Алекс Винтер
Штрафной удар сердца
Тренерская, в которой мы его нашли, выглядела пошловато. Стандартная мебель, жалюзи, лампы, но всюду, куда ни кинь взгляд, кубки, медали, дипломы, причем даже с самых затрапезных соревнований. А еще обилие фото: Востриков с Торадзе, Востриков с главой хоккейной федерации, с кучей именитых спортсменов и даже с президентом. Правда, снимали не Вострикова, тот стоял где-то на заднем плане и выглядел глупо, с закрытыми глазами и широко открытым ртом.
– Сергей Андреевич, мои искренние соболезнования, – начала Агата.
Тот кивнул и опустил голову, разглядывая свои ботинки.
– Как он… как его?.. – глухо спросил Востриков. – Я ничего не понимаю. Пока ехал, мне прислали штук сто фото. Антон на полу, лужа крови. Вы бы со мной не разговаривали, если бы это был несчастный случай, так ведь?
– Мы пока выясняем, – уклончиво сказала Агата. – И нам не очень понятно, что он вообще делал в бассейне среди ночи. Плавание входило в тренировки?
– Плавание? У хоккеистов? – ядовито спросил Востриков, поднимая голову и глядя на Агату с нескрываемой злостью. – Вы в своем уме? Зачем им плавание? Вы бы еще про прыжки в воду спросили…
– Не знаю, Сергей Андреевич, я же не тренер. Может, это необходимо для дыхания или выносливости. Зачем другие спортсмены, например, бегают? Вот я и подумала… Простите, ничего в спорте не понимаю…
– Оно и видно, – ядовито ответил Востриков, но, сообразив, что Агата не из праздного интереса задает эти вопросы, выдохнул и помолчал, а потом сказал: – Я вообще не представляю, что он там делал, да еще ночью, перед тренировкой. Игра через неделю, надо выложиться полностью, а это в том числе и здоровый сон… Господи, кого мне на его место поставить…
Я подумал, что Востриков больше сокрушается от того, что на предстоящей игре его покойный пасынок не сможет встать в строй и поспешил спросить:
– Скажите, а каким он был человеком?
– Что? В смысле?
– Ну, добрым, злым? Контактным или наоборот? С кем дружил, с кем встречался? Вы лучше других можете рассказать о нем, не только как тренер, но и как родственник.
– А какое это имеет значение? – В голосе Вострикова вновь прорезалась злоба. – Он же мертв. Или вы репетируете надгробную речь? Так вас на похороны не пригласят.
– Сергей Андреевич, по вашим словам, вы не знаете, что Романов делал в бассейне, – вмешалась Агата, бросив на меня недобрый взгляд. – Он там был не один, и надо понять, кто мог так не любить вашего сына, чтобы пожелать его смерти. Мы должны понять его характер. Мог ли он подпустить к себе незнакомого или же мы имеем дело с кем-то из его окружения.
Востриков вскочил, а я подобрался, подумав, что он сейчас кинется на меня или Агату, но он только подбежал к окну и начал дергать ручку. Агата привстала, метнула на меня взгляд – мы были готовы броситься на тренера, если тому придет в голову прыгнуть, но тот и не думал этого делать. Востриков распахнул окно и жадно втянул в себя воздух, дыша с неприятным присвистом.
– Антон… – Востриков проглотил слово «был», – очень… очень контактный парень, душа компании, если вы это хотели знать. Улыбчивый, приветливый. Мне всегда было с ним легко, и дома, и на тренировках. Его все любили, и в команду он влился без труда. У него вообще все проходило, как по маслу, словно он, не знаю… играл, что ли… Когда мы познакомились с Ларой… ну, его мамой, ему было уже десять, и я побаивался, что он не примет меня. Но у нас… получилась… настоящая семья… Господи, я не знаю, что жене сказать…
Востриков вложил в этот крик все отчаяние, на которое был способен. Но я не поверил, и Агата, кажется, тоже – она недобро прищурилась. Судя по той театральности, которую вложил Востриков в свой крик, дела в этом благородном семействе шли не так уж блестяще. Хотя это еще не повод для подозрений. Отчима не всегда принимают благосклонно, для кого-то он навсегда остается человеком со стороны, которому в минуты гнева можно шипеть в лицо: «Ты мне не отец». Я еще раз взглянул на висящие на стенах фотографии. То ли мне показалось, то ли оттуда действительно пахнуло какой-то театральщиной, словно Востриков стремился выставить напоказ свои связи с медийными личностями.
