Александр Амусин
Бриллианты Берии
БРИЛЛИАНТЫ БЕРИИ
СОДЕРЖАНИЕ
Тетёнчик
Вилена Прохоровна
Загадочные цветы
Алмазы Константина Станиславского
Первые выстрелы
В ожидании чуда
Станиславский, Берия, Мейерхольд и смерть
14 июля 1939 года. Зинаида Райх, Лаврентий Берия
Улыбка Эльвиры
Приговор для чёрного кота
Первый отблеск алмазов
Особая папка
Последняя любовь Иосифа Сталина
В кладбищенском мешке
Убийцы Сталина
Колодец пепла
Эхо Хрущёва
По уставу косых зеркал
Тайна старинных писем
В капкане совести
ТЕТЁНЧИК
Редко в одном человеке сочетаются бесцветные глаза, невыразительное лицо, привычка выглядеть неярко, неприметно, неряшливо, а в качестве эксклюзивного бонуса иметь глуховатый голос, похожий на сиплое дыхание больного ангиной, блёклые волосы. Сергея Петровича Рассадова, если он нахлобучивал мышиного цвета костюм, даже одинокого на тротуаре, сложно заметить. И не оттого, что облачение сливается с асфальтом. Увы, сам хозяин ростом чуть повыше урны для мусора, а его некогда чёрные волосы, так и не
удосужившись поседеть, остаются в промежуточном мутно-сером состоянии годами. Тенью тени, или, сокращённо, Тетёнчиком сочувственно прозвали сотрудники бухгалтерии кротко-короткого коллегу Рассадова. Впрочем, относились как к сломанному кустику под ногами – не затаптывали. Пробовали поначалу Акакием Акакиевичем наречь, но быстро поняли: Сергею Петровичу до гоголевского героя что ефрейтору до маршала. У Акакия Акакиевича мечта имелась, а у Рассадина только страх перед реальностью и нытьё запуганной особи.
– Работать надо, трудиться, всё остальное некогда! – бледнея, испуганно бубнил Рассадов, когда его по-приятельски приглашали отдохнуть на природе или в ночной клуб, – кому я нужен при своих масштабиках, дышу от сокращения до сокращения штатов. Вам хорошо, если уволят – в другом месте устроитесь, здоровые, крепкие, нормальные а я? Спасибо, отсюда пока не выперли, жалеют, понимают, не донимают…
Но ещё больше Тетёнчик съёживался, если доброхоты предлагали познакомить с одинокой женщиной.
– И что с ней делать, кормить, одевать надо, а с моей лапотной зарплатой на меня, половинчатого, едва хватает, а вдруг детки заведутся да расти начнут?!
При слове «детки» его узенькие белёсые глазки, что видом, что размером напоминающие ноготки ребёнка, по-кошачьи расширялись и вспы-
хивали зеленовато-мраморным колером, кривенькие губки выпрямлялись в надменной ухмылке, крохотный подбородок с ямочкой раздавался от размеров чайной ложечки до охватов столовой ложки, большие уши покрывались испариной.
– Да ты сам себя боишься! – возмущались сотрудники. – Сколько можно жить бобылём?
Тетёнчик съёживался до размеров грозного кукиша и, чуть не всхлипывая, огрызался:
– Ничего не понимаете! Только издеваетесь! Хорошая за меня не пойдёт, а никудышная, что грязь под когтями, да хоть валютой оберни в двести пять слоёв, жить не буду!
И так постоянно, пока в бухгалтерию не приняли новенькую.
