Алекса Гранд
Подари мне семью

Позитивный настрой стремительно улетучивается.

– Ну, рассказывай.

Высовываю нос из вчерашнего договора с «Дельтой», когда на пороге моего кабинета появляется Аля, и неосознанно подбираюсь. На лбу у приятельницы крупными буквами написано «вот это ты встряла, подруга».

– Не томи, Аль.

– Весь офис обсуждает, что ты спишь с Лебедевым.

Спала. Семь лет назад.

– Прекрасно. Степанова удружила?

– Ага.

Я выразительно закатываю глаза и отпускаю пару нелестных эпитетов в адрес бывшей начальницы. Теперь все мои заслуги, все достижения, даже самые маленькие победы будут носить клеймо «любовница генерального».

И, чем сильнее я буду доказывать обратное, тем сильнее люди будут верить в нашу связь.

– Это все «хорошие» новости на сегодня?

– Нет, – мнется обычно болтливая Аля и понижает голос до заговорщического шепота. – Тебя Лебедев вызывает.

– Иду.

Проглотив пару отборных ругательств, я резко поднимаюсь, подхватываю бумаги и вываливаюсь в коридор. Норовлю раскрошить пол каблуками своих туфель и сквозь зубы здороваюсь с Никитиным секретарем.

Похожу на кипящий чайник, не снятый с плиты, и влетаю к новому боссу воинственной амазонкой. Изучаю безупречную белоснежную рубашку и темно-синий идеально повязанный галстук и еще больше злюсь при мысли, что его завязывали Дашины руки.

Сколько бы времени ни утекло, жену Лебедева я ненавижу до Луны и обратно.

– Если ты о контракте с «Дельтой», я отправила его тебе на почту еще вчера. С домашнего компьютера.

– И тебе доброе утро, Кира, – улыбается уголками губ Никита и указывает на кресло, мягко добавляя. – Присаживайся. Выдыхай.

– Доброе.

Бурчу недовольно, но место напротив Лебедева все-таки занимаю. Дышу так глубоко, что натягиваются пуговицы на рубашке. Мрак.

– Прочти. Здесь изменения в твой трудовой договор. Кофе будешь? – подталкивает в мою сторону пару листков он и, не дожидаясь ответа, включает селектор. – Жанн, сделай нам два капучино. Без сахара. С корицей, да.

Отмечаю, что Никита не забыл, какой кофе я люблю, и пытаюсь сосредоточиться на расплывающихся буквах. На самом деле, только две вещи различаю.

Космическую, по моим меркам, зарплату. И пугающее «в режиме ненормированного рабочего дня».

Застываю. Кручу ручку в руке и не могу отделаться от мысли, что один росчерк перевернет все с ног на голову. Что стоит отказаться, встать и уйти? И пусть Лебедев ищет себе другого юриста.

– Все в порядке, Кир?

– Да.

– Врешь, – снова читает меня, как открытую книгу, Никита и морщится, ослабляя галстук. – Что смущает?

– Ненормированный график. У меня, в конце концов, есть личная жизнь, – выпаливаю опрометчиво и тут же прикусываю язык.

Взгляд моего временного босса чернеет и становится грозовым. Или это небо застилает тучами, и в кабинете темнеет?

– Я не собираюсь держать тебя на работе каждый день до полуночи. Все в рамках разумного. Если того потребует ситуация.

Заверяет Никита и длинно выдыхает, стягивая галстук шеи. Расстегивает пару верхних пуговиц своей безупречной рубашки и что-то бормочет про никому не нужный отвратительный дресс-код.

Я же действую, как под гипнозом. Ставлю внизу листка подпись и с удивлением смотрю на уверенные размашистые линии.

А потом мы в полной тишине пьем горячий только что сваренный Жанной капучино. Мои пальцы, обхватывающие небольшую молочно-белую чашку, слегка подрагивают. Сердце чересчур усиленно гоняет кровь, а пульс безбожно частит. Как будто я бежала на скорость стометровку, а не разговаривала с новым боссом о должностных обязанностях.

– Знаешь, а ты ни капли не изменилась.

Помедлив, сообщает Никита, а я в очередной раз за сегодняшнее утро вспыхиваю. Зачем ворошить прошлое? Зачем предаваться пыльным воспоминаниям? Почему нельзя плыть в деловом русле и существовать по схеме «я-утвердил-твои-правки-высылай-договор-клиентам».