– Вы сказали, что в команду он влился без труда? – уточнила Агата.
– Да. В прошлом году. У него были хорошие результаты. Ребята остались довольны, я тоже.
– А его друзья? С кем он дружил в команде?
Востриков тряхнул головой, будто отгоняя назойливого комара, но быстро взял себя в руки и, уставившись на свои ногти, глухо сказал:
– Сомов, Дмитрий Сомов. Они раньше вместе играли в другой команде, ну и оба перешли сюда. Еще там Денис какой-то появился в последнее время, но я его не знаю, он не спортсмен…
– А девушка у Антона была? – коварно спросила Агата. Востриков скривился. Мне показалось, что правды мы не услышим.
– Не знаю, – нехотя сказал он. – Он не докладывал о своих сердечных делах. А я не спрашивал. Антон… он… был довольно увлекающимся парнем.
Агата бросила на меня недовольный взгляд, и я поспешил вклиниться в разговор. Востриков чего-то недоговаривал. Для человека, который появился в семье Романова каких-то десять лет назад, он чересчур скорбел. Не верилось, что он и правда любил Антона, как родного сына, впрочем, в жизни и не такое бывает.
– Простите, что задаю этот вопрос, но нам нужно проверить все версии, – сказала Агата вполне миролюбиво. – Где вы были прошлой ночью?
Востриков поглядел на нее с отвращением, скривился, будто ему дергали зуб, и нехотя признался:
– В чем вы меня обвиняете, черт побери?
– Вас никто ни в чем не обвиняет, – возразила Агата, – но мы должны учесть все обстоятельства и рассмотреть варианты. Понимаю, трудно отвечать на подобные вопросы, но, уверяю вас, будет намного хуже, если убийца избежит наказания лишь потому, что мы вам их не задали.
Востриков скис и уставился в пол, а затем нехотя признался:
– У нас с женой… В общем, сложности. Мы думаем расстаться. У каждого давно своя личная жизнь. Я был у своей девушки, от нее и приехал сюда. Ее зовут Марина Завьялова. Вам, наверное, нужны будут ее контакты?
– Нужны, – согласилась Агата, посмотрела в телефон Вострикова и переписала цифры. – Простите, она, кажется…
– Ну да, дочь сенатора, – кивнул Востриков. – Так что вы поаккуратнее.
– Поправьте, если ошибаюсь, – вмешался я, – но, кажется, у Антона было несколько рекламных контрактов.
– И что? – нахмурился Востриков. – Да, он был лицом разных фирм. Антон хорошо выглядел, ему даже зубную пасту предлагали рекламировать, потому что он сумел сохранить все зубы, хотя нападающим был очень жестким. За это его в команду и взяли. А при такой игре сохранить идеальную внешность сложно. Почему вы об этом спрашиваете? Куда клоните?
Его голос сорвался почти до визга. Ага, обсуждать денежные темы ему не нравится. Я решил нажать.
– Реклама – это деньги, и деньги серьезные. Неужели ни у кого из сокомандников его положение не вызывало зависти? Ну, есть ведь более заслуженные игроки, именитые, а контракт какому-то сопляку, который в команде без году неделя…
– Вы пытаетесь оскорбить моего сына? – взревел Востриков. Как и в прошлый раз, его гнев показался мне излишне театральным.
– Сергей Андреевич, не нужно так возмущаться, – вновь вмешалась Агата, и на сей раз ее взгляд, брошенный на меня, излучал одобрение, – мы ведь имеем дело с убийством. Капитан Фомин просто пытается донести до вас, как могли думать его завистники. Есть… не знаю, как правильно сказать… преемственность? После смерти Романова его рекламные контракты могут отойти другому игроку?
