Алекс Кардиган
Брокингемская история. Том 18
– Лифт в двухэтажном доме? – высказал сомнение Маклуски, – На мой взгляд, это – откровенное излишество!
– «„Мы опоздали!“ – воскликнул в отчаянии Лич, подбегая к лифту следом за Философом, – „Он уже уехал на первый этаж! Через несколько секунд он улизнёт из дома и скроется в неизвестном направлении…“ „Прекратите панику, инспектор!“ – невозмутимо ответил Философ и резко рванул на себя стоп-кран».
– Да у них там и лифт со стоп-краном? – поразился Доддс, – А потайного аэродрома в подвале дома случайно нет?
– «Послышался надрывный лязг и скрежет тормозов. Лифт экстренно остановился на полпути между вторым и первым этажами. В наступившей тишине из застрявшей кабины лифта донёсся полный горечи голос генерала: „Похоже, на этот раз я всё-таки проиграл…“ „Вы верно оценили ситуацию, генерал!“ – ответил Философ, нисколько не потерявший присутствия духа, – „Сейчас мы вызовем сюда работников прокуратуры, чтобы они осуществили ваш арест – а заодно и лифтовых диспетчеров, дабы они вытащили вас из шахты. Можете не беспокоиться: Вам уже недолго осталось томиться в одиночестве!“ „О, как бы я хотел пустить пулю в твой слишком умный лоб!“ – в полном бессилии завопил Питт из лифта. „К сожалению, генерал“, – невозмутимо парировал Философ, – „далеко не все свои желания вы способны самостоятельно удовлетворить!“»
– Положим, вызвать диспетчера генерал может и без посторонней помощи, – заметил Маклуски, – На кнопочной панели в кабине лифта наверняка имеется соответствующая кнопочка…
– «Несколько дней спустя», – продолжал доноситься из транзистора голос Брауна, – «возле здания главного следственного изолятора Лондона можно было заметить двоих на редкость решительных и напористых джентльменов со значками „пресса“ на лацканах пиджаков. Они вот уже несколько часов подряд терпеливо расхаживали возле парадного входа в изолятор, с надеждой устремляя взгляды на каждого выходящего… Наконец, из дверей показался тот, кого они так долго дожидались. Это был наш главный герой, стройный и элегантный Философ… Представители прессы наперегонки кинулись к нему и в один момент окружили со всех сторон. „Вы обещали дать нам эксклюзивное интервью!“ – воскликнул один из них. „И нам тоже!“ – вскричал другой. „Я прекрасно помню все свои обещания“, – успокоил их Философ, – „Итак, вы представляете газеты „Таймс“ и „Гардиан“… Я охотно дам вам интервью и расскажу, чем закончилось следствие по делу об убийстве нотариуса Геллибранда. Однако сперва я должен напомнить, что и за вами числится один должок…“ Журналисты в недоумении переглянулись. „Какой должок?“ – переспросил репортёр „Таймс“, – „Разве мы брали у вас что-то в долг?“ „Речь идёт о долге не материальном, а моральном“, – уточнил Философ, – „Некоторое время назад вы в своих газетах подробно освещали ход конфликта вокруг литературного салона „Горациус“, который какая-то посторонняя секретная организация бесцеремонно выгнала из его собственного здания. Но затем публикации на эту тему в ваших изданиях прекратились… Между тем, справедливость до сих пор не восстановлена, и „Горациус“ всё ещё не может вернуться в свои законные владения. В этом есть доля вины и ваших газет! Если бы вы не прекратили свои разоблачающие публикации, гонителям культуры было бы гораздо сложнее обделывать свои тёмные делишки…“ „Да, это – наша недоработка!“ – признал репортёр „Гардиан“, – „Мы допустили досадные пробелы в освещении этого конфликта. Мы обещаем немедленно устранить это упущение!“ „Прямо сегодня это и сделаем!“ – поддержал его журналист „Таймс“, – „Как только вернусь в редакцию, сразу напишу очередной репортаж и положу на стол редактору…“ „Вот и славно!“ – кивнул головой Философ, – „Долг свободной демократической прессы состоит в том, чтобы помочь восстановлению справедливости – особенно, если дело касается беззащитных культурных салонов… Ну а я со своей стороны спешу поделиться с вами самой свежей информацией: Несколько минут назад генерал Питт перед лицом неопровержимых улик был вынужден сознаться в убийстве нотариуса Геллибранда“. „Вот это сенсация!