Слишком остро реагирую на невинную, в общем-то, фразу. Прекрасно это осознаю. Злюсь на себя за то, что не получается быть хладнокровной. И после трехминутной борьбы все-таки выдаю нейтральное.

– Возможно.

Небрежно веду плечами и стараюсь демонстрировать максимальное безразличие, проглатывая вертящиеся на языке слова. О том, что он изменился. Не только внешне – внутренне тоже.

Стал более жестким. Бескомпромиссным. Неуступчивым.

И это, как ни странно, очень ему идет.

– Спасибо за кофе.

Допив в два глотка остатки божественного напитка, благодарю Никиту и убегаю из кабинета до того, как он успеет еще что-то сказать. Снова прячусь в своем маленьком кабинете и отгораживаюсь баррикадами из компьютера и многочисленных папок от норовящих ко мне заглянуть людей.

В свете гуляющих по фирме слухов всем что-то срочно от меня понадобилось. Женьке из бухгалтерии – какие-то старые акты сверок. Лиле из логистики – маршрутные листы, которых у меня отродясь не было. Максу из ОКО – срочно переустановить прекрасно работающее программное обеспечение.

И даже Аля не выдерживает и с извиняющимся стуком проскальзывает в мой офис. Невинно хлопает ресницами. Вручает малиновый круассан в качестве взятки. И облокачивается на край стола, смотря на меня сверху вниз.

– Лебедев уже подписал твое повышение.

– Знаю.

– Лихо!

Роняет со свистом и явно хочет спросить что-то еще, но не решается. Я же с сожалением принимаю, что на работе у меня нет друзей – только коллеги.

– Что ты хочешь от меня услышать, Аль? Что я сплю с новым боссом? Не сплю. Это все? Я удовлетворила твое любопытство?

– Извини, Кир. Просто все вокруг судачат, и я…

– Закрыли тему, Аль. А теперь мне, правда, надо поработать.

Выпроваживаю смутившуюся приятельницу и запираюсь на ключ изнутри. Продолжаю разгребать Авгиевы конюшни, оставшиеся в наследство от Степановой, и не замечаю, как стремительно наступает вечер.

Вздрагиваю от телефонного звонка и не сразу соображаю, что пропустила настойчивый стук в дверь.

– Привет.

– Привет, малышка.

На пороге стоит двухметровый Пашка и мне приходится задирать голову, чтобы с ним поздороваться. Оцениваю и его лучезарную улыбку, и добродушные голубые глаза, и букет алых роз в больших сильных руках.

Сама тоже начинаю улыбаться. Правда, длится эта идиллия недолго.

Все разбивает колючий голос, разрубающий пространство.

– Кира не любит красные розы.

Глава 5

Никита

– Здравствуйте, Никита Сергеевич. Антон Юрьевич готов подписать бумаги. Сможете к нам сегодня подъехать? Шеф просто завтра улетает в длительную командировку.

Оправдываясь, частит секретарь генерального «Дельты», а я устало кошусь на часы. До конца рабочего дня остается пять минут, плюс дорога…

– Будем минут через сорок. Устроит?

– Да, отлично. Антон Юрьевич вас ждет.

Заканчиваю разговор и встаю из-за стола, разминая затекшие плечи. Возвращаю на шею надоевший галстук, перебрасываю через локоть пиджак и иду радовать Киру сообщением о сверхурочных. Только оказываюсь не готовым к появлению двухметрового светловолосого парня на пороге ее кабинета.

Сам не осознаю, почему. Но в эту же секунду жестко припечатываю.

– Кира не любит красные розы.

Услышав мой голос, бугай отлипает от Киры и поворачивается. Растерянно опускает руку с букетом и скользит по мне изучающим взглядом до тех пор, пока я не уточняю.

– Она любит белые розы.

– Кира?

Парень вновь возвращает внимание застывшей позади него Ильиной, отчего та неумолимо краснеет и отводит глаза, никак не комментируя мой пассаж. Сглатывает гулко и представляет нас друг другу.

– Это Никита Сергеевич Лебедев, мой начальник. Это Паша…

– Павел Григорьев. Молодой человек Киры.

– Приятно познакомиться.

Киваю, хоть мне совсем не приятно, и пристальнее рассматриваю этого Григорьева. Высокий, жилистый. Не перекачен, но и не доходяга. Светлые чуть вьющиеся волосы, прямой нос с небольшой горбинкой, крупные ладони. И глаза – доверчивые, добрые.

