Александр Амфитеатров
Муж Ермоловой

Воздел глаза и руки к потолку и пропищал высочайшим фальцетом:

– Александр Валентинович, не будучи пророком, предсказываю, что вы окончите жизнь свою без штанов!

Эту курьезную сцену я даже позволил себе ввести в свой последний роман «Лиляша»: уж очень она московски выразительна.

Мне кажется, Шубинской любил меня (сколько вообще он способен был «любить» человека, ему постороннего и не связанного с ним интересами), равно как и я никогда не питал к нему недружелюбного чувства, несмотря на все дурное, что на него мне наговаривали. Люблю людей талантливых, умных и острых, а он был и талантлив, и умен, и остер. Возможно, что его подкупало в мою пользу мое благоговейное поклонение гению Марьи Николаевны, которого искренность он очень хорошо чувствовал и не мог не ценить…

«Тайна сия велика есть», говорит о браке Апостол. Немногие браки столь оправдывают это изречение, как брак М. Н. Ермоловой и Н. П. Шубинского. Из всех артистических браков, мне известных, этот – самый странный… до непостижимости! «Вода и камень, лед и пламень» не столь различны меж собой своей взаимной разнотой, как разны были эти два существа и, казалось, так чужды одно другому, в вечной, однако, соединенности брачным венцом.

Я не знаю истории их брака и далек от мысли судить и оценивать их брачные отношения. Чужая семейная жизнь, как и чужая душа, потемки. Но это был единственный, на моей памяти, брачный союз, в котором я, будучи хорош и с мужем, и с женою, отлично и неизменно чувствовал, что и с ним, и с нею я хорош по отдельности, а никак не с обоими вместе.

Начать хотя бы с того, что мое личное знакомство с М. Н. Ермоловой возникло еще в первых 80-х годах, а с Н. П. Шубинским я познакомился только десять лет спустя – и не у него в доме, и не в театральном кругу, а в газетном мирке, сотрудничая в «Новостях дня», газете А. Я. Липскерова.

Для сего удивительного мужа Шубинской был полубогом: высшим оракулом мудрости, светскости, всех блистательных человеческих качеств в мире. У Липскеровых Шубинской был не только «своим», но и распоряжался чуть ли не более авторитетно, чем сами хозяева, типические «нувориши» из веселой комедии. М. Н. Ермолова – не знаю, была ли знакома с Липскеровыми, но в доме у них, в мое время, никогда не бывала. Жена-артистка и муж-адвокат вращались в совершенно различном обществе и, кажется, видались очень мало, судя по светскому вездесущию Николая Петровича, в противность домоседству Марьи Николаевны. Ее увидеть вне театра было чуть ли не более редкостно, чем белого дрозда, как говорили в старину, или синюю птицу, как стали после Метерлинка говорить теперь.

В громадном своем доме на Тверском бульваре супруги занимали огромную квартиру почти дворцового типа, достаточно просторную для того, чтобы вести в ней два отдельные существования – параллельные, но никогда не сливаемые. Из всех своих посещений М. Н. Ермоловой я припоминаю только один завтрак, имевший настолько «семейный» характер, что присутствовал и Николай Петрович, да и то он не досидел до конца и умчался куда-то с деловым своим портфелем. Если Шубинской назначал мне свидание у себя дома, это бывало сущим наказанием: он непременно опаздывал к условленному часу, дожидаться же его приходилось в пустынном одиночестве, потому что к деловым посетителям своего супруга Марья Николаевна не выходила, хотя бы даже и к близко знакомым ей самой, как я.

Это было у них распределено педантически – до смешного. Как-то раз Марья Николаевна, видимо, случайно войдя в свой большой зал, увидала меня ждущим и изумилась, что ей обо мне не доложено. Но, узнав, что сегодня я не к ней, а к Николаю Петровичу, преспокойно удалилась, предоставив меня прежнему одиночеству. Вне приемных адвокатских часов Шубинского было и легче, и приятнее ловить в «Славянском базаре», «Континентале», в коридорах или буфете здания Судебных установлений, чем дома.