Александр Алексеев
Окно на тихую улицу
– Что хотел, уже сказал. Я пойти не смогу. Все остальное – твое личное дело!
И трубка с его стороны была брошена.
Эмма перенесла это спокойно.
– Мама, – сказала она, – сегодня у Марины день рождения. Я буквально на пару часиков. Ты не возражаешь?
Эльвира Леонтьевна, которая все это время стояла за спиной дочери, готовая в любой момент подхватить трубку, отвечала:
– С ним идешь?
– Нет, он сказал, что не может.
– Ты посмотри! Неужели делом занялся? – В каждом слове ее сквозила открытая неприязнь к зятю.
– Не знаю, мама. Мне все равно, чем он занят.
Как ни выглядела Эмма спокойной, Самсонов все-таки сделал верный расчет, бросив трубку. Она никак не могла привыкнуть к такому обращению.
* * *
Марина была школьной подругой Эммы и жила на том же Бульваре, через две троллейбусные остановки. В день рождения родители всегда оставляли ее с друзьями. Сами же отправлялись к бабушке в микрорайон. В просторной трехкомнатной квартире собиралась обычно небольшая компания. Костяк ее составляли несколько подруг, среди которых была и Эмма, но мужская половина постоянно менялась, в зависимости от того, как часто эти подруги меняли своих парней или мужей.
Примерно в то же время, когда Лариса входила к Соболеву, у Марины собирались гости.
Я не стану задерживаться на первой части вечера, связанной с приходом гостей, с поздравлениями и осматриванием друг друга. Все торжества похожи, все они начинаются одинаково. Несмотря на смех, улыбки и бесконечное остроумие, от них веет скукой и пустой болтовней. И лишь после второго или третьего тоста, когда скатывается эта обрядовая волна, стоит полюбоваться компанией. Ибо все торжества непохожи своей концовкой, как непохожи друг на друга и все люди, когда они становятся самими собой.
Итак, пока наши гостюшки доходят до этой кондиции, я скажу несколько слов об одном из них, ставшем в этот вечер центральной фигурой. Это был Димочка, старший брат Эммы.
Димочке катился уже четвертый десяточек, но он, как всегда, чувствовал себя на двадцать. Так же, как и его ровесник Соболев, о существовании которого он, естественно, не имел представления, Димочка пару месяцев назад развелся со своей благоверной. И теперь, став свободным, не упускал случая насладиться женским обществом, которого официально был лишен в суровые годы супружества.
Димочка очень любил женщин, очень! Но, в отличие от других донжуанов, он любил их бескорыстно и самозабвенно. В жизни у него были две привязанности – профессия хирурга и женщины. Больше он ничего не умел и не хотел. Больше ничего и не вязалось с его внешностью. В свободное от этих двух привязанностей время он напоминал ленивого кота, развалившегося на солнышке. Сытый, умывшийся, опрятный и благоуханный, он с величайшим наслаждением выкуривал сигарету и, поигрывая дымом, вспоминал что-нибудь веселое. Уныние не вязалось с его внешностью. Внешность его была сплошной чувствительной улыбкой.
Редко встретишь человека с таким сладким выражением лени. Обычно люди прячут свою лень, маскируют ее нездоровьем, хандрой, всяческими неприятностями или просто плохой погодой. Димочка наслаждался ленью открыто, как лучшим человеческим качеством, вызывающим зависть. Он заваливался на диван с какими-то оргазмическими звуками – а-а-а!.. у-у-ф-ф!.. – потом долго и бережно укладывал свое тело, смотрел на друзей с выражением полного счастья в глазах и, наконец, начинал говорить о самом приятном, о женщинах.
И это становилось интересно всем.
Сегодня Димочка привел с собой двоих друзей детства – бородатого Сережу и Шуру. Был и третий друг – коллега по работе Рома, совершенно новое лицо в компании. Новых лиц женского пола, к Димочкиному огорчению, не было. Марина, помимо Эммы, пригласила своих неизменных подруг Леночку и Соню. Их Димочка знал с молочного возраста, и поэтому сексуального вдохновения они не вызывали. Оставалось только веселиться.
После длинного застолья с песнями и игрой на гитаре Димочка возлег на диван. Марина, всегда обожавшая его, присела рядышком, чтобы удобнее было пытать ленивого мудреца. Вся компания сгрудилась тут же.