Нет, не сказочную раскрасавицу с золотой косой, не утопающую в романтических грёзах наивную да юную очаровательную диву, а совершенно обыкновенную, выражаясь бухгалтерским языком, среднестатистическую дамочку. Роста нормального, волосами русая, сероглазая, обычный носик гармонирует с хорошеньким личиком, стандартная для её возраста фигурка
не отличается ни пышными формами, ни костлявым силуэтом. Да и одевается скромно, хотя и с очень большим вкусом. В ней нет ничего
притягивающего взгляды мужчин, но и ничего отталкивающего. Впервые увидев новенькую, местный донжуанчик Владик Воробьёв, скрывая зевоту, отвернулся, а женщины, утомлённые многолетним созерцанием друг друга, разочарованно уткнулись в бумаги. И только Тетёнчик, едва покосился на новенькую, испуганно дёрнулся, покраснел, чихнул и засуетился. Несколько
раз перекладывал бумаги с одного угла стола на другой, а потом обратно, носовым платком то монитор вытирал, то неожиданно выступивший пот на лобике и шейке. Весь день зачем-то постоянно вставал и приседал, а за полчаса до конца рабочего дня торопливо сложил бумаги в стол, вытянул головку, ссутулился и замер испуганной крысой перед прыжком, глядя на часы с кошачьими усами. Правда, этого никто не заметил, но когда Сергей Петрович первым выскочил из офиса, едва крохотная стрелка настенных ходиков уткнулась в цифру «6», некоторые из дам ойкнули. Не напрасно! Тетёнчик всегда уходил с работы последним. Всегда, но не сегодня! Не меньше подивились, когда на следующее утро Рассадов на службу не явился. И хотя главный бухгалтер успокоила, сообщив, что Сергей Петрович позвонил и впервые за многие годы попросился в отпуск за свой счёт, многие
в отделе задумались, поглядывая на новенькую.
Впрочем, их мрачные подозрения быстро улетучились, едва Тетёнчик предстал снова. В своём привычном тусклом костюмчике, сером с сире-
невыми горошинками галстуке, светло-коричневой рубашечке он явился, как всегда, раньше всех, а ушёл позже. На новенькую поглядывал, ох и поглядывал, но увидеть, как при этом пылали глаза Тетёнчика, никому не пришлось, уж слишком он был маленького роста, совсем махонького.
Для того, чтобы заглянуть в глаза Тетёнчика, нужно было встать на колени.
ВИЛЕНА ПРОХОРОВНА
У каждого из нас своё время года. Один млеет, восторгаясь лучами знойного лета, другой наслаждается безупречной синью и чарующей глубиной апрельского неба, третий упивается величием снежных просторов, а у кого-то осенний багрянец будоражит сердце омытой дождями красотой. Есть и другие, для них весь год погода делится на холодную и тёплую, сухую и мокрую, ветреную и без… Вилена с детства недолюбливала всё, что находится за стенами её маленькой, но уютной квартирки. Истинная домоседка, она всему разнообразию природы предпочитала небольшой диванчик и мягкое кресло, вязальные спицы, мулине, самотканые ковры, икебану и книги… Как уверяла её мама Алевтина Дмитриевна Тамина, дочка
и в школу бы не ходила, если бы та не находилась через дорогу, а в экономический университет поступила оттого, что до него ближе всего ехать.
Когда девочка выросла и сверстники стали приглашать на свидания, она отказывала, ссылаясь на «совершенно холодную» или «абсолютно жар-
кую» погоду. Матушка не выдержала, высказала, что с таким «климатическим» характером дочь никогда не выйдет замуж, но Вилена искренне возмутилась: «А зачем? Ты же меня одна вырастила! И что толку от твоего замужества?! Три дня улыбалась, чтобы всю жизнь проплакать?»
– Ну, положим, не три, – возразила матушка, но о замужестве с дочерью больше не говорила.
Вилена сама напомнила об этом для кого-то счастливом, а для кого-то печальном факте девичьей биографии. На пятом курсе вернулась домой с
увесистым букетом белых роз, довольно поздно, хотя на улице бушевала метель, а мороз так разрисовал окна, что в них солнечному лучику про-
тиснуться местечка не осталось. Заявила с порога:
– Мама, мне сегодня сделали предложение, и я должна дать ответ, кстати, не одному, а двоим.
У Таминой-старшей, чистящей картошку, первым нож из рук вывалился, а следом картофелина.
– И… и… это серьёзно?
Вилена пожала плечами.
– Один точно козёл, а другой, похоже, не из общественного огорода, – снимая пальто и вязаную шаль, равнодушно ответила Вилена.
– Ты… это… надеюсь, так поздно, ну… не с этим, с общественно-огородним…
– Ой, мамочка, да нет, конечно! Я того уже три раза подальше отсылала. Упрямый до тупости. А этот… Другой. Я в троллейбусе в библиотеку ехала, а он ко мне и подошёл, и говорит, якобы давно за мной ходит, всё про меня знает, да подойти стеснялся. А сегодня решился, ему в командировку надо
длительную. В общем, заявил, что любит и всяко прочее и хочет… это… в общем, видеть меня своей женой и чтобы я дождалась. Берии
– Видеть?! Женой!
