Александр Анфилов
Морозных степей дочь
Удивительно, но заключенные почти свободно разбрелись по лесоповалу, сами выбирая где и с кем работать. Рэй и Лиша трудились чуть поодаль от небольшой группы других кандальников, всё под не очень-то внимательным присмотром сторожей, что расположились на жухлом лугу. Один стрелял из лука по соломенным мишеням, наглядно демонстрируя, что будет с тем, кто посмеет отойти дальше условного периметра, другой – валял на деревянном блюде желтые шарики мул-травы для заключенных.
Стук топоров разносился по просеке и бежал в бесконечную даль готовящегося к зимнему сну леса, разукрашенного строчками снега. В неведомой дали так и мелькала призрачная свобода.
– Да ты уже утомил! Тяни, говорю, ровно. Хорош по сторонам глазеть.
– Ты посмотри на этих сторожей. Курам на смех. Нас, можно сказать, не охраняют.
– Сторожей ты напрасно за дураков держишь. Вон тот белобрысый при желании со ста шагов продырявит. Бегунов, как ты, они сразу примечают. Да и куда ты подашься?
– Везде будет лучше, чем тут.
– Пустая голова! Здесь нас кормят и защищают.
– Видел я «защиту» сегодня утром.
– Ты откуда свалился? – нахмурилась Лишка, разгибая натруженную спину. – Почему, думаешь, кандалы заменили на стены? Думаешь, тын вокруг поместья это чтобы нас держать? Не слыхал, что в лесу обитает? Там нынче такую чертовщину сыскать можно! От кабана ладно, на дереве спрячешься, да они и не больно-то до людей охочи. А если плетня встретишь? Или хима? А от шишкуна далеко ли убежишь? До ближайшей деревни больше ста верст[9] по тайге. Сто раз тебя сожрут, пока дойдешь. А в лесу ты ориентируешься, боярский отпрыск?
– Можно просто спускаться против реки, по которой нас привозят, – возразил Рэй, пропустив замечания на счет плетней и шишкунов, кто бы это ни были.
– Да вдоль реки шастают судейские егеря. Эти по́следы тебя за версты учуют, нагонят да вернут в Бересту с простреленными ногами.
– Тогда в обход, – не унимался Рэй. – Если только добраться до какой-нибудь деревни…
– Только тебя там и ждут! Человеку в арестантской одежде воды-то никто не подаст. Да кому надо укрывать преступника? Не говоря, что за поимку беглеца можно получить купило соразмерно его наказанию. Покажись-ка на людях – в тот же день окажешься в ладье до Бересты на удвоенный срок.
Сторож окликнул двоих, приказав убрать губы в карман и вернуться к работе. Рэй, склоняясь к рукояти пилы, с завистью смерил даль леса, отказываясь смириться с невозможностью побега.
Нездоровое желтое солнце карабкалось выше, однако ко второй половине дня затерялось в дымных облаках осени. На обед была странная, бурая каша, которая на холоде она не имела ни вкуса, ни запаха. Лиша сказала, что березовая. Рэй сначала не поверил. Но по бумажному вкусу, пожалуй, что и правда березовая.
В перерыв Лишка подтачивала зубья пилы. Она попыталась выпрямить погнувшийся зуб, но только оцарапала подушечку пальца – ох, как сочно выбранилась!
Рэй улыбнулся столь богатому лексикону.
– Давай помогу.
Он взял повязку и принялся аккуратно обрабатывать рану. Лишка цыкнула:
– Может, подуешь еще на пальчик? Привязывай плотно! Еще целый день работать.
Рэй обернулся на группу гогочущих вдали каторжан: короткий дедок, активно жестикулируя, рассказывал какую-то уморительную историю, от каждого предложения которой каторжане чуть не покатывались со смеху. Лишка глядела на них отстраненно. Рэй задал неловкий вопрос:
– Ты сегодня работаешь со мной в паре и поэтому ни с кем не разговариваешь или так всегда?
Она пожала она плечами:
– Я не самый славный житель мужского крыла, подишто заметил? Из бабьего крыла у меня подруг нет, а большинство мужиков сочли оскорблением, что меня поселили рядом. Я живу, надеясь лишь на то, что мой срок истечет раньше, чем маза милой избы.
