bannerbannerbanner
Клинки кардинала

Алекс де Клемешье
Клинки кардинала

Полная версия

Глава 2
Салон мадам Рамбуйе

Это было нечто странное, но его первый министр, взявшийся за дела при ужасном состоянии государства, (…) совершил столько чудес, что можно было подумать, что человек, сделавший столько всего, обладал какими-то сверхъестественными способностями.

Гасьен де Куртиль де Сандр, «Мемуары графа де Рошфора»

Отец Жозеф, начальник тайной канцелярии, поднял голову и внимательно посмотрел на свечу, стоящую на краю стола. Огонек колыхался, приплясывал, словно только что рядом с капуцином кто-то прошел; дрожащие тени мешали сосредоточиться на письме, которое отец Жозеф внимательно изучал. Следом за лепестком огня всколыхнулась и занавесь, скрывающая дверь, что вела в кабинет кардинала. Нет, никто не мог прошмыгнуть туда мимо бдительного помощника, и все же монах перекрестился. Он не боялся, отнюдь! Урожденный Франсуа дю Трамбле, искусство войны он постиг раньше, чем Господь повелел ему надеть рясу, и оружие в его руках держалось столь же крепко, как и вера в сердце. Кто бы ни пожаловал в этот час, капуцин сумел бы постоять за самого себя и за его светлость: не шпагой – так молитвой, не молитвой – так шпагой. Однако никто не пожаловал, виной же невольному дрожанию теней и портьер были проклятые сквозняки Лувра. Да, да, именно сквозняки.

Он вернулся к изучению строк, но мысль уже ушла, сбежала, улетучилась, увлеченная дуновением ветра туда, где за занавешенной дверью в глубокой задумчивости замер в кресле первый министр короля Людовика XIII – Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье. Отец Жозеф покачал головой: он не любил, когда кардинал задерживался допоздна в одиночестве. Это означало, что ум его высокопреосвященства – острый ум ученого и политика – напряженно работает над какой-то очередной проблемой. Ближайший помощник ревниво считал, что любое решение кардинала, принятое без его, отца Жозефа, совета и деятельного участия, в итоге выглядит чуть хуже, чем могло бы. Он вновь перекрестился, прося у Господа прощения за самолюбивые мысли.

Наконец до него донесся торопливый неразборчивый шепот, и капуцин облегченно выдохнул: Ришелье всего лишь репетирует речь, с которой должен выступить на следующей неделе. Речь – это ничего. Много раз проговорив ее самому себе, кардинал непременно позовет советника, начальника своей тайной канцелярии, чтобы повторить вслух и узнать его мнение. Да, да, речь – это ничего. Пусть.

Однако монах даже не подозревал, насколько ошибочны его выводы. Не извечные сквозняки Лувра, неведомо как рождающиеся с заходом солнца и неведомо где растворяющиеся с рассветом, были виной дрожанию лепестка света. Не репетиция обращения к членам королевской семьи заставила кардинала разомкнуть уста в тишине пустого кабинета.

– Сударь, – приглушенно прошептал Ришелье, глядя прямо перед собой и хмуря брови, – я знаю, что вы уже здесь. Извольте сделать так, чтобы я мог вас видеть.

В углу, куда не дотягивался свет масляной лампы, на фоне задрапированных темным бархатом стен проступил силуэт мужчины в дорожном плаще и с широкополой шляпой в руках. Мужчина сделал шаг вперед и, придержав рукой длинную шпагу, застыл в глубоком поклоне.

– Ну, довольно, довольно, господин де Бреку, – все так же тихо проговорил кардинал и нетерпеливо дернул ладонью. – Распрямитесь и подойдите ближе, я хочу видеть ваше лицо, а не темя.