– Ну да! Так и сказал: видеть.
– Странно… И как зовут твоего «желающего видеть», куда уезжает, надолго?
Тамина-младшая задумалась, растерянно развела руками.
– А я забыла его спросить, как. А он и не сказал, а может, и говорил, только прослушала я.
– Не поняла? Он тебя называл по имени? Вы…вы… как вы общались?
Вилена улыбнулась.
– Обыкновенно. Виленой. Он спрашивал, – отвечала я. Он рассказывал, – слушала я. На концерт пригласил. В театре «Песняры» выступали.
– И ты пошла?
– Конечно. А куда деваться? Он в троллейбусе мне два билета в карман сунул, сказал, на работу надо, срочно, по делам. Попросил через час дождаться в вестибюле театра перед началом концерта. А сам сошёл на остановке, возле издательства, а в библиотеку поехала я.
Вилена смолкла, подошла к окну, мечтательно разглядывая узоры на стекле. Мать подняла нож, машинально зажгла газовую плиту, поставила на неё пластмассовую миску с нечищеной картошкой. Моментально запахло горелым пластиком.
– Мама! Ты что?! Мама!
Плиту отчищали вдвоём, мать дрожащими руками, а Вилена весело досказывая:
– В общем, пошла на этот концерт, мама, пошла. Да и «Песняров» стало жалко, не каждый день в наш город заезжают. Меня не увидят. А он
уже там, с цветами дожидается.
– Это тот, который не с огорода и которого ты имени не знаешь? – уточнила Алевтина Дмитриевна.
– Тот. В общем, послушали концерт, хороший, сердечный, а потом в кафешку пригласил, но не согласилась я.
– Понятно, правильно, нечего со всякими первыми встречными… И ты домой поехала?
– Ну, во-первых, не одна. И не поехала, а пошли.
Мать ошеломлённо взглянула вначале на дочь, затем на окно.
– И вы через эту метель пешком? Почти через весь город, да тебя в погожий день-то через дорогу перейти не выго…
– Мама, какая метель?! Ветер, снег, всё как обычно. Не тепло, но и не холодно. Он о музыке рассказывал, про ребят из «Песняров», про ансамбли разные, стихи читал, которые песнями стали, интересно.
– Ну, предположим. Как зовут его, ты не знаешь, а откуда, кем работает, куда уезжает, выяснила?
– Мама, а зачем? Какая разница?! Его слушала я! Просто слушала.
Вилена подошла к букету, развернула.
– Ты не представляешь, мама, какой у него красивый голос, бархатный, как эти розы, словно мелодией сердце обнимает.
Мать обречённо опустилась на стул.
– Понятно, Виленочка, есть подозрение, что ты действительно влю… увлеклась, коли про сердце с мелодией вспомнила.
– Мама, не говори глупостей! Завтра к нему на свидание не пойду.
– Почему?
– Если всё, что наговорил, нешуточно, после командировки доскажет и докажет.
– Не ходи, тебе решать. Но он, может, и сам к нам… Он тебя провожал до дома…
Лицо Вилены потускнело, она прижала к себе цветы и снова подошла к окну.
– Понимаешь, мама, нет. Вон там, у светофора, какая-то иномарка остановилась, дорогая, из этих, из джипов громадных. Из неё карлик вы-
плюхнулся, уродец редкостный, с какой-то высоченной симпатичной блондинкой, так этот, с бархатным голосом, едва машину увидел, только и
прошептал: «Прости, до завтра», – и скрылся.
– А урод?
– А что урод? В магазин упрыгал с девицей, я домой поспешила. Вот и всё.
– Так, не было печали – черти накачали, не было беды – бесы помогли! –прошептала мать. – А тебе не кажется всё это очень странным? Вилена взяла ножницы, подрезала стебли роз, всхлипнув, поставила цветы в вазу.
– Кажется, мама, ещё как кажется. Как увидела этого получеловечка, сердце точно этими ножницами полоснуло. Такой чернотой от него повеяло. Мне показалось, даже снег вокруг меня почернел. А холодом-то повеяло, холодом, как из могилы.