– Лиш, а ты зачем мне помогаешь? – спросил он, работая над повязкой. – Даже если считаешь меня кем-то из благородных, здесь от этого никакой пользы.
– Так выйдем – ты мне поможешь, – бесшабашно улыбнулась она, тепло глянув на Рэя своими белыми глазами. – А ну как устроишь в какой приличный дом кухаркой или постирухой, а то и с малышней возиться. Я ж так-то баба работящая! Давно решила, что больше не буду заниматься воровством, не вышло из меня лиходейки.
– Выйдем, ага. Мне тут еще шесть лет спину гнуть.
– Да ты не хандри, соколий. Сожалеть – пустое, – философски заметила она, потрепав героя по обритой голове.
– Не понимаю, как ты тут справляешься.
– Живу пока живется. И ты приживешься. Авось, мне здесь-то даже и лучше. Вот жду, когда мой срок истечет, а возвращаться всё одно некуда. Семьи у меня нет, дома тоже. Разве только в дикий Северный край податься. Мать у меня северянка, – сказала Лиша, показав пальцем на свои белые глаза, – видимо, узнаваемую черту северного народа. – Вслед за отцом она приехала в Воложбу, где я и родилась. Но они оба умерли от болезни, а сводный брат выгнал из избы еще девчонкой.
Рэй выдохнул:
– Вот и дался я тебе? О себе бы подумала.
– Ай, ну не перетягивай так сильно! – стукнула она по руке, но затем с удивлением отметила, что повязка на палец наложена просто идеально. – Утомил ты. Понравился может? – бросила она, и вскочила на ноги. – Пошли работать!
* * *
Каторжане трудились, пока темнота вновь не опустилась на окрестности. После дня на лесоповале Рэй не чувствовал рук.
– Уже содрал мозоли? – Лиша протянула напарнику пучок засушенных листьев. – Прожуй, а потом приложи к ссадинам – быстро заживет.
Рэй поглядел на травы в руке, а следом на окружение. На деле барак оказался вовсе не таким грязным, как привиделось вчера. Бедным до страха, но не грязным. Все койко-места были заправлены стираным бельем, лишних вещей по углам не валялось, сами арестанты были на удивление чистоплотны. Кроме гузаков, конечно, которым разрешалось мыться только обмылкой – остывшей водой, использованной другими заключенными. Виднелась ежовая рукавица арестантского режима, которая не допускала беспорядка. Вот только…
– Оп, пасюк! Пасюк бежит! – закричал один из зэков, предупреждая об опасности голубоглазого паренька, которому уже досталось за сегодня.
По полу мелькнула быстрая серая тень, что вмиг оказалась у того под ногами; новичок ахнул, испуганно вскочил на нары. Мужики рассмеялись.
По полу пробежал вовсе не лесной монстр, пасюками тут звали крыс. Грызун мелькнул под нарами парня и скрылся в стене. Пасюков не то чтобы любили, но и не обижали, ведь барак был домом и кандальнику, и грызуну.
Тут в мужское крыло вошел пышногрудый мужик с толстыми усами, из которых торчал шпилем длинный нос. Главарь тех, кто вчера приобщил Рэя к поруке. Он по-хозяйски обвел взглядом притихших заключенных, деловито прошагал по комнате до спального места Лиши, взял ее под запястье и повел за собой. Та что-то ответила, подавшись назад, однако длинноносый свел брови и, сыграв мышцами, только сильнее дернул за руку.
Рэй поднялся и окликнул, лишь запоздавши соотнеся свой статус со статусом сударя Носа. А как было смолчать?
И Нос остановился. Кажется, миг он даже подивился этакой дурости кандальника. Они встретились глазами, и, ох, лучше бы Рэй молчал. Столь тяжелым, колючим был взгляд этого человека.
О, Нос не просто смотрел, он испытывал на прочность саму душу. Сразу захотелось отвернуться, попросить прощения. Не просто так Нос входил верхнюю касту. Он медленно надвигался, видимо, прикидывая, в каком порядке будет ломать кости зарвавшемуся новичку. Рэй вызывающе смотрел в ответ, понимая, что еще секунда, миг и сама его душа надломится в этом молчаливом противостоянии. Не чувствуя ног, он всё же набрался смелости указать, что сударыня Лиша вовсе не хочет идти с сударем Носом.