В свете лампы стало видно, что странный ночной посетитель чрезвычайно худ и бледен. Тонкий, с небольшой горбинкой нос, запавшие глаза, заострившиеся скулы – все это делало внешность мужчины неприятной, отталкивающей. Неживые синеватые губы и сухая, пергаментная кожа лица лишь усиливали впечатление, и на ум невольно шло сравнение с мертвецом. Тем не менее кардинала такой облик давно уже не смущал. В свое время, замучившись разбираться со странностями дальнего родственника (так же, как и Ришелье, носящего родовое имя дю Плесси), кардинал махнул рукой на загадки внешности и способностей барона де Бреку. Важнее было то, что этот господин умудрялся выполнять задания самой невероятной сложности. В конце февраля Ришелье отправил своего агента в месячный отпуск – и отсутствие барона не замедлило сказаться на решении некоторых проблем, требовавших виртуозности и полной секретности. Но отдых необходим даже незаменимым людям – это кардинал понимал отчетливо. В конце концов, каникулы где-то в провинции закончились аккурат тогда, когда де Бреку потребовался для деликатного дела, поручить которое кому-либо еще Ришелье вряд ли бы осмелился. И вот теперь он явился с отчетом.

– Мне сказали, что вас нет в Париже…

– Монсеньор, я прибыл, как только смог, даже плащ не сменил.

– Чем вызвана задержка? – пытливо глядя на барона, спросил кардинал. – Разве все не было окончено еще вчера ночью?

– Девица Купе наотрез отказалась покидать Фонтенбло без своего сопровождающего, виконта д’Армаль-Доре. А он по ряду причин был не в состоянии сесть в седло до нынешнего вечера.

– Д’Армаль-Доре? Сын Бранкаса? Он замешан?

– С вашего позволения, монсеньор, он просто влюблен в девицу.

– Вот как! И тем не менее сопровождал ее в Орлеан? Принес свою влюбленность в жертву или просто не догадывался о цели ее поспешного отъезда из Парижа? Впрочем, с ним мы разберемся потом. Что-то еще?

– Там был дозорный, – сообщил де Бреку. – Он ничего не видел, – тут же поспешил добавить он, – но оказался настолько подозрительным, что некоторое время караулил меня…

Ришелье нетерпеливо дернул кистью:

– Это меня вообще не касается! Давайте обойдемся без таких подробностей, сударь. Надеюсь, вы решили эту проблему, а большего мне знать и не требуется.

– Мой отряд к вашим услугам! – Барон вновь изогнулся в поклоне.

– Отряд… – задумался кардинал. – Нет, сын мой, отряд сегодня не понадобится. А вот поменять одежду вам все же надлежит. Дело предстоит конфиденциальное, однако вам придется быть на самом виду.

– Я весь внимание, монсеньор!

– Известна ли вам особа, которую прозвали несравненной Артенис?

– Маркиза де Рамбуйе? – удивленно воскликнул де Бреку, однако на его лице не дрогнул ни единый мускул, словно пергаментная маска не способна была отразить какие бы то ни было эмоции.

– Тише, сударь, тише! – раздраженно прошипел Ришелье. – Да, речь идет именно об этой даме. Мне стало известно, что сегодня вечером в ее доме, во время приема гостей, будет из рук в руки передано письмо… К сожалению, я не всесилен, поэтому остается загадкой, кто именно и кому именно передаст письмо…

Уголки бледных губ де Бреку едва заметно дрогнули. Последнюю фразу Ришелье следовало понимать так, что он считает всесильным самого де Бреку. Это не соответствовало действительности, и потому барон счел себя обязанным предупредить:

– Вашему высокопреосвященству наверняка известно, что в салоне мадам Рамбуйе постоянно происходит обмен письмами и записками – там собираются поэты и влюбленные, которые заказывают поэтам стихи для своих возлюбленных. Если я не буду знать отправителя и адресата интересующего вас послания – как же я смогу определить нужное письмо среди дюжин других?

Глаза Ришелье сверкнули в свете масляной лампы.