– Димочка, Димочка, – приставала пухленькая рыжая Марина, – ну посвяти нас в эту свою теорию. А то мы ходим и не подозреваем, что собой представляем. А мы, оказывается, тоже мыши! Ой, как интересно!.. Ну, Ди-има!
– Вы к мышам не имеете никакого отношения. Вы так себе, зелень с ушами.
– Ну хорошо, хорошо. Это для тебя мы зелень, а для других, может быть, и мышки. Так почему бы нам не знать уровень своей мышастости, как ты говоришь?
– Я не собираюсь о вас ничего говорить!
– Ладно, Димочка, ты нам изложи эту теорию, а мы уж как-нибудь сами определимся. Сереженька, ну скажи своему другу!.. Или сам расскажи. Ты же наверняка соавтор этой теории.
Сережа, хорошо зная друга, только посмеивался и в предчувствии веселой забавы поглаживал седеющую бородку.
– Не, не, не, Мариночка! – отмахнулся он. – Я к этим вещам не имею никакого отношения. Я всего лишь скромный маленький практик. Это Димочка у нас философ.
Марина решительно потрепала Димочкину грудь.
– Итак, – произнесла она, – все женщины делятся на…
– Все женщины – это мыши, – вынужден был продолжить Димочка, – если, конечно, по возрасту они еще не вышли из брачного периода. Но делятся мыши на многие виды! На коров, например, на телок и коз, на куриц и чаек, на ласточек…
– Господи, какой ужас! – восторженно воскликнула Соня.
И Димочка воодушевился.
– Попрошу без реплик! А зелень вообще попрошу заткнуть уши!
Последнее обращение было отправлено сестре, которая с улыбкой наслаждалась происходящим концертом. Эмма любила своего брата. С тех пор как он получил квартиру и отделился, ей очень не хватало его. Поэтому возможность провести с ним вечер радовала ее в течение дня.
– Ты, дурень седой!.. Мышевед, – отозвалась она.
– Тихо, тихо, девочки! – вмешалась Марина. – Продолжай, Димочка. Я себя уже чувствую ласточкой.
– Ласточка – это нехорошая девочка, – по-отцовски произнес Димочка. – И чайки тоже шалавы. Ты, если хочешь, больше тянешь на курочку. В общем, так, все, что я вам перечислил, это, можно сказать, женские сливки. Потому что чаще всего попадаются кошелки, морковки и кочерыжки.
– О господи! – ужаснулась Соня.
– Тихо, девочки, тихо! – взмахнула руками Марина.
– На последних не буду останавливаться, – великодушно объявил Димочка. – Вам это необязательно. Но что такое мышастость, вам знать не помешает. Потому что уровень мышастости во многом зависит от самой женщины. Короче, он определяется по семибалльной системе. От минус семи до плюс семи. Все, что ниже нуля, это пониженная мышастость. От нуля до плюс двух – средняя мышастость, а выше трех баллов – это уже повышенная мышастость.
– Какая прелесть! – не выдержала Соня.
– Ой, дурень… Ой, дурень! – покачивала головой Эмма, любуясь своим братом.
Марина старалась владеть ситуацией:
– Тихо, девочки, тихо! Димочка, продолжай. Надеюсь, жена твоя была на плюс семь?
– На плюс семь мышей практически не бывает. Иногда, правда, с голодухи мышка может показаться и на плюс восемь. Но это заблуждение. Все наши несчастья начинаются с этого заблуждения.
– Бедные вы наши, – пожалела Димочку Марина.
– Я прошу прощения, – заговорила молчавшая до сих пор Леночка. – Вопрос к доктору относительно мужчин.
– Слушаю, – с готовностью отвечал Димочка.
– Если все женщины – мыши, то, по логике, мужчины – это коты?
– Совершенно так! Леночка, я всегда восторгался твоим умом!
– Ну и как же нам квалифицировать вас, котов?
– Проще простого! Этого вообще не надо делать.
– То есть как?
– Я только скажу тебе, курочка моя, что среди котов встречаются мышееды, мышелюбы и мышастики. Так вот, избегайте первых и последних, потому что первые – это сволочи, а последние… Последние – все равно что помойные коты. От них только неприятности и болезни.
– Ну а ты, конечно, мышелюб!
– Нет-нет, Леночка! – отвечала за Димочку Марина. – Эмма же сказала, он мышевед! Это особая категория, это уже мужчина прошедший и посвященный!
