Александр Алексеев
Падение с яблони
6. Мастачка
10 февраля. Среда.
У нас новый мастер. Женщина! С ума сойти. Мастачка! Сегодня предстала она перед нами, высокая и полная, в полтора Александра Петровича, надменная и рыжая, с детскими конопуш-ками. С первых же ее слов стало ясно, что перед тем, как принять нас, она имела долгую беседу с предшественником.
– Меня зовут Дина Ивановна Бугрова, – сказала она и уподобилась настоящему бугру. – Я буду вашим мастером. До конца ваших дней. Ваших дней в этом училище. Понятно? Вот и хорошо. Теперь вы всегда будете меня понимать. И у нас не будет никаких недоразумений. Я не привыкла много разговаривать.
И она нахмурила огненные брови.
Прическа ее тоже напоминала бугор. Рыжие волосы свивались мудреным калачом на темечке. А рыжие маленькие ушки совсем терялись за круглым, как сковородка, лицом. Так что, если бы за ее затылком развернуть желтый веер, она бы точно превратилась в подсолнух с двумя точками коричневых глаз, которые можно было вполне принять за шмелей.
После короткого зрительного изучения состоялось поименное знакомство. Она зачитала все фамилии из журнала с таким видом, будто хотела кого-то среди нас разыскать. И, не найдя, подняла всех и одним большим стадом погнала на завод.
При Александре Петровиче таких маршей не было.
Особого восторга это рыжее явление в группе не вызвало. Но, думаю, хуже не будет. В конце концов, она – женщина.
7. Мастачка и мы
1 марта. Понедельник.
За три недели мы хорошо познакомились с нашей мастачкой.
Дина Ивановна. Настоящего имени тебе еще не придумано!..
Александр Петрович стал для нас далеким светлым воспоминанием. Он не любил нас – это правда. Но хоть сам переживал. И, ругаясь, всегда кипел. Эта спокойна. Женщина-гранит. Все глухо в ней, бровь не шевельнется, когда ругает нас последними словами. Лик надменен, взгляд леденит – чистая императрица.
Наша группа при ней очень быстро разделилась на две части – хорошую и плохую. В первую вошли девчонки, сразу ставшие осведомительницами, Менделеев, Морошкин, Тарасенко – потому что отличники, Стародубов – тупица, Буркалов – подхалим, Чернобаев – тихий угодник, Шматко – безъязыкий исполнитель. И почему-то Дешевенко. Во вторую попали конченые бездельники и разгильдяи типа Зайкина и Орлова, упрямые тихони Курманов и Горшков, бабник Северский, вечно недовольный Сопилкин и, опять-таки непонятно почему, Карманников и Хайлов.
Конечно, это не означает, что две половины между собой перестали здороваться и ступили на тропу войны. Внешне все по-прежнему. Только отношение самой мастачки к хорошим и плохим совершенно разное. Если с первыми она может о чем-то поговорить, даже пошутить (хотя шутки обычно выходят у нее, как у лошади улыбка), то вторые слышат от нее большей частью такое: сволочь! свинья! скотина! рожу бы тебе набить, да пачкаться не хочется! дать бы тебе в харю, чтобы юшкой умылся!.. И так далее, вплоть до тюремного жаргона. Матом не ругается. Наверное, потому, что женщина. Хотя мы этого уже не замечаем.
Сейчас уже не вспомню, чем впервые я не угодил ей. Но на второй же день услышал от нее:
– Ты что, самый умный? Ты ошибаешься. Глист ходячий, смотри, чтобы тебя ветром не переломило!
Не скажу, чтобы я затаил обиду. Глупо обижаться на таких людей. Должно быть, жизнь сама их наказывает. Как Александра Петровича, которого действительно хватил инфаркт, хотя уже и без нас. Однако случая, чтобы подкузьмить Рыжую, я не упускаю.
Ненавидит она меня каким-то особым чувством, словно классового врага.
Сегодня потребовала, чтобы я привел в училище отца. Вроде ему больше делать нечего. Пришлось очень долго доказывать ей, что нормально учиться я могу вполне и без отца. Она смягчилась. Видимо, поняла, что повод пустячный. Хотя вряд ли поэтому. Скорее всего, ей понравилась моя покладистость.
А у меня было просто отличное настроение. Не хотелось скандала, потому что сегодня чудная погода.
8. Нюська, Влас и Сероглазая
9 марта. Вторник.