– Сударь, если бы это задание хотя бы выглядело простым, мне было бы достаточно послать в дом маркизы любого из своих слуг. Видите, насколько я доверяю вам? Подобное поручение… – Первый министр короля порывисто поднялся и сделал по кабинету несколько взволнованных шагов; барон, учтиво склонив голову, поворачивался так, чтобы оставаться лицом к кардиналу. – Это дело государственной важности, сын мой. Если бы я располагал временем, я бы наверняка выяснил больше, но как раз времени я лишен. Письмо покинет Париж скорее всего завтра утром, а возможно – уже нынешней ночью. В нем содержится ответ на вопрос, заданный неизвестным своему конфиденту из числа приближенных ко двору. Есть основания предполагать, что сей неизвестный ожидает письмо в Брюсселе, а в салоне Рамбуйе послание попадет в руки тому, кто передаст его по назначению. Что касается содержания… Там будет ответ на вопрос, не ждет ли королева наследника.

Тонкие брови де Бреку слегка приподнялись.

– А она ждет?

– Ах нет же, сударь! Да и нет в данных обстоятельствах никакой разницы, ждет или не ждет. На все воля Божья, мы молимся о том, чтобы у Людовика поскорее появился сын. Важнее другое: почему наш неизвестный заинтересовался этим вопросом сейчас, как он намеревается использовать полученную информацию, в чем он хочет удостовериться, что предпринять после этого. Сядьте, Бреку, сядьте.

Поздний гость рабочего кабинета кардинала не был силен в дворцовых интригах, а уж тем более – в интригах масштабных, с вовлеченными представителями других государств. Ему бы и в голову не пришло подозревать крамолу в безобидном на первый взгляд интересе. Что может дать злоумышленнику владение такой информацией? Как может быть связано ожидание ребенка с государственными проблемами? Если бы, например, уже родился сын – он стал бы наследником престола. Но пока сына нет – и говорить не о чем! Жили же Людовик и Анна много лет в браке, не имея при этом детей, – и ничего! Так почему же сегодня беременность королевы (или отсутствие оной) становится настолько важным предметом чьего бы то ни было обсуждения? Сам бы он никогда не смог разгадать эту загадку, но кардинал совсем не стеснялся размышлять вслух:

– Если Бог не послал Анне счастье забеременеть – наши недоброжелатели могут воспользоваться этим и подослать ей любовника. Таким образом они смогут оказывать влияние на ее капризы и решения. Ситуация во Франции неспокойная, казна практически опустошена несоразмерными запросами двора, Испания диктует нам условия, словно Париж – ее провинция. Реформы, которые я провожу, пока не приносят должного результата, народ ропщет, армия вот-вот разбежится… – Ришелье нервно прижал ко лбу ладонь, словно хотел убедиться в наличии или отсутствии у себя жара. – В данной ситуации мы никак не можем позволить, чтобы наша королева еще больше раскачала побитую в штормах лодку. Понимаете, Бреку? Впрочем, Брюссель, где уже давно что-то назревает и куда может быть направлено письмо, – это лишь один из вариантов. Я не исключаю вероятности, что получатель письма находится ближе, чем мне хотелось бы. Вы ведь слышали о замке Дампьер? Там сейчас находится госпожа де Шеврез, особа, как вы знаете, весьма искушенная в вопросах любовных историй. Если адресат – она, то в ближайшее же время к нам может пожаловать один из ее приближенных. Целью, разумеется, будет соблазнение молодой королевы, а потом… – Он безнадежно всплеснул руками. – Перехватив письмо, мы, конечно, не избавимся от проблем, герцогиня де Шеврез не оставит попыток впутать королеву в непристойную авантюру. Но мы выгадаем время. Время! Ах, Бреку, как оно мне сейчас необходимо!.. А если я ошибаюсь? Может быть, здесь следует вспомнить об испанском происхождении Анны? Ее переписка с братом подчас возмутительна! – Он шумно выдохнул. – Слушайте меня внимательно, сударь! Каким бы безобидным ни выглядело послание, мне нужно, чтобы оно не покинуло пределы Парижа. Причем сделать это необходимо так тихо и незаметно, чтобы никто в салоне и не приметил, когда и как пропало письмо. Еще лучше, если бы подмену или пропажу обнаружили уже в пути.