“ – воскликнул репортёр из „Таймс“. „Завтра утром мы поместим материал об этом на первую полосу“, – пообещал репортёр из „Гардиан“. „Следствию, не без моей скромной помощи, удалось прояснить все обстоятельства этого дела“, – продолжал Философ, – „Увы, наш дорогой Геллибранд пал жертвой собственного великодушия… Все мы помним, каким гордым и независимым характером он обладал. Он любил делать людям добро, но не мог пройти мимо произвола власть имущих. В разговорах со мной (да и не только со мной) он не раз высказывал своё возмущение по поводу наглого бесцеремонного выселения салона „Горациус“ с законно занимаемой им площади. (Да и по другим вопросам он отнюдь не считал допустимым держать своё мнение при себе.) Моё сердце уже давно сжимало недоброе предчувствие, что враги Геллибранда не простят ему столь независимого поведения. Мои опасения, увы, оправдались… Орудием сатаны в данном случае выступил пресловутый генерал Питт. Нашему культурному обществу давно знакомы его диктаторские замашки и нетерпимость к чужому мнению. Волею судьбы пути-дороги Геллибранда и Питта пересеклись… Некоторое время назад генерал захотел составить себе некий нотариальный акт. Он позвонил Геллибранду в контору и в приказном порядке потребовал, чтобы тот явился к нему на дом для оформления документа. Он был уверен, что нотариус со всех ног бросится исполнять его приказ, польщённый вниманием столь высокопоставленной особы… Однако прямодушный Геллибранд решительно отклонил его развязное приглашение и предложил Питту самому зайти к нему в контору, как это делали сотни прочих посетителей. Питт, непривычный к такому поведению нотариусов, пришёл в ярость. С тех пор Геллибранд превратился для него в злейшего врага… Несколько дней подряд генерал не мог думать ни о чём другом – только о том, как бы ему отомстить несговорчивому нотариусу. Две недели назад Питт самолично явился к Геллибранду в контору и повторил своё приглашение с глазу на глаз. Он грозился, что если нотариус откажется явиться к нему на дом для оформления документа, то его будут поджидать весьма серьёзные неприятности. Однако гордый неподкупный Геллибранд не поддался на шантаж и снова решительно отклонил домогательства генерала. Питт покинул нотариальную контору в состоянии бешенства… Он был готов отдать немедленное распоряжение об аресте Геллибранда по обвинению в государственной измене; его остановило лишь то соображение, что в глазах культурной общественности гордый нотариус и после ареста останется моральным победителем. И тогда Питт придумал другой план, полный изощрённого коварства: Он в спешном порядке снял себе домик в двух шагах от конторы своего недруга. Позвонив оттуда Геллибранду изменённым голосом, он представился несчастным инвалидом, который не может выйти из дому по состоянию здоровья. Он слёзно умолял его зайти к нему домой, чтобы оформить какой-то документ. Прямодушный Геллибранд откликнулся на его призыв, так и не заподозрив подвоха. Заперев свой рабочий кабинет, он поспешил на помощь мнимому инвалиду, прихватив с собой портфель с наиболее важными документами. (Он даже не стал извещать об этом своего помощника, ибо привык творить добро ненапоказ.) Явившись по указанному адресу, Геллибранд обнаружил, что попал в квартиру генерала Питта… Торжествующий генерал воскликнул: „Ну вот, Геллибранд, я всё-таки добился своего: Ты явился ко мне домой для оформления нотариального акта! Мне наконец удалось сломить твоё непостижимое упрямство!“ Негодующий нотариус, приняв полный достоинства вид, ответил: „Но я не намерен молчать! Завтра вся наша культурная общественность узнает, к каким недостойным хитростям прибегаете вы для достижения своих корыстных целей!