– Да-да, где-то так, – снисходительно согласился Димочка.
– А ум? Ум женщины влияет на ее мышастость? – последовал вопрос от Сони.
– Ум?.. Хм-м… Да… Конечно! Бывает, попадается мышка на пять с половиной или даже на все шесть. Но – пока молчит! Как только заговорила, мышастость ее может упасть до двух. Но это редко бывает. Обычно, когда у курочки повышенная мышастость, ни на что другое внимания не обращаешь.
– А что больше влияет на мышастость, лицо или тело?
– И то и другое. Но, конечно, фигурка прежде всего! Чтобы ножки были длинные и точеные. Узкая кость подчеркивает ее благородство. Длинные пальчики – признак аристократичности. И попка! О-о!.. Попка – это центр мышастости! Тут важно не только иметь красивую попку, но и владеть ею! Потому что мужчина всегда обращает внимание, как женщина движет своей попкой при ходьбе. Как она ею садится. Ну и все такое…
– А глаза? Глаза у женщины – это ведь немаловажная деталь? – спросил вдруг Рома, молодой коллега доктора Димочки.
Все это время Рома незаметно посматривал на Эмму.
– Глаза?.. Ах, глаза! Да, красивые глаза повышают мышастость как минимум на два балла. И щиколотка! У женщины должна быть тонкая щиколотка. Это так же говорит о ее благородстве. О ее породе!
– А кроме щиколотки, позвольте вас спросить, что еще говорит о благородстве? – не без ехидства поинтересовалась Соня, которая не отличалась тонкостью своей щиколотки.
И Димочка ей отвечал:
– Это привычки. У женщины должна быть какая-то одна неизменная слабость. Изюминка! Вот как у меня, например. Я очень люблю пиво и рыбу. Пиво с рыбой. Или рыбу с пивом – все равно. Лишь бы рыба была хорошая, с икрой желательно, и пиво холодное!
Тут Димочка покосился на друга Сережу и повысил голос:
– Я вообще не понимаю, как можно быть равнодушным к пиву и рыбе! Если человек не любит пива, значит у него не хватает какой-то хромосомы!
Сережа, не любивший пива, но любивший своего друга, не в силах был что-либо ответить. Он захлебывался смехом. Сотрясались его черная бармалеевская борода и кругленький живот, который он любовно поддерживал ладонями.
* * *
Эмма тем временем вышла на кухню покурить. В разгар общего веселья ей неожиданно стало тревожно.
Она смотрела на проспект с четвертого этажа и пыталась объяснить себе причину этой тревоги. Шампанское мешало сосредоточиться. Приятное ощущение в теле сопротивлялось нахлынувшему дискомфорту души. Она не могла справиться с этим состоянием, и поэтому ей захотелось побыть одной.
Однако не прошло и минуты, как за спиной послышался вкрадчивый голос:
– Я не помешаю?
Оглянувшись, она увидела Рому. В течение вечера она и не обратила на него никакого внимания. Теперь увидела. Это был высокий брюнет с усами, в очках с тяжелой роговой оправой. Молодой врач, помощник ее брата. Единственный мужчина в компании, выглядевший торжественно и представительно – строгий черный костюм, белоснежная рубашка и галстук.
Рома, перед тем как отправиться за Эммой, успел заметить в ней все достоинства, о которых говорил ее брат, – и тонкую кость, и узкую щиколотку, и длинные пальцы. И, когда она уходила, он объял глазами всю ее фигуру, затянутую в вечернее платье. И фигура эта властно потянула за собой. Он подчинился призыву, последовал за ней, чтобы тут же сообщить ей о том, что в ней гораздо больше достоинств, чем может иметь обыкновенная женщина. Однако, увидев глаза этой женщины, он вдруг почувствовал пошлость приготовленных фраз.
– Нет-нет, не помешаете, – рассеянно ответила она, глядя в окно.
Рома закурил и стал рядом.
– Я в восторге от вашего брата, – сказал он. – Знаете, есть люди просто юмористы, весельчаки. Они смеются так же, как казах поет песню. Палец покажи – и будет над чем посмеяться. Но есть люди тонкие и умные, их всегда интересно слушать… Потому что их шутки вовсе не шутки. Я за эти пятнадцать минут узнал о женщинах столько!..
Она посмотрела на него, и он, будто захлебнувшись своей фразой, вдруг понял, что за эти пятнадцать минут он ничего не узнал о женщинах.
