Коньяк «Ширван» (сборник) – Александр Архангельский

Небольшого объема книга – сборник трех неравнозначных вещей: крошечного рассказа, «лирической повести» и просто повести, давшей название книге. В отзывах, что мне попадались, почему-то подробно пишут именно о последней, меня же она тронула мало или совсем никак, рассказ… хороший рассказ, но сказать вразумительно тоже мало что о нем получается, а вот та самая лирическая повесть «1962» вызвала достаточное количество эмоций, чтобы о ней сказать вслух.Трудное чтение. Трудное, но нужное. При любом отношении к современной истории и любых политических взглядах нужное. Да и лично мне крайне интересное в том смысле, что речь идет об осмыслении эпохи, начавшейся для автора году в 1962, а для меня – всего лишь на год раньше. 1962 – год рождения Александра Архангельского, а повесть написана в беспроигрышной форме, когда отец раскрывает сыну-подростку свое понимание истории страны, советской и современной ее истории. В беспроигрышной, потому что с высказанным в такой форме невозможно оголтело спорить, она – личное мнение и ви́дение. Спорить с личным мнением, которое тебе не навязывают, занятие бессмысленное: не соглашаюсь? имею право! Как и автор – право на это мнение, с которым я не согласна или согласна не полностью. Но ведь, не соглашаясь, читаю и читаю, а это ли не авторский талант – не оттолкнуть от себя несогласного? Авторский и человеческий: имея вполне определенно правую точку зрения на российскую историю, Архангельский считает, например, что в стране недостаточно иметь только один музей бывшего президента, такой, как Ельцинский, что со временем необходим и Горбачевский, и Путинский, чтобы не терять больше свою историю, чтобы каждый из нас мог определить то место в ней, где она была уже не только фоном нашей собственной жизни, но и соприкасалась с этой жизнью вплотную.Дальше…

Вообще, не хочется писать конкретику об этой повести, потому что если вдруг возникнет обсуждение конкретики, оно неизбежно выльется в околополитический «белый шум», а я совсем не сторонник его раздувания. К сожалению, никакая истина в нынешних политических спорах не рождается, а рождаются только склоки и выплеск агрессии. Да и самому Архангельскому есть ли дело до того безвестного читателя, что почти до самого конца пытаясь понять (и вполне понимая) его, вдруг ошарашено обнаруживает в книге, что страна его единолично и бесспорно виновна во всех мировых бедах 20 века и что даже к покушению на жизнь Иоанна Павла II тоже причастен ее КГБ. Хотела поначалу написать перед именем папы Римского зачеркнутым текстом «часовню тоже я», да как-то не смешно стало, часовни-то во множестве как раз на их, «органах», совести, так зачем же было добавлять утверждение, давно опровергнутое? Ради усиления эффекта? Да силен эффект был и так, силен великолепной связкой между жизнью одного человека, его семьи и глобальными мировыми событиями, на фоне которых эта жизнь проходила. Силен интерпретациями, слогом, интонациями. Но вот так легко, одним штрихом, одной вынутой доминошкой вдруг разрушилось ощущение честности книги и надломилось доверие между читателем и писателем…И тем не менее я нисколько не пожалела, что взялась это читать: многое переосмыслено, какие-то убеждения, напротив, стали только тверже – я думала, когда читала, а не потребляла кем-то написанное, и это безусловный плюс.

Со страниц выплескивается нежное прощание с позднесоветской эпохой, словно с любимой женщиной. Мельчайшие движения, атмосфера, детали и колорит прошлого становятся легкой добычей в цепких лапах памяти автора, чтобы переплавиться в кристаллы современных реалий, отдаваясь гулким эхом драгоценных наитий. По сюжету московский радиожурналист объезжает на закате СССР с командировками союзные республики. В Баку он знакомится с поэтом Юмаевым. Дальнейший сюжет строится на таинственном исчезновении друга, исправляющем ошибки молодости поиском любимой девушки с его ребенком. Встречи, споры, события, литературная элита описаны с трезвым благоговением. Присутствует любовная линия в раскрытии образа главного героя, долгоразвивающаяся, но с предсказуемым финалом. В повести также достойно выглядят живописные картины кавказских застолий.