ЗАГАДОЧНЫЕ ЦВЕТЫ
Если бы сегодня Вилене сказали, что ручеёк разлился океаном, а море высохло до размеров жалкой лужицы, она бы и внимания не обратила. До дома по высохшему дну морскому прошла бы, не оборачиваясь ни на галеры древних римлян, набитые золотом и жемчугом, ни на пузатые испанские га-
леоны, истекающие пиастрами, ни на многоэтажные железные эсминцы и крейсера. Да что вековой флот! Грозовой ливень, безжалостно терзающий вечерний город озлобленными молниями и безмерными ледяными упругими потоками воды, стал для девушки в тоненькой курточке с миниатюрным капюшончиком не более чем шелковистым бризом. Без зонтика, торопливо обходя лужи, она спешила на вокзал. И ничто не могло её остановить! И никто! Вилена спешила на свидание!
Больше месяца не появлялся незнакомец. Но каждое утро кто-то звонил в дверь квартиры, оставлял на пороге цветы и… исчезал. Ни записки, ни открытки, ни телеграммы. Только цветы, и всегда разные. Однажды матушка, разглядывая очередной букет, решила заглянуть в толстый женский журнал. Полистав его, задумчиво произнесла: – Виленочка, ты погляди, на что знающие флористы нам намекают. Не хмурься, почитай, задумайся. Да не фантазирую я, вникни, о чём написано! «Букет розово-белых роз означает: «Я буду любить тебя вечно». Цветы розового цвета прекрасно подойдут для признания в любви юной девушке, они не заденут её скромность и не вы-
зовут осуждения даже со стороны самых строгих родителей».
Алевтина Дмитриевна посмотрела на себя в зеркало, поправила причёску и, медленно проговаривая каждое слово, продолжила: «Белые розы подчёркивают веру избраннице. В противоположность красным, они олицетворяют чистую любовь, постоянную и более крепкую, чем смерть».
Мать покосилась на равнодушно вытирающую посуду дочь.
– Виленочка, помнишь, какой первый букет мы обнаружили? Бело-розовые цветы в окружении розовых и белых роз.
– Мама, это случайность, совпадение, а ещё проще – твои придумки.
– Может, и выдумки. Только смотри, что по-
лучается. Второй букет составлен полностью из гладиолусов. А теперь цитирую мудрецов-цветоводов: «Гладиолус символизирует верность слову,
надёжность, искренность, силу характера. А также постоянство чувств и серьёзность намерений». Потом, если не забыла, были пионы, те, что в вазе у телевизора. Прислушайся: «Эти цветы несут заряд положительной энергии. Ассоциируются с отличными перспективами, удачливым времяпрепровождением, радостью и устремлённостью в будущее. Считается, что они приносят счастье».
– Мамочка, не сходи с ума!
– Ничего страшного, под твоим чутким наблюдением можно, – щёки у Алевтины Дмитриевны порозовели, глаза засияли лукавыми огоньками. – Итак, напоминаю, четвёртую композицию преподнесли из лилий. Перевожу. «Букет из этих цветов свидетельствует, что мужчина восхищается данной девушкой или женщиной. Лилии – символ нежности, верности и безоблачного счастья. Их волшебный аромат улучшает настроение и дарит ощущение праздника».
– Угу, улучшает! – недовольно пробормотала Вилена. – Лучше бы улучшатель сам явился и объяснился. А то засыпал молчальниками, ставить
некуда.
– Ну, не такая уж эта красота и молчаливая, доченька. Тюльпаны, согласно цветочному этикету, – «одни из наиболее изысканных цветов, являются главным символом надежды, молодости и весны. Турецкие женщины уверены, что букет тюльпанов привлекает внимание избранника, зажигает его сердце любовью и наполняет желанием срочно покинуть ряды холостяков». Вот так-то. Вилена, дальше, кажется, были астры. Так вот,
доченька, читаю, эти цветы говорят о следующем: «Оторви взгляд от земли, перестань смотреть под ноги, посмотри на небо». Предлагают «возвысить-
ся над повседневностью, быть не слишком прагматичной, жить чувствами и интуицией».
