Алекс Марвуд
Остров пропавших девушек
– Ага! Смотри! Видишь?
С расстояния в сто метров пропеллер уже отчетливо различим. Они видят пилота в темных очках и тени пассажиров. Вертолет сверкает белизной, по бокам от носа до хвоста тянутся золотистые и лазурные полосы, на дверце – лазурный щит с золотой короной и силуэтом их замка.
Феликс хмурится.
– Это же наш флаг! – Поскольку воздух теперь наполняется оглушительным ревом, ему приходится кричать. – Что за…
– Это герцог! – вопит Донателла. – Это el duqa!
Вертолет проносится над их головами и летит дальше к замку, а они в изумлении смотрят друг на друга. Напрочь позабыв о сиренах, дети мчатся посмотреть, где приземлится эта большая птица.
5
Воскресенье
Мерседес
Феликсу все это совершенно не нравится. Он бросает канат, который сворачивал, и ругается.
– Черт подери, Мерседес.
О нет. Только не начинай.
– Я серьезно. Она держит тебя за рабыню.
Она прикусывает губу.
– Извини, – говорит он и с обреченным видом опять берет в руки канат.
– Все нормально, – отвечает она.
Требования семейства Мид омрачали весь их брак. У него есть полное право время от времени возмущаться.
– Ты все равно должна ей сказать. Даже если она раскричится. Ты ничегошеньки ей не должна.
– Будем надеяться.
Контракт. Тот чертов контракт. Проценты на проценты: груз на всю жизнь.
– Поговори с ней. Я больше не могу так жить.
Она холодно смотрит на него.
– Это угроза?
– Нет. Но это дерьмовая жизнь, Мерседес.
– Я знаю, – отвечает она. – Мне жаль.
Извини, мне жаль. Она постоянно просит прощения. Будто вся ее жизнь превратилась в одно сплошное извинение.
– Есть куча других работ, где людям приходится жить в доме работодателя, – продолжает она, – сам знаешь.
– Знаю, – отвечает он. – И все равно думаю, что это отстой. Я просто хочу, чтобы ты вернулась домой.
– Я тоже хочу, – соглашается Мерседес.
С каждым днем она все больше тоскует по их маленькой спальне. Тоскует по совместным подъемам затемно, утренним делам – сварить кофе, а потом пить его в саду, глядя, как горизонт окрашивается солнечным светом.
«Я скучаю по многому, – думает она. – По всему. Мне хотелось бы иметь детей. Я скучаю… просто по возможности болтать целый день или, наоборот, молчать. По возможности интересоваться его мнением, не назначая предварительных встреч. Хочу делиться мелкими новостями до того, как они сменятся чем-то новым и забудутся прежде, чем мы друг с другом увидимся. Заниматься любовью, когда заблагорассудится. Держаться за руки. Не запирать дверь, когда принимаешь душ. Работать бок о бок и шутить, помогая друг другу преодолеть усталость. Я скучаю по мужу».
Он возвращается на лодку, берется за корзины и протягивает ей одну из них, наполненную поблескивающими на солнце сибасами.
– Держи. С минуты на минуту должен подъехать папа, к этому времени у нас все должно быть готово.
Она берет корзину, ставит на пристань и поворачивается за следующей.
– В общем, ей нужны омары.
– Кто бы сомневался, – отвечает он. – К какому сроку?
– К пятнице.
– Угу.
– Может, отправимся в четверг утром? Вместе?
– Да? Отлично. То есть в среду вечером ты будешь?
Она кивает и берет широкую плоскую корзину с камбалой и палтусом. В этом году дела у рыбаков идут хорошо: рестораны на холме платят им по высшему разряду после того, как на острове развили бурную деятельность активисты движения за использование местных ресурсов. Пассажиры яхт демонстрируют озабоченность экологическими проблемами, хотя сами бороздят просторы мирового океана в дизельных дворцах со скоростью пятьдесят узлов в час, а эта публика, стоит ей чего-то пожелать, обязательно своего добьется.
