Александр Белов
Зов черного сердца
Все события и персонажи вымышлены.
Любое сходство с реальными людьми случайно.
Пролог
Сколько он повидал за свою жизнь строек, но эта казалась какой‑то особенной и будто бы неправильной. Неправильной не своей формой, а содержанием. В форме он не сомневался, каждый кирпичик лично проверял. Дело в другом, все здесь будто вымерло. Казалось, вырвали кусок пространства и поместили в вакуум.
И вроде богоугодное дело – строительство монастыря, а вот не было здесь души, хоть тресни.
Умом Иван понимал: до момента освящения стены останутся просто стенами. Да только говорят, когда‑то здесь стоял уже монастырь, который то ли снесли при советской власти, то ли сожгли проходящие мимо татаро‑монгольские захватчики. Выходит, была душа‑то? Была и куда‑то ушла, не смогла жить на руинах, хотя и цеплялась небось изо всех сил за торчащие насквозь проржавевшие куски арматуры.
Кто теперь скажет, как оно на самом‑то деле было? Никто столько не живет.
С другой стороны, если арматурины были, а они точно были, когда Иван приезжал сюда с бригадой еще в первый раз, не такой уж и старый монастырь‑то.
Он рассуждал так не из праздного соображения, хотел занять чем‑то мечущиеся в черепе мысли, угомонить их хоть немного.
Давно с ним такого не случалось, надеялся, уже и вовсе прошло.
Не к добру вспомнилось, что в самый первый раз произошло все в таком же вот монастыре. Только здесь он строит, а там разбирать заставляли. Иван тогда восьмой класс заканчивал и со стройотрядом выехал в глухое село…
Кирпич хороший, чего пропадать? – так Иван рассуждал, отбивая кусок от бывшего алтаря. Здание оно здание и есть. Только старое и стены картинками разрисованы. Ничего особенного.
Может, и ничего, да одна картинка возьми и взгляни на Ивана. Вот так натурально взяла и посмотрела.
Точнее – посмотрел. Мужик на картинке был.
С виду вроде человек, а голова то ли песья, то ли лисья, не разобрать, стёрлась краска от времени. И ведь погляди какая петрушка, голову почти не видать, а глаза алым полыхают, будто пошутил кто и уголья в стену вмуровал, а то, может, и просто «чинарики» тлеющие прилепили. Иван не из робкого десятка был, но тогда знатно перетрухнул. Обернуться бы, позвать на помощь, да шея как затекла, не двигается, ноги к земле приросли, а кирпич в руках сделался весом в целый центнер. Не выдержал, уронил на пол, только крошево рыжее в стороны брызнуло.
Боишься? – Голос, минуя уши, звучал сразу в мозгу, и Иван как‑то быстро сообразил, что говорит тот, с песьей башкой. – Не меня тебе сейчас бояться нужно, а того, кто нож за поясом припрятал. Вот после свидимся, тогда и бойся.
Оцепенение прошло, как не бывало. Ему, дураку, бежать бы поскорее, а он ухватил кувалду, откуда только сил столько взялось, рванул к нарисованному чудовищу и принялся крушить стену, пока не осел на ледяной пол. С чего только холодный такой в разгар июля?
Руки Ивана дрожали, лицо заливал пот, ноги не слушались. Так и просидел, пока не услышал голос. На сей раз самый обычный, доносящийся от дверей.
– Ванька! Ты где там запропастился, а, Ваньк?
– Тут я! – хрипло отозвался он. – Чего тебе?
– Поговорить надо.
Фигура вошедшего казалась темной и плоской от бьющего ей в спину солнца. Иван знал, что к нему приближается Вадька Егоров, его главный соперник не только в делах пионерии, но и, стыдно сказать, амурных. И если с первыми Иван справиться мог, то со вторыми каждый год становилось все сложнее.
Вадька рос и крепчал, что опара на свежих дрожжах, румянился и расцветал, в то время как сам Иван перестал тянуться вверх, и мяса нарастить никак не получалось, так и ходил задохликом. Все бы ничего, да зачастую так складывалось, что к девчонке, которая Ивану приглянется, Вадька тут же начинал клинья подбивать. И все заканчивалось всегда одинаково, между Иваном и Вадькой выбор падал на второго.