Не урод, в общем.

Закончив с первичным сбором информации, я делаю два шага вперед и сосредоточиваюсь на Ильиной. Набираю в легкие воздуха и открываю рот, намереваясь сломать чужие планы на вечер, но Кира перебивает.

– Нет, Лебедев.

– Да, Ильина.

Сцепляемся взглядами. Ведем бой и покрываем друг друга прицельным огнем, пока бедолага-Григорьев растерянно озирается по сторонам и ровным счетом ничего не понимает.

Щелчок. Выстрел. Контрольный.

Первой сдается Кира. Вдыхает шумно, отчего ее грудь высоко поднимается. Выдыхает уже тише.

– Ну, как так, Никит, а? Сегодня же пятница.

– Скажи это генеральному «Дельты», собравшемуся завтра отчалить в командировку на неопределенный срок. Они нас и так два месяца мариновали, не хочется контракт упускать.

– Перенести никак, да?

– Никак.

Отрицание. Торг. Принятие.

– Хорошо.

Обреченно соглашается Ильина, и тут отмирает ее Ромео. Мнет листья роз сильными пальцами, складывает, наконец, два и два и выдает недовольное.

– Кира, что здесь вообще происходит?

– Прогулка отменяется, Паш. Нам с Никитой нужно ехать к партнерам, чтобы заключить договор. Извини.

Поднявшись на цыпочки, Кира целует парня в щеку и забирает у него цветы, чтобы поставить их в воду. А у меня что-то колючее, горькое, едкое начинает ворочаться за грудиной при виде этой картины.

Нет, я не думал, что Ильина жила монахиней все это время после нашего разрыва, но смотреть на них с Ромео, на удивление… неприятно.

До покалывания в пальцах неприятно.

– Как освободишься, позвони. Я заберу, – пытается спасти остатки испорченной романтики Павел.

Бесполезно.

– Не нужно. Я сам ее отвезу.

Повесив пиджак на спинку рядом стоящего стула, я опять опережаю не особо соображающие мозги и скрещиваю на груди руки. Готовлюсь к словесной, а, может, и физической дуэли. Пространство между нами стремительно накаляется и искрит.

В воздухе, кажется, разряды летают. Кинь спичку – полыхнет.

Но не полыхает. Кира трогает Григорьева за локоть, еще раз извиняется и обещает перезвонить на выходных. Молчит, пока он широким шагом пересекает коридор. Волосы нервно взбивает. И пришпиливает меня вопросом к стене.

– Вот зачем, Лебедев?

– Что зачем?

– Уровнем тестостерона решил помериться? Ты один раз уже чуть не разрушил мою жизнь. Мало тебе? Мало?

Приближается, бросая обвинительно. Воздух таскает шумно. Лупит кулаками по моей груди. Гнев выливает.

У меня же внутри что-то коротит. Ломается механизм. Не двигаюсь.

– Прости.

Стряхиваю неловко оцепенение. Сгребаю ее в охапку. Обнимаю.

Чувствую себя последним подонком. Может, у нее и, правда, давным-давно все наладилось, любит она этого Павла и замуж за него собирается? А я лезу в их личный мирок в грязной обуви.

Урод, как есть.

– Прости.

Высекаю хрипло. Держу ее крепко. Аккуратно своим подбородком ей в макушку упираюсь.

Бурю вместе пережидаем. Штормит Киру знатно. Да и меня прилично потряхивает. По телу прокатывается волна озноба, в жар превращается. Судорогой сводит конечности.

Какое-то идиотское окончание дня.

– Ладно, забыли.

Отклеившись от меня, произносит Кира. Осторожно смахивает слезы с ресниц. Направляется к столу. Складывает бумаги в портфель.

А я, как дурак, на нее засматриваюсь.

Хрупкая. Ранимая. С острыми лопатками, которые угадываются под тканью рубашки. С выпирающими ключицами. С тонкими изящными лодыжками.

– Ну что, поехали?

Возвращаю мысли в рабочее русло. Еще пару минут, и начнем опаздывать.

– Поехали.

На стоянку, где припаркована моя «Ауди», спускаемся в тишине. Так же молча размещаемся в салоне. Привыкаем друг к другу заново.

