Александр ничего не делал. Просто ничего не делал. Нет. Не отдыхал. Ничего… ничего не делал.
Отец был очень непростым человеком. Царь… Но дело было не в этом… не только в этом. Он был избранным. Он сделал все от него зависящее, чтобы избранным был и его сын. Я.
Филипп призвал Аристотеля, самого знаменитого и ученого из философов… Аристотель еще не был «самым знаменитым» из философов, но он был свойственником правителя малоазиатского Атарнея, где Филипп рассчитывал иметь опору против персидского царя… а за обучение расплатился с ним прекрасным и достойным способом: царь восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве граждан. Для занятий и бесед он отвел Аристотелю и мне рощу около Миезы, посвященную нимфам.
Учения о нравственности и государстве… тайные, более глубокие учения, которые философы называли «устными» и «скрытыми» и не предавали широкой огласке. Среди сочинений Аристотеля были «эксотерические», предназначенные для всякого читателя, и «эсотерические», предназначенные для учеников и последователей…
Уже здесь в Азии, я узнал, что Аристотель некоторые из этих учений обнародовал в книгах, и написал ему откровенное письмо в защиту философии следующего содержания:
«Александр Аристотелю желает благополучия! Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах. Будь здоров».
Успокаивая… пытаясь успокоить… Аристотель оправдывался, утверждая, что эти учения хотя и обнародованы, но вместе с тем как бы и не обнародованы.
…сочинение о природе было с самого начала предназначено для людей образованных и совсем не годится ни для преподавания, ни для самостоятельного изучения.
Не в этом дело. Знание не предназначено для всех. Тем более, тайное. Оно опасно. Даже для них самих. Опасны потрясения основ. И не нужны никому. И даже не каждому царю… избранность не грозит всем… даже царю… и не избранным опасна безобидная философия… опасно тайное знание… дурак… обремененный опасным знанием, опасен…
Тупой философ… разве такое возможно… он любит Софию… а она его?..
… изучение наук и чтение книг… изучение «Илиады» – хорошее средство для достижения военной доблести. Список «Илиады», исправленный Аристотелем… кто-то ему дал название… «Илиада из шкатулки»… всегда при мне… под подушкой вместе с кинжалом.
Кто-то… опять этот кто-то… пора спецслужбе заняться этим кто-то и узнать хотя бы, кто он… но тут я обойдусь, пожалуй, без нее…
Итак, кто-то сообщает, что Александр сначала восхищался Аристотелем и, по его собственным словам, любил учителя не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живет, а Аристотелю тем, что живет достойно.
М-да, кто-то… скорее всего, сам Аристотель. При чем тут «по его наущению»… ясное дело, что он не бегал по Афинам с соответствующим криком. Сам не бегал.
И некто… Аристотель… далее сообщает… что…
Впоследствии царь стал относиться к Аристотелю с подозрительностью, впрочем, не настолько большою, чтобы причинить ему какой-либо вред, но уже самое ослабление его любви и привязанности к философу было свидетельством отчуждения.
А чего же он ждал другого… после… а я думал, что философы тоже… и не всякие цари… кто же тогда…
– Так вот. Когда Филипп пошел походом против византийцев, Александр, которому было только шестнадцать лет, остался правителем Македонии, и ему была доверена государственная печать. Да, знаю я. Все знают. И то, что Александр участвовал также в битве при Херонее и, говорят, первый бросился в бой со священным отрядом фиванцев. Все это знают.
– Понимаешь, известно, да. Так вот… За все это Филипп, естественно, очень любил сына, так что даже радовался, когда македоняне называли Александра своим царем, а Филиппа полководцем.
– Не уверен.
– Я тоже. Но есть такая версия.
– У нас появились некоторые возможности… македонский варвар может рухнуть сам по себе.
– Сами по себе даже деревья в лесу не падают.
– Согласен. В том то и дело. У него проблемы в семье.