В обед, как обычно, мы толпились перед столовой и ждали, когда дежурный пригласит в зал. Я уже по привычке отыскал свою сероглазую и утопил в ней свой взгляд.
Напротив у стены стоял один балбес из третьей группы по кличке Нюся. Жалкий тип. Узкие обвислые плечи, широкий зад, забитая мордашка с большим тяжелым носом. Нетрудно понять, почему он так притягивал к себе нахальную братию.
Тут же терся его одногруппник Влас. Редкой породы скотина. Давит на морде прыщи, так что гадость из них вылетает на полметра. Уши как чайные блюдца, будто в младенчестве получил две оплеухи одновременно. Пытается скрыть эти блюдца за длинными волосами. И совершенно забывает, что волосы надо хоть изредка мыть.
Влас донимал Нюсю щелканьем по носу и шлепаньем по заднице.
– Нюська, ты шо, загуляла с Кротом? А?.. Почему жопа мокрая?
Нюське наверняка хотелось плакать, но он улыбался и неуклюже отбивался от назойливых рук.
Крот, человек без шеи, похожий на кабана, с маленькими глазками и крепкими лошадиными зубами, вертелся рядом и всеми силами старался переплюнуть Власа. Это ему не удавалось. Власа никто не мог переплюнуть. Рот его был настоящей помойкой.
Я не мог смотреть на эту картину в присутствии моей сероглазки. И сказал Власу:
– Не надоело еще? Тошнит от вашего юмора!
Влас промолчал, будто ничего не услышал. Крот – то же самое. Но оба сбавили свою активность. И вдруг Нюська расправляет кошачьи плечи, поворачивается ко мне и произносит:
– Ты, тошнотик, не суйся, куда не просят!
У меня челюсть отвисла. Сказать было нечего. Пришлось опустить глаза и отвернуться.
Я стоял, упираясь плечом в стенку, и тупо глядел в спину Карманникова. И вдруг совершенно ясно почувствовал, как по правой щеке разливается тепло. И сразу же понял, что эти ласковые лучи струятся из серых глаз. И как-то все во мне перевернулось, тяжелый осадок улетучился, и я приподнялся над всеми. Захотелось улыбнуться этой девушке, подойти к ней и запросто о чем-нибудь поговорить. Хотя бы об этом скоте – Нюське.
И я уже собрался ей подмигнуть. Но тут она сама улыбнулась мне. И стала такой неземной, что я почему-то окаменел. Растерялся. И кровь застучала в висках. И я потерял управление собой. Ухмыльнулся косо, неестественно. И отвел взгляд, как будто уже устал от всего на свете.
А когда пошевелил мозгами, то услышал в себе малодушный голосок: «Не сейчас, потом, как-нибудь потом, при встрече, наедине, только не здесь, тут слишком много козлов на тебя будут таращиться…»
Должно быть, она услыхала тот ничтожный голосок. Потому что, когда я второй раз перехватил ее взгляд, она уже не улыбнулась. «Ну вот, я же говорил!» – пропищал напоследок подлый голосок. И заглох. Будто сделал свое дело.
Сижу сейчас, как идиот, в своей Дарагановке и думаю о ней. Первый час ночи. На улице тьма кромешная и холод свинячий. Десять километров отделяет меня от нее. Небось, уже спит. Одна под одеялом, тепленькая, голенькая… Это кошмар! Опять молотобойцы застучали в висках.
Мать требует, чтобы я гасил свет и ложился спать. Эх, мамочка, ничего тебе не понять! И никогда ты не узнаешь, чем озабочен сейчас твой сынок и почему он пишет среди ночи.
9. Любовь
21 марта. Воскресенье.
С ума сойти! Уже два месяца прошло, как увидел ее впервые. Все эти дни сероглазая была главным объектом моих мыслей. Продолжаю любоваться ею и не решаюсь познакомиться. А сколько раз была возможность! Но я словно опасаюсь что-то испортить.
Мне кажется, между нами возникла какая-то тонкая хрупкая связь. И обычные слова могут разрушить ее. Наверное, поэтому меня и потянуло на слова необычные, которые в нормальной жизни трудно назвать здравыми.
Целый день бродил по лиману и стонал от нежности, прущей из груди. И в результате породил вот это:
Не свет заблестел на дороге,
Не солнце прорезало мрак,
Не новый фонарь в Таганроге
Повесил какой-то чудак,
Не радость вскружила меня,
Не сталью пронзили мне тело,
Не глупость, не дурь беленят
Мой разум, уснувший без дела.