 

– Монсеньор, – медленно, с видимым трудом произнес барон де Бреку. – Вы прекрасно знаете, для каких дел я пригоден более всего. Ночные улицы и погони, схватки с неугодными, бесшумное убий…

– Тс-с! Вы с ума сошли! – Кардинал осенил себя крестным знамением. – Я понял, продолжайте, но извольте обходиться без таких подробностей!

– Прошу прощения, монсеньор! Я хотел сказать, что салон, где собираются дамы и пахнущие дамской пудрой вельможи, где канделябры с сотнями свечей режут глаза, где оды прекрасным нимфам приторны до тошноты, – это совсем не те обстоятельства, в которых меня разумнее всего использовать. Незаметно выкрасть или подменить письмо будет проще человеку, который выделяется из общества завсегдатаев салона не столь явно, как я. Пошлите к маркизе де Рамбуйе кого-нибудь другого! Моя преданность вам не станет от этого меньше.

– Вы забываетесь, сударь! – прошипел Ришелье, стремительно пройдясь по кабинету и упав в свое кресло. – Не думайте, что у меня нет других вариантов. Но горе вам, если вы узнаете, что я воспользовался ими!

Барон почтительно опустил глаза и смолчал.

– Ступайте! Не забудьте переодеться, прежде чем явитесь в салон. И поторопитесь! Гости наверняка уже съехались.

* * *

Если в дневное время еще можно было встретить прохожего, то с наступлением темноты всякое движение тут затихало, ибо в те времена улицы по ночам превращались в воровские притоны, а ночные дозоры были редкостью.

Александр Дюма, «Графиня де Монсоро»

Особняк Пизани, который с легкой руки завсегдатаев называли не иначе как «салон мадам Рамбуйе», располагался неподалеку от королевского дворца, на небольшой улочке Сен-Тома-дю-Лувр. Местами мощенная булыжником, а местами просто укатанная колесами карет и повозок, эта улочка спускалась с севера на юг, между дворцом Тюильри и Лувром, к набережной Сены. Салон еще не удостоился той популярности, каковой ему суждено достигнуть во второй четверти XVII века, однако уже сейчас здесь можно было встретить поистине интересных, хоть и не слишком знаменитых представителей дворянства. В отличие от обычных домов, открытых для приема в то время, салон маркизы де Рамбуйе представлял собой не один большой зал, а несколько связанных меж собой гостиных. В них было удобно уединяться компаниям, обсуждающим разные, порой взаимоисключающие темы. Никто не мешал посетителям перемещаться из одной гостиной в другую, таким образом находя общество и беседу, наиболее соответствующие настроению и вкусу. В свою очередь, и компании не мешали друг другу, и если в одной комнате слушали скрипки, то в другой спокойно могли декламировать стихи, не напрягая горла.

Сама маркиза принимала своих «придворных» в голубой спальне. Обладая по моде тех лет весьма хрупким здоровьем, она практически не покидала алькова, однако даже полулежа среди голубых с золотом подушек, укутанная в сиреневую парчу и кружева, мадам Рамбуйе благосклонно и с удовольствием принимала оказываемые ей знаки внимания и милые презенты. Даже если что-то и ускользало от ее чуткого слуха – всегда находились любезные друзья, которые охотно пересказывали любопытной хозяйке содержание бесед в других гостиных.

Здесь, в присутствии маркизы, общались исключительно на français soutenu – французском возвышенном; иначе говоря, на утонченном языке сливок общества. Если даже при дворе Людовика XIII можно было услышать простецкое «Собака побежала по улице», то дворянин, присутствующий в салоне, выражал все то же самое словами куда более благородными: «Изящная послушница богини Артемиды устремилась в туманную даль городской эспланады». Именно здесь, в красивом особняке на Сен-Тома-дю-Лувр, прелестные дамы и галантные кавалеры оттачивали свое красноречие и приобретали навыки в новом, пока еще непривычном, но таком очаровательном эпистолярном жанре.