– Проблемы в семье… В семье всегда проблемы. В любой… всегда… Слушай, слушай…
– … Однако неприятности в царской семье, вызванные браками и любовными похождениями Филиппа, перешагнули за пределы женской половины его дома и стали влиять на положение дел в государстве; это порождает многочисленные жалобы и жестокие раздоры, которые усугубляются тяжестью нрава ревнивой и скорой на гнев Олимпиас, постоянно восстанавливающей Александра против отца.
– О-о!!!
Сколько же будут говорить о тяжести нрава матери… Какая жена будет счастлива, если муж ей изменяет… открыто или нет… но она знает, он знает, что она знает… и все всё знают…
С другой стороны, а разве бывает иначе?.. В Эпире, в Македонии, в Афинах… Спарта – не в счет. О придурках ни слова.
– Самая сильная ссора между ними произошла по вине Аттала…
– Я не понимаю, кто такой Аттал?..
– Что непонятного? Дядя невесты!
– Царь снова женится! Слава царю!
– Что, еще разок?! Слава царю!
– Свадьба сегодня!
– Как он торопится! Каков молодец!.. А сколько ему лет?.. сколько, сколько?., он себя не бережет! Слава царю!
– Клеопатра, конечно, хороша, слов нет, кто бы отказался?
– Только не Филипп.
– А что молосская царица…
– Потише…
Александр вошел к отцу именно в ту минуту, когда тот пыхтя, вталкивался в попку новой невесты… и втолкнулся, судя по изданному ею воплю, при этом она не вырывалась, терпеливо блюдя заветы дяди.
Филипп заметив сына, недовольно прохрипел:
– Чего тебе? Не видишь, я занят!
– Мы же договорились, что обсудим вопрос коней у гетайров. Сам знаешь, насколько это важно для похода. Того самого.
– Потом… потом… поз… же!..
Александр вышел.
Свадебное пиршество продолжалось. Громче всех орал дядя невесты Аттал. Богатство рода, его личное, знатность… и сам он буйный, наглый – все настораживало. И сейчас, воспользовавшись гнусными вкусами Филиппа, подбросив тому собственную племянницу Клеопатру, он еще больше приблизился к трону.
Увидев сына царя, Аттал, опьянев от счастья, что его племянница в этот момент максимально приблизилась к царю, и вина, стал призывать македонян молить богов, чтобы у Филиппа и Клеопатры родился законный наследник престола.
– Настоящий царь, македонский, а не эпирский ублюдок!
Взбешенный этим Александр с криком: «Так что же, негодяй, я по-твоему незаконнорожденный, что ли?» швырнул в Аттала чашу. И попал. В бровь. Из рассеченной брови потекла кровь. Сначала появилась маленькая струйка… затем кровотечение усилилось… Появился покачивающийся царь. Как раз в самый волнительный момент любви новоявленных родичей.
Раздраженный… многим… и возбужденный… Филипп бросился на сына, обнажив меч…
Лезвие сверкнуло… и кровавые блики от факела задрожали под порывом ветра…
От вида страшного зрелища все замерло и стихло, но приступ гнева, ударивший прежде всего в голову, и немерено выпитое вино, ударившее туда же, но еще и в ноги, сделали свое дело: царь споткнулся, запутался в оснастке и оружии и тяжело, с неимоверным грохотом рухнул, жестко ударившись всем телом.
Не сводя с него свинцового взгляда, с кривой улыбкой, показав зубы в свирепом оскале, Александр, издеваясь над отцом, сказал: «Смотрите люди! Этот человек, который собирается переправиться из Европы в Азию, растянулся, переправляясь от ложа к ложу».
Царь стал медленно собирать себя по кусочку, опасаясь встать, чтобы не рассыпаться.
– После этой пьяной ссоры Александр забрал Олимпиас и, устроив ее жить в Эпире, сам поселился в Иллирии.
Когда-то… это было… Филипп стянул свои войска к границе Эпира, и Олимпиас добилась, что Арибба отпустил ее брата Александра. Через девять лет тот стал правителем Эпира, а Арибба был изгнан из страны. Чего тот так боялся, свершилось! Она же стала неоценимой помощницей брата в управлении своей родиной.