– Люди с годами обычно набираются мудрости, – сказала Эмма. – Моему братцу это не грозит.
– Ваш брат не обычный… Знаете, как его ценят на работе! А как он относится к больным! Я бы очень хотел быть таким же хирургом… Знаете, как все у нас его любят! А вы совсем не похожи на своего брата…
– Хотите сказать, что меня не любят?
– Ну что вы!.. Простите меня… Вы не так меня поняли. Вы очень красивая, вас не могут не любить. Но вы с ним совсем не похожи. Может, потому что вы женщина. Простите, наверно, я опять что-то сморозил…
Рома виновато поежился.
Эмма усмехнулась про себя, поняв наконец, что она мучительно нравится этому молодому человеку. И, окинув его уже несколько иным взглядом, она почему-то тут же представила его на работе, в быту, рядом с мамочкой, подальше от сомнительных мест и ненужных людей. И в ней не затеплилось ничего такого, что уже горело в нем. По-прежнему было пусто и уныло в душе.
– У вас очень интересный брат… – продолжал мямлить Рома.
Ему хотелось говорить только о ней, а язык трусливо упирался в ее брата.
Женщина в мужчине сразу замечает эту трусливость. Он понимал, что выглядит нелепо, но говорить ему было не о чем. Повисла пауза, и Эмма тактично пришла на помощь:
– Вы женаты?
– Нет! Нет! – поспешил ответить он, не замечая легкого сожаления в ее лице.
– Странно, вы мне показались женатым.
– Да?.. Почему?..
– Просто вам это к лицу.
– Но почему?
– Не знаю, – пожала она плечами.
– Понимаете, для меня женитьба – вопрос очень серьезный. Я не скажу, что мало знаю женщин… Но я не находил тех качеств… Столько качеств, чтобы они могли быть в одной женщине…
– Зачем в одной? Мой брат, который вам так нравится, отлично находит все эти качества у разных женщин.
– Стало быть, мы с ним разные люди… Для меня это неприемлемо.
– Тогда почему так восхищаетесь им?
– Как вам сказать… М-м-м…
– Скажите, Роман, а как вы определяете человеческие качества? Наверное, умом?
– Ну… Я думаю… А как же иначе!
– А мы вот нет. Мы, женщины, определяем их сердцем. Это я вам по секрету говорю. От того нас и считают глупыми. От того, наверно, мы и несчастны.
– Позвольте с вами не согласиться!..
– Если бы вы согласились, вы бы солгали.
– И все же я не согласен…
– Простите, Роман, а вы хоть понимаете, о чем мы говорим?
– Ну а как же!.. Мы говорим о женщинах, о их качествах…
– Но разве мы назвали хоть одну женщину или хотя бы одно ее качество?
– Но мы же говорили в целом!
– В целом – это ни о чем. Так что мы с вами, Роман, стоим вот уж сколько времени и говорим ни о чем. Наверно, потому что нам не о чем говорить? Как вы считаете?
Рома, до предела взволнованный, не курил, а пожирал свою сигарету. В конце концов он наступил на свою робость и сделался отчаянным, как лев.
– Такого быть не может! – воскликнул он. – Двоим всегда найдется о чем поговорить…
* * *
Боже, как мне жаль, что Эмма тут же не повернулась и не ушла в комнату к друзьям! Она осталась докурить сигарету и позволила мужчине собраться с мыслями. Впрочем, что мне жалеть! Мне надо радоваться, что все случилось именно так и привело к тому, о чем мне хочется вам рассказать! Каждый миг и каждый шаг грозит нам случайностью. А случайности, как и обстоятельства, опять-таки толкают нас друг к другу!
* * *
В гостиной по-прежнему было шумно, играла музыка. И до кухни, где происходил последний разговор, не доносилось ничего определенного. Так что наша героиня никак не могла расслышать раздавшегося в прихожей звонка.
А в дверь действительно звонили, причем весьма настойчиво. Мариночка подхватилась первой и выбежала встречать нового гостя. Димочка тут же покинул диван и с неожиданной проворностью кинулся за ней.
– Эта она!.. Это моя курочка пришла! Ты скрывала ее от меня! Но она меня нашла, она меня почувствовала! Я все это время тоже чувствовал, что она придет! – кричал он, отстраняя хозяйку от засова.