Николя Бриссар не стал надолго задерживаться в спальне маркизы. Искать письмо, а вернее, его обладателя следовало дальше, в одной из гостиных, где, разгоряченные вином и спорами, на все лады развлекались посетители салона. Пройдя анфиладу комнат до самого конца и поприветствовав всех гостей без исключения, Николя двинулся обратно – уже медленнее, будто действительно прислушивался и выбирал, возле какой компании остановиться. На самом же деле его неторопливость была вызвана тем, что каждого из «придворных» маркизы он теперь рассматривал еще и через La Pénombre. В третьей по счету гостиной он, к своему удивлению, обнаружил Светлого дозорного. Кажется, того звали Фюмэ. Да, точно, Фюмэ! Собственно, Николя удивило не само присутствие Светлого – салон мадам Рамбуйе становился все популярнее, и, разумеется, Les Autres не могли обойти своим вниманием этот особняк. Тем не менее, если бы Фюмэ оказался здесь в ранге обычного скучающего бездельника – это многое бы объяснило. Однако Светлый не только изменил свою внешность, что не позволило Бриссару еще при первом проходе сквозь череду комнат признать его, но и в ауре дозорного явственно мерцала метка особых полномочий. Следовательно, он находился здесь по службе. Сие попахивало скверно. Капитан дежурного караула не предупреждал о том, что в доме маркизы окажется противник. Одно дело – проследить, чтобы письмо было в целости и сохранности передано по назначению, и совсем другое – еще и приглядывать за официальным представителем Ночного Дозора, наделенного особыми полномочиями. Что, если он здесь по тому же поводу? Что, если как раз намеревается помешать посланию попасть из одних рук в другие?

Через несколько мгновений положение еще более осложнилось – камердинер маркизы объявил о прибытии еще одного гостя:

– Месье Этьен дю Плесси, барон де Бреку!

«Очаровательно! – невесело усмехнувшись, подумал Николя. – Общество поэтов и трепетных девиц – самое место для кровососа, не так ли?»

Если до сего момента Бриссар сомневался в причинах присутствия в салоне Светлого дозорного, то теперь окончательно уверился в том, что письмо является предметом интереса как минимум трех сторон. Не только Рауль д’Амбуаз, Пресветлый коннетабль Парижа, возглавляющий Ночной Дозор, охотится за посланием, но и его высокопреосвященство, видимо, ведет свою игру на этом поле. Любопытно, чью сторону примет де Бреку в случае открытого столкновения? Он, конечно, Темный, но в обществе, к которому причислял себя Николя Бриссар, давно уже ходили разговоры, что первый министр короля Людовика проводит в стране реформы, выгодные в первую очередь Светлым. Низший Темный на службе у обычного человека, который, пусть даже невольно, претворяет в жизнь идеи Светлых, – экий нонсенс!

Николя снова усмехнулся: как же везет некоторым! Если он верно помнил, еще отец Светлого дозорного Фюмэ, адвокат, пытался приобрести дворянский титул на гражданской службе, а сам Николя Бриссар пошел по пути la noblesse dʼépée – дворянства шпаги, приобретаемого службой военной. Но оба они не преуспели в этом. Де Бреку же был дворянином потомственным, да еще и из рода дю Плесси! Низший Темный, который выше тебя по рождению и статусу, – это печально и унизительно, пусть и не играет решающей роли в мире Теней.

Барон, скованно раскланивающийся с дамами и кавалерами, постепенно добрался до гостиной, в которой уже находились Фюмэ и Бриссар. Всего лишь один взгляд на собравшихся здесь определил его решение: какой смысл двигаться дальше, если все интересное, похоже, произойдет в этой комнате? Оглядевшись, де Бреку нашел себе местечко в углу – там он оставался в тени, а обзор ему открывался приличный.

В этой гостиной собралась совершенно неоднородная публика – тут были и представители знати среднего уровня, и великовозрастная дочь герцога Бельгарда, чье легкомыслие вызывало толки, и некий юноша, прибывший из провинции и впервые приведенный на светский прием своей тетушкой, престарелой графиней де Лож, покровительствующей рифмоплетам. Юноша, смущенный и взбудораженный своим присутствием в знаменитом салоне, буквально пугал ярким румянцем щек, однако вместо того, чтобы молча оглядеться и пообвыкнуться в обществе, изо всех сил старался, чтобы его заметили: вставлял реплику в каждый диалог и в связи с этим краснел еще больше.