“ Увы, наш благородный и прямодушный Геллибранд своими искренними бесхитростными словами сам навлёк на себя беду… Генерал не смог стерпеть его дерзкого ответа: Схватив свой лакированный пистолет, он в порыве гнева выстрелил несчастному прямо в сердце. Меткий выстрел сразил его насмерть… Чтобы отвести от себя подозрения в убийстве, генерал решил отнести тело убитого обратно в нотариальную контору. Обхватив его за шею, он выволок его из дома и потащил по безлюдным улицам. У немногочисленных прохожих создавалось полное впечатление, будто два загулявших забулдыги возвращаются домой после весёлой попойки… К счастью для Питта, его новый дом был расположен всего в двух кварталах от конторы Геллибранда, а народу на улицах в тот час было на редкость немного ввиду удушающей жары…“»
– Какая ещё удушающая жара? – не выдержал Ротмилл, – Геллибранд был убит первого марта текущего года! Как мне помнится, в тот день на лондонских улицах ещё лежал снег…
– «„Генерал за несколько минут дотащил тело убитого до его конторы. Он отпер дверь кабинета ключом из связки, обнаруженной в кармане нотариуса. Занеся свою жертву в кабинет, Питт уложил её на пол возле стола и бросил рядом ключи. Дабы внушить окружающим мысль, что убийство якобы состоялось именно здесь, он произвёл из своего лакированного пистолета выстрел в боковую стену… Генералу помогло удачное стечение обстоятельств: Помощник Геллибранда, весь день непрерывно находившийся в нотариальной конторе, не обратил внимания на шум, доносившийся из кабинета начальника…“»
– Доддс, вы не могли бы хихикать немного потише? – потерял терпение Маклуски.
– «„Выйдя из кабинета, Питт запер дверь при помощи своей собственной отмычки. Как потом выяснилось, в молодости генерал частенько промышлял мелкими кражами, вскрывая комнаты своих соседей по воинскому общежитию. С тех самых пор он имел привычку повсюду таскать с собой в карманах сразу несколько дверных отмычек…“»
– Ротмилл, и вы туда же! – возмутился Маклуски, – Теперь вы с Доддсом гогочете вдвоём, заглушая мне всю радиопередачу… Очень некрасиво с вашей стороны!
– «„Таким вот образом и произошло это коварное убийство!“ – закончил свой рассказ Философ, – „Но на свете всё же существует одна вещь, о которой начисто забыл генерал Питт – я имею в виду высшую справедливость… Ещё за несколько дней до убийства я, просматривая одну из бульварных газет, наткнулся на заметку о таинственном переселении генерала из своих загородных аппартаментов в скромный домик посереди Лондона. Это сразу навело меня на некие смутные предчувствия и подозрения… Ну а когда я уже после убийства увидел фамилию генерала в журнале посетителей конторы Геллибранда, мои неясные предположения превратились в твёрдую уверенность. При помощи своего старого доброго дедуктивного метода я быстро привёл расследование к успешному концу. Явившись в дом генерала вместе с инспектором Личем и сержантами, я под остроумным предлогом ненадолго покинул их компанию и осторожно пробрался в спальную комнату. Пока Питт беседовал с Личем, я провёл в его спальне небольшой обыск. (Собственно, я для того и пригласил с собой инспектора и сержантов, чтобы они своими бесполезными разговорами отвлекли внимание хозяина квартиры и позволили бы мне спокойно порыскать по спальне.) Вскоре я обнаружил под кроватью самую главную улику – портфель Геллибранда со всеми его документами… Итак, в самое ближайшее время суд отправит генерала Питта отбывать заслуженное наказание. Ну а мы, продолжая скорбеть об утрате нашего дорогого Геллибранда, можем утешить себя мыслью, что нам удалось восстановить справедливость и воздать убийце по заслугам… Надеюсь, я сполна удовлетворил ваше профессиональное любопытство?“ – осведомился Философ у журналистов».
– Журналистам осталось задать ему ещё один важный вопрос, – заметил Доддс, уже закончивший хохотать, – Интересно, получил ли наш Философ за свои труды очередную порцию брильянтов?