Но сударыня в защите не нуждалась. Лиша вырвалась из хватки и изо всех сил толкнула в грудь. Да только вовсе не Носа, а Рэя.
– Сказала тебе, отвали! Пёс! – рявкнула она, после чего положила руку на грудь носатого и произнесла ласково: – Слабый он на голову, ты не сердись. Сам же просил его устроить, я с ним возилась, он и навоображал.
Лицо главаря сразу смягчилось:
– Ох, сердобольная ты моя! – ухмыльнулся Нос, да и увел ставшую сговорчивой Лишку за собой, более не взглянув на пса.
Герой опешил от столь неожиданной реакции подруги, растерянно проводив пару. Бестолково присел на место, поймав презрительные взгляды других заключенных и даже не сознавая, как ему только что повезло.
Масть в Бересте была фундаментальным свойством личности. Она определяла, где кандальник спит, какую еду получает, какие вещи может иметь в распоряжении, а главное, как должен общаться с другими кандальниками. Скачок, то есть поступок не по масти, что минуту назад сотворил Рэй, мог подсолить жизнь на годы вперед.
Вернулась Лиша перед отбоем. Глаза ее сосредоточенно следовали по половицам, избегая встречи с кем-либо. Стоило Рэю подойти, как девушка молча закрыла занавеской свое место. Казалось бы, всё закончилось, но даже в темноте барака Рэй прочел ее взгляд. Так открылась цена, которую Лиша платила за покровительство.
* * *
Первые закаты и рассветы сменились неделями, и скоро каждый день стал в точности похож на предыдущий. Чесноки валили хвойник – то была основная и самая изнурительная работа. Граница действующего лесоповала плавала в трех-пяти верстах вокруг лагеря. Очищенные от ветвей стволы сортировали: смолистая лиственница шла на строительство домов для зажиточных крестьян и купцов; белая ель, носившая свое имя за молочный цвет древесины, отличалась высокой плотностью и использовалась для изготовления мебели, посуды, поделок и некоторых инструментов. Многое делали прямо в поместье, в мастерских. Право заниматься такой творческой работой, конечно, требовалось заслужить.
Скоро устоялся снежный покров. В Бересте, за исключением мелочей, не происходило ничего. Дни поздней осени падали всё короче и холоднее, пока русло реки не сузилось под белым покрывалом, оставив серую змейку посредине.
* * *
Зима: студень, трескун, лютень месяцы
Холода крепчали, а снега́ в лесу росли.
Пришел студень, первый зимний месяц, а за ним беспощадный на морозы трескун. В Бересту пришел голод. Пустая каша, репа и хлебная тюря изо дня в день и близко не давали питательных веществ, которые требуются, чтобы работать в морозы на лесоповале. Заключенным выдали теплую одежду: фуфайки и тряпье, которым следовало заматывать ноги и голову.
В единичные ясные дни тусклое зимнее солнце, которое тут именовали Хорсом, с трудом взбиралось до трети небосвода, рыскало над еловыми пиками пару часов и снова, влекомое неодолимой силой, проваливалось за горизонт в тёмно-желтом зареве.
Река давно закрылась, и заключенные ходили по ней на другую сторону, где валили тот же лес, только чуть ближе. Работы никто и не думал отменять из-за закрытия навигации. За всё время новых заключенных приводили дважды, пешком, прямо через леса. Обморожения среди каторжников стали постоянством, а затем обыденностью.
Вскоре заболела Лиша.
Вдобавок к отвратительному питанию, внутри барака стоял нестерпимый холод. Только места поблизости от печи обогревались сносно. Заключенные грудились на полу, оставляя нары, удаленные от тепла, однако согретого пространства недоставало.