– Правда ли, что кардинал намеревается построить в Анжене дворец и перебраться туда из Лувра? – спрашивала великовозрастная дочь герцога Бельгарда у всех сразу, предлагая очередную тему для беседы.

Взоры многих присутствующих сразу же обратились к де Бреку, поскольку в Париже было известно, кому служит барон. Однако провинциальный юноша, подскочив от нетерпения, тут же выпалил:

– Не далее как сегодня я имел честь видеться с господином Лемерсье, архитектором. Он был столь любезен, что показал мне один чертеж… О, господа, это будет нечто величественное и прекрасное! Пале-Кардиналь – вот как будет называться дворец!

– Не взревнует ли король? – подал голос кто-то из гостей.

Вопрос был задан не просто так. Некоторое время назад, когда кардинал Ришелье приобрел поместье Анжен с целью реконструкции, по всему Парижу пошли гулять слухи, что сей факт несколько ослабил отношения между монархом и его первым министром. Однако Ришелье в этом вопросе, как и во многих других, оставался непреклонен – по его словам, блеск и роскошь двора мешали ему сосредоточиться на своих обязанностях, а постоянные интриги омрачали его дух. Работать так, чтобы не находиться на виду, служить государю в покое и подобающей священнослужителю скромности – вот чего добивался кардинал, покупая поместье напротив королевского дворца. Теперь же выяснялось, что дворец Ришелье обещает быть величественным и прекрасным…

Развить тему, увы, не удалось: распорядитель салона Венсан Вуатюр, это связующее звено всех компаний, этот острослов и придумщик, привел в гостиную «штучную персону» – так у мадам Рамбуйе называли людей, приглашенных намеренно и зачастую всего единожды. Бродячие актеры и шуты, безвестные художники и очень даже известные колдуны-предсказатели из Сент-Антуанского предместья (липовые колдуны, разумеется, совсем не Иные), прославленные неотесанные рубаки и девицы с пикантным прошлым – здесь годилась любая экстравагантная личность, лишь бы ее появление доставило удовольствие посетителям, дало повод для разговоров и увеличило популярность особняка на Сен-Тома-дю-Лувр.

– Дамы и господа! – тоном заговорщика произнес Вуатюр, всем своим видом выражая загадочность. – Имею честь представить вам нашего почетного гостя! По некоторым причинам я не могу назвать вам его имя, поскольку, говорят, слух его величества соперничает с быстротой его шпаги и всепроникающим ароматом его душистой воды. Поэтому назову вам только прозвище нашего дорогого друга, талантливейшего и ироничнейшего уличного поэта. Встречайте, дамы и господа! Перед вами – месье Трувер!

При словах «почетный гость» и «дорогой друг» вошедший успел дважды приосаниться и дважды же вздернуть подбородок, что, должно быть, означало согласие с эпитетами, которыми его наградил Вуатюр, и намекало на наличие самолюбия и гордости даже у уличных поэтов. (Фраза «талантливейший и ироничнейший» вызвала на губах Трувера подобие снисходительной и даже грустной усмешки, но тут не было ничего удивительного, ибо каждый поэт рано или поздно преодолевает осознание данного факта о себе самом). Шутка ли – изображать в своих песенках чванливых и глупых господ, а теперь попасть в центр набитой ими гостиной! Тут нужно было обладать либо отчаянной смелостью, к коей расположены люди гордые, либо презрением ко всем и вся, что отличает людей недалеких, но весьма самолюбивых. Осталось разобраться, к какому типу относился гость. Впрочем, судя по аплодисментам, улыбкам и вспыхнувшим глазам, кое-кто из присутствующих не только слышал о Трувере, но и был знаком с его творениями.