Иван терпел, считал их дружбу главнее всего прочего, пока не сорвался и не высказал все. Вадька слушал внимательно, после развернулся и ушел. С тех пор почти месяц минул, а они так и не разговаривали, даже не здоровались при встрече, хотя в школе каждый день виделись.
И вдруг Вадька решил сам на мировую пойти. Где‑то медведь сдох, не иначе!
Иван даже о говорящей песьей голове забыл от накатившего чувства превосходства над заклятым дружком. Ничего, вот так про себя, можно, никто не узнает.
– Некогда мне с тобой говорить, – закочевряжился Иван, – работы вон сколько.
Он обвел взглядом просторный зал, будто бы все здесь ему одному поручили разломать.
– А вот я тебе и помогу! – не обиделся Вадька. – Говори, чего делать. О, смотрю ты псоглавца замочил. Молодчик!
– Какого еще псоглавца? – недовольно отозвался Иван. Ему совсем не хотелось общаться с Вадькой, а хотелось теперь промариновать его в чувстве вины. Пусть знает, как тяжело дружбу возвращать.
– Вот здесь фреска была.
Вадька взобрался на горку из битого кирпича, приложил ладонь к разбитой стене, перепачкавшись серой пылью.
– Такие фрески мало где сохранились, их еще в восемнадцатом веке запретили. Только в глуши кое‑где, по привычке или из чувства протеста, нет‑нет да и намалюют урода.
Вадька говорил, а у Ивана простреливало в висках. Он‑то решил, будто кто из хулиганов здесь чучело изобразил, а подишь ты – святой, оказывается. И святой этот говорил с Иваном, совсем как обычный человек. Разве такое возможно? Как же в таком случае можно церковь рушить? Это же все равно что в чужой дом завалиться и начать стены сносить, а хозяев гнать взашей.
Вадька смотрел на него округлившимися глазами, и Иван догадался, что все время говорил вслух, а не прокручивал мысли в мозговой мясорубке, как ему казалось.
– Пойду я, – тихо сказал Иван, когда Вадька спустился с горки и направился в его сторону.
– Куда собрался? – Голос Вадьки изменился. Из мальчишеского сделался низким, грудным. И в голосе том Иван узнал того, кого друг называл псоглавцем. – Мы ведь не договорили.
Вадька сунул руку за пояс шорт и вытянул ее уже с зажатым ножом. Лезвие хищно блеснуло от попавшего на него солнечного луча.
– Не дури, Вадька. – Иван едва не задохнулся от подкатившего к горлу кома. – Брось ножик, слышишь?
Тот не слышал. Надвигался медленно, но шел упрямо, видя перед собой цель.
– Вадь, я серьезно, бросай давай! Хватит!
Их разделяла пара шагов, когда Вадька сделал резкий выпад, от которого Иван чудом увернулся, схватил руку друга в районе локтя, попытался заломить и сам не поверил, когда все получилось. Вадька то ли намеренно не сопротивлялся, то ли давал фору, но ножик выронил. Иван молниеносно подхватил оружие с пола.
Теперь они поменялись местами. Вадька все так же наступал, на лице его играла безумная улыбка, глаза не выражали ничего. Он просто шел, будто ведомый некоей силой.
Иван быстро сложил дважды два, и, хотя его разум все еще сопротивлялся, он понял, что перед ним уже вовсе не Вадька, а тот урод с фрески. Скалится, полыхает красными глазищами.
Иван увидел его. Отчётливо и ясно, как только что видел Егорова. Ростом метра два, а может, и больше, одет то ли в халат, то ли в кимоно, он такие видел на занятиях по карате, на ногах сапоги из красной кожи.
И голова. Голова рыжего пса с острыми треугольными ушами. Из приоткрытой пасти вывалился розовый язык, свесился набок. С самого его кончика, почему‑то такого же заостренного, как и уши, капала… нет, не слюна. Кровавая пена.
Иван не соображал, что делал, когда с отчаянным криком бросился на монстра и несколько раз ударил ножом, не понимая, куда именно попадал…
…Когда его выводили из оскверненного храма, Иван смог спросить лишь одно:
– Я убил его? Псоглавый сдох?
– У парня в голове помутилось от жары, – сочувственно произнес кто‑то. – Они вроде дружили с этим Егоровым. Надо бы родителям сообщить.
В психиатрической лечебнице Иван провел почти два года, откуда его перевели сначала в колонию для несовершеннолетних, затем и в самую настоящую тюрьму. И все время, каждую ночь, с ним рядом был псоглавый монстр.