Рэй выхаживал Лишу всеми силами. Первым делом он отогнал от нее знахаря, который велел пить маковый настой, чтобы снять кашель. Оказалось, что местные имеют совершенно дикое восприятие болезней: те считались живыми существами, что селятся в людях, вызывая недуги. Болезни, будучи живыми, конечно, нападали на человека, когда тот не мог их заметить, например, ночью. По этой причине долгий сон, тоже считался первоисточником болезни, тогда как работа, напротив, закаляла организм, измором выводя вселившееся в душу лихо.
Не одна Лиша, но и другие заключенные страдали от плохого питания, которое нередко доводило до куриной слепоты. Милые, что питались куда лучше, не испытывали таких симптомов и тем не стеснялись демонстрировать свое превосходство. Рыба в ответвлении Медвежьих притоков, на котором стояла Береста, водилась мелкая и костлявая, в основном пескари и шипастые окуни. Говорили, что в соседних, более глубоких притоках водится щука, но до них заключенных почти не отпускали.
Рэй истово бился за жизнь подруги. Куриный бульон, компот из мороженой смородины, настой укропа – лучшее, что он смог измыслить: эти продукты отличались высоким содержанием аскорбиновой кислоты, которая была необходима для предотвращения цинги и, предположительно, пневмонии, которая развивалась у Лиши в ходе болезни. Всё пришлось выменивать у милых по грабительскому курсу.
Болезнь напарницы была непомерно тяжела и для Рэя. Сознание залепляли одинаковые, ненастные дни: подъем затемно, сборы, работа, которая каждым днем подтачивает здоровье, возвращение в лагерь. Ночь руки гудели от бесконечных ударов по мерзлым стволам. Наутро, проглатывая ненавистную кашу, он раздумывал, что может предпринять, но ни одной светлой мысли не приходило.
«Если она умрет, я…» – думал он очередным тёмным утром, голыми ладонями удерживая плошку каши, и опять побоялся закончить это предложение словом, что так и просилось на язык – сдамся. О геройстве и не думал. Побег через снега был немыслим.
Последним из бегунов был Яшка – паренек, который даже на порубных харчах не утратил сложения атлета. С ним-то и случились первые странности. Яшка отбывал за убийство: ночью залез в дом к дочке сельского ростовщика, а когда был застукан за делом, с дуру схватился за кочергу и зашиб младшего брата возлюбленной. Родом из крестьянской, но состоятельной семьи, он так и не примирился с неволей, отчего, хочется верить, подвинулся рассудком. Хочется верить – потому, что, ежели Яшка всё-таки был в своем уме, то его слова не оставляли ничего кроме треваоги.
– Меня там ждут, – несколько дней к ряду твердил он, вглядываясь в вечереющий лесной стан и до крови царапая левую руку. – Она хочет. Хочет, чтобы я пришел.
Рэй уже оставил надежду узнать что за «она». Пытался вразумить Яшку, убедить, что в черной лесной глуши никто его ждать не может, что через сугробы, которые утягивают по пояс, он и нескольких верст не пройдет. Яшка только сильнее вдавливал красные ногти в истерзанную кожу, сосредоточенно глядя во мрачный лес.
В один день, перед тем как пройти лагерные ворота по завершении трудового времени, он остановился, пропуская вперед себя других каторжан, выждал секунду и ломанулся обратно к лесоповалу! Стрелок на сторожевой вышке лениво поднял лук, натянул тетиву, но в опустившейся темноте так и не поймал прицел. Погоню сторожа не организовали.
Яшку нашли следующим же утром, да не в лесу, куда он стремился, а на лысой просеке лесоповала, где обтесывали стволы. Даже версты не пробежал. А кровь так глубоко пропитала снег, что бурое озеро оставалось на виду еще несколько дней. Кто-то говорил, что Яшку задрал шишкун, кто-то грешил на обычных волков, что подвывали ночами недалеко от поместья, а кто-то, не слишком, впрочем, настаивая, полагал, что побрала беднягу сама Яга, мол, она-то его и зазывала.
Жизнь тянулась медленно и тоскливо. Однако в отчаянии, как и обещал Светл-О-Бай, проглядывалась надежда. Чесноки в основном держались вместе: много раз с Рэем, который не сделал никаких запасов с осени, делились заначками еды, теплой одеждой, учили удить рыбу, шить одежду, делать подобие зубной пасты из лиственничной смолы и угля. Примелькавшись среди сторожей, он упросил северянина, поучить его стрельбе из лука. Зимой у сторожей работы немного, так что беловолосый в порыве снисхождения научил натягивать тетиву на лук, брать прицел и мастерить стрелы.