– Ага. А потом приволокли ромашки обыкновенные. Деньги кончились, вот и нарвал вдоль дороги или… Хорошо ещё подсолнухи не подсунул.
– При чём тут деньги, Виленочка? Скромный букетик из этих цветов говорит: «Жизнь прекрасна, тебя в ней ожидает много счастья». Кстати, о подсолнухах, вдумайся, что умные люди советуют. Этот солнечный цветок – главный символ оптимизма, веселья и благополучия. На языке цветов букет подсолнухов, подаренный девушке, означает: «Ты – чудо! Я никогда не встречал такой, как ты. Я горжусь тем, что ты со мной».
– Ну хорошо, хорошо! Предположим, мама, ты права. С умыслом цветочки посылает, – раскладывая посуду в кухонном шкафу, согласилась Вилена, – только хороший цветок и говорит о хорошем. Но васильки-то зачем, кувшинки речные и всякое прочее разнотравье луговое тащить? Ведь за ними из города ехать надо в поля, на речки, куда-то плыть… Не проще ли купить за углом нормальные, чем выпендриваться и сенокосить!
– Глупенькая! Васильки преподносят, чтобы «подчеркнуть верность, постоянство и оптимизм в отношениях». Кувшинку «в древние времена называли русалочьим цветком. Если девушка получала этот цветок в подарок, это означало, что красавица свела с ума парня и он больше не в силах противиться её чарам». Анютины глазки говорят о том, что влюблённый живёт воспоминаниями. Маргаритки – он испытывает к тебе нежность и беззаветную любовь. О чём сообщают незабудки, и переводить не надо. А ты – «луга», «сенокос»… Глупенькая. Вот орхидею вчера принесли, знаешь, в чём её сила? Она символизирует великолепие,
красоту, утончённость того, кому дарят.
– Ой, мама, надоели мне его символы. Любые цветы приятны, если их из рук в руки, глаза в глаза. А мне… Презенты под дверью от призрака. Не хочу такой милости. Не же-ла-ю! Хоть бы писульку какую между листочков втиснул. Вроде грамотным притворялся, в театр водил. Завтра же все его намёки в мусорку и без комментариев. Всё! Пусть знает: и у нас есть гордость, гербарием не забросаешь сердце…
Мать улыбнулась.
– И у тебя рука подымится?
– Почему у меня? У тебя!
– А я-то здесь при?..
– Как?! Над чьей дочерью измываются? Над твоей. Должен меня кто-то защитить, если отца нет? Должен. Вот и взываю к ближнему…
Алевтина Дмитриевна, улыбаясь, обвела взглядом редкого нежно-голубого цвета волнительные хризантемы, величественные ирисы, хрупкие фиалки, томные розы, пышные пионы…
– Эх, Виленочка, Виленочка, цветы – слова души. Не докричаться ему, похоже, до тебя ни розами, ни голосом. А знаешь, твой отец даже ли-
сточка дубового мне не пожаловал. Видно, сердцем сказать совсем было нечего. Словам цветочным поверила, а их только на полгода и хватило…
АЛМАЗЫ КОНСТАНТИНА СТАНИСЛАВСКОГО
Вилена не опоздала. Пришла намного раньше и остановилась у входа. Она с нетерпением вглядывалась то в огромное чёрное табло с багрово-алыми цифрами и буквами, по которому слезами растекался ливень, то в лица недовольных пассажиров, отряхивающих зонты и поругивающих погоду.
– Видно, время моё оплакивает небо! – невольно усмехнулась своим мыслям девушка, глядя, как капельки дождя, разбиваясь о стекло над циферблатом, цепляются за кровавый отсвет цифр и медленно сползают, опадая на асфальт. – А может, и его тоже. Или наше. И чего он прячется?
Ни писем, ни звонков. Цветы, цветы, словно памятнику, а я живая! Я…
– Замёрзла, промокла? – он появился перед ней настолько неожиданно, что, услышав его чарующий голос, Вилена испуганно ойкнула.
– Я?! Всё нормально! Ты, ты как? Куда исчез? Что за партизанщина?
– Придёт время – расскажу. Вместе посмеёмся. Всё в контурах ехидной судьбы и неприглядного закона.
Парень говорил спокойно, улыбаясь, но Вилена заметила, как он осторожно и тревожно оглядывается.