Я завожу двигатель, включаю негромко радио, чтобы чем-то разбавить этот ледяной вакуум. Плавно трогаюсь и сосредотачиваюсь на дороге. Маневрирую аккуратно и не жду, что Кира заговорит первой.

– А с чего ты решил, Лебедев, что так хорошо меня знаешь? Может, я не розы люблю, а пионы?

Произносит ехидно. Постукивает ногтями по подлокотнику. Издевается.

– А, может, я вообще теперь цветам предпочитаю гамбургеры и картошку фри?

– Раз так, значит заскочим в «Мак» после переговоров.

Чеканю твердо и сильнее стискиваю руль, попутно косясь на Ильину, которая расплывается в несмелой улыбке. Такой, от которой становится светлее вокруг, и все начинает петь.

Сам не замечаю, как уголки моих губ тоже ползут вверх. Настроение выправляется. О недавнем инциденте на фирме вспоминать не хочется.

К офису «Дельты» мы прибываем ровно в назначенный срок. Минуем систему охраны, достойную президента, и в сопровождении вежливой секретарши попадаем в просторный кабинет с панорамными окнами.

Вид на вечернюю Москву открывается великолепный. Думается, протяни руку – сможешь потрогать облака. Пушистые, предзакатные, перистые. Скользящее по небосводу солнце окрашивает их в приятный желто-оранжевый цвет.

– Здравствуйте, Антон Юрьевич.

– Ну, привет, Никита Сергеевич и…

– Кира. Можно просто Кира.

Гордин, подтянутый мужчина лет пятидесяти, уверенно жмет мне ладонь, галантно целует Кире запястье и указывает на два громадных кресла из коричневой кожи.

Сам занимает место напротив и лукаво щурится.

– Очаровательная у тебя спутница.

– Мой новый юрист.

Сообщаю с необъяснимой гордостью и не отказываюсь от кофе, пока Кира закапывается в бумажки. Проверяет все до последней запятой, сосредоточенно закусывает нижнюю губу и спустя десять минут возвращает мне листки с коротким «можно подписывать».

Выдыхаю с облегчением. Отец долго гонялся за Гординым, но у них все время что-то не складывалось. Поэтому я ликую, оттого что у меня получилось закрыть этот гештальт.

– Рад нашему сотрудничеству, Антон Юрьевич.

– Думаю, сработаемся, Никита Сергеевич. После командировки приглашу вас на уху из Байкальского осетра. Любите уху?

– Любим.

Отвечаю за двоих и тепло прощаюсь с Гординым. Чувствую, как большая гора падает с плеч, и делаю глубокий вдох, когда мы с Кирой выходим на улицу.

Порыв прохладного ветра ударяет в лицо, облизывает шею, подхватывает клочок бумаги, валяющийся на асфальте. И я замечаю, как зябко ежится Ильина. Без слов снимаю с себя пиджак и накидываю ей на плечи, предлагая.

– Ну что, отметим первую совместную сделку в «Маке»?

– Только недолго. Мне домой пора.

Помявшись, все-таки соглашается Кира. Плотнее кутается в пиджак и наверняка пропитывается запахом моего одеколона. Торопливо преодолевает расстояние до мигающей фарами «Ауди» и спешит скользнуть в салон.

Я же совсем не чувствую холода и даже подкатываю рукава рубашки. Но печку и обогрев сиденья включаю ради озябшей девушки.

– Два бигмака, две средних картошки фри, два сырных соуса и два ванильных капучино. Может, еще пирожок?

– Не надо.

– Пирожок не надо.

Подъехав к ресторану быстрого питания, я покладисто озвучиваю заказ и медленно продвигаюсь в очереди из автомобилей, чтобы забрать в окне выдачи два бумажных пакета с фаст-фудом.

В то время как я прикладываю карту к терминалу и расплачиваюсь, как благодарю вежливую девушку в желтой кепке, как откатываюсь к полупустой парковке, желудок громко ворчит. Напоминая о том, что неплохо радовать его чем-то, кроме литра хорошего и не очень кофе.

– Приятного аппетита.

Передаю Кире ее порцию и, не дожидаясь, пока она развернет упаковку, вгрызаюсь в сочный бургер. Едва не мычу от удовольствия и боготворю повара, слепившего этот шедевр. Проголодался.

В два счета расправившись с бигмаком, я приступаю к картофелю и замечаю, что Кира следует моему примеру. Обмакивает золотистые ломтики в сырном соусе и изящно отправляет их в рот.