– «„Позвольте ещё один вопрос!“ – произнёс репортёр „Гардиан“, – „Насколько нам известно, перед началом расследования помощник Геллибранда пообещал подарить большой брильянт тому лицу, которое сумеет раскрыть это убийство… Не известно ли вам, получил ли уже инспектор Лич этот бриллиант?“ „Нет, он его не получил“, – ответил Философ; на его лице промелькнула едва заметная усмешка, – „Мистер Уиллиброрд посчитал, что заслуги Лича в раскрытии этого преступления уступают заслугам другого лица, которому и был вручён этот брильянт. Увы, этим лицом оказался отнюдь не инспектор Лич…“ „Но кто же тогда этот счастливчик?“ – воскликнул вконец заинтригованный репортёр „Таймс“. „Я предпочту оставить ваш вопрос без ответа – хотя он мне и известен“, – загадочно улыбнулся Философ, – „Больше вы ничего не желаете узнать? Ну тогда позвольте откланяться!“ И Философ, слегка кивнув головой обоим журналистам, невозмутимо проследовал мимо них вдаль по шумному лондонскому проспекту…»
– Чудесно! – донёсся из транзистора бодрый голос Хогарта, – Мистер Браун, вы читали просто великолепно – мы точно уложились в намеченное время!
– В заключение я бы хотел сказать нашим уважаемым слушателям ещё несколько слов, – снова раздался в эфире предельно серьёзный голос писателя Брауна, – Надеюсь, что они, следя за увлекательной фабулой моего рассказа, не упускают из виду и более серьёзные материи… Помимо чисто развлекательной задачи любое литературное произведение должно содержать в себе некий просвещающий или даже наставляющий момент. Своим творчеством я пытаюсь донести до читателей мысль о превосходстве духовного интеллектуального начала над грубым материальным… Возвращаясь к главной теме своего рассказа, признаюсь: Меня крайне удручает стремление наших правоохранительных органов ограничиться лишь самыми примитивными и банальными версиями убийства нотариуса Геллибранда. Наши твердолобые полицейские умы почему-то убеждены, что все убийства на свете происходят из-за денег или по иной бытовой причине… Но разве мог такой неординарный нотариус, как Геллибранд, пасть жертвой тривиального преступления? Нет, в это невозможно поверить! Давайте вспомним: Тело убитого было обнаружено в герметично запертом помещении, за закрытыми окнами и занавешенными шторами; орудие убийства не найдено; свидетелей до сих пор нет; подозреваемых тоже нет… Очевидно, подобное загадочное преступление могло быть совершено лишь из идеологических или даже ритуальных побуждений – но уж никак не по заурядным бытовым причинам! Если нашу передачу в данный момент слушают какие-либо высокие полицейские чины, я призываю их немедленно отработать эту гипотезу… Между прочим, умаление идеологического и интеллектуального начала в угоду материальному сильно вредит нашему обществу. Наглядный пример этому – недавние события вокруг литературного салона «Горациус». (Недаром о них с таким участием высказывался мой литературный персонаж!) К сожалению, начало материальное, в данном случае материализованное (прошу извинения за невольную тавтологию!) в лице противников «Горациуса», пока одерживает верх над началом духовным, представленным самим «Горациусом» – а безучастная общественность наблюдает за этим как бы со стороны и даже не делает попыток вмешаться… И ещё я бы хотел заметить…
– Наше время закончилось! – жизнерадостно объявил Хогарт, – Итак, мы прощаемся с нашими слушателями – конечно, не навсегда, а только до следующей передачи! Мы надеемся, что замечательный писатель Браун ещё не раз посетит нашу гостеприимную студию и ещё долго будет радовать нас своими новыми хитроумными рассказами… Но позвольте! – воскликнул он в недоумении, – Только что на столе лежал мой фломастер – а теперь его здесь уже нет… Как мы должны это понимать?
– Не знаю, не знаю! – засмеялся Браун.
– Очень странная история! – в голосе Хогарта промелькнуло подозрение, – Ну что ж, придётся разбираться… А сейчас у нас в эфире – опять эта ужасная реклама!
К счастью, Ротмилл успел вовремя щёлкнуть нужной кнопкой, и реклама шампуней заглохла на первом же слове. Обернувшись к коллегам, он поинтересовался:
– Ну, а что вы скажете теперь? Понравился ли вам этот детективчик?