– Вилена, ты меня сегодня ни о чём не расспрашивай, объяснять слишком долго, иначе не поймёшь правильно, а я спешу, очень, поезд через три минуты отходит.
Озираясь, парень быстро, почти незаметно вынул из-за пазухи небольшую коробочку, завернутую в чёрно-белый пакет, и ловко засунул в сумочку девушке. – Спрячь, это тебе. Там же и письмо. Прочитай дома. А сейчас, прости, поезд, опаздываю. Всё будет хорошо, слышишь!
Он развернулся, чтобы убежать, но Вилена ухватила его за рукав куртки.
– Нет, не слышу. Никуда ты не ускользнёшь, пока не скажешь, как зовут.
– И всё? Других вопросов нет?
– Вернёшься, наверстаю.
– Михаил.
– Понятно. Просьбу можно?
– О чём ни попросишь, землю переверну.
– Землю не надо, пожалей человечество и меня. Так вот, с сегодняшнего дня никаких цветов у двери, пока перед мамой не предстанешь лично. Тогда можешь хоть с самосвалом роз и пионов.
– Я! У двери? Цветы? Ты ничего не путаешь? Может, за тобой ещё кто пытается ухаживать? Но я к растениям никакого отношения не имею! Меня в городе больше месяца не было. – Михаил взял её руку, приподнял, поцеловал. При этом его голос, лицо были так же спокойны, как и минуту
назад. – Я действительно не находился в городе больше месяца, поверь!
– Странно! Но у меня никого, кроме тебя, никогда не было, и…
Михаил снова поцеловал её руку.
– Спасибо!
Не дожидаясь, что ответит Вилена, он стремительно выскочил на перрон и прыгнул в медленно раскачивающийся вагон. Вилена поспешила за ним.
– Москва – Свердловск, – ошеломлённо прошептала Вилена, прочитав несколько раз табличку на вагоне, – Свердловск – Москва, а ведь он…
оттуда, туда… а кто… цветы… кто…
Едва поезд скрылся в серой пелене дождя, Вилена спряталась в здании вокзала. Выходить на улицу не хотелось. И хотя ливень неожиданно стих, изредка напоминая о себе случайными каплями, но и они раздражали Вилену, казались ледышками, нацеленными в её сердце, пронизанное от волнения сотнями раскалённых искорок. Прижав сумку к груди, она направилась к выходу и замерла. Прямо на неё ковылял, ухмыляясь, маленький уродец. Теперь рядом с ним плыла не блондинка, а чем-то похожая на цыганку брюнетка. Поравнявшись с Виленой, уродец остановился, поднял высоко руку, делая вид, что рассматривает стрелки на часах, а сам жадным взглядом, словно ощупывая пальцами, впился в выпуклости на Вилениной сумочке. Вилена испуганно напряглась, готовая в любую секунду завопить и броситься к двери с табличкой «Транспортная
милиция», но уродец, заметив, куда она смотрит, по-свинячьи несколько раз взвизгнул, а может, просто по-своему прохихикал, опустил руку и заковылял дальше. Усаживаясь в чёрный джип, он обернулся и с такой ненавистью посмотрел на оцепеневшую от страха девушку и на её сумочку,
что Вилена попятилась и, не понимая зачем, поспешила к билетным кассам.
И только дома, вытряхнув из пакета небольшую шкатулку и раскрыв её, Вилена поняла, что пытался разглядеть уродец в очертаниях её сумки. Ларец почти доверху был наполнен необработанными, довольно крупными, редкой чистоты алмазами. В записке, которая лежала на дне, девушка прочитала: «Вилене Таминой! Сердце, это не пирит и не цирконий и тем более не розыгрыш. Это настоящие алмазы. Они твои. Если через три месяца не вернусь – мои дела плохи, но я выкарабкаюсь. Прости за столь странные
отношения между нами, но по-иному не получается. Я люблю тебя, давно, искренне, а это крошечное доказательство непритворности моих чувств.
Если сможешь дождаться – дождись. Твой и только твой М.»
Тамина-старшая, увидев сверкающую радугу на столе, совершенно не удивилась, что изумило и насторожило Вилену.