– Вот и свиделись, Ванечка. Зачем же ты мой портрет со стены снес? – Он мог говорить, точно повторяя звучание голоса Вадьки, но иногда срывался на рык или протяжный вой, становясь неотличимым от обычного пса. И все время Ивану было страшно. Очень страшно.
Из тюрьмы он вышел на изломе века, в конце девяносто девятого года, и сразу попал к профессору психиатрии. Надеялся, что за прошедшие годы изобрели лекарство, которое сможет если не излечить его, так хотя бы заглушить видения. Он никому не рассказывал, что кроме псоглавца попадались ему и другие. В основном они прятались внутри людей, используя тела как костюмы. Но были и те, что существовали сами по себе.
Их никто не мог видеть. А Иван видел. Даже разговаривал с некоторыми. С ножом больше не бросался, знал, чем все закончится.
Профессор помог. Сперва купировал приступы медикаментозно, после применил гипноз. Даже пообещал, что Иван все забудет.
Он не забыл. Но и монстров видеть перестал. За что благодарил профессора и даже не стал рассказывать о серой тени, ходящей за тем по пятам.
Время шло, Иван чувствовал себя почти нормальным. Успел жениться, детишками обзавестись. Вскоре и работа нашлась, на стройке. Начал он с самых низов и дослужился до прораба. Сам теперь мог выбирать, куда ехать.
За этот заказ зацепился обеими руками. Увидел в предложении восстановить старый монастырь перст судьбы. С разрушения начались его беды, так, может, получится искупить вину созиданием?
Он и подумать не мог, что под восстановлением подразумевалось практически строительство с нуля.
Ну и ладно!
Ему все равно пора на пенсию. Вот поднимет стены, дождется освящения батюшкой и успокоится.
Так думал Иван ровно до той ночи, когда впервые остался ночевать в возводимом здании. По глупости остался, не успел на вечернюю развозку до пансионата, в котором разместили бригаду. Хотя и странно, что его не искали. Почти четыре месяца они здесь, но ни разу никто не остался ночевать на стройке, так пожелал заказчик. Соответствующий пункт прописали в договоре, настолько все серьезно. Никаких оснований для такой строгости не находилось. Воровать, кроме строительных материалов, здесь нечего, голые стены двух корпусов: трапезная и основное здание будущего храма. И то пока лишь «коробка» без алтаря. Работы еще много, но их задача – возвести костяк. Дальше другие люди продолжат.
Тем более странно отсутствие хоть какого завалящего сторожа. По всему выходило, не воровства боялся заказчик.
Иван поежился от нежданного ощущения постороннего присутствия. Короткие волосы на загривке предупредительно вздыбились. Желание сбежать или хотя бы спрятаться в укромном уголке охватило его, взрослого мужика, прошедшего огонь и воду.
Он заозирался по сторонам, выискивая источник паники, а сам боялся встретиться взглядом с фреской из далекого прошлого. Возьмет и зыркнет на него вытянутая морда с треугольниками ушей, протянет ручищи…
Зал трапезной, где Иван в тот момент находился, уже начал погружаться в сумерки. Электричество здесь от генератора, но подсобил же бес именно сегодня забыть дополнительную канистру с бензином. И свет теперь только в вагончике снаружи имелся.
Проклиная себя за желание все контролировать, при этом допуская глупейшие ошибки, Иван направился к выходу, прислушиваясь к гулкому эху собственных шагов. По привычке начал считать, вымеряя расстояние. Трапезная почти двадцать пять метров в длину.
Один… Два… Три…
Ушел бы со всеми после ужина, вместо того чтобы проверять, успели ли заштукатурить стену, уже отдыхал бы в своей каморке. В пансионате и свет есть и тепло, а главное, там люди.
Живые и вовсе не страшные.
Хотя сам пансионат Ивану не понравилось сразу. От стройки до него километра три, часть пути проходит через пересохшее речное русло. Местные отчего‑то зовут бывшую реку Рубиновой. И что‑то подсказывало Ивану не за то, что в ней находили драгоценные камни.
Пансионат и вовсе стоял закрытый со времен Советов, а в начале года его вдруг открывают, но постояльцев все равно нет, он проверял. Номера в основном пустуют, хотя и тетка‑администратор имеется, столовая работает, даже обещают доктора в медицинский кабинет посадить.