В один из дней к Рэю, что сидел на наре, подрагивая от холода, подошел сосед со стоящими торчком ушами. Семь лет назад этот детина голыми руками задушил купца прямо на рыночной площади. Аресту не сопротивлялся, а на допросе и суде говорить отказался, так что даже и неизвестно за что купчина отдал Богу душу. Но ясно было, что убийца о своем поступке не сожалеет. Как всегда молчаливый, он поглядел на Рэя пустыми глазами, а потом вынул из-за пазухи сверток мороженой облепихи. Указал на Лишку, а следом на другого заключенного со схожими симптомами. Пораженный таким даром, Рэй принялся за дело: горячий облепиховый морс был, пожалуй, лучшим, что можно было изготовить тут для больных.
Лихорадка напарницы не спадала еще неделю. И всё же в одно из морозных, пасмурных утр она выбралась из-под трех одеял, которые Рэй добыл неизвестно каким путем, потянулась и даже притянула усталую улыбку. Самый счастливый день в его жизни.
* * *
Луна за луной минули пять месяцев. Пришел зимобор – первый весенний месяц.
Успехи в лечении подруги и других узников не остались без внимания. Местные знали точно, какие симптомы несовместимы с жизнью, и в том, что Лишка преставится в ближайший день, не сомневался никто. На том Рэй подцепил шутливое прозвище Коновал[10]. К весне, после исцеления гнойной раны милого по кличке Штырь, Рэй получил собственную мазу со стороны милой избы: Нос великодушно предложил завести собственную маруху из бабьего крыла, а его верный приятель Штырь так был рад исцеленной ноге, что зазвал Рэя раз в неделю столоваться в милой избе!
Соблазн был огромный. Последнее, кроме того, что было возможностью поесть человеческой еды, еще и считалось страх как почетно. Рэй, однако, унял секундный голодный порыв и рассудил иначе. Милые, как он заметил, народ переменчивый и даже дерганый. Не загадаешь, как долго продлится их фартовое покровительство. Сторожа и чесноки из бараков, как друзья, пожалуй, будут понадежнее, да и, по-честному сказать, сближаться с отъявленными бандитами, а именно из таких состояла милая каста, не больно-то хотелось. Потому прошение героя было скромнее, но содержало многократно больший потенциал: допустить к работе в мастерских.
* * *
Глубокая весна: снегогон месяц
Пришел второй месяц весны. Смертельная хватка морозов отпустила Бересту. Прошла Масленица: целую неделю кандальники отдыхали от лесоповала и ели сладкий кисель. Дни потянулись длиннее, солнце стало легче и выше, а лес наполнялся звонким пением пернатых. В конце месяца небо то и дело рассекали красивые клинья – возвращались из теплых краев гуси и журавли. В воздухе запахло свежестью и жизнью!
Приход весны, однако, стал еще более голодным: прошлогодние запасы иссякали в ноль, а до нового урожая было далеко. Почти всех свиней съели зимой, а теперь, вторая странность, кто-то повадился драть и без того малочисленных кур. На фоне недостатка пищи милых это просто выводило из себя.
Три-четыре раза в седмицу находили груду окровавленных перьев. Милые были уверены, что кур режет кто-то из живущих в бараках. Несколько раз они устраивали обыск, но ни одного перышка не было найдено. Случайных заключенных это, однако, не спасало от демонстративных побоев.
Ситуация прояснилась, когда на одного из милых напало ночное лихо, которому и пришлись по вкусу местные несушки. Был это не то росомаха, не то здоровенный манул. Следующими жертвами стали ночные сторожа. Никто не был убит, но изодранные руки и ноги наглядно доказывали, что зверь вовсе не боится людей.
* * *
Сегодня Рэй трудился над стиркой белья для стольного дома. Эта работа считалась непочетной, но на деле была в разы легче, чем лесоповал.