– Мне пора, любимый, – говорит она, – надо съездить в цветочный магазин и выпросить у флориста розы.
Феликс на миг застывает, упершись руками в бока, и говорит:
– Ты же себя побережешь, правда?
– Как всегда, – с улыбкой отвечает Мерседес.
Он подходит к борту судна и целует ее в губы. На публике, у всех на виду. Даже двадцать лет спустя она по-прежнему испытывает от этого трепет.
6
Робин
Робин переводит взгляд с окна на свое временное пристанище, пока сеньора Эрнандес позвякивает в руке ключами.
– Мило, – говорит она, глядя на безвкусное полотно с изображением святого Иакова, убивающего мавров, при виде которого ее лондонские соседи наверняка побагровели бы от праведного возмущения.
В комнате жарко. Ей повезло, что в углу стоит старый расшатанный вентилятор.
Сеньора Эрнандес без особой радости кивает и опять позвякивает ключами.
– Bahnjo туда, – говорит она, показывая через открытую дверь на лестничную площадку с выложенным узорчатой плиткой полом.
Робин очень надеется, что другой постоялец, с которым ей теперь придется делить ванную, будет так же деликатен, как собирается быть она сама.
– Спасибо, – отвечает Робин, ставя на кровать сумку.
Сеньора Эрнандес не торопится уходить, будто носильщик в ожидании чаевых.
– Спасибо, – повторяет Робин и тут же переходит на местное наречие, чтобы посмотреть, не будет ли это эффективнее: – Mersi.
– Вы здесь отдыхать? – спрашивает сеньора Эрнандес.
Сварливая старая калоша. Брови как у Элеанор Брон[9], но без малейшего намека на юмор.
– Да… я… нет…
Но когда-то же надо начинать. Нужно начать задавать вопросы.
– Я ищу дочь, – произносит она.
Брови сдвинулись. Местным нравится хмуриться.
– «Ищу»?
Робин открывает сумку, вытаскивает флаер. Имя Джеммы, последняя ее фотография (ее прекрасная кудрявая дочь хохочет, дразня их придурочного спаниеля теннисным мячом), номер телефона Робин, включая международный телефонный код Великобритании, и ее электронный адрес. «ПРОПАЛА БЕЗ ВЕСТИ», – гласит надпись наверху.
Она протягивает флаер пожилой даме, которая берет его за самый уголок, будто он измазан собачьим дерьмом.
– Джемма… – произносит хозяйка дома. – Хэнсон… Сколько ей?
– Семнадцать.
Sinjora поднимает глаза и спрашивает:
– У вас пропала дочь, всего семнадцать?
Робин робеет от осуждения в голосе женщины.
– Она ушла из дома в прошлом году.
Осуждение никуда не девается. Робин так и не смогла обзавестись броней от него. Каждый раз, когда ты рассказываешь кому-то, что у тебя сбежала из дому дочь, на тебя смотрят так, будто ты только что сознался в домашнем насилии. Ей хочется закричать: «Я ничего такого не сделала. Я ничего не сделала!»
Собеседница немного смягчается.
– Сбежала сюда?
– Нет, – отвечает Робин, – не сразу. Я приступила к ее поискам, как только она сбежала. Но недавно обнаружила, что она отправилась сюда. Увидела… – Ну, вот как объяснить что такое использующее шифрование приложение, человеку, который выглядит так, словно толком еще не освоил телевизор? – Она оставляла сообщения. В интернете. Когда общалась с друзьями. Но они ничего мне не говорили, потому что… впрочем, вы и сами все понимаете, это ведь подростки. В конечном итоге одна ее подруга все же мне написала.
Женщина стоит безучастная, как скала. Для нее все это слишком сложно. Робин сдается. У нее есть скриншоты, если удастся отыскать хоть кого-то, кому их можно будет показать, но демонстрировать их этой даме нет ни малейшего смысла.