Востриков тряхнул головой, будто Агата оглушила его, а потом криво усмехнулся.
– Нет, конечно. Мы на рекламодателя никак влиять не можем.
– А деньги от контракта? Кому они достанутся?
– Я думаю, их давно уже нет, – сухо пояснил Востриков, и мне показалось, что этот вопрос ему не особенно приятен. – Антон живет на широкую ногу и ни в чем себе не отказывает. Недавно вот квартиру купил, ремонт сделал, до этого – машину.
– Значит, в команде никакой выгоды от его смерти никому не было, и другие игроки его любили и ценили, – подытожила Агата. – А что вы знаете о конфликтах внутри коллектива или вне его? Мордобои часто у вас случаются?
– Мордобоев им и на арене хватает. На тренировках ничего подобного не бывает.
Сказал как отрезал. Нет, и все тут. В моем царстве такого быть не может… Впрочем, меня это нисколько не смутило, Агату тоже.
– Ваш сын не рассказывал о недавней стычке? – невинно поинтересовалась Агата.
– Нет, – быстро ответил Востриков.
– Точно? Подумайте, где-то два-три дня назад.
– Не, я бы запомнил.
Его взгляд снова завилял. Востриков опустил голову и вновь начал с интересом разглядывать свои ногти. Его левая нога ритмично дергалась, словно отбивая чечетку. Он врал, хотя из всех сил старался выглядеть убедительным и внушительным. Лоб Вострикова был совершенно мокрым, капля пота покатилась по виску, и он торопливо смахнул ее, думая, что никто не видит.
Но мы видели.
* * *
Квартира Романова, оформленная в стиле «суровый лофт», выглядела одновременно и захламленной, и нежилой. Антону, судя по всему, прибираться было некогда. Постель расправлена, на столе – вымытая посуда, которую почему-то не поставили в шкаф. В кресле стопка небрежно сложенных выстиранных вещей. В мойке – тарелка, вилка и нож, на сей раз грязные. Стиральная машина забита барахлом. На письменном столе открытый ноутбук, запароленный и, на данном этапе, недоступный. В углу коробка с кубками и медалями, словно Антону до своих спортивных достижений не было никакого дела. Но в целом бардак казался относительным, мы и похлеще видели.
– Давайте приступать, – скомандовала Агата, отодвинув ручкой штору. Створка окна была приоткрыта, на подоконнике – кактус, две непочатые банки пива и стопка бумаг в пластиковых папках. Света теперь было предостаточно, но мы зажгли все лампы и принялись копаться в вещах убитого хоккеиста, перетряхивая каждую тряпку. Агата пару раз потыкала в клавиши ноутбука, надеясь подобрать пароль, но, перебрав очевидные варианты, сдалась, уселась за стол и принялась вести протокол. Порадовать находками мы ее не могли.
– Не хата, а гостиничный номер, – проворчал я. – Никаких безделушек, фотографий с родителями, друзьями, девушками, привычных вещей, сувениров, магнитиков на холодильнике. Он будто тут особо не жил.
– По документам, покупка квартиры прошла в начале года, – ответила Агата. – Так что ты прав, он, по сути, новосёл. А учитывая его график, действительно тут часто не появлялся. Проверил холодильник?
– Первым делом. Там кроме льда и кетчупа ничего нет. Он походу дома даже не питался.
– Ну, что-то все-таки ел, – возразила Агата. – Глянь в мусорке.
Я выудил из-под мойки мусорное ведро, в котором обнаружились пластиковые контейнеры и чек по доставке готовой еды. Последний раз Антон Романов заказал мисо-суп, макароны с креветками и салат с тунцом. Также в ведре нашлась вскрытая картонная коробочка от презервативов той же марки, что мы нашли в его кармане, кофейная гуща, коробка от телефона. Я выудил ее и показал Агате.
– А я-то думаю, чего мне его телефон таким новым показался, – сказала она. – Где же старый?