– Как д-думаешь, что произошло сегодня н-ночью? – поинтересовался Рэй у напарника. Заикания возникли пару месяцев назад по неведомой причине.
– Петьку сто́рожа подрали? Да и поделом, равно дело выродок окаянный. Чтоб ему…
– Я о т-том, что это за зверь такой ночной?
– Хрючево лесное, мало их там бродит? Вот поверьте, други, зверь людскую кровь раз попробует – уж вкус не забудет, – авторитетно утверждал короткий мужичок по кличке Веник, сваливая гору коричневого белья в огромную лохань с водой. – Увидите, други, с нынешней ночи всякий раз будет драть того, кто в ночную остается, ага.
– Нашел кого слушать, Рэй, – вмешалась Лиша, высыпая еще копну поверх.
– А что з-засаду бы сторожам не организовать?
– У сторожей и оружия нет. Да и копьем такого морока не возьмешь! Надо к бабке-шептухе идти, чтобы зверя отвести. То-то!
– Бабке? Это которая Яшку побрала? – усмехнулся Рэй. – Как т-только ее не зовут: Яга, Шептуха, Йогиня.
Лишка задорно напела:
– А на окраине села Люська-ведьма жила,
Хочешь – верь, хочешь – нет, было ей сто двадцать лет!
Она хихикнула и сплюнула комок мул-травы в воду:
– Чушь! Ну, говорят, живет какая-то старуха в лесу, где-то даже неподалеку от нас, кто-то из судимых дескать видел. И якбы звери ее не берут, но что с того? Сумасшедшая баба. Поди, из нашего же поруба бегунья. Инку Зубачиху помните? Чем не ведьма? – опять хихикнула.
– Ведьма или нет, – продолжил Рэй, – меня б-больше интересует, что судья даже пообещал сократить срок заключения тому, кто убьет зверя. И вот что любопытно, срок будет сокращен тому, кто принесет зверев х-хвост. Это что за ребячество? Колдун он, что ли, судья наш, х-хвосты-то собирать? Чем не голова или уж т-туша целиком?
– Думаешь, что-то особенное в этом хвосте? Выходит, судья ведает, что именно к нам забрело?
– А то! – опять вклинился сосед. – Ведает, еще как! Да судья сам, что лешего, боится зверюгу! Кудлатый ведь по званию выбирать не станет. «Хрусть» судейской шейкой во сне и удерет с жирненькой добычей, хе-хе!
– Хм, вот это, кстати, возможно, – посерьезнев, закивала Лишка. – Не то, что оно судью загрызет, а что судья по правде его боится. Короче, мужики, тут вот какая буза. Подслушала нынче утром разговор сторожей, – затаенным шепотом начала она. – Говорят, что судья уже распорядился для решения проблемы, – она сделала интригующую паузу, – пригласить героев!
Рэя будто ковшом ледяной воды окатило!
Впервые после суда кто-то в этом мире упомянул божественных посланников. Героев, которым ни много ни мало предписано спасти не то целый мир, не то лишь людской род – тут пока ясности не было, да и спасти от чего – тоже оставалось загадкой. Но героев!
«Господи, как же я забыл? – оторопело подумал он, и пред глазами скопом пустых страниц пролетели последние месяцы. – А я – тоже?..»
– Рэй, неси вон тот ушат, – кликнула Лиша.
В общей сложности уже более полугода он провел в заточении. Суровая осень, беспощадная зима, а теперь эта голодная весна. Тепло вернулось, но голод! Серый, животный голод, что диким волком скребся изнутри и бесновался только сильнее, когда Рэю удавалось наложить руки на лишнюю порцию постной каши или обглодать вываренный в супе хребет. Да еще зверюга, что подрала последнюю скотину. Черт, да он сам готов был сожрать живьем несчастных куриц, только бы наесться хоть один раз! Голод, холод, нищета и болезни заполонили сознание, заставив позабыть о предназначении.
– Рэй?
Голову обогревало весеннее солнце, однако сердце похолодело.
Из мутного, идущего рябью зеркала воды на него вдруг вылупилось чужое лицо: непривычно вытянутый, с резкими чертами облик высохшего старика. Впалые щеки вырисовывались полукруглыми тенями, глаза – две черные впадины без искорки жизни, борода, которую тут не требовали брить, отросла бурым сорняком.