– Так или иначе, все ее друзья знали, где она. Они переписывались, но в какой-то момент она перестала выходить на связь…
По идее, Робин должна быть благодарна Наз, что та с ней связалась, но нет, ее разбирает злоба. Целых десять месяцев эти тупые малолетки все отрицали. Подростки и их идиотские фантазии. Думали, что сомкнули плотные ряды, чтобы не дать предкам помешать Джемме взойти на звездный олимп. Разнообразили унылую повседневность своего последнего года в средней школе ее гламурными россказнями и хихикали, прикрыв ладошками рты, в то время как Робин металась в ужасе, разыскивая дочь, плакала и не спала ночи напролет.
Сеньора Эрнандес еще раз смотрит на фото прекрасной дочери Робин с кремовой, чуть смугловатой кожей, спиральками кудряшек и ногами от ушей.
– Нет, – твердо заявляет она, – я такой не видеть. Вы ходить xandarmerie?
Робин отвечает не сразу. Слово вроде знакомое, но вроде и нет.
– Нет, там я еще не была. Это будет моим следующим шагом. Вы не могли бы сказать мне, где она находится?
– Конечно. Идти назад гавань, там.
– Спасибо, – снова произносит Робин и в этот момент чувствует, что невероятно устала.
Оставшись одна, она садится на кровать с золотистой передней спинкой, вырезанной в виде огромного лебедя. Но на роскошной кровати всего лишь две крохотные подушки, белая хлопковая простыня со следами штопки, оранжевое вышитое «фитильками» покрывало да неумолимо твердый матрац.
«Ровно то, что я и заслужила», – думает она.
Робин дает себе несколько минут отдыха и идет в ванную помыться, почистить зубы и привести себя в порядок. Трубы не спрятаны за оштукатуренные стены, а открыты взору, но воду в раковину под зеркалом в золоченой раме изрыгает дельфин, опять же золоченый. Очевидно, здесь любят пускать пыль в глаза.
7
Джемма
Апрель 2015 года
Задним умом все крепки. И когда она оглядывается назад, то очевидно, что все начало разваливаться в тот самый день, когда она купила на обеденные деньги лотерейный билет и выиграла пять тысяч фунтов.
Джемма Хэнсон стоит на тротуаре у супермаркета «Косткаттер» и не сводит с билета глаз. Проверяет снова и снова, но все равно видит перед собой в ряд три символа в виде скрещенных указательного и среднего пальцев и магическое число. Пять тысяч фунтов стерлингов.
Она возвращается обратно в магазин, ждет, когда на кассе станет поспокойнее и никого не будет рядом с холодильниками с пивом, после чего подходит к кассиру и протягивает ему билет. Она ожидает, что деньги ей выдадут наличными прямо на месте в пластиковом пакете или как-то еще. Но на его лице не отражается ничего кроме скуки.
– Выигрыши такого рода мы не выплачиваем, – говорит он. – Вам надо отправить билет по почте, и деньги зачислят на ваш банковский счет.
Ой.
– Но у меня нет банковского счета.
Он вскидывает брови.
– Банковский счет есть у всех.
Джемма в ответ лишь красноречиво разводит руками.
– Как же вы тогда оплачиваете счета?
Вот так вопрос. Счета? По субботам мама дает ей деньги на обеды и карманные расходы. Телефон ей оплачивает тоже мама, номер Джеммы записан на ее имя. Говорит, что так проще и дешевле, но Джемма-то знает, что это просто такая форма слежки.
Пока она размышляет, взгляд кассира становится напряженным.
– И сколько же вам лет? – спрашивает он.
– Об этом надо было спрашивать, когда вы мне его продавали, – отрезает Джемма и выбегает из магазина, потому как ей всего пятнадцать.
– А ты маму попроси, – говорит Харриет, – она сможет зачислить выигрыш на свой банковский счет.
– Не будь дурой, Хэтти, она меня убьет!