Старого телефона мы не нашли. Я перетряхнул кровать, снял простыни и сложил их в пакет, в отдельный пошли наволочки. Агата отложила протокол и полезла в шкаф, начала вытаскивать стопки одежды и обшаривать карманы. Даже ее спина выражала недовольство.
– Что ты думаешь по поводу его отчима? – спросила Агата у задней стенки шкафа. Я перевернул матрас, разглядывая его с другой стороны, снял листы ДВП и заглянул в ящики под кроватью. Пусто.
– Неприятный тип, – признался я. – Скользкий. У него сына убили… ну, пасынка, а непохоже, что он скорбит. Кажется, его больше волнует, что будет с командой.
– Ну, это вполне естественно, – глухо ответила Агата и вынырнула из шкафа, разглядывая выуженную из кармана пальто бумажку, оказавшуюся салфеткой, которую она брезгливо бросила на пол. – Он приемный, а тут родные-то порой друг друга терпеть не могут, тем более они разводятся. И его беспокойство о команде тоже вполне объяснимо. Но у меня сложилось то же самое впечатление. Востриков просто красавчик, а я никогда не доверяла молодящимся мужикам с мордой, которую впору на рекламу шампуня отправлять. Но слащавая физиономия – еще не основание для подозрений. Тем более что ему смерть Романова как минимум не выгодна. Ну и, если бы он хотел расправиться с сыночком, наверняка придумал бы менее проблемный объект. Плюс алиби: трахал дочку сенатора. Я с ней еще не беседовала, но заранее чувствую, что будут проблемы.
Она задвинула дверь шкафа-купе, открыла вторую и нырнула в обитель постельного белья и маек.
– Бассейн вообще очень странное место для убийства. Мне кажется, его словно выставили напоказ, – поделился я, закончив с кроватью. В тумбочке нашлись куча таблеток, несколько авторучек, порванная золотая цепочка с крестом, внушительный спортивный золотой перстень с головой льва, загранпаспорт, батарейки и много проводов разного назначения.
– Хорошая мысль, – похвалила Агата. – Я думала об этом, но не ухватила. Еще помню, смотрела и размышляла: а чего он лежит почти голый? Даже еще один, в то время, как в кармане пачка презервативов. Нет, я уверена, он встречался там с какой-то бабой, иначе в этом заплыве нет никакого смысла. В одиночку он бы туда и днем явился.
Она оставила в покое шкаф, недовольно покрутила головой и уселась обратно в кресло, за письменный стол, внесла в протокол наши жалкие находки.
– Молодой, красивый, от девок отбоя не должно быть, – скривилась она. – А в квартире ни одной фотографии, никаких женских вещей, забытых заколок, помад, парфюма. Будто все собрали и выкинули или этого никогда тут не было. Может, он не по девочкам?
– Или не водил их сюда.
– А куда он их водил? В подъезд? Если у мужика есть возможность привести женщину к себе, он это сделает, лишь бы самому потом никуда не тащиться. Папашка-то утверждал, что парень очень контактный, все в нем души не чаяли. Запроси у управляшки видео с входной двери. Не хоккеист, а шпион какой-то…
В ванной, на расческе, нашлись длинные светлые волосы, и это развеяло подозрения Агаты. В мусорном ведре, среди ушных палочек, обнаружилась салфетка со следами розовой губной помады. Она была удовлетворена.
– Ну, слава богу, нормальный. Но, согласись, для парня, который имеет личную жилплощадь, отсутствие в ней женских вещей выглядит странновато.
– Не знаю. Я после развода к родителям вернулся, – ответил я. Агата поглядела на меня и прищурилась:
– Мы сколько уже знакомы? Лет десять?
– Ну, где-то, – сказал я. – Ты к нам в академию приходила на практику, лекции читала, агитировала идти в следаки. А я вот в опера пошел.
– Да, я тебя помню по тем временам, – призналась Агата. – Вечно куча вопросов, и ты был не прочь ко мне подкатить. Только я на тот момент уже по уши втрескалась в своего будущего мужа, поэтому на все ухаживания не реагировала, тем более от малолеток. Но ты был нормальным парнем, и это подкупало. И когда ты пошел работать в оперсостав, я за тобой наблюдала. Ты всегда был сам по себе, с мнением, и не хотел ни под кого подстраиваться, в то время, как половина ваших новобранцев налаживали связи, подлизывались к начальству, чуть ли не в зад их целовали. Мне нравилось, что ты не занимаешься этой ерундой.