Узник смотрел на отражение, недоумевая: «Чего это он уставился?» Он провел рукой по отросшим волосам, и злой двойник по ту сторону почему-то сделал то же. Затем двойник положил ладони себе на лицо – на щеки легли костлявые пальцы с отросшими ногтями. Пустые впадины глаз бессмысленно пялились – как вдруг отражение разбилось ударившим по воде ковшом!
– Кого узрел-то там, соколий?! – звонко хрюкнула Лишка, орудуя черпаком.
– А? Да так. Г-герои, говоришь? – переспросил Рэй как можно спокойнее. – А много их будет?
– Я почем знаю? – хмыкнула она, утапливая белье в ледяной воде. – Будь они неладны. Вряд ли они тут что-то поймают, только на награду судьеву позарились, небось целый мешок серебра посулили, вот и запрягли такую даль. Надеюсь, не заплатят им вперед, а то слиняют, даже не поглядим, как их сожрут.
– Сожрут? – удивился Рэй. – Г-героев-то? А ты не высокого о них мнения.
– Куда там! Видала, их в Сяве раньше полно было. Кичливые такие, мол, снизошли до ваших бед, мужики раскошеливайтесь, бабы подол задирайте! А до дела доходит – друг друга готовы поубивать за место в кустах. А уж в ратном деле на этих героев стыдоба смотреть: не княжьи солдаты, а деревенские колдыри им по мусалам надают.
– П-подожди, – не веря ушам, возразил Рэй, – разве герои не обладают бо-жественными талантами? Они ведь должны быть, как же там, честны, д-достойны и преданы долгу?
Лишка не в первый раз глянула на напарника с подозрением, но в этот раз взгляд был короче, а подозрений в нём больше.
– Может, они чего и должны, пришельцы-спасители, как же! Девственность мою пусть спасут, ха! – опять хрюкнула. – Да они нам тут сто лет не всрались, герои-то.
Разговор оставил сомнения. Что успели наворотить предшественники Рэя? И всё-таки факт был налицо: герои существуют, а некоторые, похоже, занимаются тем, чем, по мнению Рэя, должны заниматься герои!
До конца рабочего дня он смятенно размышлял об услышанном. Нечто встряхнуло его, словно от долгого сна, заставив сердце биться. Вечером он упросил Лишку подстричь ему волосы, вопреки здешним традициям подчистую сбрил непослушную бороду, затем подстриг ногти и подшил свою арестантскую одежду.
Герои, однако, не спешили явиться.
* * *
Поздняя весна: уже травник месяц.
Полный лунный цикл минул со дня, когда Рэй стал жить надеждой встретить соратников. Несчетное количество раз он представлял, какой будет встреча: узнают ли они собрата, смогут ли помочь в его положении, а что важнее – захотят ли? То ли одна эта идея, то ли приход весны, с которым оживала природа, но призванный более не позволял себе пасть духом, сердце билось сильно и ровно.
Изо дня в день он трудился пуще прежнего, стараясь и укрепить форму, и обрести новые навыки. В мастерской Рэй уже умел вытачивать посуду, стрелы, рукояти для инструмента и даже детали для мебели, которую потом собирали другие мастера. Он так и не пристрастился к гадкой на вкус вощеной мул-траве, а все порции выменивал на продукты. Зимняя хандра ушла., а в голове кто-то уверенно повторял: «Этот лагерь – не конец моей истории». Назло волшебному коту, который, верно, уж и позабыл о нём, назло Амадею, герою, вероятно, идущему предрешенным на успех путем. Да, Рэй был здоров вопреки всем невзгодам, силен – на лесоповале другие не выживают, у него был друг и даже небольшой авторитет в лагере; со всем этим можно было работать. Впрочем, возникшие заикания пока побороть не удалось.
Так глубоко задумался он, шагая через двор с охапкой дров на груди, что не заметил, как перед ним возникла стена. Он оступился, а через секунду оказался на земле, звонко усыпанный поленьями.
– И как это понимать? – уязвленно прозвучало над ним.
Рэй медленно возводил взгляд. Кожаные сапоги с невысоким роговым каблуком: мягкая кожа, тонкая выделка и, с ума сойти, металлические пряжки! Надо отметить, что любое изделие из металла в этом мире вообще обладало какой-то фантастической ценностью. Заправленная в штаны белоснежная рубаха со шнуровкой на груди, затянутая кожаным поясом, выгодно подчеркивала талию, крепкую грудную клетку и выдающиеся плечи. Черты лица симметричны и красивы, легкие растрепанные волосы цвета пшеницы не касались плеч, а отсутствие укладки придавало образу моложавую небрежность и лихость. Молодой мужчина имел облик эталонного героя былин!
– Я дождусь извинений?
Рэй, давясь умножившимися заиканиями, вымолвил, что просит прощения, но, только собрался задать вопрос, как благородные светло-голубые глаза утратили интерес к никчемному кандальнику. Герой былин цыкнул и зашагал прочь, не дожидавшись заикающегося визави. Следом трусил молодой паренек с большим рюкзаком кустарного пошива на плечах. Этот мельком одарил Рэя каким-то уж очень брезгливым взглядом.
«Неужто и правда герой? – взволновался узник. – Подумаешь, толкнули его».
Сегодня на пристани позади частокола вновь высились перепончатые мачты шхуны, что курсировала по этой реке. Присутствие корабля не было чем-то необычным, этот швартовался каждые две-три недели, подвозя кое-какое продовольствие, новых заключенных, а изредка – гостей: коробейников, знахарей, странствующих монахов, распространяющих непопулярное в этих землях учение о некоем пророке, убитом солдатами старого княжества сотни лет назад, но почему-то до сих пор почитаемом, а также княжеских скороходов, привозивших документы судье. Гости прибывали в лагерь на правах вольных посетителей, квартировали в стольном доме и уезжали той же, максимум следующей лодкой. Однако Рэй отметил, то сегодня-то в лагере уж очень шумно из-за количества прибывших.
Получив тычку от сторожа, он собрал рассыпанные по двору поленья, но другой надзиратель, забавно окая, окликнул:
– Гой, Коновал! Оставь покамест дрова, вон те ящики надобно сносить до стольного дому, в клад за кухней. Обожди, сыщу тебе подмогу.
– Н-нормально, Митяй! – не без труда поднимаясь из приседа с ящиком на груди, ответил Рэй. – Один справлюсь.
Он прошел в стольное здание по знакомому пути: направо, мимо кухни и далее до упора. Вошел в просторную кладовую, а внутри, сначала лишь краем глаза, увидел ее.
Случайны ли случайности? Во всяком случае от этой случайности у Рэя стиснулось сердце.
Цве́та теплой платины волосы, собранные на затылке в хвост, были единственной деталью, не сокрытой плотным коричневым полусолнцем. Так называли длинную накидку с капюшоном, которая защищала от непогоды. Рэй уж замечал, что подобное полусолнце, за простоту кройки и практичность, носят очень многие гости, даже высокого ранга. Девушка, подогнув под себя одну ногу, деловито сидела на большом ящике возле окна. На руках у нее пачка листов. Прическа, движения и взгляд неуловимо отличали ее от местных, выдавая что-то знакомое, даже родное.
Но Рэй чертовски занервничал. Он так ждал встречи с героями, с людьми из родного мира, да только сердце так и заметалось в груди, а голова враз опустела от мыслей. Не в силах не отметить, сколь ухоженно выглядит девушка, Рэй понял, что его облик, несмотря на недавние старания, без стеснения выдает уголовника да невысокой масти. А когда она оторвалась от бумаг, подняв вопросительный взгляд густо-серых глаз, сердце и вовсе предало, рухнув в пятки.
Кандальник тут же отвернулся, проследовал до угла. С важным видом он поставил тяжелый ящик. Дважды проверил, успешно ли тот установлен на дощатом полу, а убедившись, что прямоугольный короб не планирует укатиться, решительно прошагал по половицам и опять остановился возле нее. Но тут снова же столкнулся с выразительными, матово-серыми глазами, и заготовленная фраза, которая в голове звучала уверенно и непринужденно, вывалилась нелепицей:
