этих куполов, раньше, были покрыты кедровым стлаником! – наконец, оформляется умная мысль у меня в голове, – А, я – второй год ломаю голову, выискивая строгий порядок в распределении растительности в кальдере! Какие, блин, закономерности?! Здесь всё сметено огненным ураганом! После пожара здесь царит хаос!
Я отыскиваю укромное местечко на вершине купола и в раздумье опускаюсь на ковёр шикши. Он – сантиметров десять толщиной, но такой густой и мягкий! От постоянно тянущего прохладного ветерка, со спины – меня прикрывает низкий и плотный куст кедрового стланика…
– Что-то, здесь, не так! – прислушиваюсь я, к себе, – Действительность не соответствует тому, «чему учили»! Обычно, чем выше в гору – тем ниже температура воздуха. Поэтому, логично, что весна продвигается снизу вверх по склону. А, сейчас – всё наоборот! У подножия купола, у багульника не было ни одного бутона! В средней части склона наблюдается массовая бутонизация и появляются первые цветки. А сейчас, на вершине купола, вокруг меня – всё бело от цветков! Как, всё это, понимать?!
Через несколько минут память опять возвращает меня в сегодняшнее утро. Перед глазами снова стоит белая от инея, трава…
– А что?! – пожимаю я, плечами, – Эту странность в фенологии кальдеры можно объяснить только одним – весенними заморозками! Ночами и особенно в тихие, предутренние часы, холодный воздух скапливается на днище гигантского котла кальдеры. Холодные ночи!.. А, вершины куполов находятся на одном уровне с бортами кальдеры и остаются недосягаемыми для ночного холода. Конечно здесь, в дневные часы, тепло солнечных лучей сдувает ветерок, но, зато, и ночами не бывает чересчур холодно!
Я сижу на мягком, зелёном ковре шикши, на гребне купола и смотрю вниз. Я рассматриваю подкову озера Горячее, раскинувшегося вокруг моей сопки.
– Хм! – хмыкаю я, – Бирюзовое озеро!
Озерцо такого цвета есть в кальдере Крашенинникова, в средней части острова Симушир. Мне, Капустьян о нём рассказывал. Они туда с Грабковым, вдвоём ходили…
Бирюза… Знаете, какой это цвет? Дымчато-зеленоватый. Синий, забелённый белой дымкой… Ветерок покрывает обширную подкову водного зеркала озера мелкой рябью. Эта водная гладь так причудливо раскрашена! Середина озера – тёмно-синяя. Отступя от берегов метров на двадцать, разбросаны обширные пятна от голубого, зелёного до почти белого цвета. Целая мозаика пятен разноцветной воды!
Я долго-долго смотрю вниз, на водную гладь озера. Она так притягивает взгляд…
Но нужно идти. Я нехотя поднимаюсь и шагаю по гребню купола, в обратную сторону. Я выхожу на южный склон купола. Окончание его снесено воронкой кратерного озера Кипящее. Я потихоньку спускаюсь к озеру…
Здесь, чистые россыпи вулканического шлака чередуются с невысокими кустиками кедрового стланика…
– О! Рододендрон Чоноски! – радостно улыбаюсь я, невзрачным кустикам, – Здравствуй!
Легендарный рододендрон! Первая категория редкости! В нашей стране, он растёт только на Кунашире. А, на Кунашире, он растёт – только здесь! Самая настоящая ботаническая редкость! Экзотика…
Основной ареал этого рододендрона находится в горах Японии. А, назван он – в честь японца Чоноски. Когда-то, русский ботаник Максимович работал в Японии. Целых четыре года! Он не имел права перемещения по Японии и образцы местной флоры ему приносили местные жители. Японец Чоноски приносил Максимовичу массу растений из горных районов Японии… В благодарность этому японцу, через много лет, уже ставший академиком и проживающий в Петербурге, Максимович назвал в честь Чоноски красивейший японский клён и вот этот, высокогорный японский рододендрон.
– Привет, рододендрон Чоноски! – разговариваю я с рододендроном, осторожно трогая его бледно-зелёные листочки, покрытые густой щетиной коротких волосков, – Максимович – таки, увековечил твоё имя, Чоноски!