Это не страшно – я трушу!
Это приятно и жутко – все сразу…
Глядят сквозь лицо в мою душу
Два серых пронзительных глаза.
Конечно, тайные плоды моей тайной любви попахивают Петраркой. Но что поделаешь! Вместо того чтобы познакомиться с девчонкой, я вообще ухожу от людей и несу себе ахинею. Да, это комплекс Петрарки. И с ним надо бороться.
Токарь – художник – поэт. По-моему, слишком.
10. Смерть любви
28 марта. Воскресенье.
Отпускаю Пегаса на волю. Пусть другие дураки его седлают.
Вчера моя сероглазая стерва уже не обратила внимания на своего поэта. Она ворковала с другим. Какой-то хмырь из третьей группы – друг Власа и Крота! – на всех зверей похожий, обнимал ее прямо в коридоре на глазах у всех! А она кокетничала с ним. Сучка!
Странно, я даже не знаю ее имени. Ну и хорошо. Вся эта история умрет во мне. Даже Хайлов ничего не подозревает.
Но все же интересно, как бы обернулось дело, если бы я познакомился с ней?
Глупо. Все до безобразия глупо. Неужели каждый из нас втайне переживает что-то подобное? Или я такой один? Вряд ли.
А между тем сегодня великолепный денек. Грязи уже нет, солнышко яркое, теплое, поднимается высоко, почти как летом. Небо синее, воздух чист и наполнен запахом земли.
Свежий ветерок выдувает дурные мысли. И моя сероглазая потаскуха уходит куда-то в другой мир, в холодную зиму. И я не жалею о ней.
Дарагановка напоена весной, радуется жизни. Детвора сходит с ума, бесится. Приятно копаться в огороде, освобождать землю от мусора, скопившегося за зиму. Люблю в это время работать. Наверно, во мне пробуждается крестьянская жилка: чтобы целый год кушать, надо весной хорошо потрудиться.
А вообще-то, хочется бегать и кувыркаться, нестись куда-нибудь сломя голову. Затем упасть на согретую землю и смотреть в небо. Так бы лежал и лежал без движений. И ни разу бы не вспомнил о своей сероглазой. Пропади она пропадом!
11. Вечный поиск
17 апреля. Суббота.
Коммунистический субботник. Праздник для бездельников. Вместо заводской практики собрались на улице с лопатами и вениками. До обеда проваляли дурака – анекдоты, музыка, красные полотна, прошлогодние призывы. Потом все – по пивным и закусочным, по магазинам и кустам.
Мы отправились смотреть фильм «Песни моря». А перед сеансом зашли в кафе, что напротив кинотеатра, и ударили по стакашку.
Что такое кайф? Это не просто стакан вина, залитый в глотку, это стакан, выпитый с друзьями, такими же бездельниками. Это яркий красочный экран, легкая музыка такая же, как твой хмель, это запах духов и окружение незнакомых девочек, которые на тебя посматривают. И никаких забот! Только приятное погружение в поющую и ласкающую тебя пучину. Это кайф!
Неприятным был выход из зала. Экран потух, музыка оборвалась, улыбки исчезли, хмель улетел. Гнетущее молчание, прищуренные рожи, ссутуленные спины, шарканье башмаков, чирканье спичек и сотня разом прикуренных сигарет. Такая проза, что тошнит. И после каждого фильма я наблюдаю именно это.
Плеск моря, звон песен, смех, поцелуи – это все там, за облаками. А ты опускаешься на грешную землю, которую не отдраить и за тысячу субботников. Оплеванные стены, изрытый тротуар, окурки, бумажки, пыль от грязи, грязь от пыли, голодный пес возле урны, алкаш на лавочке – чему тут улыбаться, о чем петь!
Только и остается распахнутое кафе. И мы не прошли мимо. Взяли на троих шесть стаканов вина, один салатик и три котлеты. И были песни, и было море. Море удовольствия!
Потом моим друзьям захотелось жрать. Они поперлись в бурсу, в родную столовую. И я за ними.
Вход в училище у нас уникальный. Огромная двустворчатая дверь на углу здания расположена так, что при любом ветре поток воздуха закручивается и взмывает вверх. И в это время у девчонки, оказавшейся тут, юбка взлетает до головы. Называется это сеансом. И никакой кинотеатр с этим сеансом сравниться не может.