– Это еще почему?
Харриет донельзя наивна. Оно и понятно, ведь у нее с родителями полный порядок. А вот Наз понимает Джемму с полуслова. Наз уже не первый год ведет двойную жизнь, имея в запасе большую сумку одежды, в которую можно переодеться в туалете, чтобы никто над ней не смеялся.
– Для начала, – отвечает Джемма, – мне придется признаться в незаконной покупке лотерейного билета на обеденные деньги.
Харриет делает озабоченное лицо.
– Разве это незаконно?
Наз отрешенно закатывает глаза.
– Ну да. Участвовать можно только с шестнадцати. Потом начнется лекция в духе: «А что еще ты от меня скрываешь? Я же говорила тебе, что эти девочки – дурная компания. А что вы вытворяете, когда отправляетесь друг к дружке с ночевкой? Надо полагать, пьете и крутите шашни с мальчишками». Все в таком духе.
Харриет хихикает, потому что на самом деле это правда. Они прикрывают друг дружку с четырнадцати лет. Нет, миссис Хан, она в туалете и не может подойти к телефону. Думаю, решила сходить по-большому. Хорошо, когда она выйдет, я попрошу ее вам перезвонить. Да нет, судя по всему, у нее запор, ага. Да, проект продвигается просто супер, сделаем все в самом лучшем виде.
– Она, конечно же, взбесится, – говорит Харриет, – однако пять кусков – это пять кусков. Ради этого стоит потерпеть лекцию, разве нет?
– Ты просто не знаешь мою маму, – говорит Джемма.
– Да ладно тебе, – отвечает ей Харриет, – не такая она и ужасная. Что она, по-твоему, сделает?
– Позвонит моему отцу, – мрачно произносит Джемма.
– Все, – говорит Робин, – мне придется позвонить твоему отцу.
Из глаз Джеммы уже катятся слезы.
– Нет, мамочка, не надо! Какое он вообще имеет к этому отношение?
– Он твой отец, Джемма, – отвечает Робин, сопровождая эти слова своим фирменным жертвенным вздохом.
Тем самым, от которого Джемма вот уже долгие годы чувствует себя куском дерьма. «Взгляни на меня, – будто говорит он, – посмотри, как мне тяжело с тобой. Подумай, какой груз я на себе тащу. Не могу выбраться никуда поужинать, не могу даже на пару деньков слетать в Амстердам, чтобы отдохнуть, и все только потому, что без конца торчу с тобой. Вот бы у меня не было детей. Не было тебя». Все это – в одном вздохе.
– Я знаю, – горько произносит Робин, – ты не хочешь омрачать свои замечательные выходные. У папы ведь так здорово, правда?
«Каждый раз одно и то же. Каждый раз. Малейший проступок, и она тут же тычет мне в лицо их разводом». Как будто в этом виноваты не они сами, а Джемма.
– Я не просила вас расставаться, – отвечает она.
И это чистая правда. Хотя сказала она это, конечно же, зря. Ей никогда не удается выразить то, что нужно. «Но, мам, мне от этого больно. Когда ты говоришь, как тебе тяжело со мной, мои мысли заволакивает туманом, и тогда мне уже не найти правильных слов. В такие минуты я не могу думать ни о чем, кроме раскаленно-красной… штуковины… которая пожирает меня изнутри. Мне от этого больно!»
И, конечно, мама начинает кричать:
– Думаешь, я этого хотела? Боже правый, Джемма, если тебе сейчас так безумно себя жалко и ты хочешь кого-то обвинить, то почему бы тогда не начать с Кэролайн?
Это слово она произносит тем ядовитым тоном, каким ее одноклассники обсуждают непопулярных девчонок. Эта интонация в нос и ударение на первый слог придают имени ее мачехи привкус прокисшего молока. Осталось только изобразить пальцами в воздухе кавычки.