– Что сказать… В это время коринфянин Демарат, связанный с царским домом узами гостеприимства и пользовавшийся поэтому правом свободно говорить с царем, приехал к Филиппу.
– И?
– После первых приветствий и обмена любезностями Филипп спросил его, как ладят между собою эллины. «Что и говорить, Филипп, кому как не тебе заботиться об Элладе, – отвечал Демарат, – тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды!».
– Вечно эти коринфяне влезут не в свое дело!
– А как славно могло получиться…
– Что же делать… что же делать…
– Почему ты так в этот раз переживаешь?
– Ты не понимаешь?.. Ты не понимаешь.
– Ноу него столько уже было других жен.
– Да, Филипп и раньше брал других жен, но те… жалкие дворняжки… не могли повлиять на твое и мое положение. А теперь… Все иначе.
– Про тебя говорят: властолюбивая эпирская царица.
– Это – правда. Но не вся правда. Истинная правда в том, что для них ты не македонянин. А они не хотят такого царя. И Филипп знает это. И Аттал.
– Я это тоже знаю.
– Да. Ты давно это почувствовал.
– С меня давно сорвали кожу.
– Только ты настоящий царь… мой царь… твое… благоухание… знак божественного происхождения…
– Этого мало.
– Его надо убить.
– Уезжай в Эпир. К себе. Там ты будешь ждать.
– Только не делай глупостей. Твой отец очень умен. У него один глаз, которым он видит больше, чем остальные двумя.
– Ничего не бойся. Этим способом она не сможет ему родить сына.
– Это ничего не значит. Ты не знаешь женщин. Вместе со своим дядей они смогут что-нибудь придумать.
– Все равно, это – время. Они не успеют. Уезжай в Эпир.
Олимпиас уехала на родину в Эпир. Александр сам поселился в Иллирии.
– Филипп одумался, и послал за Александром, уговорив его, через посредничество Демарата, вернуться домой.
– Как жаль, как жаль…
– Вечно эти коринфяне влезут! Вечно…
Царь задержался перед тем, как показаться народу…
Филипп как-то стал страшно уставать… Он стал медленнее. Да, свершилась его мечта. Он – гегемон Эллады! И нет, нет чего-то… когда ему представлялось, что наступит этот момент… и вся Эллада… все эти Афины… Фивы… и даже Спарта… И он… как ему тогда в лицо говорили… козий… еще хуже… овечий царь… царь овец… царь над овцами!.. Гегемон Эллады… и эти все… из полисов… мелкие какие-то… возятся где-то внизу… демократы козлиные!., под ногами крутятся… раздавлю как-нибудь… когда руки дойдут… а, может, не буду трогать – они… некоторые… полезны… очень… кто-то стоит за спиной…
Филипп крутнул своим единственным глазом… не поворачивая головы… этому… боковое зрение… долго его учили… Павсаний… как это он здесь оказался… как телохранители пропустили… а он же сам телохранитель…
Обычно после такого, когда оно уже произошло… этот… становился ему почему-то неприятен… Царь не стал поворачиваться… Он стоял спиной к Павсанию…
Нельзя стоять спиной к… тому, кто, возможно, опасен… этот… как его… опасен… ерунд… и он вдруг почувствовал…
Острое лезвие вошло, как в масло.
Ранее.
Александр стоял и о чем-то думал… нет, он не думал… ни о чем… его напряженный взгляд… в никуда… обычно проходили мимо… пугливо озираясь… с шелестом… сссын цццаря… сссын цццаря… сссын цццаря…
Этот… подошел и о чем-то стал жаловаться… он долго жаловался… кажется, на свою судьбу… что-то некрасивое… кажется, он услышал… Аттал… Клеопатра… мерзкие имена… A-а, и Филипп… он не обращал внимания на говорившего…
Всем отомстить – отцу, невесте, жениху.
Эринии сказали…
Стих из «Медеи» Эврипида… у Эврипида… Креонт, Креуса и Ясон, которым грозит отомстить Медея… Аттал, Клеопатра.
– Так я рассказываю… когда после нанесенного ему оскорбления, Павсаний встретил Александра и пожаловался ему на свою судьбу, тот ответил стихом из «Медеи»:
Всем отомстить – отцу, невесте, жениху.