Все это он узнал от их провожатого, который сам оказался не из местных и, может быть, потому болтал без умолку. Аборигены замолкали, стоило завести разговор про монастырь и уж не приведи боже спросить о пансионате.
Четыре… Пять… Шесть…
К эху шагов Ивана незаметно прибавились другие звуки. Отдаленные, едва различимые.
Голоса? Да, точно голоса! Но откуда? Неужели еще кто задержался, а он не заметил?
Шум заставил его подобраться, быстро преодолеть трапезную, выйти в широкий тамбур. Дверь, ведущая на улицу, оказалась приоткрыта, Иван припал к образовавшейся щели и замер.
В недостроенный храм входили люди. Сколько их было, Иван не знал, но успел заметить четверых, замыкающих стройную шеренгу, так ходят первоклашки за учителем.
Все мужчины.
В щель никак не получалось увидеть, приехали они на машинах или пришли пешком. Звуков двигателей Иван не слышал, значит, либо оставили транспорт где‑то в стороне, либо и вправду своим ходом притопали.
Но даже не сама странная процессия завладела его внимание, а черное марево, окутывающее каждого из мужчин. Оно клубилось, словно дышало или пульсировало. Более густое над самой макушкой, марево растекалось по телам на манер савана.
Иван перевел взгляд на замыкающего шествие, и тот вдруг остановился, закрутил головой. Иван подумал отпрянуть от щели, но не смог. Так и смотрел на высокого, худощавого парня с кадыкастой шеей. Их разделяло метров пятнадцать, не больше, и вряд ли парень заметил шпиона. Над его головой тоже завис туманный сгусток, но не черный, а цвета спелой вишни с серебристыми искорками.
Что оно могло означать, Иван не знал и знать не хотел. Только парня стало почему‑то жаль. Может, потому, что напомнил ему его самого в молодости, может, за рассеянный, какой‑то даже потерянный взгляд. А может, и просто так. Не понял он, короче. Сердце только сжалось, пропустило удар.
– Брат Михаил, поспеши! – окликнул кто‑то, и парень, вздрогнув, юркнул в захлопнувшуюся за его спиной дверь.
«Куда бежать?» – судорожно соображал Иван, который все же прикрыл дверь трапезной и пожалел об одном – что не успели установить замки. Так бы можно было переждать, ведь когда‑то они уйдут. Видимо, сборища происходили не первый раз, уж слишком уверенно процессия двигалась, точно зная – здесь им никто не помешает. Все продумали, черти, одного не учли: застрявшего на работе прораба.
А может, выйти, не таясь, и сказать, чтобы убирались? Парни вроде молодые, подумаешь, заигрались в мистику. Такие обычно пугливые и разбегаются врассыпную, заметив постороннего.
Иван, может, и сделал бы так, но марево над головами сатанистов очень уж пугало. Хоть и не знал он природу происхождения жути, а все равно боялся. Не просто так оно ему показалось. Предупреждало или откровенно запугивало? Разве теперь важно? Важно унести ноги и больше никогда уже не оставаться одному. Пусть лучше в бригаде посчитают, будто он слишком контролировать работяг взялся. Переживет.
Мысленно рассчитав, сколько времени понадобится ему добраться до пансионата, Иван прикинул, что к тому времени будет уже довольно поздно, но вроде там пумпочка звонка имеется. Работает ли? Эх, болван, не проверил заранее!
Даже если не работает, стучать будет, пока к нему не выйдут. Пусть обматерят, да пусть даже по шеям наваляют, главное – он будет под защитой.
Вспомнилось Ивану, как, обходя здание пансионата, он увидел пожарную лестницу. Хотел проверить, куда ведет, так его отвлекли, а потом он уже и сам забыл. А ведет она наверняка в общий коридор на втором этаже. В крайнем случае стекло выбьет, потом новое за свой счет вставит.
Главное теперь бежать и не оглядываться!
Когда дверь тихонько приоткрылась, Иван даже не сразу сообразил, что к чему, решив, что открылась она от сквозняка. Потом уже, когда его по траве, упирающегося, тащили, он вспомнил, что все окна лично запер, иначе штукатурка не высохнет и трещинами пойдет.
В дверях стояла высокая фигура. Иван обмер. Не иначе псоглавый все же пришел отомстить спустя столько лет? Не видел он под капюшоном длинной мантии не только лица, но и фигуры. Казалось, что вместо лица просто темень живая шевелится, переворачивается, и только что‑то острое выпирает. Очень на морду песью похоже.
– А вот и агнец, – хрипло выдала темень. – Сам пойдешь или помочь?
– Мужик, хорош, – отступая, причитал Иван, – не дури. Вот те крест, никому не скажу, что вас тут видел. Да и как видел‑то, лиц все равно не запомнил.
– Значит, сам не хочешь. – Его палач, а Иван не сомневался, будут убивать, не спрашивал, утверждал: – Братья тебе помогут.
– Брось, хватит! Ну чего ты хочешь? Денег? Так я дам. Успел скопить кое‑что, хотели с женой квартиру расширять. Не губи!
Иван продолжал отступать, пока не запнулся о лежащую на полу доску и начал заваливаться назад. Ожидал боли, все же пол бетонный, третий день как выровняли, а оказался в крепких тисках рук. Его спеленали, совсем как когда‑то санитары в психушке. Хошь дергайся, все равно не выпустят, только еще и по почкам отвесят.
Но он дергался, извивался ужом, рвался из захвата. Те, кто держали его, оказались сильнее. Только сдаваться без боя он все равно не желал, и когда к нему подошел называвший его агнцем, Иван, используя жесткий захват как упор, врезал тому между ног что было сил. Еще посмотрим, кто тут агнец!
Козлина в мантии согнулся, вцепившись обеими руками в причинное место. Ивана отпустили. От неожиданности или хотели прям здесь начать колотить, но он не мог не воспользоваться шансом и рванул к выходу.
Уже совсем стемнело. Сколько же он прятался и выйти боялся? По ощущениям – приближалось к полуночи. Проклятое место играло не только с ним, но и с самим временем!
– За ним, дебилы!
Крик подтолкнул Ивана в спину, придавая ускорения.
Он, может, и смог бы сбежать, да снова споткнулся. На сей раз растянулся в траве, ткнулся в землю носом, ощутив густой запах чернозема. Подняться уже не смог. Тяжелая нога, похоже в берце, надавила на спину. Дышать стало тяжело.
– Поднимайте и тащите в обитель.
Иван никогда бы не смог забыть этот голос. Низкий, хриплый, не человеческий, похожий на птичий клекот. Если бы сумел убежать, сразу узнал бы его на очной ставке.
Если бы…
Ивану связали руки, похоже вывернув сустав, потому как боль сделалась невыносимой, и тащили за веревку в сторону недостроенного храма. Он молчал, понимая, что кричать бесполезно. Нет вокруг людей. Стройка от города далеко, только глотку сорвешь. Сжимал челюсти до скрипа, до крошащихся во рту пломб, но молчал.
– Я вам велел с черного хода зайти и сразу его оглушить. Почему ослушались? – Снова голос‑клекот. – От вас всего и требуется выполнять мои приказы. Вы даже на это не способны. Как я могу быть уверен в вашей преданности делу, если вы постоянно ошибаетесь?
Ему что‑то ответили, а Иван, прежде чем отключиться, только и успел подумать, что забыл про запасной выход из трапезной и штукатурка теперь точно потрескается.
Когда пришел в себя, понял, что лежит он на голом полу, все еще связанный, но живой. Должно быть, оно что‑то для Ивана значило, раз не прикончили на месте. Его небось припугнули для острастки, а он нюни распустил! Вот бы Вадька порадовался, видя его в таком‑то положении.
Образ Вадьки встал перед глазами четко и ясно, будто Егоров живее самого Ивана, только с тремя дырками в животе и кровью по рубахе, черным пятном расползающейся, поднялся из могилы посмотреть на своего душегубца. Вадька вдруг улыбается холодно и жутко, отходит в сторонку, уступая место другим, которые Ивана сюда притащили.
Теперь на них черные балахоны с глубокими капюшонами. Разве можно таких всерьез опасаться? Клоуны! Скоморохи ярморочные, а не сатанисты. Небось и головы, бритые наголо, чтобы уж наверняка, чтобы ничего не упустить!
Позже он узнает, какие на самом деле у них головы. Вовсе не бритые, но и без волос.
Люди собирались вокруг лежащего Ивана, выдерживая небольшое расстояние, чтобы можно было взяться за руки, образуя хоровод. Отчего‑то он стал искать глазами того, чье марево отличалась от остальных, и не находил. Ощущение, что его нет в круге, было почти неопровержимым, но хотелось убедиться. Иван, насколько сумел, приподнял голову, шевеля непослушной шеей.
Нет его здесь!
Морочь черная растекалась в воздухе, повторяя кольцо над макушками раскачивающихся людей, текла против часовой стрелки, переплетаясь инфернальными щупальцами, впивалась в темя каждого, тянула силу живой души.
Ивана вырвало к ногам одного из раскачивающихся болванов, чего тот не заметил, впав в подобие транса.
Все происходило в гробовой тишине, если не считать шелеста шелковых одежд. И вдруг под своды потолка стала подниматься мелодия, будто где‑то далеко трубил рог и сюда доставало лишь его приглушенное эхо. Не сразу догадался Иван, что не мелодия на самом деле, а мычание. Он не видел, но представил, как сатанисты выдавливали звук сквозь сомкнутые губы, акустика здания усиливала его, множила, наполняла густой мощью.
Чернота собралась в некое подобие купола, разрослась, укрывая и сатанистов, и самого Ивана. Всего на секунду их всех скрыл мрак, а потом вспыхнули свечи, расставленные все тем же кругом. И как он их только не заметил?
Свечи разочаровали Ивана. Самые обычные, белые. Не дотянули ребятки антураж, не выдержали до мелочей. Он едва не рассмеялся своим мыслям. Нервы начали сдавать.
Тем временем самый главный из них, который встретил его в дверях трапезной, разомкнул круг и поднял руки. Морочь дернулась, потянулась к кончикам длинных пальцев, венчавшихся темными, загнутыми когтями.
Что за чертовщина?! Иван задергался в путах, совсем как бабочка в паутине, а скорее уж неповоротливый жук. Бесполезно. Крепко связали изверги!
– Тихо, братья! Он будет говорить с вами!
Какой еще он? И откуда у человека такие когти на руках?
– Мы внемлем, – прошелестело вокруг. – Принимаем волю его.
Главный вещал на непонятном языке. Слова переходили в уже знакомый клекот, обрывались резкими каркающими звуками.
В помещении заметно похолодало.
– Вы услышали, братья?
– Услышали. Мы готовы принести жертву.
Повинуясь слышимой им одним команде, стоящие скинули балахоны.
Крик застрял у Ивана в горле.
Ему явились монстры, которых ранее он не встречал даже в самом страшном кошмаре. Псоглавец на их фоне казался теперь милым щенком.
Тощие, абсолютно голые тела, покрытые черными клоками перьев, вывернутые в обратную сторону коленные суставы, тонкие руки с прозрачной кожей, сквозь которую, казалось, виден каждый сосуд.
На плечах у каждого из них сидела воронья башка. И сколько бы Иван ни заставлял себя поверить, будто на самом деле это обычные маски, никак у него не получалось. На тощих грудинах висели скукоженные птичьи лапки, как замена нательному крестику.
Оборотни смотрели круглыми блестящими глазами, ломано склоняя головы то в одну, то в другую сторону, под блестящим оперением дергались невидимые кадыки, выдавая клекот из приоткрытых клювов.
Их главный и вовсе поворачивал уродливый череп на сто восемьдесят градусов, не боясь свернуть шею.
«Как же он разговаривал, если рта у него нет?» – подумал Иван, будто сейчас это знание было самым важным.
Его точно услышали!
Вожак вошел внутрь круга, склонился к связанному пленнику, раскрыл клюв. Раздался истошный крик, что‑то среднее между вороньим карканьем и человеческим воплем. Иван видел, как вибрирует кроваво‑красный язык чудища, настолько близко оно подобралось.
Тишина наступила внезапно, взорвалась внутри невидимого купола, упала на грудь гранитной плитой, выдавливая из легких остатки воздуха.
– Да будет так!
Последние слова, которые услышал Иван, прежде чем его собственная голова треснула пополам.
Или только показалось?
Затухающее сознание выдало короткое видение. В стороне от творившегося ада стоял бледный молодой мужчина, самый обычный, земной. Он улыбался каким‑то известным лишь ему мыслям, а вишневое облако над его головой делалось темнее, гася немногочисленные уже серебряные всполохи.