Робин уже накрутила себя. «Я хочу уйти, – думает Джемма, – знала ведь, что ей ничего нельзя говорить. Хочу, чтобы это прекратилось. Неужели так сложно сказать: „Ты была неправа, а теперь давай найдем решение?“ Хотя бы разок. Почему я всегда должна выступать в роли дьявола?»
– Ах да, я забыла, – продолжает мать, – Кэролайн ведь покупает тебе серебряные ожерелья и готовит цыплят в гранатовом соке по рецепту Оттоленги[10]. Она ведь само совершенство, не так ли? Не то что твоя скучная старая мать.
– Прекрати! – визжит Джемма. – Прекрати немедленно!
– Давай тогда посмотрим, что Кэролайн на это скажет. Как тебе такой вариант?
Джемма вихрем выбегает из комнаты и взлетает по лестнице в свою спальню. Потом с силой захлопывает дверь и подпирает креслом ручку. После чего ложится в постель и смотрит в потолок. Хочется плакать, но она не станет. В последнее время ей постоянно хочется реветь, сдирать с лица кожу и выть на луну. «Ну почему? – думает она. – Почему они произвели меня на свет, если не собирались любить?»
Патрик раздражен. Не из-за лотерейного билета как такового, а из-за доставленных ему неудобств.
«Было бы здорово, если бы слова „семейное собрание“ не означали бы исключительно, что „у Джеммы опять неприятности“. Интересно, они вообще замечают, что собираются под одной крышей, только когда у них появляется повод на меня наорать?»
– У меня сейчас очень важные переговоры! – восклицает отец. – Ты об этом подумала? Ты вообще хоть когда-то о ком-нибудь, кроме себя, думаешь?
– Господи, да я всего лишь купила лотерейный билет. И в тот момент вообще ни о чем особо не думала. Вас послушать, так я кого-то убила.
В прошлом году один парень из их школы и в самом деле совершил убийство. Пырнул ножом другого в идиотской драке у забегаловки на Йорк-роуд, и тот еще до прибытия скорой скончался от потери крови. После суда местные новостные каналы только и показывали, что плачущее семейство убийцы: маму, теток и сестер. На деле он хороший мальчик. И до этого ни разу не доставлял никаких проблем. Мы его любим.
Патрик грохочет кулаком по кухонному столу.
– Джемма! Это противозаконно! – кричит он. – Что тут непонятного?
Робин поджала губы и осуждающе молчит. В этот момент Джемма по-настоящему ее ненавидит. «Никогда в жизни больше тебе ничего не скажу. И никогда, до самой смерти, тебе не доверюсь. Один-единственный раз случилось хоть что-то хорошее, а ты все испортила. А теперь корчишь из себя бедняжку, которой нанесли страшную душевную рану. Да пошла ты. И его с собой прихвати».
– И что же ты ешь в обед, если тратишь деньги на лотерейные билеты?
– Не билеты, а билет.
– А, ну да, – отвечает Патрик, – так мы и поверили. Раньше ты ничего такого не делала и попалась в первый же раз. Конечно.
Я не попалась. Я сама вам сказала, а это совсем другое дело. Тем не менее урок усвоен.
Джемма сдается, перестает сдерживаться:
– Ну что же, приятно видеть, как вы согласны хоть в чем-то. Воодушевляет.
Патрик отодвигает стул, встает и грузно топает к окну.
– Не хами, – говорит ей Робин.
– Но это ведь правда, – отвечает Джемма, – если вы в чем-то и сходитесь, то только в том, что я засранка.
Она сама себя ненавидит, произнося эти слова.
Патрик проделывает ряд дыхательных упражнений, снимает очки, протирает их небольшой тряпочкой из кармана.
«Интересно, почему у салфеток для очков всегда зубчатые края?» – думает Джемма. Такое часто бывает – в ожидании катастрофы в голову лезут посторонние мысли, никак не связанные с происходящим, словно стараясь заполнить собой тишину. «А в постели он тоже в очках?» – всплывает следующий дурацкий вопрос. Ее тут же начинает тошнить – так противно представлять, что родители занимаются сексом. Отец точно занимается. Что до матери, то у нее с развода мужчин даже рядом не было. Непонятно, что хуже.