– Ты, волчара! – прямо в ухо ему уже рычал друг Сережа. – Вались на свой диван и гони вторую серию про Красных Шапочек! Это мне Марина приготовила сюрприз! Правда же, Маринчик? Там в спаленке, надеюсь, у тебя нет ремонта кровати?
И он, силой отстранив товарища, открыл дверь. Но тут же борода его опустилась к животу, а волосы на голове, как перья у индейца, воинственно взъерошились. И взгляд его из-под насупленных бровей был страшен. Этой совершенно агрессивной позой Сережа мог встретить только нехорошего человека.
На пороге с выпученными глазами стоял смущенный и растерянный, но все-таки законный муж присутствующего здесь человека. И этого человека своими широко раскрытыми глазами он не находил.
– Добрый вечер! Прости, Марина. Я действительно не мог прийти на твой праздник. Я тебя поздравляю. Но мне срочно нужна Эмма… Где она?
Сережа при этом громко крякнул и отвернулся, чтобы чего-нибудь не сказать. Промолчал и Димочка, направившись к своему дивану.
– Все тут! Мы все тут! – радушно запричитала Марина. – Проходи! Проходи, Андрюшенька, мы тебя все равно не отпустим!
– Ты меня прости еще раз. Но, честное слово, нет ни минутки. Позови, пожалуйста, Эмму. Я не могу остаться. Правда, не могу…
– Среди ночи ему понадобилось что-то срочное! – прорычал Сережа, отходя подальше от гостя.
Но неугомонная Марина уже тянула за руку Андрюшу.
– Да посиди ты с нами! В кухне твоя Эмма, кофе готовит. Все равно ведь не отпущу, ты меня знаешь!
И Андрей был вынужден подчиниться. Но почему-то, вместо того чтобы примкнуть к гостям и дождаться обещанного кофе, его тут же повело в сторону кухни…
* * *
Эх! Не знаю, многим ли мужчинам приходилось бывать в ситуации Андрея? Об этом статистики нет. Потому что мало кто способен в этом признаться. Мне, скажу честно, не приходилось. И я не могу прочувствовать душу своего героя, не могу вам передать всего, что в душе его в тот миг творилось.
* * *
Эмма все еще стояла у окна, она будто дожидалась той фразы, которую вымучивал в себе Ромочка. А он совершенно серьезно намерился произнести ей: «Эмма, вы относитесь к тем редким женщинам, которых всегда хочется целовать!» Да-да, именно эта фраза уже выстроилась в его разгоряченном мозгу. К счастью, язык не успел повернуться. Но искры уже сыпались из глаз. И глаза эти (только глаза!) сразу же увидел вошедший Андрюша.
– Эмма, я за тобой, – сказал он срывающимся голосом.
Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Затушила окурок и, совсем не глядя на мужа, сказала:
– Что-нибудь случилось?
– Да. Нам надо поговорить.
– Хорошо, – коротко ответила она и покинула ошалевшего Рому.
* * *
Они шли не рядом и не раздельно. Было похоже, что он конвоировал ее к троллейбусной остановке. Целая минута гнетущего молчания прошла с тех пор, как они распрощались с компанией.
– Так что же произошло? – спросила наконец Эмма.
Не сразу ответил Андрей. Но ответ его был зол и неприличен:
– Ничего. Просто хотелось посмотреть, с кем ты там! Трахнуться-то хоть успели? Или я слишком рано побеспокоил?
– Прекрати! – оборвала Эмма.
– Что, неужели неприятно? Или мелкий попался?
– Андрей, замолчи! – потребовала она останавливаясь.
– Хорошо, хорошо… Пошли. Я исполню долг мужа. Отведу заблудшую мать к ребенку. Должен же кто-то беспокоиться о ребенке!
Эмма презрительно промолчала и пошла.
Андрею это не понравилось. Он пыхтел и следовал за нею.
– Я приятно удивлен твоей прыткостью, – продолжал он, язвея лицом. – Все там еще только присматриваются между собой, общаются. Даже Димочка твой! А ты уже пошла по программе. Я восхищен! Интересно, вы уже из спальни перешли на кухню? Или из ванной? Ах, да, да! Просто покурить? Я после траханья тоже люблю выкурить сигаретку. Приятно так, знаешь.
Звонкая пощечина прервала поток злословия. Впервые в жизни Эмма ударила его. И он рассмеялся. Рассмеялся торжествующе.