Никаких диет. Никакой боязни поправиться. Никаких воплей о том, что есть жирное на ночь вредно. Нормальная земная девушка.

– Так все-таки, какие цветы, Кира?

Произношу негромко, возвращаясь мыслями к недавнему диалогу. Не то чтобы я планировал засыпать своего нового юриста букетами, но любопытство берет свое. По какой-то необъяснимой причине хочется знать, что обожает сидящая рядом девушка. Фанатеет ли она по легкому року, ходит ли на концерты «Сплина» и так же не любит горький шоколад, как раньше?

– Розы. Белые. Ты был прав.

Отвечает серьезно она и замолкает, обхватывая пальцами картонный стаканчик с капучино. Греется. Я же не спрашиваю, почему ее молодой человек не знает таких банальных вещей, и молча еду по названному адресу.

Останавливаюсь около частного дома с невысокими коваными воротами, двигатель не глушу, но выхожу попрощаться.

– До завтра, Кира. Спокойной ночи.

Держу безопасную дистанцию. Не наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в щеку, как это принято у друзей, ведь никакие мы с ней не друзья. Бывшие, которых столкнул его величество Случай.

Утопаю в омутах, превратившихся при этом освещении в серо-стальные. Получаю нейтральное «спасибо, что подвез». И долго смотрю в ровную спину, пока Ильина, наконец, не находит ключ, не отпирает замок и не скрывается за дверью.

Прочесав волосы пятерней, я возвращаюсь в нагретый салон и опускаю стекло, позволяя прохладе просочиться внутрь. Выруливаю обратно на трассу, встраиваясь в гудящий поток, и набираю маме.

– Привет, мамуль. Я освободился, еду. Ждете?

– Конечно, сынок. Я пирогов с творогом напекла. Голодный, наверное?

– Успел перекусить по пути, но пироги твои буду.

– Хорошо. Пока, родной.

Едва успеваю завершить беседу с мамой, как на телефон поступает другой вызов. Мне кажется, что мобильник сейчас даже звенит иначе, чем обычно. Громче, требовательней. Как будто предупреждает о настроении звонящего.

– Алло. Здравствуй, Даш.

– Привет, любимый. Мы приземлились. Ты меня не встретишь?

– Мы же обсуждали вчера. Возьми, пожалуйста, такси. Мне надо забрать Маришку.

Выдыхаю устало и, теряя концентрацию, едва не вылетаю в отбойник. Ругаюсь сквозь зубы, сильнее вцепляюсь в руль и спешу попрощаться с щебечущей что-то Дарьей.

– Все. Дома увидимся. Неудобно говорить.

Глава 6

Никита

Элитная многоэтажка в центре зеленого островка. Квартира с высокими потолками и французскими окнами в пол, через которые проникает очень много света. Четыре спальни, две террасы – большая и маленькая, самый настоящий камин.

Здесь есть практически все, о чем можно мечтать. Но нет самого главного – счастья. Оказывается, есть вещи, которые нельзя купить за деньги.

Здоровье, например. Искрящийся звонкий смех твоего сына. Его первые шаги. Первое падение. Первое «папа».

Гулко выдохнув, я отсекаю лишние мысли и поднимаюсь на девятый этаж. Открываю дверь своим ключом и сбрасываю ботинки, слыша восторженное «ура».

Наклоняюсь немного и широко распахиваю руки, чтобы поймать верткий ураган по имени «Маришка».

– Привет, принцесса.

Утыкаюсь носом в волнистые пряди, пахнущие медом и шалфеем. Вожу ладонями по узкой хрупкой спине и только сейчас чувствую, как напряжение начинает постепенно исчезать. Расслабляются закаменевшие мышцы, стабилизируется частивший еще недавно пульс, становится светлее на душе.

– Привет. Ты долго. Я скучала! – заявляет немного обиженно Риша и напоказ дует розовые пухлые губы.

Такая маленькая, а уже пользуется приемами из типично женского арсенала.

– Я тоже скучал, солнышко.

Отражаю искренне и подхватываю племянницу на руки. Потакаю ее капризам, ведь нам всем прилично досталось. Как-то в один момент все навалилось.

Две недели назад обнаружились кражи со счета в фирме. Неделю назад в больницу с инсультом слег папа. Три дня назад Кате, моей сестре, вырезали аппендицит и оставили ее в стационаре. Именно поэтому Маришка сейчас живет со мной – потому что обожает своего непутевого дядю и потому что ее отец, с которым Катерина в разводе, сейчас добывает нефть на Ямале и вряд ли появится в Москве раньше, чем через три месяца.