Тоненькие, сильно разветвляющиеся веточки рододендрона плотно-плотно растут друг к другу. Так, что этот кустарник напоминает собой кочку, высотой по моё колено. Невзрачные, жмущиеся по россыпи вулканического шлака между валунами древней лавы, кустики этого рододендрона тяготеют к самым ветробойным участкам склона.
– В ботанике есть понятие – «подушковидная форма», – качаю я головой, – Как точно сказано! Подушка – ты и есть, рододендрон, подушка!
Весь облик этого рододендрона – яркое свидетельство приспособления к жизни в условиях высокогорных россыпей, на постоянном ветру, в снегах…
Южную часть днища кальдеры занимает обширный массив ели. Тёмной, зубчатой стеной, этот ельник резко выделяется на фоне окружающих его склонов, покрытых бледно-зелёными зарослями бамбука и багульника. Лесоустроители собираются заложить в этом ельнике пробные площади, чтобы охарактеризовать этот лес. В этом и заключается их работа.
Вечером, в командирской палатке, я просматриваю конспекты прочитанных мною зимой в библиотеках Южно-Сахалинска и Владивостока, научных статей и книг по ботанике Кунашира.
– Николай! – говорю я инженеру, – Ты послушай, что писал ботаник Воробьёв, в своей книге «Растительность острова Кунашир» о ельнике, в который мы завтра пойдём!
– И что же он там писал? – поднимает свои глаза от карты, лесоустроитель Клячкин.
– Это был шестьдесят второй год. Почти двадцать пять лет назад… Вот! Он пишет: «…Молодой ельник в кальдере Головнина имеет такую густоту, что без топора пройти через него невозможно»! Другого ельника, в кальдере – нет. Значит, они прорубались именно сквозь этот ельник! Каково, а? Они про-ру-бались!
– Понятно! – улыбается моей эмоциональности, инженер, – Завтра посмотрим. На то, мы – и лесоустроители…
Утро. Мы, вшестером, подходим к массиву ельника…
С трудом продравшись между трёхметровыми кустищами кедрового стланика, на полтора метра затопленными густым бамбуком, переплетённым «проводами» актинидии, мы ныряем под плотную стену еловых лап и… оказываемся в совершенно другом мире! Вокруг кипит яркий, солнечный день, а здесь – стоит сумрак! Кроны елей, без просветов, заполняют всё пространство неба, над головой. Из-за чрезвычайной густоты массива, здесь, под кронами, не смогло выжить ни одно растение! Вокруг нас – только стройные стволы елей, да чистая лесная подстилка из еловой хвои. Ботаники, такие ельники называют мёртвопокровными.
Опять же, из-за такой густоты, у деревьев происходит раннее отмирание нижних ветвей. Поэтому стволы елей, до высоты добрых пятнадцати метров – стоят совершенно ровные и без сучков!..
Диаметры стволов деревьев – около двадцати пяти сантиметров. Получился участок стройного, как говорят, «строевого» леса.
– Этот чистый ельник из ели Глена, – вскоре констатирует инженер, – Дело рук человека!
– Хм! – эмоционально озадачиваюсь я, – Почему это – «человека»?
– Ты – сам посмотри! Во-первых, он – вообще без примеси! Можешь пройти, куда хочешь – деревьев других пород, здесь нет! Ни одного! В дикой природе, такого, не бывает.
– Да? – недоверчиво прищуриваю я, глаз.
– Во-вторых, массив – совершенно одновозрастной. Ты веришь в одновременное прорастание семян исключительно ели Глена, на такой обширной площади?
– Нет! – немного подумав, отрицательно качаю я головой.
– Я тоже! – улыбается мне инженер-лесоустроитель, – Саня, ты посмотри кругом! Голые склоны! Нигде, на склонах кальдеры, нет вероятных семенников! Более старших деревьев ели Глена, которые осеменили бы эту площадь своими семенами. Их – не просто мало, а их нет, вообще!
– Точно! – думаю я, – Логично! Семена должны были откуда-то взяться!
Рабочие-лесоустроители приступают к обработке пробной площади. У меня – другая задача…
Пока – я не очень нужен лесоустроителям. И я решаю побродить по ельнику…
Ближе к центру массива, из хвойной лесной подстилки кое-где торчат пятисантиметровые трубки прелых стеблей бамбука.