– Ага!
– Я так и думал, что за этим убийством стоит Александр!
– Ну, по нашим сведениям… Когда Павсаний, потерпевший жестокую обиду из-за Аттала и Клеопатры, не нашел справедливости у Филиппа и убил его, то в этом преступлении больше всего обвиняют Олимпиас, утверждая, будто она подговорила и побудила к действию разъяренного молодого человека.
– Обвинение коснулось и Александра…
– Да. Темная история.
– Смотрите, Олимпиас уехала на родину в Эпир. Год спустя Филипп был убит, и она вернулась
– Тем не менее, разыскав участников заговора, Александр наказал их.
– Итак, двадцати лет от роду Александр получил царство, которому из-за сильной зависти и страшной ненависти соседей грозили со всех сторон.
Я – царь.
В двадцать лет я… Александр… получил царство, которому из-за сильной зависти и страшной ненависти соседей грозят со всех сторон опасности.
Варварские племена хотят восстановить существовавшую у них царскую власть… не мою…
И Фивы… восставшие Фивы… сфинкс… Эдип… Лаий и Эдип… гнусная история… проклятый город…
Проклятому городу быть проклятым. Этот город не любят. Его окружает ненависть. И на его примере… а почему я должен жалеть… их ненавидят… фиванцы прокляты… значит… значит, такова воля богов и моя. Моя воля.
– Филипп, покорявший силой оружия, не успел принудить их смириться и покорно нести свое бремя. Филипп только перевернул и смешал все, оставив страну в великом разброде и волнении.
– Фивы – первые.
– Вовсе не следует вмешиваться в эти дела и прибегать там к насилию, а за Фивами…
– Афины… Спарта…
– Сама Спарта!
– А тут еще восставшие варвары!
– Их надо привести к покорности, но не обращаясь к жестоким мерам и стараясь пресекать попытки к перевороту в самом зародыше. Как-то так.
– Как так?
– Не знаю. Как-то…
– Я выслушал вас всех. Никто даже не упомянул о дерзости и неустрашимости… ладно… но я полагаю, что, прояви хоть малейшую уступчивость, и все враги тотчас набросятся на Македонию. Поэтому…
– Македонский ублюдок! Волнениям среди варваров и войнам в их землях он сразу же положил конец, быстро пройдя с войском вплоть до реки Истра, где в большой битве разбил царя трибаллов Сирма.
– Лично я хорошо помню битву при Херонее. И Александра тогда. И там.
– И что? Что он тогда и там?
– Видишь ли… именно, он ее выиграл. Есть мнение. Серьезных стратегов.
– Кто они?
– Имен я не назову.
– Трусы! Вот кто они!
– Да, нет. Это – серьезные люди, и они полагают, что Александра следует опасаться.
– Вы тут спорите! А Фивы уже выступили!
Все-таки не удалось сдержать… Фивы не ограничились словами. И это – хорошо.
– Узнав, что фиванцы восстали и что афиняне в союзе с ними, Александр немедленно повел свои войска через Фермопилы и объявил, что он хочет, чтобы Демосфен, который назвал его мальчишкой, когда он воевал с иллирийцами и трибаллами, и подростком, когда он достиг Фессалии, увидел его мужчиной под стенами Афин.
Ххх… Под стенами я докажу, что уже не мальчишка.
– Подойдя к Фивам, Александр, желая еще раз дать жителям возможность раскаяться в содеянном, потребовал выдать только своих явных врагов и обещал безнаказанность тем, кто перейдет на его сторону.
– И?..
– Фиванцы, со своей стороны, потребовали выдачи Филота и Антипатра и призвали тех, кто хочет помочь освобождению от Македонии, перейти на их сторону.
– Что тогда?
– Тогда Александр приказал македонянам начать сражение.
– Что это сошло с места и пошло вперед?..
– Это… Это и есть македонская фаланга.
– Она же сметает все со своего пути. Неумолимая и страшная в безмолвии.