– Итак, – говорит Патрик, – вопрос в том, что нам теперь делать.
«Уверена, что вы мне сообщите», – думает Джемма.
– Меня так и подмывает отдать этот выигрыш на благотворительность, – произносит он.
– Но это мои деньги! – в ужасе протестует она.
– Не совсем, Джемма, – безжалостно заявляет он.
– Может, объяснишь почему?
– Патрик, по правде говоря, я не думаю, что… – начинает Робин, однако он поднимает руку с таким видом, будто говорит с подчиненными у себя в кабинете.
– Я прекрасно знаю, что эти деньги без остатка ты потратишь на туфли и айпады, – продолжает он.
«Да! – думает Джемма. – Господи, мне пятнадцать лет. И у всех моих знакомых тряпок втрое больше, чем у меня! А если им хочется капучино, они просто покупают его, а не копят! Надоело позориться и выдумывать предлоги, чтобы отказываться от совершенно нормальных штук!»
В ожидании приговора она нервно переплетает пальцы.
– Поступим иначе, – говорит Патрик, – я скажу вам, как мы поступим. Эти деньги я обналичу и положу на сберегательный счет, доступ к которому ты получишь, когда поступишь в университет.
Через три года. Целую вечность. В этом году ей еще только предстоит сдать экзамены на получение аттестата о среднем образовании. А если она вообще не пойдет в университет, что тогда?
– Но хоть что-то из этой суммы я могу получить?
На глаза наворачиваются слезы. Тут ничего не поделать. Джемма уже представила себя в том черном бархатном платье из «Зары», и ей тяжело просто взять и отказаться от него.
– Зачем?
И Джемма опять сдается, лишь прижимает руки к вискам, молчит и наконец говорит:
– Не важно.
– Ну и не дуйся. Радовалась бы, что мы вообще тебе их оставили. Многие родители так бы не поступили, уж поверь мне на слово.
С кончика ее носа на стол срывается крупная слеза. «Дело совсем не в деньгах, – думает она. – Просто я смертельно устала от того, что вы меня совсем не любите».
Джемма точно знает, что оба видели эту слезу, но родители молчат. Да, сейчас они на нее злятся, но им и обычно не приходит в голову ее обнять.
– Ты приходишь, только когда со мной проблемы, – говорит она.
Патрик несколько мгновений молчит, потом отвечает:
– Так не устраивай проблем.
– В таком случае я вообще не буду тебя видеть.
Ножки его стула скрипят по полу.
– Ну все, хватит, – говорит он, – жду тебя в пятницу.
Он не целует ее на прощание.
8
Понедельник
Робин
Полицейский участок и таможенный пост расположены в одном здании. Она трижды проходит мимо, прежде чем заметить его, потому что вывеску xandarmerie наполовину скрывают многочисленные национальные флаги, которыми в честь фестиваля украсили улицы.
Толкнув перед собой дверь, она входит в помещение бывшего склада с высоким потолком, где члены экипажей яхт в форме выстроились в очередь к стойке справа, а слева поигрывают своими дубинками трое загорелых мужчин в мундирах. Она идет налево, к стойке посетителей. Затем ждет, когда на нее обратят внимание.
Троица смотрит на нее как на инопланетянку. Раздражены ее появлением. Шепчутся между собой, окидывая ее взглядом. Наконец, один из них с ворчаньем встает со стула и выходит вперед.
– Что вам надо?
Сразу на английском, потому как ее гражданство представляется им вполне очевидным.
Грубиян.
Робин делает глубокий вдох, следя за тем, как держит себя.
– Помогите мне, пожалуйста, я ищу дочь.
Он вытягивает шею, оглядывает помещение и говорит:
– Дочерей здесь нет.