– Хм! – недоумённо хмыкаю я, – Бамбук! Здесь что, рос бамбук?
– Конечно! – через минуту, снова хмыкаю я и делаю вывод, – До ельника, здесь всё было покрыто бамбуком!
А, вот – останки сучьев кедрового стланика! Эти короткие, смолистые обломки сучьев ещё долго способны выдерживать курильскую сырость. Я трогаю носком своего туристического ботинка лежащий на лесной подстилке, метровый отрезок дугой изогнутого сука: «Кедровый стланик!.. Хм! А, наш ельник – он возник не на пустом месте! До него, эту площадь занимали повсеместные в кальдере, заросли кедрового стланика и бамбука!».
С этой новостью, я возвращаюсь к инженеру.
– Хм! – совсем как я, хмыкает тот в ответ, – Тем более! Массовое возобновление ели на площади, плотно заросшей бамбуком и кедровым стлаником! Такое вообще нереально!
Каждому лесоводу известно, что заросли бамбука делают практически невозможным возобновление хвойных! А, здесь – чистый ельник и таким обширным массивом.
– Понятно! – киваю я, – Конечно, люди посадили! Что тут думать?!
Под завершение, чтобы инструментально снять характеристики древостоя, рабочие спиливают несколько модельных деревьев. Я сижу у свежего пня с карандашом в руке.
– Десять, пятнадцать, двадцать… – я считаю годичные кольца на спиле, количество колец – это количество лет.
– Девяносто три года! – делаю я заключение.
На спиле так наглядно виден мизерный прирост в первые сорок лет жизни!
– Ясно дело! – прикидываю я, – Это период – когда, из-за густоты насаждения, деревца боролись между собой за каждый глоток света.
Зато, какой мощный прирост толщины ствола, в последние сорок пять лет!
– Александр! – ко мне подходит инженер, – Что сидишь?
– Удивительно! – я поднимаю на него лицо, – На спиле видна вся жизнь дерева! В какие годы ему было плохо, а когда стало хорошо! Вот, смотри! Вон, какие тонкие кольца в молодости! А потом…
– Хм! Так оно и есть! – кивает лесоустроитель и улыбается мне, своими опытными глазами, – Заметил? Ты рассуждаешь о жизни дерева!.. Это хорошо.
– Я?! – артачусь я.
– Ничего, Саша. Скоро ты поймёшь, что они, – инженер хлопает по стволу стоящей рядом, ели, – Действительно живые!
Я сижу у пня и провожаю, удивлённым взглядом, спину уже шагающего к рабочим, лесовода…
Новый день. Лесоустроители ставят очередную пробную площадь, на этот раз – в молодом, бамбуковом березняке. Я, естественно, с ними…
Никак не могу привыкнуть к «деревянному» возрасту! Рабочие срубили очередную «модель». Это – берёзка. Длинная жердь, диаметром тринадцать сантиметров. Я только что закончил считать её годичные кольца.
– Хм! – изумлённо хмыкаю я, – Шестьдесят!
Мне, самому – через два месяца будет двадцать шесть лет. Жердь диаметром тринадцать сантиметров, более чем вдвое старше меня! Как мне, к этому, относиться?!
А вот, пришло и моё время! Вот, для чего, я придан лесоустроителям! На этой пробной площади совместно произрастают два вида берёзы. Вообще-то, они хорошо различаются, по листьям. Но, поди – попробуй выяснить, какая это берёза, когда ближайшие берёзовые листья шелестят над тобой на высоте добрых четырнадцати метров! Как, в этих условиях, проводить таксацию?!
Однако, я дьявольски находчив! Для определения древесной породы я пользуюсь… биноклем! Так мы и работаем, в паре – я, в бинокль, рассматриваю листья в берёзовой кроне, высоко в небесах и кричу инженеру, который стоит с таксационной ведомостью в руках: «Берёза плосколистная!». Таксатор замеряет своей мерной вилкой диаметр ствола этой берёзы и кричит, следом за мной: «Шестнадцать!». Так и работаем…