– Чем с бабушкой занимались?

– Пекли пироги.

– Ты опять рассыпала муку и съела половину начинки?

– Ну, дя-я-ядь Никит!

В ответ на шутку малышка стучит кулаком мне в плечо, а я невесомо целую ее в макушку. Мы все, как никогда, нуждаемся в заботе и ласке.

Зайдя в кухню, опускаю Маришку на пол и двигаюсь к суетящейся рядом с плитой маме. Сгребаю ее в охапку, обнимаю долго и крепко. Приглаживаю ее растрепавшиеся волосы, стираю со щеки мучную пыль и замечаю пробившуюся седину на висках.

За грудиной щемит.

За неделю, которую папа находится в больнице, мама осунулась и похудела. Истерся веселый блеск глаз, а улыбка на красивом лице стала редким гостем.

– Не кисни, мамуль. Он справится, он сильный. Я сегодня разговаривал с врачом. Прогнозы хорошие, рецидив маловероятен. Самое главное, мы вовремя обратились.

– Хорошо. Все, давай, мой руки, сын. Ужинать будем.

Непривычно ранимая, мама отворачивается, но я все равно вижу, как она промокает выступившие слезы краешком полотенца. Делает несколько глубоких вдохов и выдохов и принимается хлопотать.

Расставляет тарелки, наполняет пиалу сметаной, наливает в пузатые кружки зеленый чай.

И я, хоть и недавно перекусывал с Кирой, начинаю давиться слюной. Все-таки нет ничего лучше домашней еды.

– Мамулик, это волшебно!

– Очень вкусно, ба.

Вторит мне Маришка, а я наблюдаю за тем, как морщинки вокруг маминых глаз немного разглаживаются. Уголки рта робко ползут вверх. Семейное тепло лечит. Не дает сдаться, опустить руки и погрязнуть в бесконечных истериках.

Когда тебя поддерживает близкий человек, можно свернуть горы.

Умяв четыре пирожка и допив чай, я помогаю маме сгрузить посуду в посудомойку, напоследок ее обнимаю и обещаю прежде, чем вывалиться за дверь.

– Завтра с Маришкой захватим тебя в одиннадцать и помчим в больницу.

– А, может, останетесь сегодня с ночевкой?

– Не могу. Дарья вернулась.

При упоминании имени невестки мама сжимает губы в тонкую линию, но никак новость не комментирует. Прижимается щекой к моей груди и мягко просит.

– Езжай осторожно, сынок.

– Не волнуйся.

Памятуя о том, что у мамы и без меня достаточно поводов для беспокойства, я осторожно маневрирую в прилично поредевшем потоке машин и ни разу не превышаю скорости. Притормаживаю перед пешеходными переходами, не гоню на желтый сигнал светофора и вообще чувствую себя образцово-показательным отцом, у которого на пассажирском сидении сзади в детском кресле спит ребенок.

Мариша, действительно, сладко посапывает, положив ладошку под щеку и, против обыкновения, не рассматривает проносящиеся мимо здания торговых центров, театров, высоток.

Засидевшись у мамы допоздна, домой по полупустой трассе я добираюсь гораздо быстрее, чем в час-пик. Оставляю «Ауди» на подземной парковке и бережно вытаскиваю племяшку из салона, стараясь ее не разбудить.

Ступаю осторожно, дышу едва слышно, издаю как можно меньше звуков. Поднявшись на лифте, максимально тихо проскальзываю в коридор и не включаю большую люстру, ограничиваясь настенным светильником.

– Милый, я дома! Привет!

Услышав скрежет ключа в замке, Дарья выскакивает меня встречать и создает столько шума, что хочется заткнуть уши и укоризненно покачать головой.

– Говори тише. Привет.

Строгим шепотом осекаю Дарью и подбородком указываю на Маришу, которая ворочается у меня на руках, но не просыпается.

Вот и хорошо.

Обмениваюсь красноречивыми взглядами с супругой и, разувшись, направляюсь в спальню. Укладываю племяшку в кровать, укрываю теплым одеялом, и только тогда она распахивает веки и хлопает длинными пушистыми ресницами.

Озирается по сторонам. Зевает. И крепко вцепляется в мою ладонь.