– Какая прелесть! – воскликнул он. – Сколько достоинства! Обычная сучка, и на передок слабая, как все, а сколько гордости! Сколько спеси! А норов! Боже мой! Этот ублюдок в костюмчике, наверно, уже ссал перед тобой? В любви объяснялся? И, конечно же, возвышенно! В красивых фразах! А педерасты любят красивые фразы! Они с бабами только фразами и сношаются…
Эмма вскочила в подошедший троллейбус. Андрюша за ней. Присутствие пассажиров стесняло его. Однако молчать было трудно. Он не вытерпел и остановки. Приблизился к ней вплотную и прошептал:
– Взгляни, дорогая, прямо. Во-он тот паренек… Как на тебя косится! Ох, ох, ох!.. У людей, как у собак, – загулявшую сучку за версту чуют. Боже мой! Опусти-ка глазки ниже. Видишь, у него зашевелился? Вах-вах-вах!.. Да ты смотри какой!..
Троллейбус остановился, двери распахнулись, и Эмма бросилась прочь на улицу. Андрей остался. Некрасивый, растерянный, злой, с глазами как у взбесившегося кролика.
– Подонок! – твердила она вполголоса. – Подонок! Подонок!..
У нее началась внутренняя истерика. Она шла, не видя перед собою дороги. Она сдерживала слезы, но они рвались вместе с рыданиями. Ей хотелось плакать, хотелось упасть и плакать, как плачет маленький обиженный ребенок. Но осознание того, что человека, у которого она маленьким ребенком плакала на груди, уже нет, каким-то образом заставляло ее крепиться. И, вместо несчастного выражения, лицо приобретало холодный каменный вид. А просочившиеся слезы катились по ее щекам, будто капли дождя по мрамору.
Она дошла до своего дома, но подниматься не стала. Повернулась и побрела по Бульвару.
Был одиннадцатый час. Любители прогулок уже разбрелись по домам, улицы опустели. Лишь на открытых площадках кафе все еще ворковала молодежь. Звенела музыка, светились витрины, опускалась прохлада. Город медленно отходил ко сну.
Эмма прошла мимо «Башни» и свернула к театру, бессознательно делая круг, чтобы вернуться к дому. У здания высокой гостиницы, где фонари уже не освещали ее, она разрыдалась. Она поняла, что не сможет удержать в себе обиду. Но выплеснуть ее можно было только слезами. И, вынув из сумки платочек, она принялась его, что называется, орошать.
Тут-то и возникла перед ней высокая фигура в распахнутом плаще.
– Эмма, кто вас обидел? – прозвучал приятный успокаивающий баритон, какой мог быть только у нашего Корбута.
Ни волнения, ни особого участия в этом голосе она не услышала. Подняв заплаканный взгляд, она увидела незнакомого мужчину, но тут же узнала его. Всего несколько часов назад он смотрел на нее. Смотрел, как смотрят на женщину, не более. Она его не помнила, но почему-то сразу узнала.
– Вы кто? – спросила она.
– Меня зовут Сережа, – ответил он просто. – Я директор кафе, которое строится в этом театре. Мы, кстати, с вами часто встречаемся. У вас симпатичный сынок. Очень похож на вас. Но все-таки что? Неприятности с мужем?
Прищуренный глаз Корбута внимательно смотрел ей в лицо. Она видела только этот прищуренный глаз.
– Откуда вы меня знаете?
– Ну кто же вас не знает! У нас не так много красивых женщин, чтобы их не знать. Так что же произошло? Могу чем-нибудь помочь?
От этих слов ей неожиданно сделалось легче. Глаза незаметно подсохли, только нос, раздраженный слезами, не позволял свободно дышать.
Эмма улыбнулась и промолчала.
– Не выношу, когда плачет женщина, – продолжал Корбут. – Конечно, я знаю, что ничем не могу вам помочь. Семейное дело! Но хотите, я набью ему морду? Ему обязательно надо набить морду за то, что он вас обидел!
– Да нет, не стоит. Лучше проводите меня до дома.
И они пошли.
Некоторое время молчали. Потом Эмма спросила:
– Но с чего все-таки вы взяли, что меня обидел муж?
Корбут хорошо умел пользоваться полученной информацией.
– Обычная логика, – сказал он. – Мне было достаточно узнать, что вы замужем.
– Ну и что? Разве у меня не могут быть другие неприятности?
– Нет, у вас не могут.
– Почему же?