 

Бриссар относился к тем, кто знал парочку недурных его стишков, очень точно и смешно описывающих его высокопреосвященство. Интересно, заметил ли Трувер сидящего в уголке де Бреку, распознал ли в нем дворянина, находящегося на службе у кардинала? Если так – представление обещало быть забавным.

Тут случился казус, который очень кстати заставил присутствующих обернуться в сторону барона. Дело в том, что меж посетителей постоянно сновали виночерпии, наполняющие опустевшие бокалы гостей, и слуги, предлагающие всевозможные угощения. В очередной их заход появились подносы с миниатюрными пирожными. Если от вина де Бреку категорически отказывался, то проявить неуважение к хозяйке дома, отказавшись и от десерта, он не мог себе позволить. С некоторой растерянностью разглядывая разноцветные сладости, барон наконец выбрал два пирожных: одно – с золотистой корочкой, другое – мягкое, цвета спелой вишни. Искоса взглянув на тех, кто уже вовсю пробовал и нахваливал творение личного повара мадам Рамбуйе, де Бреку и сам откусил от того, которое с корочкой. Мгновенье – и барон, согнувшись пополам, выплюнул кусочек в носовой платок и закашлялся так сильно, что из соседней гостиной заглянули несколько любопытных. Капельки слюны и крошки брызнули из-под ладони де Бреку, и после ему пришлось долго извиняться перед присутствующими за этакую неприятность. Слуги моментально протерли испачканный пол, самые вежливые из гостей сделали вид, будто ничего не произошло, и только Фюмэ злорадно улыбался, понимая, в чем дело. Да и Бриссар прекрасно это понял. Барон, как и любой кровосос, не переносил вина. Дабы избавиться от вопросов, де Бреку сам запустил легенду о том, что содержит какую-то невероятную по размерам псарню, где собраны представители всех известных пород. Собакам, как известно, не нравится запах, исходящий от хозяина, перебравшего с друзьями бургундского или даже хереса. А барон, по собственному признанию, якобы очень любил собак. Не больше людей, но куда больше вина. Поначалу такая причуда вызывала множество насмешек – лишить себя одного из сильнейших удовольствий в угоду псам! Однако постепенно парижане привыкли и смирились. Сейчас же де Бреку не учел того нюанса, что повар мадам Рамбуйе пропитывал свои десерты, а пирожное с золотистой корочкой, выбранное бароном, было и вовсе пропитано не чем-нибудь, а «жженым вином» из Шаранта. Трудно было даже представить, что сейчас творилось со ртом и пищеводом кровососа! Однако он был вынужден терпеть, поскольку, по всей видимости, никак не мог покинуть свой пост. Жаль. Николя предпочел бы, чтобы помеха в лице барона ретировалась.

– Ах, какой необыкновенный вкус у этого пирожного! – воскликнул розовощекий юноша, которому на вид было всего-то лет шестнадцать. – Мне кажется, я угадал его! Это вкус brandewijn! Я пробовал его во время путешествия, по пути из Ганновера! Фламандцы на севере называют его просто brandy, а в Париже он почему-то еще не пришелся по вкусу. Уверяю вас, господа, за этим напитком будущее!

Казалось, про барона все окончательно забыли: мужчины и женщины с легкой иронией переглядывались – этот забавный мальчик, племянник престарелой графини де Лож, пытался произвести впечатление.

Поэта Трувера уговорили прочесть какое-нибудь сатирическое произведение. Надувая щеки от осознания себя настоящей жемчужиной если и не всего салона, то как минимум данной гостиной, Трувер прошел в центр и, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, громогласно объявил, что прочтет экспромты, пришедшие ему на ум при знакомстве с некоторыми присутствующими. Утвердившись в середине комнаты в нарочито небрежной позе, он, глядя в потолок, начал:

 
В своей тарелке без сомненья
Смешавши золото и медь,
Он все бледнел от несваренья,
Когда уж некуда бледнеть.
 
 
Так и в других делах негоже
Мешать в одно и Дух, и Грех:
Ты иль сиятельный вельможа —
Иль тень в чужой большой игре.
 