Он ухмыляется, явно довольный собой.
«Я недостаточно расстроена, – думает она, – он принимает мои английские манеры за спокойствие».
– Нет, я…
Он берет ручку и несколько раз ею щелкает.
– Простите меня, – продолжает она, – но мне действительно нужна ваша помощь. У меня пропала дочь. В интернете мне на глаза попались некоторые сведения, позволяющие предположить, что она здесь.
Он опять делано оглядывает помещение, по-прежнему не воспринимая ее всерьез.
Мужчины.
– Не прямо здесь. На острове Ла Кастеллана. Она сказала, что отправляется на Ла Кастеллану. Что-то насчет дня рождения. Вот я и приехала, чтобы ее найти.
Он смотрит на нее, не говоря ни слова.
– Мои поиски продолжаются уже почти год.
Ее глаза наполняются слезами. Он переспрашивает:
– День рождения?
– Да, она…
Он упирает локти в стол, улыбается и неожиданно тепло говорит:
– На этой неделе все жители Ла Кастелланы отмечать день рождения. El duqa – наш герцог. Его день. Официальный. Как у вашей королевы, да? Праздник. Festa. – Потом он к ней присматривается, и ему приходит в голову мысль. – Ваша дочь – подруга el duqa? – В его голосе явственно пробивается сомнение.
Робин силится подобрать слова. Как же мало она знает свою дочь и ту жизнь, которой та живет. Кто его знает – то, что она наплела Назрин и всем остальным, может оказаться вымыслом чистой воды. Джемма вполне может жить у какой-нибудь подруги или колоться в грязном подвале Ньюэма. Но кое-что из ее рассказов подтвердили поиски в гугле. Места, люди, даты.
– Не знаю, – отвечает она, – возможно, она дружит с кем-то, кто, в свою очередь, дружит с герцогом.
Собеседник мрачнеет еще больше.
– Сколько ей лет?
– Семнадцать. Недавно исполнилось семнадцать.
В ответ на эти слова у него чуть подрагивает бровь, но суть этой его реакции она определить не может. После чего он задает ей тот же вопрос, что и до этого сеньора Эрнандес:
– У вас пропала дочь и ей всего семнадцать?
Робин хочется выть.
– Помогите мне, пожалуйста, – произносит она, – прошу вас. Она всего лишь ребенок.
– А от меня-то что вы хотите?
– Я… может… у пассажиров парома должны проверять паспорта, так? Вы не могли бы посмотреть, может, остались какие-то записи? Чтобы узнать, здесь ли она.
– Конфиденциально, – возражает он.
– Она лишь ребенок! – молит она.
Xandarm вдруг поворачивается к ней спиной и зовет двух других. По полу стучат шаги, они слушают, до ее слуха долетают едва знакомые слова. Filja. Mama. Perdida. Pasaporte. Старший из них что-то говорит, жандарм в ответ согласно кивает, поднимает трубку и набирает номер.
Робин ждет, не вмешиваясь из страха, что что-то пойдет не так.
Когда ему отвечают, жандарм переходит на кастелланское наречие и быстро говорит. Sinjora. Filja. Perdida. Forse loqo. No sé. Si. Si. Потом вешает трубку, опять смотрит на нее, показывает на деревянную скамью, скрывающуюся в тени у двери:
– Ждите.
Она ждет почти три часа. Скамейка узкая, и Робин никак не может найти удобную позу без риска соскользнуть на пол. И очень скоро сожалеет, что не купила бутылку воды, но чувствует, что если хотя бы на пару минут покинет пост, то по возвращении вновь придется начинать сначала. В итоге она просто ждет в этом послеобеденном зное, положив на колени сумку, и смотрит, как минутная стрелка ползет по циферблату огромных часов, унесенных с какого-нибудь давно забытого парохода.
Когда часовая стрелка подбирается к трем, дверь опять открывается и в участок входит человек. Лысеющая голова покрыта капельками пота, живот свисает с ремня брюк. Костюм, правда, хороший, не из дешевых.