– Да потому что у вас ревнивый муж! А это такая неприятность, от которой другие неприятности могут быть только приятностями.
Она усмехнулась и пристальнее посмотрела в лицо провожатого. Затем спросила:
– Вы его знаете?
– И знать не хочу.
– Тогда почему так говорите?
– Обычная логика, – значительно повторил Корбут.
– Понятно.
Переходя улицу, он тактично поддержал ее за локоть, после чего рука его нежно скользнула по предплечью и коснулась ладони. Все это произошло в какие-то секунды и, в общем-то, не имело особого значения. Чисто машинальный жест с его мужской стороны. Но она от этого испытала приятное ощущение.
– Ну все-таки? У вас с ним неприятности? – проговорил Корбут.
– Да, неприятности. И очень большие, – ответила она.
– Я это понял.
Она промолчала.
– И вы не очень хотите домой? – продолжал он.
– Мне надо домой.
– Но вы же не хотите его видеть!
– Я живу с матерью. И у меня ребенок, которого я хочу видеть.
– Ребенок, наверно, уже спит. Может, еще посидим где-нибудь?
– Спасибо. Вы и так были добры ко мне.
– Не за что. Рад, что вы немного успокоились.
– Да, я успокоилась. Спасибо вам, Сережа.
– Не стоит благодарности. Давай лучше будем друзьями и перейдем на «ты».
– Хорошо. С радостью.
И Корбут тут же подхватил ее руку, пожал легонько, а потом и поцеловал.
– Мне кажется, твои неприятности просто должны были случиться. Для того, чтобы мы встретились.
Он произнес это, не отрывая липкого взгляда от ее лица. Эмма немного смутилась и отняла свою руку от его губ.
– Что ты делаешь завтра? – спросил он тут же. – Может, встретимся? Я покажу тебе свое кафе. Посидим где-нибудь, поболтаем о жизни.
– Завтра? Завтра днем я свободна, – ответила она.
– Значит, увидимся?
– Не знаю. Может быть.
– Где и во сколько?
– Не знаю.
Вихрь пронесся в голове Корбута. И после этого вихря осталась одна блестящая мысль: «А квартирка-то наша в течение дня будет свободна!»
– С утра мне надо на базу. Потом в исполком. Часам к одиннадцати буду свободен. Так что, если ты не против, давай в одиннадцать на «Башне».
– Хорошо.
Они уже подошли к ее дому. Эмма остановилась.
– Ты здесь живешь? – спросил Корбут, обозревая здание. – Классное место. Квартиры здесь, наверно, хорошие. Я люблю квартиры старой планировки. Высокие потолки, паркетные полы. Простор! У моего друга такая квартира. Так у него в прихожке стоит теннисный стол! Но сам я, к сожалению, всю жизнь прожил в новом доме. Там все рассчитано, продуманно, все рационально. Шаг влево – головой об шкаф, шаг вправо – коленкой об тумбочку. Да еще маманя собачку на старость завела. Такого ублюдка… Я давно уже там не живу.
Он говорил все, что брело ему в голову, говорил, чтобы еще хоть немного удержать ее рядом. Она внимательно смотрела в его лицо, с таким видом, будто слушала. Но она лишь разглядывала его. Она вдруг увидела в нем того мужчину, который напрочь отсутствовал в Роме. И какая-то решительность заклокотала в ней. Она еще не успела ничего определенного подумать, но сердце почему-то отчаянно запрыгало.
– Ну хорошо. Спасибо. Значит, до завтра, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
Корбут взял ее за руку.
– Можно я тебя поцелую? – спросил он.
Она ничего не ответила, но приостановилась и замерла. Корбут коснулся губами шеи, щеки. Потом обнял ее и стал целовать в губы.
Ей показалось, будто все переворачивается вверх дном и она падает. Но в самый момент этого падения она собралась, вырвалась и, попрощавшись, тут же вошла в подъезд. Поднимаясь на свой этаж, она твердила себе: «Пусть все идет к черту! К черту! Пусть будет как будет! Значит, так и должно быть!»
* * *
Корбут еще долго стоял перед распахнутой дверью, смотрел в пустоту и улыбался. Радость лилась в его сердце. Почему-то сейчас удачу эту он расценивал как знак судьбы. В нем вспыхнула уверенность в себе, в своем предназначении и в своем успехе.
И он, взмахнув крылами своего плаща, поймал такси и промчался по ночным магазинам спящего города.