– Так, насколько я понимаю, подарки от Станиславского! – иронически прокомментировала мать, глядя, как дочь испуганно и ошеломлённо
взирает на рассыпанное по столу богатство.
– Мамочка, не ёрничай. Это не стекляшки для декораций из МХАТа. Это настоящие алмазы! Понимаешь, настоящие!
– А я и не возражаю, и даже не сомневаюсь. Видишь ли, доченька, насколько я знаю от своих родителей, первый цех алмазного инструмента в
России был создан на исходе позапрошлого века именно Константином Сергеевичем Алексеевым, которого ты знаешь под фамилией Станиславский.
Да, доченька, именно бывший фабрикант стал всемирно известным режиссёром и реформатором театра, зачинателем науки о сценическом искусстве и, как ты правильно вспомнила, одним из создателей Московского художественного театра, который все знали как МХАТ СССР имени Горького.
– Ну и что? Мама, а ты ничего не путаешь, эпохи например?
– Нет, Виленочка, нет. Послушай кандидата исторических наук, и ты поймёшь, как всё в мире просто.
Вилена нахмурилась.
– Ой, мама, я и забыла, что ты у меня без пяти минут профессор.
– Без семи. Слушай, а не ёрничай. В Москве, около Таганской площади, на улице Большая Коммунистическая, которую от рождения величали Большой Алексеевской, кажется, под номером двадцать девять стоит старинный особняк с изумительными колоннами и двумя крыльями, окаймляющими большой двор. Именно в нём, почти сохранившем до наших дней свой первозданный облик, в семье коммерции советника Сергея Владимировича Алексеева пятого января, а по старому стилю семнадцатого, в 1863 году и
родился Константин Сергеевич.
– Мама, я не поняла, ты собираешься прочитать мне лекцию про театр и… Вообще-то мы не в универе, и я не твоя студентка. Я хочу понять, почему ты мгновенно решила, что именно эти алмазы связаны с его именем?
– Не торопись, Виленочка, с выводами, мы ещё до фактов не добрались. Как это ни парадоксально и ни печально, но судьба этого человека тесно переплетена и с нашей семьёй.
– Ты это серьёзно, мама?! Странные ассоциации у тебя вызвали эти алмазы.
– А у меня твоё неожиданное знакомство с владельцем этих сокровищ. И у меня появились серьёзные основания для подозрений. Серьёзнее всех странностей на свете. Так вот, позволь, продолжу. Неподалёку от дома, где родился маленький Константин, находится одно из старейших
столичных предприятий – завод «Электропровод». Его история начинается с основанной в 1785 году купцом Семёном Алексеевым фабрики так называемого «волоченного и плащенного золота и серебра», выпускавшей на рынок тонкую и тончайшую проволоку, золотые и серебряные нити. Проще сказать, производили шёлковые нитки, обвитые плоской проволокой, и тоненькую витую проволоку, которую называли канитель. Улыбаешься, догадалась, откуда пошло словечко «канителиться»?
– Не совсем. «Канитель» вроде слово французское, означает – тонкая нить, позолоченная или посеребрённая, её в золотошвейном деле для расшивания узоров использовали. Изготовить трудов кропотливых стоило. А мы употребляем это слово совсем в ином смысле, для бестолочей и… Да и ты
сейчас, можно сказать, каните…
– Виленочка, обойдёмся без изысков старинной речи. Ты права, выражение «тянуть канитель» получило переносное значение – напрасно время терять, делать что-то нудное, затяжное. Но ведь примерно такой смысл имеет и выражение «волынку тянуть», хотя волынка вовсе не золотая нить, а музыкальный инструмент. Пути создания русского языка неисповедимы. Но вернёмся к Станиславскому, замечу, он был одним из лучших канительщиков своего времени. Да, канительщиков! Фабрика, про которую я тебе говорила, в 1812 году во время войны с Наполеоном сгорела, и прадед Константина Сергеевича, Семён Алексеев построил новые корпуса именно
на том месте, где сейчас находится кабельный завод «Электропровод». Кстати, в Москве прошлого века производство канители было очень популярно. В городе насчитывалось свыше двадцати золотоканительных фабрик. А самой крупной из них считалась фабрика, принадлежавшая торговому и промышленному товариществу «Владимир Алексеев», которым в то время руководил отец Константина Сергеевича.