Александр Архангельский избегает резких оценок советской действительности, корректен в диалогах и мнениях героев. Но выводы столь беспощадны по точности мысли, что напоминают великие философские отступления классиков: «Передо мной лежала ровная, как бритвой срезанная, плоскость, а за ней – катастрофический провал. На самом краю горизонта в небо втыкались острые горы. Вдали сверкали молниями водопады. А из сухой травы торчали ярко-голубые острия. Я слыхал про карабахскую колючку, но вживую увидел впервые.

Нагнулся, взял в руки. Она была опасной, стрельчатой и яркой. Поднялся внезапный горный ветер, трава взъерошилась, колючки вздрогнули и покатились, переворачиваясь через голову, опираясь на острые лапки. Десятки, сотни. Словно бы пошли в атаку. Шевелящееся поле восхищало. Это было так красиво, что я подумал с глупой журналистской грустью: есть места, в которых время навсегда остановилось. Когда-то здесь гремели пушки и звенели сабли, стража сдавалась на милость иранцев, семьи армян-ювелиров бежали, Грибоедов с Вагифом служили начальству, писали стихи, погибали… А теперь здесь только прорези вершин, густое небо, карабахские колючки. История ушла отсюда, как уходит вода из запруды. Раз – и нету ничего. Сплошная тина». Отдельным героем выступает в повести природа. Она наталкивает читателей на разгадывание сюжетных ходов, обрамляет разумные или порывистые поступки действующих лиц. Теплый ветер с моря, запахи осенних цветов вполне одушевлены незамыленным отношением. Разочарование героя от «Ширвана», вкушенного спустя годы – это больше укор самому себе. Невозможно вновь уловить счастливое мгновение, задержаться в прошлом посредством органов чувств. Поддержка в лице окружения, приятных воспоминаний не могут надолго лишить душевной боли от утраты. Так было с нами, этого уже не отнять. Ведь с годами уходит не трепетное отношение к современности, ускользающему моменту бытия, сам человек становится другим с каждой прожитым мигом, увлекаемый борьбой с властью над личной судьбой и покорностью року. Что потерял от краха империи главный герой? Только иной возможный опыт с упущенными возможностями либо заслугами. Те чувства, выдающуюся стойкость, иронию, что впитала его душа от советской жизни, все представляет универсальный набор выживания в любой ситуации. Теперь с высоты прожитых лет все испытания станут только закалкой несломленного в житейских боях характера, а чувство вины за распад страны только иногда будет тревожить зажившие раны от давних исторических событий эпохи перелома.

Коньяк «Ширван» небольшой по объему сборник, который состоит из рассказа «Ближняя дача», повестей «1962. Послание к Тимофею» и «Коньяк „Ширван“. Сборник составлен в хронологическом порядке, действие в них происходит в 1953, 1962 и 1987 годах. В перечисленных годах проходил определенный рубеж, резкая смена ситуации в стране: смерть Сталина, Кубинский кризис, Карабах. У Архангельского хороший авторский слог, он атмосферно и интересно показывает жизнь советских людей. Но если „Ближняя дача“ и „Коньяк „Ширван“, на мой взгляд, получились органичными и атмосферными, точно передающими дух того времени, то про „1962. Послание к Тимофею“ этого сказать не могу. В этом необъемном произведении автор перечислил столько исторических фактов под соусом рассказа отца сыну, что создавалось впечатление присутствия на уроки истории, где за 40 минут нужно выдать материал на 3-4 часа. Получилось сухо, скучно и неэмоционально. Малое количество лирических отступлений эффекта не оказывали. Это произведение стало лауреатом премии «Глобус“, но я считаю, что произведению не хватило объема и будь оно хотя бы на треть больше, это позволила отойти от сухого перечисления и добавить характерной для книг Архангельского лиричности, реалистичности и атмосферы.