Пока мои обжоры отводили душу в столовой, я отирался у входа и любовался попками наших девочек. Трудно вообразить более приятное занятие. Можно было посетовать только на то, что для зрителей здесь не учли лавочку.
Вдруг слышу:
– Соболевский!
Оборачиваюсь – Лариса Васильевна, англичанка! И в упор на меня смотрит. Глаза черные, огромные – простреливают насквозь. Мне сделалось не по себе.
– Не стыдно под юбки заглядывать? – говорит и режет меня взглядом.
Я пробормотал:
– С чего вы взяли? Какие юбки?..
А сам, наверное, по пояс в землю ушел.
Она усмехнулась черт знает с каким смыслом и пошла к входу. И напоследок бросила:
– Ишь какой!.. Художник.
Я стоял, пришибленный и протрезвевший, раскрыв рот, смотрел ей вслед. И вдруг порыв ветра догоняет ее у самой двери, и ее широкая плиссированная юбка парашютом поднимается вверх. А она ее даже не придержала!.. Ножки белые, как из кости выточенные, без чулок. Узкие черные трусики прямо врезались между ягодиц. Я чуть не упал.
И тут она оборачивается и перехватывает мой взгляд!..
12. Первый день лета
1 июня. Вторник.
Мой день рождения, шестнадцатый в жизни!
Сижу в своей комнате с распухшими, как вареники, губами. Ночью лазили за черешнями к деду Бирюку, и я в потемках съел гусеницу.
И, пока я прячусь от людей, в голову приходят очень жизненные мысли. Это, наверно, естественно – я взрослею.
Странно сотканы отношения между людьми. Сплошное противоречие. Родители правы, но ты делаешь наоборот. Учителя умны, но ты их не слушаешь. Ты не хочешь того, к чему тебя склоняют, но сам не знаешь, чего хочешь.
Хотя, если поразмыслить, завтрашний день я начал бы так.
Во-первых, послал бы к чертям мастачку, плюнул на бурсу и всех преподавателей, за исключением, конечно, Александра Ивановича, Ларисы Васильевны и еще, пожалуй, Лидии Матвеевны, литераторши.
Во-вторых, всерьез занялся бы живописью. За опытом и мастерством для начала пошел бы в художественную школу. Была бы такая в Таганроге – школа свободного посещения, со своей библиотекой, с выставочным залом, магазином, в котором мог бы продать свои работы и купить что нужно. Завелась бы у меня своя копеечка, сделал бы свою мастерскую. Подальше от дома, в городе. Чтобы быть свободным. Чтобы мог свободно пригласить натурщицу. Или просто девочку.
Потом, будь моя воля, отменил бы к лешему это обязательное образование. Хочешь учиться – пожалуйста! Не хочешь – ходи бараном на здоровье! Была бы одна начальная школа для всех, чтобы выучить букварю. А потом сто маленьких специальных школ – и все свободного посещения. Так, чтобы сразу учиться и зарабатывать деньги. Я бы уж точно заработал кучу денег!
Вот при такой свободе было бы меньше болванов. Болван – это тот, кто не умеет самостоятельно думать, кто не умеет делать выбор, принимать решения. А у нас все построено так, чтобы специально выращивать болванов.
Но где она, эта свобода? Нет ее! И все мои прекрасные порывы затухают тут же, прямо в груди.
Эх, свобода! Хочу тебя, как женщину.
13. Статуя Афродиты
20 июня. Воскресенье.
С утра идет дождь. И, кажется, конца ему не будет. На небе собралось воды не меньше, чем в моей груди тоски. Уныние. Тучи набегают черной стеной. Хлещет поток. Иногда затихает. Светлеет. Капельки монотонно тарахтят по крыше. Серебряные струйки стекают на виноградные листья и брызгами оседают на оконном стекле.
Но это не искажает панорамы, которую вижу из своего окна. Зеленый огород с редкими деревьями, почерневший забор и покосившийся дом Балабановых с черепичной крышей.
Одно и то же каждый день! А смотреть не надоело.
В доме тишина. Все замерло. Родители на работе, в сутках. Сестра замужем. Братуха в загуле. Дождь ему нипочем.
Никакого горя со мной не случилось, а тоска – хоть в петлю лезь. Все валится из рук. А работы невпроворот. К экзамену надо готовиться, к спецтехнологии. Но я, видимо, этого делать не буду. Я не Ломоносов, я не хочу учиться. Не хочу быть токарем, не хочу резать металл! Ох, и специалиста получит завод! Я им наработаю!