Даже со своей скамьи Робин улавливает запах алкоголя и сигар. Но стоит ему войти, как полицейский, которого она уже успела посчитать «своим», вскакивает на ноги. Он указывает на нее, и пришедший поворачивается, слегка покачиваясь, и смотрит на нее. Вразвалку подходит.
– Sinjora?
Она поднимает на него полные надежды глаза.
– Я Космо Альберт, начальник полиции острова Ла Кастеллана. Идемте со мной, пожалуйста.
Он ведет ее в комнату в глубине здания. В ней старый деревянный стол, пять стульев вокруг. На столе – бумажный пакет, нож, остатки салями, открытая банка маринованных огурцов. В помещении пахнет чем-то пикантным, чесночным и сыростью – из-за близости воды. Старый компьютер с большим монитором, а за ним еще одна картина, на этот раз со святым Иаковом, убивающим мавров.
Пока он убирает остатки колбасы, закрывает банку с огурцами и кладет обратно в холодильник, Робин говорит:
– Вижу, у вас здесь святой Иаков. Прямо как в комнате, которую мне удалось снять в penzion.
– Ну да, – отвечает он, спиной к ней, – он наш святой покровитель. Он здесь на каждом шагу. Он оберегает нас. Sant’Iago и наш duqa обеспечивают безопасность наших границ. Поэтому его день рождения в день святого. Когда бы ни родился герцог, его день рожденья вот уже тысячу лет празднуют в один и тот же день. Со времен герцога Лоренцо, прозванного Избавителем Ла Кастелланы. Они оберегают нас от захватчиков.
«За исключением тех, у кого есть деньги, – думает Робин. – Эти, похоже, завоевывают остров, не встречая на своем пути ни малейшего сопротивления». Но свое мнение она держит при себе.
Вернувшись за стол, он немного вторгается в ее личное пространство. Смотрит ей в лицо, широко улыбается и, чуть пыхтя, дышит табаком.
– Некоторые считают нашего герцога потомком святого Иакова, – продолжает начальник полиции, ухмыляясь полным комплектом неестественно-белых, жемчужных зубов. – Но я не уверен. Другие называют его наследником римского императора Гелиогабала, бывавшего в здешних краях. Думаю, это более вероятно. Что ни говорите, а Гелиогабал у нас отдыхал, а вы знаете, каковы были римляне. Императора нельзя было назвать святым. – Оценив собственную остроту, он хрюкает от удовольствия. – Садитесь, пожалуйста, сеньора.
Робин опускается на стул. Он указательными пальцами тычет в клавиатуру, а она ждет. Щелкнув пару раз мышкой, начальник полиции поворачивается обратно к ней.
– Стало быть, вы потеряли дочь, так?
– Нет-нет, не поте… – бросается протестовать она, но через мгновение покорно отвечает: – Да.
– Как это случилось?
– Она убежала… ушла из дома. В прошлом году. Мы поссорились, и она убежала…
– Поссорились?
– Да… я…
– И по какому же поводу?
Тебе-то какая разница?
– Обычное дело. Вы же знаете подростков. Ей не нравились мои правила, мне – ее поведение…
Она достает из сумочки флаер и кладет его на стол. Полицейский бросает на него бесстрастный взгляд и поднимает глаза.
– И почему вы думаете, что она здесь?
– Мне кое-что показала ее подруга. По интернету. Она переписывалась с друзьями через приложение под названием PingMe.
– Приложение, – задумчиво произносит он, будто она дала ему ключ к разгадке какой-то тайны.
– Да. Они считали, что все это страшно весело и они вроде как защищают ее от меня, а я все это время не могла ее отыскать…
Он решает ее перебить и смотрит прямо в глаза. В его взгляде читается намек на презрение.
– А почему, sinjora, – спрашивает Альберт, – вы решили, что она хочет, чтобы ее нашли?