– В целом рассказ Брауна вполне оправдал наши ожидания, – не стал лукавить Доддс, – Как мы и предвидели, преступником оказался злодей-военный, а тупоумные полицейские опять не смогли и шагу ступить без помощи нашего дорогого Философа. Заодно Браун не упустил возможности лишний раз прорекламировать этот дурацкий «Горациус», который он сам же и возглавляет… Ещё мне понравилось то, что рассказ завершился уже привычным счастливым концом в виде очередного брильянта для главного персонажа. (То же самое мы наблюдали и в концовках предыдущих рассказов и фильмов с его участием.) Таким образом, наш Философ богатеет не по дням, а по часам – то есть, с каждым новым рассказом и фильмом…
– Но следует отметить, что на сей раз его улов уступает предыдущим, – обратил внимание Маклуски, – Вспомним: Герцогиня Шропшир подарила ему сразу три брильянта, а Глэдис Гладстон расщедрилась ещё больше – она преподнесла ему целую кучу этих брильянтов. (Уоддок насчитал в этой куче никак не менее пяти штук.) Теперь же этот прижимистый Уиллиброрд ограничился одним-единственным экземпляром…
– Зато в тексте рассказа он был назван «большим брильянтом», – не нашёл поводов для уныния Доддс, – Так что не спешите упрекать Уиллиброрда в скупости! Не исключено, что один его брильянт стоит трёх шропширских и пяти гладстонских… В общем, наш удачливый персонаж опять сумел набить свой карман! А вот добыча автора оказалась чуть поскромнее – всего лишь один фломастер Хогарта…
– Кстати, я бы не назвал Брауна закоренелым клептоманом, – предельно взвешенно и непредвзято высказался Маклуски, – С другой стороны, непохоже, что он ворует фломастеры из-за неодолимой материальной нужды… Скорее всего, он прёт чужие вещи потому, что считает себя слишком умным, а всех прочих – безнадёжными разинями, – пришёл к неожиданному выводу он.
– Мне этот рассказик, в общем-то, тоже понравился, – признал Ротмилл, – Хотя с детективной точки зрения он, на мой взгляд, немного слабоват… Завязка сюжета выглядела весьма заманчиво – читателям была предложена очередная вариация на тему «труп в герметично запертом помещении». Я и сам долго не мог понять: Каким же образом убийце удалось выбраться из кабинета, оставив ключи внутри? Но развязка меня откровенно разочаровала – оказывается, убийца запер за собой дверь при помощи отмычки… Честно говоря, я ожидал более изощрённого решения! Да и мотив преступления тоже не кажется мне правдоподобным: Нотариус и генерал не смогли договориться, кто из них к кому должен был явиться для оформления какого-то документа… Нужно быть последним идиотом, чтобы устроить перестрелку из-за подобного пустяка!
– Вы правы: Интеллекта нашим персонажам явно не хватает, – поддержал его Маклуски, – Будь этот придуманный Геллибранд чуточку поумнее, он бы до сих пор был жив-здоров и спокойно посиживал бы в своей нотариальной конторе за красивой мраморной табличкой… Скажите на милость: Ради чего он ввязался в интеллектуальный спор с этим самолюбивым и метко стреляющим генералом (да ещё не владея приёмами джиу-джитсу)? При первой же беседе с Питтом Геллибранду следовало срочно вызвать на место событий парочку крепких санитаров со смирительными рубашками. Скорая психиатрическая помощь нашему вспыльчивому генералу уж точно не помешала бы… Но если ты предпочитаешь вступать в идейные дискуссии с заведомо ненормальными субъектами – значит, у тебя у самого не хватает винтиков в одном месте!
– Да и главный персонаж, честно сказать, не вызывает у меня особого восхищения, – продолжил свои рассуждения Ротмилл, – Я так и не понял, в чём же заключается его хвалёный дедуктивный метод. Своё расследование он вёл наобум, сгоряча и без какого-либо разумного плана… Конечно, серьёзные дела такими топорными методами не делаются!
– Вы полагаете: Не делаются? – засомневался Доддс, – Но согласитесь: Портфель под кроватью генерала он отыскал на удивление оперативно!