– Потому я капитана только получил, – рассмеялся я. – А мог бы на пару лет раньше.
Я решил не уточнять, что моя независимость далась очень дорого. Порой мне очень хотелось примкнуть к общей массе сотрудников, а не гнуть свою линию, потому что самостоятельность в нашей структуре – вещь по-плохому уникальная. Если не станешь частью общей системы, пиши пропало, можешь подавать рапорт, иначе сольют свои же. Но мне как-то удалось плыть параллельно. И я понятия не имел, что за мной наблюдают такие акулы, как Агата Лебедева, с которой мы и пересекались только на общих делах. Я бросил на нее внимательный взгляд. С каких пор в стальной леди-терминатор проснулось что-то человеческое?
– К чему ты ведешь? – спросил я. Агата присела на краешек ванны.
– К тому, что я ожидала большего всплеска эмоций от всех, кто знал Романова. В молодости легко заводить друзей, это с годами становишься менее терпим к чужим недостаткам, начинаешь разбираться в людях и ценить личное пространство. Я думала, что у нас не будет отбоя от желающих поговорить, а где они? Где его девушка, где лучший друг? Романов же не вокзальный бомжара, он какая-никакая, а звезда. У меня должен телефон разрываться от откровений и подозрений. А тут – тишина, будто мы имеем дело с потенциальным серийным убийцей. Никто не хочет говорить о парне, который, навскидку, вполне себе положительный.
Агата осторожно выдвинула ящик тумбочки под раковиной и изучила взглядом тюбики с кремами, пену для бритья, бритвы и другие туалетные принадлежности. Не найдя ничего интересного, она так же аккуратно задвинула его и мрачно призналась:
– Это замкнутый кастовый мир, а мне такие не нравятся. Кажется, будто у всех рыльце в пушку. Антон ведь популярный парень, красивый. Такие вещи не проходят незаметно, его окружение довольно молодое и безмозглое, они должны были что-то такое ляпнуть. Я вчера полдня читала комментарии в соцсетях – ничего, только откровенный бред. Помимо сочувствия и откровенного злорадства – никаких реальных подозрений и предположений, кто мог быть причастен к убийству. Я даже подумала, что этот Романов выдуманный персонаж.
– Труп в морге вполне реальный.
– То-то и оно, – горько сказала Агата. – И у него должна быть личная жизнь, которая, вероятно, кому-то очень мешала.
Тогда
Чувствуя, что спортивный костюм промок от пота и противно прилегает к спине, Елена подъезжает к бортику. Остановившись, она оглядывается на тренера, но та не смотрит на нее, озабоченная совсем другим зрелищем. Алекс только что попыталась сделать двойной лутц уже второй или третий раз подряд – и вновь неудачно. Она падает, кувыркается и соскакивает, привычно изображая улыбку, хотя зрителей немного, и это все свои: тренеры, фигуристы и сочувствующие в виде родителей и друзей. Елена видит, что Алекс, разогнавшись на круге, всерьез задумывается пойти на очередную попытку, но в последний момент дрейфит. Тренер, великая и заслуженная Софико Торадзе, чуть заметно качает головой и отворачивается. На льду есть и другие ученицы, молодые и перспективные, не то, что этот утиль, негодный даже на то, чтобы сделать двойной лутц.
В новый дворец спорта они переехали всей командой всего месяц назад. Торжественное открытие состоялось чуть ранее, ожидалось даже, что прибудет сам президент. Подобные объекты возводились не так часто. Строительство откладывалось и грозило сорваться, уступив куда более перспективному в денежном отношении жилому комплексу. Однако стройку отстояли, и теперь здесь располагалась ледовая арена, где попеременно тренировались фигуристы и хоккеисты. Рядом стояло здание бассейна, где проходили тренировки пловцов и прыгунов в воду. По идее, архитекторов, и на части ледовой арены, и в бассейне было сделано витражное остекление, позволяющее тренерам наблюдать за своими подопечными, которые занимались на тренажерах и беговых дорожках.