 
С таким-то несвареньем – в Рай?!
А нам за вами подтирай…
 

Присутствующие замерли, ошарашенные неслыханной наглостью слов. Бриссар едва не открыл рот. Вот так так! Будь Трувер дворянином – вызов на дуэль ему был бы обеспечен! Однако как поведет себя де Бреку, который не мог не сообразить, кому посвящен стих?

Барон некоторое время сидел молча, обдумывая продекламированное Трувером, затем, к пущему изумлению посетителей, учтиво склонил голову, будто признавая за поэтом право на подобную выходку. Фюмэ, Бриссар, да и все остальные попросту не могли поверить своим глазам: де Бреку сидел как ни в чем не бывало и, судя по всему, готовился слушать дальше. Даже напыщенный идиот Трувер, вздернувший нос к потолку, – и тот покосился на барона, желая удостовериться в произведенном впечатлении. Но пергаментное лицо де Бреку не выражало никаких эмоций. Поэту это явно не понравилось, злобная гримаса исказила на мгновение его лицо, но он довольно быстро справился с собою.

– Ну что ж? Продолжим! – бодрым тоном возвестил он и не стал заставлять гостей ждать:

 
По вечерам в салоне каждом
Нетрудно встретить сей типаж —
Он удовлетворяет жажду
Проникнуть в свет. Какой кураж!
 
 
Ему положены по роли
Любой костюм и текст любой.
Безродный никчемушный кролик
С безусой розовой губой —
 
 
Еще не понял ты, дружище,
Что лишь для анекдотов пища!
 

Несчастный юноша, еще недавно с восторгом рассуждавший о своем знакомстве с Лемерсье и достоинствах «жженого вина», не веря в происходящее, вытаращил глаза и покраснел до кончиков ушей. Казалось, еще чуть-чуть – и брызнут слезы обиды и ярости. Он не был готов к такой агрессивной и беспричинной атаке, он понятия не имел, как себя вести в подобной ситуации. Этот беспомощный розовощекий кролик, как метко назвал его Трувер, вертел головой, глядя то на обидчика, то на де Бреку, и все не мог решить, как ему следует поступить. По-хорошему, надо бы взять за шкирку грубияна и спустить с крыльца. Но раз тот худой и бледный барон, по персоне которого острослов тоже прошелся, сидит и ничего не предпринимает… Может, тут так принято? Может, такие стишки служат для удовольствия одних и воспитания самообладания у других?

На его счастье, в гостиную впорхнула Жюли – старшая дочь маркизы де Рамбуйе, которой не было и семнадцати и которая практически с рождения воспитывалась в салоне. Не обладая какой-то особенной красотой, она тем не менее была прелестной девушкой, любимицей всех без исключения посетителей. Сказав словечко там, пошутив тут, Жюли мгновенно вызвала улыбки, и даже «кролик» теперь краснел не от унижения, а от смущения – Жюли не могла не понравиться ему.

Однако то, как расслабились гости, вызвало раздражение поэта, о котором все словно забыли. Все еще стоя в центре комнаты, он откашлялся, привлекая, а вернее – возвращая себе внимание, и тут же затараторил:

 
Уж если мать ее в алькове Лежит в сиреневой парче…
 

– Довольно! – вдруг прервал его негромкий, но чрезвычайно выразительный голос. – Остановитесь, сударь. Наше с юным виконтом смирение не должно побуждать вас к низости по отношению к юной мадемуазель Жюли.

Жюли, пропустившая предыдущие выступления поэта, ничего не понимала, но улыбнулась еще светлее, чем прежде.

– О! Господину барону пришлись не по вкусу мои скромные строки? Может быть, господин барон желает обсудить их наедине? Возможно, на пустыре возле Турнельского дворца?

«Так это ловушка! – сообразил наконец Бриссар. – Рифмоплету во что бы то ни стало требуется принудить де Бреку к поединку! Вот так так! Но он же не может не понимать, что дворянин не станет марать руки о какого-то уличного поэтишку…»

Уголки губ де Бреку чуть дрогнули, а сам он поднялся со стула и вышел из своего угла.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru