Александр Анатольевич Трохимчук
Молитва о семье. Книга первая
День первый
"А дом наш и всех живущих в нем
огради от огненного запаленья,
воровского нападения
дьявольского наваждения."
Говорят, если природа дает нам слишком много чего-то, то в остальном она отдыхает. Зовут меня Александр, сколько мне лет, не знаю. Обычная внешность, силища Ильи Муромца, добрейший характер. И самое главное – я идиот. А что вы хотите. Если бы вам так прилетело по голове, то Эйнштейном уже не быть. Дети жестоки, взрослые жестоки. Весь мир по отношению к вам жесток. До поры до времени я это не понимал, да и не помнил. Изменилось все это в один день, который как всегда начался вечером. Знаете, так и слышу ехидный голос за спиной: – Что второй кирпич по голове прилетел?!
Новый год он и в Африке Новый год. Апельсины, мандарины, разрешенный взрослыми глоток шампанского, помните, как в детстве? А еще оливье с тортиком, селедочка малосольная, да под водочку. Это уже по – взрослому. Все это было в гостях. Много водки, много еды. Зачем я после селедки тортика нажрался – до сих пор не знаю. Но слово, данное второй половине – сдержал. Хотя до " мордой в салат" оставалось совсем чуть-чуть. Наша с женой квартира была недалеко, в десяти минутах ходьбы на свежем морозном воздухе, здорово! Легковушку – иностранца я заметил боковым зрением поздно, но кто ж знал, что именно в этот вечер нужно было вести здоровый образ жизни? Шевроле выскочил на тротуар и врезался в остановку. И слава Богу там не было людей.
Жене крикнул:
– Стой на месте, – уже на бегу.
А если честно, то нужно быть быстрее жены, а то пива утром не будет. Шевроле загорелся сразу. Подбежал к машине, сорвал ногти на руках, но дверцу открыл. Детей вынести успел. Взрослых, может это родители – нет, остались в машине…
На второй ходке волна жаркого воздуха ударила в лицо, меня отбросило в сторону. Сознание потерял сразу, ничего не успел понять, подумать, удивиться не успел. Если у вас был такой опыт, вы понимаете, о чем говорю.
Когда я пришел в себя… Я бежал?! Бежал по пыльной дороге, мелкие камушки не доставляли мне неприятностей. Знаю – надо бежать! А куда, зачем – Бог его знает. Бежать быстрее ветра – что может быть лучше? Штаны закатанные выше колен, рубаха косоворотка. А где же Новый год, мороз честно заработанное пиво в присутствии жены любимой?
– Кто я?
Нет не так.
– Где я?
После осознания всего этого вырубился еще раз. Сижу на обочине грунтовки и пытаюсь понять что-нибудь. Возле меня пруд под зелеными ивами. Шикарное место! Сюда б с друзьями, да на шашлычки, да под водочку, знаете такая шоб тянулась!
Господи, да какая на хрен водка с шашлыками. Допился уже! Я ж попал в такую жопу. А куда я попал? Мама родная, роди меня обратно!
Где я?! Ну то, что я не Леонид Ильич и не перед Дворцом Съезда – хорошо понимаю. Юмор не позволит сойти с ума.
А может я сошел с ума? Лежу где-нибудь в больничке, пристегнутый и привязанный. И кормят меня такого послушного с ложечки галоперидорчиком или чем там кормят, а может опыты ставят. А я ж ни хрена не осознаю.
Да, юмор, это хорошо, но великий и могучий тоже помогает.
Вот же б***ь !!
Какая сука меня сюда всунула? И за шо? За мной геройский поступок! Правильно Шапокляк говорила " хорошими делами прославиться нельзя". Мои печальные размышления прервал старушечий голос:
– Что Сашенька, опять потерялся? Ох, горюшко мамино. Ну пошли, родной, отведу тебя, не в первой уж.
Смотрю, старушка-божий одуванчик, откуда-то нарисовалась и не сотрешь уже. Спокойненько так берет меня за руку, уверенно, и не боится!?Пошли мы. Куда пошли, а откуда я знаю? А бабушка " божий одуванчик" идет и причитает:
– Вот опять изгваздался весь, вон, рубаха порвана. Ох, горюшко мамино. Боженька, видишь, как распорядился – то!
– И не говори, добрая женщина, – это уже я вставил свои пять копеек. Самому интересно, за шо это мне?
Бабулька внезапно остановилась и с выражением чрезвычайного изумления на лице от только что произошедшего Божьего чуда и никак не меньше, уставилась на меня.
Пауза по Станиславскому начала меня уже напрягать.
– Ну шо стоим? Пошли бабушка!
Мне ж очень интересно, куда это я попал?
Дальше шли уже молча. Село оказалось рядом, за небольшим леском. Бабушка, кстати, странно одета, не монашка, но похожа. Голова покрыта темным платком, черная юбка в мелкий цветочек. Очень странная одежда. А село как село, только старинное какое-то. Вон на столбе тарелка репродуктора – такое только в кино видел. Но когда" оно " начало говорить, я чуть не присел от страха.
И что говорить!
– Товарищи! Слово предоставляется всесоюзному старосте, товарищу Калинину!
Рядом аккуратное строение клуба или изба-читальня, откуда мне знать, как правильно. С красным знаменем, с портретом вождя и учителя всех времен и народов, товарища Сталина. Иду молча, а если еще и накормят, то вообще смирюсь с окружающей суровой реальностью.
– Ну, вот и пришли, – оживилась бабушка, подводя меня к дому. Моему?
– Посиди, Сашенька, на скамеечке, сейчас мама со школы подойдет.
И так быстренько куда-то исчезла. Сижу, смотрю на дом. Настоящий, деревянный сруб, аккуратно побеленные бревна. Вишня здоровая во дворе, колодец рядышком. Испил водички, именно так – испил! Вода холодная, аж зубы заломило. А вкусная – зараза! А воздух!
Ну вот, что-то хорошее, бонусы так сказать пошли. Посижу еще, подумаю. К чему-то надо прийти, иначе с ума сойти можно или, начитавшись альтернативки, уже сошел? На свои руки, ноги боюсь смотреть. Воду пил, глаза зажмурил, чтобы себя" нового" не увидеть.
Жду. Как говорил мой знакомый:
– Я за любой кипиш, кроме голодовки.
– Сашенька, куда ж ты пропал?
Все же интересно – я пропал или попал?
Рядом со мной стояла искренне обеспокоенная женщина, средних лет, в очках. Похожа на учительницу.
– Давай неряха умываться, рубаху чистую надень. Собрание закончится, люди выйдут, неудобно будет.
Это она так объяснила отсутствие массовки.
– Откуда выйдут? – Заинтересовало меня.
– Из клуба, сынок.
И опять пауза по Станиславскому. Со мной, как с трехлетним ребенком сюсюкают, странно все. Глянул на свои руки, Господи, кулак вон с голову доброго «пионэра».
Внутри дома чисто и опрятно. Две комнаты. В первой печь и полати или это по-другому называется. Фотографии на стенках в деревянных рамках. На центральной – мужик с девушкой, еще молоденькой. Это мои родители?
Мужик в форме командира Красной Армии, в богатырке с " разговорами" на груди. Под фото шашка или сабля – не разбираюсь я в холодном оружии ни разу, в отношении огне стрела немного легче.
Разглядывание дома закончилось быстро. Мать поставила на стол скворчащую сковородку с яйцами, салом. черный хлеб. Крынку с кислым молоком. Когда она это успела? Было такое ощущение, что впервые так вкусно ем.
– Сынок, завтра сходим в больницу, к доктору, а сейчас ложись отдыхай.
– Хорошо мама, спасибо.
А что еще говорить? Да и говорить нужно осторожно, слишком внимательно на меня смотрят. Перед тем как уснуть, бросил взгляд на перекидной календарь. 1 мая 1937года. Занавес!
День второй
Поход в больницу оказался весьма познавательным. Не бедное село, люди живут неплохо, а ведь помню по истории голодомор, НКВД свирепствовало, "чистки" в армии, партии, миллионные толпы осужденных. Но встречные люди были приветливы и никак не походили на запуганных и угнетенных серпом и молотом. Таких радостных лиц очень мало было в моей прошлой жизни. Вспомните сами. Едешь в маршрутке на работу, такое ощущение, что половина народа едет на похороны, а вторая с них возвращается и редко кто улыбнется. А если улыбнется, тут два варианта, либо пьяный, либо "идиет". Может мне или нам не ту историю рассказывали?
Второй день живу в этом мире, надо определиться с географией. Говорить с доктором осторожно и не дай Бог правду, а то Гулаг какой-нибудь или психушку сам себе обеспечу. Новая больница, на вывеске сельский врачебный участок колхоза " Путь Ильича". А у нас все уже развалено, а то что работает, сокращается – реформа, однако.
Доктор оказался весьма интеллигентным человеком с чеховской бородкой, но без пенсне. Следующие полчаса осмотра в кабинете доктора меня прощупывали, простукивали, зачем-то смотрели горло.
– Ну, что я могу сказать вам, Мария Алексеевна. Если сказать, что я удивлен – ничего не сказать. Конечно можно и нужно съездить в область к доктору, лечившего вашего ребенка, для более детального и серьезного обследования, но это ничего не изменит. Позвольте извинить меня – забегаю наперед. Перед собой вижу абсолютно здорового молодого человека. Поздравляю вас, это похоже на чудо!
– Скажите, Александр, что вы помните?
– Доктор. абсолютно ничего, но дискомфорта при этом не чувствую. Моя память ограничена двумя последними днями.
Ага, расскажи тебе правду, где я могу оказаться?
– Настоятельно буду просить вас, и вашу маму рассказать свою историю болезни.
Да что же они на меня так смотрят?
Ну, что ж вот моя история.
Моя мама Мария Алексеевна учительница сельской школы русского языка и литературы, а также немецкого. Интересное сочетание. Все же неплохое образование получали в гимназиях.
Батя – командир Красной Армии, орденоносец. Погиб в 1920 году в Средней Азии, басмачи уже раненного добили штыками. "Все ", что осталось от него – буденовка, шашка, да совместная с мамой фотография.
Моя мама получила приличное образование, из " благородных". Но госпожа любовь!
Влюбилась в представителя чуждого класса, который как раз и занимался уничтожением " благородного " сословия. Репрессии обошли стороной – муж герой Гражданской… Позвольте представиться. Меня зовут Александр Фомин, 17 лет.
Здоровый бугай, думал старше. Три года назад получил чем-то тяжелым по голове, с тех пор с сознанием пятилетнего ребенка, ну и с соответствующими поступками и поведением.
На горизонте начинают появляться неприятности. А вдруг добьют? Позволить себе паниковать – сойдешь с ума. Надо принимать все, что происходит спокойно и как-то научиться с этим жить.
– Сашенька, если ты ничего не помнишь, придется заново учиться писать, читать.
– Как раз с этим проблем нет, и я хочу учиться дальше, мама.
Долго мы с мамой общались о жизни, о планах.
– У тебя прекрасный берлинский акцент, сын!
Японский городовой, последние полчаса разговора общались на языке великого Гетте!
В прошлой жизни добросовестно и бесполезно учил английский. По-немецки знал Гитлер капут! Хенде хох! И все на этом. Кстати, что делать с Гитлером – буду думать о многом, о разном. О тех суках думать, которые развалили великую страну. А лекарство для них одно – свинцовые пилюли в лоб, предварительно намазанный зеленкой. Не садист же я, надо чтобы инфекция в головной мозг не попала.
Окончание каникул
.... Следующие дни были заполнены работой. С руками слава Богу, в этой жизни оказалось все в порядке, росли откуда надо. Хозяйство у нас с мамой небольшое. За месяц отремонтировал старую баньку. В правлении выписали наряд на лес. Познакомился с Петровичем, лесником местным. В колхозную полуторку за раз все не влезло, пришлось делать две ходки. Удивительно, но за это не взяли ни копейки. Правда, матушка приготовила пару бутылок казенки. Жидкая валюта во все времена – классика жанра. Мир вокруг меня становился шире. Приходили школьные друзья, знакомились заново. Нормальное человеческое общение – то, что в моей прошлой жизни мы потеряли. Мы много чего потеряли....
Раненько каждое утро бегал на речку купаться. Холодно от студеной воды, но бодрит, однако. Мои самые замечательные в жизни каникулы закончились быстро.
Подбегая к речке, почувствовал запах табака и перешел на шаг. Не испугался, но бдительность проявил. Может мужики по зорьке да на рыбалку. Два мужика добротно одетые, в хороших сапогах. А я все босиком бегаю – непорядок.
– Ну шо, красножопый, добегался?
Когда в тебя тыкают обрезом, говорить о добром и вечном не хочется. Каюсь, сбледнул и в животе противно стало.
– Дяденьки, я не добегался, я еще побегаю.
Пытаюсь отыграть ситуацию.
– Гы-гы, – старшему понравилось, на мгновение его взгляд ушел в сторону.
– Федька, б***ь, кончай его, твой п***б, доделай.
Рука младшенького потянулась к сапогу, блеснула сталь ножа. Господи, то меня по голове бьют, то каким-то дурацким свинорезом пугают. Наверное, в такие моменты время замедляется, меняется сознание. Первым убиваю старшого. Обрез, сука, отдавать не хотел. Отвожу руку бандита в сторону, перехватываю ствол, треснули пальцы урода. Бью в шею, раздается выстрел. Брызги крови, ошметки костей и чего у него там еще в голове. Не успеваю уйти в сторону, нож полоснул по щеке. И младшенький – активная сволочь, бил бы в корпус, шансов у меня не было бы. Ни разу я не Брюс Ли, танцевать с тобой не буду. Шаг навстречу, пропускаю младшенького мимо себя, локтем по затылку сбиваю с ног. Прыгаю на него, нет падаю и добавляю обрезом по голове.
Успокойтесь, лесные братья! Нельзя мешать людям заниматься здоровым образом жизни! Два трупа украсили утренний пейзаж. Если первый был мертв, ну не живут с половиной головы, то Феденька начал приходить в себя. Пришлось добавить ногой по ребрам. Раза два или три. Добить? Не-а, а поговорить? Связал Феденьке руки, одна была сломана и когда он успел? Осторожнее надо быть.
Оттащил обоих в сторону, произвел шмон, снял со старшего сапоги – это ж мой размерчик. Итак, что я с этого имею, кроме нервов?
С огне стрела – обрез мосинки с россыпью патронов, наган 1935 г. выпуска, можно сказать новый. «Холодняк» в наличии, две штуки страшные с виду. Часы – серебряная луковица. Открываю, читаю надпись на крышке. Красноармейцу за храбрость, командарм 1-ой конной. Приметные часики. Кто же командарма 1-ой конной не знает? А вот это уже сложнее. Извечный вопрос – что делать? Притопить братцев в болоте? А выстрел. До заимки лесника не больше километра по прямой. Может не получиться. Да и шлейф за ними приличный тянется.
Распихиваю по карманам патроны. Перезарядил обрез, проверил наган. Ну, что ж, на случай гостей незваных приготовился. А теперь душевно с Феденькой поговорить.
– Ну что, дорогой, балакать будешь?
Взгляд полный ненависти, таким убить можно или порчу как минимум навести. Харкнул в меня, не попал, а то бешенство еще подхватишь – а оно мне надо? Добавляю ногой по ребрам, опять чего-то трещит. Какой, однако хрупкий и ранимый организм попался мне под ногу. Поплыл бандюг. Не, так не пойдет – щас подлечим. Вгоняю нож в ногу неглубоко – я ж не садист ни разу, слегка проворачиваю. О, пришел в себя.
– Жаль мы тебя гада тогда не кончили.
– Расскажешь все, отпущу, бля буду. Только смотри не продешеви.
Федот сдал место схрона.
– Еще!
– Чего тебе кроме денег?
– Кто еще с вами в кодле, я тут каким боком?
– Почтаря с оперком мы грохнули. Ты подвернулся под руки.
Свидетеля оставлять зачем? Думал убил, а ты живучий, сука!
– Лесник с вами?
– А, это еще один краснопузый, грохнуть надо!
Шо-то этому гаду не понравилось. Перед смертью мы все такими чувствительными становимся, ранимыми.
– Пообещал отпустить, значит отпущу. Одним слитным движением вырываю нож из ноги и бью под сердце. Быстрая, милосердная смерть. Как и обещал – отпустил....
Приятное знакомство с НКВД
.... Привожу все в исходное. Кладу тела рядышком, возвращаю ремень Федора на штаны. Не хватало, чтоб подумали о допросе. У меня есть два варианта. Первый – скрыть так сказать следы самозащиты или преступления и притопить все в болоте? Вместе с оружием, часами и прочим. В моем времени связываться с ментами для почек больно, да за превышение лет 5–7 дадут и не испугаются. А как здесь? Вариант второй – идти в органы – наган, наградные часы напрягают. Опять же звук выстрела могли услышать и может быть внимательные глазки доброжелателя за мной наблюдают?
Решено.
Примерил сапожки – это ж мой размерчик, портянки брать не стал – типа противно мне, а то, что весь в чужой крови – так это нормально. По лесу бегать босиком – не комильфо, однако. Экспроприируемой водкой запил " мудрое" решение. Полбутылки с горла успокоили маленько, а то колени начали трястись. Обрез в руки, наган за пояс, часы в карман и бегом к Петровичу.
А вот и изба Петровича, с крепким забором, собака здоровущая на цепи. Встал видать хозяин – на ночь пса отпускает. Как воспитанный человек, стучу обрезом в дверь.
Шум движения за спиной, оборачиваюсь, кисть правой руки обжигает удар, обрез отлетает в сторону. На против меня стоит лесник и разглядывает меня с помощью двустволки.
– И тебе доброе утро Петрович!
– Доброе, Василий? – удивился.
– Петрович, ты мне сразу скажи, ты за Советскую власть? – пытаюсь сразу расставить все точки над и.
– За совецьку, совецьку. Батю твоего знал, вместе воевали. Но пушку свою не тронь!
– Да у меня еще одна есть, – поднимаю рубаху.
– Забирай, мне для хорошего человека ничего не жалко.
Петрович отпустил свою гаубицу и ничего отбирать не стал. А чтобы я делал, если бы он поступил по-другому?
– Помощь нужна Петрович, времени мало.
– Стреляли возле кладки Демьяна?
– Там, нужна подвода, так получилось – двоих я успокоил. Надо в милицию, а потом в район. – Ты пока умойся у колодца, рубаху я вынесу. Кроме рубахи вынес бутыль первача, шмат сала с хлебом. Хлопнули по стакану, захрустел вкусно чесночком с салом. Жизнь начала налаживаться.
В прошлой жизни убивать не приходилось, но запах чужой крови, дерьма уже никогда ни с чем не спутаю. Запах крови…
Еле успел отвернуть морду, а то испортил бы закусь… Погрузили тела разбойничков в повозку, сверху набросали свежескошенной травы, не надо людей пугать.
Наш участковый был еще дома, но одет по форме с наганом в кобуре. Рано здесь народ встает. В суть дела врубился сразу – начал командовать.
– Я в правление звонить в район, будьте здесь.
К 11ти утра мы уже были в районном управлении НКВД, значит это дело его интересует. Думал обычная уголовщина – милиция заниматься будет. Лучше все же было притопить фигурантов в болоте и не связываться с грозной организацией. Но уже поздно батенька.
Кабинет следователя с двумя письменными столами, портретами вождя всех народов и железного Феликса. Решетки на окнах, громада сейфа в углу. Суровая обстановка, чувствуется опытная рука специалиста по фэн-шую…
Следователь за столом перебирает бумаги. Удивляюсь – идет выпадение из образа. Следователь – женщина, судя по петлицам – младший лейтенант НКВД.
Мужики, вот что вы будете думать, видя перед собой красивую женщину в форме?
Правильно, будете думать что-нибудь.
Вот и я расслабил булки, даже улыбнуться успел своей порезанной рожей.
В левом ухе резко дзенькнуло, ударом с левой руки бравый сержант отправил меня на пол. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Выпадение в осадок прервал дружеский удар сапогом по ребрам. Вежливо посадили на табурет. Улыбаться перехотелось совершенно. Ну блин, в рот бы тебе килограмм печенья! Думал баба, значит бить не будут! Будут, еще как будут! Стараюсь собрать мозги в кучу, настроиться так сказать, на конструктив. Всем своим видом подтверждаю преданность делу Ленина-Сталина.
– Давай, признавайся, контра недобитая!
Если я контра, то уже побитая. А если они так будут продолжать, то я во всем, что угодно, признаюсь. А может я действительно китайский и английский шпион, а по выходным дням подрабатываю на спецслужбы Гондураса! Мое чистосердечное признание в чем угодно было прервано появлением высокого начальства в чине капитана.