Елене новая ледовая арена нравилась больше прежней, хотя привыкнуть к ней из-за масштабов было сложновато. Лед превосходный, свет тоже, но иногда ей было неуютно, как будто она находилась тут по ошибке и в любой момент ее могли выгнать вон, как самозванку. Подруги, кажется, ничего подобного не ощущали. Завершив тренировку, Елена привычно прислушалась к себе: все ли она сделала на сегодня, и осталась недовольна. Сделала все, но не на пятерочку. Ну и ладно. Хоть не упала, как Алекс, что катилась к ней, улыбаясь во вес рот.
– Я разбила себе все, что смогла, – почти радостно говорит та, но в ее голосе Елена слышит горькую злость. С колена Алекс сквозь ткань тонкого спортивного костюма сочится кровь. Она пытается опереться на пострадавшую ногу и морщится.
– Зачем ты прыгала лутц? – удивляется Таня. Она давно закончила тренировку и осталась посмотреть на подруг. Алекс скалится.
– Время удивлять. Я уже давно ничем не могу удивить Софико, и, кажется, она опустила руки. На тренировках мне почти не достается ее внимания. В прошлый раз я просто мотылялась туда-сюда и ни разу не прыгнула даже вшивый одинарный сальхов, а она мне ничего не сказала. По-моему, ей наплевать на мои результаты. Кроме своей распрекрасной Серебряковой никого не видит.
– Ты ничем не хуже Серебряковой, – не слишком убедительно говорит Таня и краснеет.
Алекс беспомощно улыбается и оборачивается, глядя, как на льду появляется затянутая в красное фигурка девушки. Новая фигуристка уверенно разгоняется и проносится мимо с пушечной скоростью, словно не замечая завистливых взглядов. Основательно разогревшись, фигуристка слегка наклоняется, а затем без видимых усилий делает двойной риттбергер, аккуратно приземлившись и не потеряв скорости.
– Черт возьми, – одобрительно говорит Алекс, и в ее голосе одновременно слышны и восторг, и зависть. – Я надеюсь, она хотя бы на триметазидине, и ее вытолкают с чемпионата поганой метлой? Невозможно так прыгать, если ты не под чем-то.
– Это допинг? – округляет глаза Таня. – Софико не позволит ей употреблять запрещенку, лучше загоняет до смерти. Серебрякова и без того лучшая. По-моему, у нее больше всех шансов попасть в сборную, зачем ей так подставляться?
– Твоя наивность иногда меня поражает, – морщится Алекс, открывает дверь и, надев на лезвия коньков чехлы, садится рядом с Еленой. На коленке бурое пятно крови, и, кажется, ее это тревожит. – Софико, конечно, и воробья в поле загоняет, но триметазидин пока еще не считается запрещенным, а подхлестывает не хуже экстази.
Они говорят излишне громко и осознают это, только когда позади кто-то чуть слышно ахает. Обернувшись, Таня замечает на задних сиденьях группку девчонок. Слишком молоденьких, чтобы знать их лично, но вполне созревших для того, чтобы Алиса стала их кумиром.
Они на мгновение замолкают, замечая, что их тренер Софико Торадзе оторвалась от наблюдения за своей лучшей фигуристкой Алисой Серебряковой, поднесла к уху телефон и внимательно глядит в их сторону. Серебрякова, проносясь мимо, на мгновение отвлекается от выполнения элементов и смотрит на девушек с легким раздражением. Те старательно делают вид, что не заметили ее перекошенного лица, впрочем, на такой скорости разглядеть его и правда нелегко. Алекс осторожно, кончиком пальца трогает разбитое колено и шипит, как кошка.
– Сходи к врачу, вдруг это серьезно? – говорит Елена. Алекс осторожно сгибает и разгибает ногу, после чего беспечно отмахивается.
