Александр Баттиани
Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен
Кризис нашего представления о человеке: потерянный идеал
Сегодня многие люди жалуются на кризис наших ценностей, выражая таким образом сомнение в своих собственных или общественных жизненных перспективах, и не находят достойных и реальных ответов на свои вопросы. Кажется, что многие люди общества благосостояния потеряли компас, указывающий на позицию, направление и их собственный жизненный путь, не говоря уже о потере упомянутого жизненного идеализма и надежды.
В этой связи психологические исследования говорят о растущих деморализации, жизненном скепсисе, оторванности, отчаянии и неуверенности прежде всего в богатых индустриально развитых странах[5]. В результате люди отдаляются от мира, от которого они больше ничего не ждут или от которого когда-то ждали большего, и из-за нереализованных надежд погружаются в разочарование.
Это совершенно парадоксальный феномен, особенно если принять во внимание тот факт, что данная экзистенциальная запущенность распространяется там, где человек относительно защищен в материальном плане и едва ли страдает от настоящей нужды. По крайней мере, в Европе и Северной Америке даже относительно полная лишений жизнь все еще далека от того, чтобы быть полной лишений, если принять во внимание масштаб бед предыдущих столетий или более бедных регионов современного мира. В то же время на обоих этих континентах, согласно многочисленным исследованиям, уже несколько десятилетий быстрее всего распространяется «экзистенциальный вакуум», о котором говорил австрийский психиатр, невролог и основатель логотерапии и экзистенциального анализа Виктор Франкл.
Население Европы и Северной Америки никогда не жило так хорошо, как живет с середины прошлого столетия, и в то же время равнодушие состоятельных людей к нуждающимся никогда не было настолько явным. Благосостояние в рамках естественного эксперимента сделало довольно очевидной одну вещь: желанная, наполненная жизнь не обязательно станет реальностью, лишь если человек просто будет обеспечен необходимым в экономическом и психологическом плане, будет жить в мирное время и будет иметь возможность раскрыть свои способности в растущей социальной свободе согласно собственным желаниям.
Экономическое чудо вызвало к жизни целый ряд странных психологических феноменов, которые ранее не имели такого поражающего эффекта и не были известны в таком масштабе: на фоне благосостояния распространяются недовольство, скука, равнодушие, насилие, зависимость, чувство потери смысла и фрустрация. Вполне понятная идея, возникшая после пережитых лишений предшествующего века, о том, что человек придет к счастью и удовлетворению, если больше не окажется вынужден выживать, в любом случае не оправдается, пока внешнему богатству противостоит серьезное внутреннее, духовное и душевное обеднение. Часто цитируемое высказывание Маркса, согласно которому бытие определяет сознание, таким образом, не подтвердилось, более того, нередко оказывается, что неправильное сознание омрачает также и материально защищенное бытие.
Сегодня это омрачение обнаруживает себя прежде всего в распространяющемся смысловом и экзистенциальном кризисе «современного человека» – у него есть многое, иногда даже очень многое или слишком многое, и он думает порой, что ему просто нужно еще больше, чтобы наконец стать счастливым и довольным. И так продолжается до тех пор, пока он не сдастся и в отчаянии не скатится к простому выживанию, не погрузится в будничную неопределенность и в своего рода фаталистскую или провизорную потерю надежды[6]. Все ему будет казаться безразличным, ничто не будет его трогать. Такое ощущение жизненной неопределенности является, в свою очередь, почвой, на которой могут вырасти дальнейшая распущенность и нехватка ориентиров. Где найти поддержку и на что ориентироваться или как поддержать других, если неопределенность не дает увидеть жизненную действительность и ее разнообразие?
Нет причин паниковать перед «патологией духа времени» (Виктор Франкл). Не нужно представлять себе это состояние более драматичным, чем оно есть на самом деле. Возможно, именно потому, что обычно оно протекает с относительно мало выраженными симптомами и оно переносимо, его часто не замечают или еще чаще принимают покорно как норму повседневности или даже объявляют бытовой нормой. Речь идет о нередком безмолвном унынии или обмельчании, которые вкрадываются в повседневную жизнь и, становясь ее фоном, лишают человека способности и готовности быть активным.
Поэтому, возможно, самым явным признаком этого синдрома является, прежде всего, недостаточность чего-либо – например, способности испытывать воодушевление, идти на контакт, готовности брать на себя личную и разделенную с другими, совместную ответственность, а также включаться в жизнь, формируя ее, то есть принимать в ней активное участие, выходя за рамки самого необходимого, действовать вместе с другими и быть заинтересованным.