Откуда эта хандра? Почему? Неужели потому, что я русский?
Чушь. Но чего же все-таки мне хочется? – опять этот навязчивый вопрос.
Помимо женщины, которую мне всегда хочется, я с удовольствием бы сделал что-то хорошее, этакое красивое и высокое. Как статуя Афродиты!
Но что это может быть? Статую уже сделали, причем давно.
Это должно быть нечто прекрасное, что-то вроде женщины. Но не женщина как таковая. Это должно быть рождено мною, быть плодами моих усилий и способностей.
Дети, что ли?
Да нет же, идиот!.. В общем, в жизни у меня должны быть два маяка – женщина и… Короче, как ни крути, но для начала нужна баба!
Ох, и умный ты, Леха!
Задуматься никому не вредно. А мне – так самое время. Потом, в прыжке, себя не остановишь.
Ну вот и дождь перестал. Слезы небесные кончились. Стало светлее. Даст бог, солнышко выглянет.
А где же мое солнышко? Где ты гуляешь? И заходила бы сейчас ко мне. Я один дома. Такой момент!
14. Ностальгия
27 июня. Воскресенье.
Занесло нас сегодня в театр Чехова. Болтались с Хайловым по городу, и мне приглянулась афиша «Пушкин в Одессе». (Когда-то в детстве я смотрел здесь сказку. Сказки той уже не помню. Помню только красивую черноволосую девочку, сидевшую через проход от меня. Много лет потом я видел эту девочку, когда закрывал глаза и вспоминал театр.)
Стихи Пушкина оставили большое впечатление. Сам актер, изображавший поэта, был никудышный. Напоминал одного собачеевского пацана по кличке Виталист.
Самое приятное в театре – это атмосфера. Не то что в кинотеатре. Здесь вроде все как-то ближе друг к другу. Будто много незнакомых гостей собрались у одного общего друга. И женщины здесь ближе к тебе, нарядней и приятней. В кинотеатре – все равно что на улице.
Зато Хайлов чувствовал себя не в своей тарелке. В антракте засадил два стакана вина и потянул меня в сортир курить. А потом во время спектакля сидел и таращился по сторонам, как разведчик в стане врагов. И после этого заявил, что ноги его здесь больше не будет.
Я тоже решил никуда больше с ним не ходить.
15. Год после Валентины
3 июля. Суббота.
Все эти дни я упускал из виду свои вечера в Дарагановке. Собственно, здесь ничего и не происходило. Валентины в пионерлагере нет, приставать к другим почему-то не хватает духу.
Но вчера вот отправился в том направлении поделиться с кем-нибудь скукой. По пути встретил Вальку Кострова, которого не видел с прошлого года. Он двигался навстречу с двумя кралями неместного происхождения. Увидев меня, он оставил подруг и произнес мне на ухо то же, что и год назад:
– Леха, хочешь бабу?
– Опять?! Что-то нет настроения.
– Да не-е!.. Это совсем не то. Тут одна мне здорово мешает. Смотри!..
И пальцем указал на одну их них. Обе сразу же отвернулись. Но та, на которую он указал, была и в самом деле ничего. Высокая, с красивой и очень сложной прической. Они обе выглядели празднично. Будто приехали в Дарагановку на какое-то торжество, а торжество не состоялось, и теперь они носили себя по деревне.
– Кто такие? – спросил я.
– Да у бабулиной соседки свадьба… Я там зацепился с одной, а она без подружки ни шагу. Второй час уже с ними. Как дурак. Уже не знаю, о чем говорить. Выручай, Леха! Покажи им, какие в Дарагановке ребята! Они тоже, кстати, из какой-то Дрочиловки.
Пока таким образом мы решали девичью судьбу, они обратили на нас свои глазки. И под воздействием этого я шагнул к ним в полнейшем замешательстве. И завязал до тошноты избитый разговор.
Оказалось, обе приехали из Носовки, что на другой стороне лимана. Тогда я принялся славить свою Дарагановку, главная примечательность которой – это то, что по форме она напоминает прямую кишку. Девочки весело рассмеялись. Видимо, их Носовка здорово выигрывала в таком сравнении.
Я присмотрелся к Наденьке, которую Костер предназначил мне, и остался доволен. Выражаясь эротическим языком Мопассана, она предстала сладостно манящей. Правда, выглядела постарше меня. И мне пришлось прикинуться восемнадцатилетним стариком.