Жуткий каждый шаг каждого фалангита, сливающийся в один шаг фаланги… Этот невыносимый гул… он бьет прямо в сердце…
Фиванцы бились с мужеством и доблестью, превышавшими их силы, оказывая сопротивление врагу во много раз более многочисленному. Однако, когда македонский гарнизон, занимавший Кадмею, выйдя из крепости, напал на них с тыла, большинство фиванцев попало в окружение и погибло в битве.
– Царь! Победа! Полная победа!!!
– Царь, нужно остановить фалангу. Город уже твой. А они…
– Город их. Фивы их. Фиванцы их. Я наложил на них свою руку. И нет им пощады.
Копье пронзило хитон, кожу, мясо, кость – и глухо ударило в стену.
– Город был взят, разграблен и стерт с лица земли. Александр уверен, что Эллада, потрясенная таким бедствием, впредь из страха будет сохранять спокойствие; кроме того, он оправдывает свои действия тем, что удовлетворил своих союзников, так как фокейцы и платейцы выдвигали против фиванцев ряд обвинений. Пощадив только жрецов, граждан, связанных с македонянами узами гостеприимства, потомков Пиндара, а также тех, кто голосовал против восстания, Александр продал всех остальных в рабство, а их оказалось более тридцати тысяч. Убитых более шести тысяч.
– Кто стерег Фивы?..
– Что ты так переживаешь?
– Неужели ты не понимаешь? Александр показал всей Элладе, что теперь никто и ничто его не остановит. Я даже начинаю сочувствовать персам… Ты, действительно, ничего не слышал о Тимоклее?
– Тимоклея… Тимоклея… что-то знакомое…
– Ты был у нее дома прошлым летом…
– Да-да. Очень приличная женщина… гостеприимная… статная… величавая…
– Несколько фракийцев ворвались в дом Тимоклеи, женщины добродетельной и доброй славы. Пока рядовые воины грабили, их предводитель насильно овладел женщиной…
С фракийца капала кровь… чужая… пот… свой… стекал… железо доспехов повсюду сдирало полоски кожи…
– …а потом спросил ее, не спрятала ли она где-нибудь золото или серебро.
Тимоклея ответила утвердительно и, отведя фракийца в сад, показала колодец, куда, по ее словам, она бросила во время взятия города самые ценные из своих сокровищ.
Спина… спина… он подставил спину… не думая… не думая… быстрее… с одного шага… А-а!
– Герой наклонился над колодцем, чтобы заглянуть туда, а Тимоклея, став сзади, столкнула его вниз и бросала камни до тех пор, пока не убила. Когда связанную Тимоклею привели к Александру, уже по походке и осанке можно было судить о величии духа этой женщины – так спокойно и бесстрашно следовала она за ведущими ее фракийцами. Что с ней до этого еще делали пьяные варвары – не скажу.
На вопрос царя, кто она такая, Тимоклея ответила, что она сестра полководца Феагена, сражавшегося против Филиппа за свободу и павшего при Херонее. Пораженный ее ответом и тем, что она сделала, Александр приказал отпустить на свободу и женщину, и ее детей.
Он уже может себе позволить быть даже великодушным.
– Ну, в сущности, я не думаю, что он свирепый варвар.
– Уже Филипп не был варваром, а Александр… Мы его боимся. И в его великодушии. Он доказал…
– Но он и не эллин!
– Конечно.
«Великий царь царей!
Ныне же сообщаю тебе, что Александр заключил мир с афинянами, несмотря на то, что они проявили большое сочувствие к бедствию, постигшему Фивы: уже начав справлять таинства, они в знак траура отменили праздник и оказали всяческую поддержку беглецам из Фив. То ли потому, что Александр, подобно льву, уже насытил свой гнев, то ли потому, что он хотел противопоставить жесточайшему и бесчеловечнейшему деянию милосердный поступок, однако царь не только простил афинянам все их провинности, но даже дал им наказ внимательно следить за положением дел в стране: по его мысли, в том случае, если бы с ним случилась беда, именно Афинам предстояло править.
Говорят, что Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев, и это заставляло его со многими из них обходиться милостиво».