– Ну ещё бы! – хмыкнул Ротмилл, – Легко находить портфели под кроватями, когда те оказываются там по воле автора рассказа! Попробовал бы этот Философ порыться в спальне настоящего генерала… Нет-нет, этот Философ – полнейшая бездарность и откровенный краснобай! В работе следователя он понимает не больше, чем я – в какой-нибудь японской философии…
– Да, кстати! – заметил Маклуски, – Я очень удивился, когда узнал, что этот придуманный Геллибранд якобы неоднократно высказывался в поддержку салона «Горациус»… Надеюсь, настоящий Геллибранд до такой глупости никогда не опускался!
– Скажу вам больше: Убийство настоящего Геллибранда представляется мне куда более хитрым делом, чем то, что выдумал ваш Браун, – без тени сомнений заявил Ротмилл, – Он хотел укокошить нашего нотариуса иначе, чем это случилось на самом деле – и, разумеется, ничего путного из его затеи не вышло… Наше с вами расследование убийства реального Геллибранда даст этому убогому детективному рассказику сто очков вперёд!
– Но с других точек зрения рассказ Брауна несомненно удался, – продемонстрировал взвешенный подход Маклуски, – Я надолго запомню, как вы с Доддсом оба рухнули на раскладушки от дикого хохота… (А вот когда мы с вами расследовали убийство настоящего Геллибранда, нам было совсем не до смеха.) Согласитесь: Далеко не всякое литературное произведение способно по-настоящему развеселить сразу двух суровых и предельно серьёзных следователей полиции!
– Я давно заметил один любопытный парадокс, – поделился наблюдением Доддс, – Если автор намеренно пытается развеселить читателей, это ему обычно удаётся с огромным трудом; зато когда он пишет абсолютно серьёзное произведение, читатели один за другим падают под стол от хохота… Вот вам наглядный пример: Наш коллега Махони едва не засыпает от скуки над своим сборником сатиры и юмора; но когда он изучает собственные секретные инструкции, то от души хохочет с утра до вечера… Верно говорят: Только высокая литература способна пробудить в человеке его лучшие чувства! (Разумеется, речь идёт о глубоком чувстве юмора.)
– Итак, подведём промежуточные итоги нашей совместной работы! – призвал присутствующих Маклуски, – Только что мы прослушали и обсудили очередной рассказ писателя Брауна… Можно считать, что с этим пунктом повестки дня мы справились успешно. Остались ли в этой повестке ещё какие-либо невыполненные пункты? Ротмилл, вы, наверно, припасли для нас ещё какое-то любопытное дельце?
– А как же! – подтвердил Ротмилл, наклоняясь к своей спортивной сумке, – Помимо транзистора я притащил к вам ещё одну интересную штуку… Вы догадываетесь, какую именно?
– Кажется, уже догадываемся, – подтвердил Доддс, – Алюминевую фляжку?
– Да вам бесполезно загадывать загадки! – улыбнулся следователь по уголовным делам, извлекая из своей спортивной сумки упомянутый алюминевый сосуд, – Вместе с транзистором я заодно прихватил из дома и эту фляжечку… Какое-то шестое чувство мне подсказало: Она нам нынче наверняка пригодится!
Два прославленных детектива лондонской Центральной полиции многозначительно переглянулись между собой.
– Пожалуй, вы правы! – согласился Маклуски, – Выезжать в Пантинктон сегодня уже поздно, а других важных дел у нас до конца дня как будто не намечается… Ну что ж! – решительно произнёс он, слезая с подоконника, – Принимая во внимание то обстоятельство, что к нам пожаловал столь нечастый гость, как Ротмилл; и не упуская из виду тот факт, что сегодня мы потрудились на славу, размышляя об обстоятельствах повторного убийства нотариуса Геллибранда – короче говоря, учитывая всё это, мы имеем полное право отставить в сторону все наши прочие дела и немедленно приступить к…
– Давайте обойдёмся без долгих предисловий! – прервал его монолог Доддс, поднимаясь с раскладушки, – К чему мы с вами должны приступить – это уже давно понятно и малолетним школьникам!
И два знаменитых детектива решительно направились к своим большим саквояжам, стоявшим наготове возле стены.