– Схожу. Или не схожу. Там видно будет. Если все в порядке, попробую отработать этот чертов лутц, иначе мне надеяться не на что. Софико и так смотрит, как на врага народа. Сборная мне точно не светит.
В раздевалке Алекс внимательно осматривает разбитое колено и решает, что ссадина несерьезная и не заслуживает визита к врачу. Никому не хочется ехать домой, поэтому в сауне они сидят излишне долго, а затем, неохотно покинув ее и помывшись, долго сушат волосы. Когда они уже готовы покинуть раздевалку, туда входит Алиса и, привалившись спиной к двери, всем видом показывает, что они уйдут только через ее труп. За дверьми кто-то хихикает и шушукается.
– Какие-то проблемы? – невинно интересуется Алекс.
– У меня никаких. А вот у вас, похоже, есть, – с вызовом говорит Алиса. – Я была бы очень признательна, если бы вы засунули свои языки в ваши прекрасные задницы и завидовали молча, а не распускали обо мне грязные сплетни.
– В зависти молча нет никакого смысла, – глубокомысленно изрекает Алекс. – Если завидовать, то громко, с всхлипами и стонами. Но это не про нас. Может, подвинешься? А то я и подвинуть могу.
– Нисколько не сомневаюсь, – парирует Алиса. – Такой тумбе, как ты, это вообще ничего не стоит. Мне кажется, ты зарываешь свой талант. Вполне могла бы состояться, как бетономешалка.
– Да, я многогранна, как бриллиант, – отбивает атаку Алекс.
Ее выражение лица транслирует отчетливое «не суйся», и, кажется, надвигающаяся гроза заставляет Алису отказаться от открытой конфронтации. Алекс переступает с ноги на ногу и решительно выдвигает подбородок, – зная ее характер, многие в этот момент предпочитают бежать подальше. Алиса испепеляет ее взглядом, но затем, хмыкнув, отодвигается в сторону.
– Учтите, я вас запомнила, – грозит она. Алекс фыркает.
– Флешку не перегрузи. Удаляй лишнее.
В коридоре обнаруживается группка совсем юных фигуристок, тех самых, что сидели за их спинами на катке и, несомненно, передали подслушанное своему кумиру. Алекс грозно сдвигает брови, и те, как испуганные воробьи, растекаются в стороны.
– Напрасно ты ее задираешь, – говорит Елена.
– Ой, кто ее задирает, кому оно надо? – презрительно фыркает Алекс, но сама знает, что это неправда. – Что она может сделать, кроме как наябедничать Софико? Нет смысла поддерживать с ней хорошие отношения.
– Но раньше-то мы не враждовали, – замечает Елена. – До отбора в сборную еще три месяца. Даже если у нас не много шансов оказаться в ней, какой смысл собачиться с Алисой и портить себе кровь?
– Да просто надоело соседствовать с этой леди Совершенство, – вздыхает Алекс. – Похоже, меня ждет веселенькое лето.
* * *
В душевой Антон Романов бросил на скамейку форму, стянул майку и трусы и, вытащив из сумки флакон с шампунем, пошлепал босыми ногами к небольшой сауне, обматывая бедра полотенцем и напевая под нос неприличную песенку популярного исполнителя низким хриплым голосом. Часть скамеек уже были заняты. Антон растолкал товарищей и уселся между ними, с наслаждением откинувшись на горячие рейки. Просидев так четверть часа, он мужественно вынес новую порцию пара, когда кто-то плеснул водой на горячие камни, а потом, потный и красный, выскочил наружу и встал под душ, сбивая горячей водой пот и усталость. Одевшись, он оценил, как выглядит в зеркале, и улыбнулся во весь рот, радуясь, что пока еще все зубы на месте. Антон выходит из спортивного комплекса. В припаркованном автомобиле его ждет Дмитрий Сомов. Антон кидает сумку с формой в багажник и садится рядом. Видавшая виды «Ауди ТТ» прыгает с места, как норовистый конь. Антон думает о грядущем сезоне игр, к которому полностью готов, и не может дождаться осени. Он строит десятки планов, не подозревая, что ни один из них не сбудется.