– Дядь Никит, ты же поспишь со мной сегодня?

– Конечно, солнышко. Искупаюсь, переоденусь и вернусь к тебе, хорошо?

Риша, как некоторые ее ровесники, немного боится темноты и находится вне зоны комфорта без мамы. Поэтому я так сильно стараюсь окружить ее уютом и теплом – не хочу спровоцировать дополнительные страхи.

Чмокнув малышку в лоб, я зажигаю настольную лампу, стилизованную под старину. Даю слово рассказать крохе сказку о персидском царе Шахрияре и его очаровательной жене Шахерезаде, после чего удаляюсь, плотно притворяя за собой дверь.

Яркий свет, оставленный Дарьей в коридоре, слепит. Безжалостная апатия наваливается, придавливая грудь бетонной плитой. И я бы куда охотнее предпочел сейчас запереться в ванной и принять контрастный душ, чем интересоваться у супруги, как прошло ее лечение в оздоровительном комплексе на берегу моря, влетевшее мне в копеечку.

Но я наступаю себе на горло. Отодвигаю ненадолго мечты о благостной тишине и перемещаюсь в гостиную, где в углу кожаного дивана сидит Даша.

Длинные каштановые волосы, завитые крупными локонами. Выразительные карие глаза, оттененные умелой рукой визажиста. Маленький кукольный подбородок. Пухлые губы, тронутые вишневым блеском. Красивая она, очень красивая. Только такая чужая.

Закончив с разглядыванием собственной жены, я опускаюсь на ковер напротив нее. Стягиваю пиджак, в нагрудном кармане которого лежит осточертевший галстук. Приваливаюсь спиной к креслу. Широко расставляю ноги, упирая ладони в колени, и без особо энтузиазма спрашиваю.

– Как поездка?

– Прекрасно. Трехразовое питание по системе «шведский стол». Открытый и закрытый бассейны. Горный воздух. Гидромассаж. Кислородные коктейли. Вежливый персонал.

Захлебываясь, рассказывает Дарья, а у меня от ее трескотни в черепушке пухнут мозги и грозят полезть наружу через уши. А, может, это своеобразный откат после насыщенного рабочего дня с чередой увольнений и подписанным-таки контрактом с Гординым?

Кто знает.

Неуклюже веду плечом. Борюсь с подступающей мигренью. Бесцветно произношу.

– Хорошо. Что говорят врачи?

– Я абсолютно здорова. Никаких патологий, никаких отклонений. Мне кажется, я готова попробовать снова, Никит.

Выдержав паузу, восторженно восклицает Даша, а мое воображение стремительно заполняют яркие реалистичные картинки. Вечные анализы, постоянный прием каких-то витаминов, бесконечные тесты на беременность. Измерение температуры, изучение фазы луны, диеты. Секс по графику, сон по графику, жизнь по графику и прочая дичь, от которой у меня начинается непереносимый зуд.

Так что я глубоко выдыхаю и сжимаю кулаки, высекая жесткое.

– Я не готов.

Между нами простирается не то что тишина. Расстилается кромешное ничто, перебиваемое звуками Дашиного тяжелого дыхания. Натягиваются и рвутся последние нити, едва нас связывающие. Кажется, даже слышится хруст разбивающегося стекла.

Внутри тоже крошево. Не у меня, у Дарьи. Я же успел перегореть, чтобы сейчас испытывать хоть сколько-нибудь сильные эмоции.

У каждого человека есть предел. Мой наступил вчера.

– Сейчас не лучшее время, Даш.

Смягчаю реальность, конечно. Самую малость сглаживаю углы. Наверное, напрасно.

И завтра будет не лучшее. И послезавтра. И через год.

Я не хочу иметь детей от Дарьи. И вряд ли когда-то хотел… Я даже не понял, как она забеременела семь лет назад, ведь мы с ней всегда предохранялись.

– А когда будет лучшее, Никита?! Когда?! Когда мне исполнится шестьдесят, и я физически не смогу зачать?!

Переварив мое откровение, взрывается Даша. Вскакивает с дивана, курсирует взад-вперед, заламывает руки. Уже не походит на светскую львицу, сидевшую в гостиной какие-то пять минут назад.

Намотав несколько кругов, останавливается. Размышляет недолго и в несколько шагов преодолевает разделяющее нас расстояние. Опускается на корточки рядом со мной. Поправляет край сползшего джемпера. Сминает трясущимися пальцами невесомую ткань.