– Мама, а ты не увлеклась? Что-то тебя потянуло к истории столетней давности. Можно проще, скажи, откуда…
– Дослушай, дослушай. Чуток осталось. Видишь ли, учиться будущий режиссёр не любил, если не сказать больше. Да и преподаватели не
слишком жаловали будущего корифея театра, считая откровенно туповатым и ленивым. Впрочем, с хорошими учителями и в прошлом веке была напряжёнка. Не разглядели гения, не разглядели. С трудом потерпев семь классов, бедняге предложили поискать другое занятие. Естественно, отец
сжалился и взял отпрыска на службу в контору золотоканительной фабрики. Но и здесь лирическая душа не спелась с канителью. Конторская деятельность показалась Константину унылой, монотонной и даже бесполезной. Его увлекала техника, станки и вообще всё, что было связано непосредственно с технологическим процессом. Но посвятить себя конкретному производству он смог лишь после назначения его директором. Не слишком ему доверяли, молодому. Но, получив статус хозяина, Константин Сергеевич с большой энергией взялся за усовершенствование производства. Однако на этом поприще ему пришлось столкнуться
с серьёзными трудностями. Годы, совпавшие с его приходом на фабрику, выражаясь современным языком, были периодом застоя в золотоканительном производстве. Впрочем, тогда многие отечественные предприятия работали на устаревшем оборудовании, вековыми дедовскими методами.
Как рассказывали мои родители, чтобы эффективно воздействовать на производство, обновить, использовать новые технические идеи, приходилось
как можно быстрее разбираться в существующих разнообразных и довольно сложных технологиях. И Константин Сергеевич был вынужден допоздна задерживаться в задымлённых, пропахших машинным маслом цехах, знакомиться с устройством машин, технологическими процессами.
– Мама, а ты не увлеклась? Квартирка здесь не зальчик лекционный!
– Не увлеклась, торопыга, слушай. Лучшими его учителями здесь были старые мастера и рабочие. Инженеров на фабрике тогда не было. А среди мастеровых одним из первейших своих помощников Станиславский признавал твоего прадеда Арсения Семёновича Тамина. Именно благодаря ему он понял истинную мощь и одновременно отсталость производства, отважился полностью преобразовать цеха. Молодой хозяин выехал за границу для знакомства с постановкой золотоканительного дела на фабриках Западной Европы. И вот однажды он написал прадеду: «Я купил
машину, которая сразу тянет товар через 14 алмазов. Другими словами: с одного конца машины идёт очень толстая проволока, а с другого выходит совершенно готовая… Очень этим доволен и надеюсь, что по приезде мне удастся поставить золотоканительное дело так, как оно поставлено за границей».
– Мама, никогда не предполагала, какая в тебе зануда прячется.
– Может быть. Все одинокие женщины посвящают себя чему-то. Одни заводят собак и кошек, другие любовников. Я жизнь посвятила тебе и
тётке Истории Исторьевне. Так вот, продолжаю. А ты терпи!
Предприимчивые фабриканты золотоканительных изделий уже в то время поняли, что единственным материалом для волок, способным противостоять
разрушающему действию движущейся металлической проволоки, является алмаз. Именно алмазы, о которых шла речь в письме Станиславского, а
точнее, алмазные волоки представляли собой заключённые в специальные оправы кристаллы с отверстиями заданного диаметра. А закупленная
Константином Сергеевичем машина состояла из четырнадцати последовательно расположенных алмазных волок со всё уменьшающимися отверстиями. Это был волочильный станок многократного действия – последнее слово техники того времени. Уразумела? Так вот. Станиславский не ограничился установкой чужеземной машины. В то время их производство было монополизировано и находилось в руках зарубежных компаний. Работая на привозном инструменте, российские предприятия, естественно, находились в полной зависимости от иностранных фирм. И Станиславский принимает весьма смелое для того времени решение – организовать производство алмазных волок непосредственно на фабрике. Так в 1894 году был создан первый в России цех алмазного инструмента – алмазных волок. А помогал ему мой дед и твой прадед Арсений Семёнович. Вот так-то, Виленочка. Теперь поняла, почему, глядя на твои богатства, я про Станиславского, а точнее, про нашего прадеда вспомнила?!