Одна пациентка однажды очень точно выразилась: жизнь как-то не особо ее касается. Ей все скорее неинтересно и скучно, а по большей части все равно (или не имеет значения), и так же мало волнует, что будет впереди. Такие слова указывают на разросшееся чувство безразличия и тесно связанную с ним потерю способности к вдохновению и заинтересованности.
Проблема, среди прочего, заключается в том, что такая жизненная позиция часто действует как исполняющееся пророчество: кого жизнь мало касается и кто мало или ничего не ждет от нее и от себя, кто не чувствует себя для чего-либо годным или не видит своей личной связи с миром, тот не почувствует себя в своей тарелке и тогда, когда, выражаясь образно, целый оркестр будет ждать лишь его партии. Он находится в режиме ожидания и в то же время достаточно чувствителен, чтобы понять, что в этой жизненной симфонии не хватает его голоса и что он сам также что-то упускает.
Многие рассказывают о смутном чувстве, что жизнь упущена, и иногда можно даже согласиться с этой жалобой, пусть и с некоторыми оговорками. Ведь, возможно, не столько эти люди упускают свою жизнь, сколько жизнь упускает их. Она день за днем обращается к людям с определенными возможностями и задачами; она ждет их участия, того, что они будут активно включаться, влиять на что-то, чего не было бы без них или реализовалось бы в другой форме.
Но они глухи к этим запросам или притворяются глухими; или, возможно, они действительно закрыты от контакта; или контакт возможен, но они настолько отчаялись или скованы смутным страхом, что не могут или не хотят поверить в то, что вполне реально повлиять на что-то в мире. Или их недоверие к жизни слишком велико: они считают свой вклад незначительным или думают, что мир нельзя формировать, а себя считают шестеренкой в большом механизме, в котором для личной и совместной ответственности нет места и роли.
Вероятно, было бы неправильным назвать эти варианты альтернативами, будто один исключает другой. Скорее, у одной и той же личности может преобладать один или другой мотив отчаяния. Но в конечном итоге это одно и то же разочарованное представление о мире и человеке, на его фоне возникают неопределенность, отчаяние, под которыми оказываются погребены всякая инициатива, ответственность, живость и жизнерадостность, которые должны быть существенным отличительным признаком человеческого бытия и придавать жизни смысл, глубину и ценность.
Стремительное распространение этих позиций отчаяния омрачает жизнь не только отдельных людей, но и имеет немалое значение для общественного развития. Люди в состоянии отчаяния становятся слепыми не только к собственному счастью, но в той же мере к страданию и нужде других людей. При этом именно готовность откликнуться на задачи, которые приносят страдание и нужда, могла бы освободить человека от равнодушия.
Есть особая трагичность в том, что именно в благополучии современности многие настолько недовольны, разочарованы, расстроены и испытывают скуку, оттого что им кажется, будто не хватает задач, которые имели бы смысл, и одновременно не могут или не хотят видеть, как сильно и настойчиво жизнь требует их личного участия и как много возможностей смысла ждут нашей заботы, но, к сожалению, нередко напрасно.
С другой стороны, отчаяние часто приходит к тем, кто в разочаровании отворачивается от жизни, потому и несмотря на то, что изначально у них были высокие идеалы, но они оставили их неисполненными или бросили надеяться.
В это пустое пространство вливается безразличие – то самое чувство, которое губит всю инициативу, идеализм и веру в лучшее будущее, которое можно ответственно формировать. Нас кидает в серую повседневность, которую мы терпим и на которую жалуемся и даем жизни проходить мимо, не понимая, какой смысл за всем стоит и имеет ли вообще наша жизнь смысл, о котором стоит говорить. Некоторые психологические и социальные причины, основания и последствия экзистенциального вакуума мы проанализируем подробнее в этой книге, но прежде всего мы рассмотрим пути выхода из этого вакуума обратно в жизнь.
Одно можно предположить сразу, без подробного разбора актуального исследования: происходит потеря тех активных игроков и действующих лиц, которые когда-то были открыты идеалам и надеждам, и это не приносит блага обществу и миру в целом. Ведь мир теряет лучших или лучшее в человеке: его готовность выходить за рамки сиюминутного удовлетворения и отвечать жизни там, где его вклад принес бы благо миру. Таким образом, мир теряет лучшее из возможного. Он теряет те самые силы, которые готовы вмешаться в «естественный ход вещей» – активно и с доброй волей, чтобы, с одной стороны, в мир входило новое и живое, а с другой стороны, чтобы можно было предотвратить наметившиеся негативные ситуации и беды, – чтобы даже там, где «естественный ход вещей» не предвещает ничего хорошего, смогло бы вырасти нечто положительное или хотя бы уменьшилось страдание.
Такой мир становится по-настоящему безутешным, потому что утешение – это то, что не заложено в естественный ход вещей. Утешение возникает скорее на почве готовности личности быть открытой к проблемам другого, то есть не быть безразличным к страданию другого, а хотя бы сказать доброе слово и предложить помощь. Но безутешным мир становится не только потому, что человек, попавший в ловушку безразличия, теряет свой дар увидеть потребность другого в утешении, словно это касается его самого, но и потому, что самостоятельно он, возможно, никогда до конца не преодолеет разочарованность в своих надеждах и свою субъективную незначительность.
Потому что он человек и остается человеком; а надежда и воля к смыслу являются глубоко человеческими, даже определяющими человека качествами. Это доказывают также многочисленные психологические и клинические исследования[7], большая часть которых восходит к инициативе Виктора Франкла и разработанной им концепции логотерапии и экзистенциального анализа. Среди всех известных нам живых существ только человек имеет веру, надежду и любовь, и, судя по всему, только человек имеет их в таком объеме. Это много говорит о нашем предназначении, а также гораздо больше, чем мы готовы признать, говорит о внутренней и экзистенциальной структуре человеческого бытия: идеализм и ответственность свойственны нам с колыбели, они часть нашей природы.
Итак, человек – единственное существо, которое появляется в этом мире и уже своим появлением заявляет: «Этот мир нуждается во мне, он ждет также и моего участия, так что давайте вместе сделаем его лучшим местом для многих». Эта феноменологическая данность еще не говорит о том, что такие надежды соответствуют объективности, но по крайней мере она означает, что человек входит в этот мир не только как разумное (sapiens) существо, но, прежде всего, как надеющееся и стремящееся к смыслу. Повторим: мы еще не знаем и должны выяснить далее в этой книге, является ли эта надежда лишь идеалом или задачей и реальностью, присущей человеку. Но уже сейчас мы можем утверждать: этот идеал составляет сущность человека. Идеал, с которым человеку пришлось с горечью расстаться, оставляет пустоту и вызывает боль, которую нельзя унять даже такими сильными заглушающими и отвлекающими средствами, которые предлагает индустрия развлечений.
Отсюда возникает ранее упомянутая безутешность мира без смысла и задачи, личной и совместной ответственности. Равнодушие – отказ от этой ответственности. Другими словами, оно символизирует выход из игры жизни. Там, где жизнь рассчитывает на меня, сейчас лишь пустое место.
Социальная опасность современного кризиса
Наряду с личным страданием, которое приносит данная жизненная позиция, такие черты духа времени таят также опасные последствия для социума. Потому что содержание, заполняющее эти пустоты, к сожалению, не всегда вызвано положительными идеалами и надеждами. Иногда за ним стоит только личный интерес, который люди стремятся осуществить, пытаясь мобилизовать толпу всеми мыслимыми и обычно незатейливыми способами. Об этом говорил Виктор Франкл:
Происходит так, что [разуверившийся человек] хочет либо того, что делают другие, – тогда мы имеем дело с конформизмом, – либо он делает лишь то, что хотят от него другие, и тогда мы имеем тоталитаризм.[8]
Один из самых простых и многократно испробованных способов мобилизации морально нестойкой и разуверившейся толпы – это, например, фанатизм. Легче и быстрее всего его пробудить не через требование и развитие положительных идеалов и ответственности, а через отграничение и принижение определенных групп, часто именно тех, которые больше всего нуждаются в нашей поддержке, одобрении и добродушии.
Поэтому, вероятно, неслучайно сильное распространение чувства отчаяния совпадает со временем укрепления популистских протестных движений, идеи которых связаны скорее с ограничениями и отвержением, нежели с надеждой и подъемом. В центре таких движений находится не идеал, не утопия, не надежда, а неуверенность и страх, которые разрастаются в пустоте на месте брошенного идеала[9].
Психологи и социологи сегодня часто говорят о новом развитии духа времени, набирающем обороты, – о гневе и отказе от жизненной позиции. Исследовательские работы показывают, что такое развитие делает, на первый взгляд, неожиданно приятное с точки зрения психологии предложение – преодоление собственного безразличия. Но оно редко предлагает равнозначную замену надеждам и идеалам, которые многие потеряли, избрав путь безразличия. Проблема в том, что это предложение в большинстве случаев не является предложением ради чего-то; как правило, это предложение против чего-то или кого-то, поэтому часто оказывается, что, в общем-то, все равно, против кого или чего эта программа направлена.
Социально-психологические исследования уже многие десятилетия показывают: люди, экзистенциально оторванные и разуверившиеся, легче поддаются политическим уловкам. Они ощущают дефицитарность и ищут в отвержении и враждебности то самовыражение и ту мотивацию, которые в более конструктивных и психологически здоровых обстоятельствах можно получить благодаря активной заинтересованности в чем-то, в поддержке кого-то или благодаря принятию личной и совместной ответственности[10].
Нам уготовано нечто хорошее – снова обрести идеал
Можно смириться с таким развитием событий и покорно провозгласить: это норма для начала XXI века, таков человек. Или – и по этому пути мы пойдем в этой книге – можно определить такое развитие как отклонение от нормального состояния отдельного человека, которое характеризуется большей зрелостью, уравновешенностью и в целом большей примиренностью с собой, с миром и со своими задачами. Возможно, эта перспектива на фоне описания распространяющегося безразличия и связанной с ним холодности мира кажется на первый взгляд слишком оптимистичной. И все же это альтернативное видение дает миру шанс на то, что такое более идеальное состояние есть, в нем человек не стоит оторванно и безутешно перед неотвеченными вопросами жизни, а обретает свое место и может соответствовать своему предназначению и ответственности в мире. Но я постараюсь доказать в этой книге на основании различных аргументов и результатов научных исследований, что эта альтернатива не только оптимистична, но прежде всего реалистична. Другими словами, я хочу показать, что она соответствует нашей сущности и заложена в самой жизни.
Решающим на данный момент является то, что мы никогда не найдем это принадлежащее нам место, если сначала хотя бы не попытаемся в него поверить и не будем готовы надеяться на то, что оно есть, а также на то, что это место предназначено нам; что есть ориентированные на практику, клинические и научно доказанные перспективы, согласно которым активное, наполненное, имеющее смысл существование человека не только возможно, но и является нашим естественным видом бытия. Это бытие, при котором неопределенность воспринимается как свобода, а надежда на лучшее не только направлена в мир как пожелание, но и понимается также как собственная задача и ответственность совершать те добрые поступки, которые без нас никогда не осуществились бы: то, чего не было бы без нас, свидетельствует о нас.
Речь здесь идет, как минимум, о реабилитации того идеала, который издавна ведет за собой человека и прощание с которым под девизом «разложение ценностей», кажется, очень трудно дается современному человеку.
Далее в этой книге я постараюсь доказать, что этого так называемого разложения системы ценностей, вероятно, вообще нет. Это хорошая новость: идеал, в сущности, не пропал, даже если мы потеряли его из виду. Скорее, утрачиваются не ценности, а наша готовность и, возможно, также наша вера в способность осуществлять эти ценности каждый день, убежденность в том, что стоит сделать их главными мотивами принятия решений и действий. Возможно также – и это обсуждается в психологических и идейно-исторических исследованиях, – что наше постмодернистское время приобрело неким образом доказанное скептическое отношение к ценностям и идеализму и в той же мере потеряло веру в их силу. На этом мы тоже подробно остановимся.
Так или иначе, знание о положительном принятии ценностей не такая уж проблема. Большинство из нас знает или догадывается, что достойно ценностей и смысла, а что нет. Но чего, кажется, не хватает, так это знания, как конкретно и реально можно жить, ориентируясь на смысл и ценности, и как жить активно и с интересом; а также знания о том, что ориентированные на смысл ответственные действия обогащают не только мир, но и нас самих. И наоборот, если мы теряем тесный контакт со смыслом и перестаем осознавать свою ответственность за осуществление возможностей смысла, то беднеет не только мир, но наша душа и наш дух.
Кроме того, в тот момент, когда наш опыт и поведение больше не определяются смыслом и ценностями, обязательно появляется что-то другое в качестве замены. Это может быть чисто личный интерес или зависимость от приятных чувств – тех самых, которые должны быть побочным эффектом и следствием полноты смысла и ценностей. В любом случае, я уже указал: действия, основанные на личном интересе, и охота за приятными чувствами делают нас не только надолго одинокими, но они отрезают нас от полноты реальности и ее возможностей. Говоря конкретнее, они отрезают нас от самой жизни, так как она коренным образом и в принципе определяется тем, что мы разделяем, в чем участвуем, во что вовлекаемся, о чем заботимся и с чем готовы идти на контакт.