Полчаса мы проболтались возле лагеря. Потом Костер со своей Танечкой тихо исчезли. Надя же будто и не заметила этого. И я воспрянул.
Усадил ее на первую же лавочку и прильнул к плечу. Еще немного мы поболтали о Носовке и Дарагановке, а потом как-то сплелись глазами. Почти в полной темноте стали смотреть друг на друга. И всякие разговоры иссякли.
Мотоциклы, без конца освещавшие нас, стали меня раздражать. И я предложил углубиться на территорию лагеря, где к тому времени уже протрубили отбой. Она охотно согласилась.
Мы перемахнули через забор. Я, как джентльмен, сделал это первым. Затем помог приземлиться ей, не упустив случая обнять ее при этом. И она не выразила недовольства.
Мы шли туда, где в прошлом году я крутил любовь с Валентиной. В голове проступила мысль: если и на этот раз ничего не выйдет, значит не стоило мне на свет появляться. И рука моя тут же обняла девушку. За талию.
Надя не сказала ни слова. Я понял, что действие моей руки было уместно. И в подтверждение тому почувствовал, что девушка сама ко мне прижимается.
Мы уселись, как и прежде с Валентиной. Разговаривать, конечно, было не о чем. Я покурил. Надя сделала вид, что хочет спать, и положила голову мне на плечо. Я ласковее обнял ее, хотя предательская дрожь уже ползла от позвоночника к коленкам.
Она неожиданно поднялась и сказала:
– Давай немного прогуляемся. А то я засну.
– Ну так и поспи, – предложил я.
– Да нет же, еще рано, – сказала она.
«Ага! – подумал я. – Если рано, значит уходить не собирается».
Я с легким сердцем поднялся. И мы прогулялись.
Через пять минут снова сели на лавочку. Она сказала, что замерзла, и просунула свою руку мне под пиджак. Теперь я мог уличить ее в том, что она сама меня обнимает. И, подогретый уверенностью, стал притираться к ней. И вдруг почувствовал, что она тоже дрожит. Я чуть не подпрыгнул от радости, потому что на самом деле ничуточки не было холодно. Но я не стал выводить ее на чистую воду. Только предложил согреться.
– А как? – спросила она наивно.
– А вот так! – ответил я многоопытно. И принялся, что называется, тискать ее руками. И даже несколько раз дотронулся до груди.
Она приятно засмеялась и прижалась ко мне. Реснички щекот-нули мне висок. Губы скользнули рядом с ухом. В голове у меня закружилось, и земля стала приподниматься. Я легонько коснулся ее губами.
Она замерла и посмотрела на меня так, что глаза ее заблестели в темноте. И потом прошептала:
– Леша…
Будто попробовала на вкус мое имя. Сделалось так хорошо, что я даже отвернулся и закрыл глаза, чтобы сильнее прочувствовать происходящее. Леша! И все. Так просто. Я для человека стал иметь какое-то значение. Сто лет бы не встретились. Прошли бы мимо друг друга. И я бы уже спал!
– Что с тобой? – встревожилась она. – Почему ты меня не целуешь?
И я набросился на нее.
Время приняло другую, какую-то странную форму. Оно исчезло. Так что вспоминать подробности – дело безнадежное. Это как состояние отключки. Разве что губы ее… У нее были очень жадные губы. Не просто сладкие, какие можно сравнивать с клубникой или вишнями, а жадные! Просто жадные, и этим сказано все. Жадные губы не могут быть некрасивыми и несладкими. Наверно, это великое достоинство женщины – иметь жадные губы. В женщине все должно быть искрящимся и щедрым, но губы – обязательно хищными и жадными!
И уже потом, черт знает когда, наверное, под утро, когда я отчетливо видел ее мутные и опьяневшие глаза, я услышал:
– Такой молоденький, а так хорошо целуешься. Кто тебя научил?
– Жизнь, – ответил я со вздохом.
Она засмеялась и расцеловала меня. И в меня, можно сказать, впервые за всю ночь змеей вползла шальная мысль. И сразу кровь ударила в голову, сразу вспомнил, как охотно она отдавала свою грудь! И захотелось… Захотелось полежать на женщине!
Однако, опираясь на опыт прошлых лет, я не рискнул что-либо предпринять. Для начала выяснил, когда она уезжает. И, узнав, что не раньше понедельника, отложил решающий удар на последнюю ночь.
Договорились встретиться сегодня на этом же месте после пионерского отбоя.