– Скажи, что ты просто устал на работе и завтра передумаешь! И мы попробуем снова! И будем стараться до тех пор, пока у нас не получится! Скажи!

Дарья кричит так громко, что у меня начинает звенеть в ушах. Как будто там поселились дикие обезьяны с африканскими барабанами и в эту секунду исполняют свой популярный обезьяний хит. Нещадно долбит в висках.

Мигрень все-таки берет свое. Надавливает липкими щупальцами на затылок. Перекрывает кровоток. Приколачивает язык к нёбу. Но я с усилием возвращаю себе дар речи, твердо чеканя.

– Я серьезно, Даш. Я не передумаю. Я не готов. Мне нужно заниматься фирмой, уделять достаточно времени Маришке, ездить в больницу к сестре и к отцу, поддерживать мать. Я хочу вернуться к любительскому хоккею, хочу выучить испанский, хочу не думать каждый день о том, какой препарат мне нужно добавить в еду в восемь утра. Тебе, кстати, тоже не помешало бы найти себя прежде, чем заводить ребенка!

Вываливаю на Дарью то, что копилось и зрело очень давно, и замолкаю. Сбрасываю с плеч многотонный груз и одновременно поражаю насмерть супругу. По крайней мере, ее всю колотит мелкая дрожь, а красивое лицо безобразно перекашивает.

По ощущениям, принятие моей позиции занимает вечность. На самом деле – не больше двух или трех секунд.

Осознание. Паника. Детонация. И оглушительное.

– Ты эгоист, Лебедев! Махровый эгоист! Бессердечная самовлюбленная скотина! Это из-за тебя у меня случился выкидыш, и теперь я не могу забеременеть!

Кап. Переполнилась чаша терпения.

Дзинь. Порвалась струна.

Вжух. Смело остатки контроля.

– Хватит, Дарья! Остановись! Перестань перекладывать на меня вину, которую я испытываю восьмой год.

Наверное, в моем голосе слышится что-то по-настоящему страшное, раз Даша послушно прикусывает язык и зажимает рот ладонями. Сегодня она может проклинать меня и посылать в ад. Завтра будет ходить по пятам и извиняться.

Я привык к ее перепадам настроения. Их причина кроется в гормональном сбое, психологической травме и маниакальном желании завести ребенка. Только вот я устал смещать приоритеты и каждый раз придумывать оправдания.

– Иди отдыхай, поздно уже.

Отталкиваюсь от пола. Поднимаюсь. Эмоции атрофированы.

За грудиной больше ничего не плещется. Ни гнева, ни досады, ни разочарования. Есть только громадная иссиня-черная пустота. Которая смывает брошенные сгоряча слова, стирает воспоминания об ужасной ссоре, приносит безразличный столбняк.

Так что я отрешенно запираюсь в ванной. Заталкиваю одежду в стиралку и становлюсь под струи горячей воды, прогоняющие проморозивший меня изнутри холод.

«Нет ничего важнее семьи. Брак должен быть раз и навсегда», – всегда убеждала нас мама.

«Ты отвечаешь за свою женщину и за своего ребенка», – уверенно вторил ей отец.

Родители никогда не заговаривали о разводе и ревностно берегли друг друга. Вот и я старался создать ячейку по их примеру. Не получилось.

Когда я возвращаюсь в спальню к Маришке, она уже крепко спит, свернувшись в крохотный беззащитный клубочек. Ни о какой сказке не идет речи, и я осторожно огибаю кровать и тихо укладываюсь рядом, чтобы не потревожить детский сон. А наутро просыпаюсь от того, что меня за талию обнимают маленькие теплые ладошки.

И от этого простого племяшкиного жеста меня захлестывает волной щемящей нежности, которая прокатывается от макушки до пят и поднимается прямиком к сердцу.

– Доброе утро, принцесса.

– Доброе.

Риша сладко потягивается, а я первым скатываюсь с постели и топаю в душ. У нас не так много времени, чтобы поесть и собраться.

– Теперь ты. Марш умываться.

Целую Марину в макушку и направляюсь в кухню, чтобы сварить кашу и достать из холодильника вчерашний мамин пирог и разогреть его в микроволновке. Успеваю выложить на отдельные блюдца малину и голубику и завариваю чай к тому моменту, как посвежевшая племяшка появляется на пороге комнаты.