Алекс Бранд
Жених и невеста. Отвергнутый дар
Все в этой книге – вымысел. Кроме того, что действительно было.
Несовпадения имен, географии города, названий улиц, других городов, деревень, адресов, номеров школ, воинских частей, трамваев, троллейбусов и прочего с реально существовавшими или существующими – неслучайны и преднамеренны.
Глава 1
Прямоугольник окна, слабо освещенный уличными фонарями. Человек смотрит в темноту за окном, слушает тишину. За спиной – полумрак комнаты, прячущаяся в тенях мебель. Стол посередине, четыре стула, скатерть. Она кажется черной, но он знает, что цвет ее – красновато-серебристый. На ощупь мягкая, старый плюш, вытертый на сгибах. Память, семейная реликвия. Он хочет протянуть руку и ощутить теплое домашнее прикосновение, провести кончиками пальцев, ладонью. Нет. Рука, дрогнув, остаётся на месте. Он смотрит в окно, сидя в низком кресле, словно… Уголок рта дернулся в усмешке. Кресло кажется ему убежищем. Встать, выйти? Куда? Приблизился шум позднего троллейбуса. Он вздрогнул, когда колеса прошелестели по старинной мостовой, плотно впечатываясь в булыжники облицовки. Знакомый звук… Решившись, он поднялся и подошёл к окну, отодвинул белую тюлевую занавеску. Перед ним двор, сейчас темный, тускло освещенный только несколькими окнами. Теплый жёлтый свет. Он невольно улыбнулся, вглядевшись. Флигель прямо напротив, в окне мелькнула фигура девочки-соседки, быстро прошмыгнувшей… Куда? Он отвел глаза, не нужно смотреть. Губы сжались, в следующее мгновение он отвернулся от окна и медленно оглядел комнату. Стол. Большой шкаф в углу. Диван. Кресло. Большой ковер на стене – смутно виден угловатый псевдоперсидский орнамент. Взгляд задержался на нем несколько секунд, губы снова искривила усмешка. Ковер… А вот… Он подошёл к высокому книжному шкафу, мечте библиофила. Книги, книги… Ряды корешков, названий. В соседних комнатах стоят ещё пять таких же, почти три тысячи томов. Чего тут только нет. Пальцы легли на переплёт… Осторожно, самыми кончиками. Темно, но он знает, чего касается, каких книг. Ладонь замерла. Да, это здесь. Во рту внезапно пересохло, рука отдернулась. Он упрямо мотнул головой и вытянул с полки потрёпанный том. Повернул его к скудному свету из окна, прищурился, вглядываясь. Резкие небрежные линии обозначают небоскреб, наискосок перечеркнувший обложку. Название. Автор. Он раскрыл книгу наугад, поднес к блеснувшим глазам. Словно страницы отразились в них слабой вспышкой. Что он делает? Ведь темно, ничего не разобрать. Но свет не зажигает. Не хочет или боится? Знать бы ответ. Быть может, гадает по тексту? Есть такое – раскрой книгу, где придётся и прочти первое попавшееся. Кто-то в это верит… Не он. Книга закрывается, в тишине комнаты отчётливо слышен плотный скрип, с которым она входит на свое место. Новый вздох. Он поймал себя на этом и встряхнулся с досадой, передёрнул плечами. Заговорил сам с собой, отгоняя наваждение, развеивая давящую тишину квартиры. Дома…
– Однако, надо поесть. Где тут у нас…
Он протянул руку, не глядя безошибочно выбрав направление, но… Пальцы упёрлись в стену, промахнувшись, выключатель оказался правее. Щелчок. Комнату залил яркий свет большой люстры, он вздрогнул и прикрыл глаза. Щелчок повторился, на люстре погасла половина огней. Ещё один шаг круглого выключателя – осталась треть. Теперь хорошо. Освещенная комната изрядно потеряла в таинственности, зато выступили новые детали. Большой телевизор, музыкальный центр. Тумбочка с пластинками, кассетами. Дверь на балкон, она сейчас закрыта. Дверь в коридор и другие комнаты, взгляд попытался проникнуть в темноту за порогом. Попытался – и отступил, вернувшись в свет. Вот низкий журнальный столик и газеты на нём, четко видны большие черные буквы. Взгляд задержался на них. Он подошёл ближе, взял одну, раскрыл. Дата… Передовица… Газета брошена обратно, читать это он не хочет. Никогда не любил газет… Три шага в сторону, желание поесть внезапно пропадает. В руке кассета. Несколько мгновений он всматривается в панель музыкального центра, проводит над ней ладонью, словно внезапно забыл что-то и пытается вспомнить. Немного неуверенным движением нажимает кнопку включения. Он усмехнулся, увидев, как зажглась разноцветная радуга лампочек, осветивших разнокалиберные индикаторы, синхронно дрогнули стрелки. Бесшумно и мягко открылось гнездо приемника, кассета скользнула на место, палец аккуратно закрыл крышку с тихим маслянистым звуком. Громкость на три, сейчас ночь. 'Play' . Он сел прямо на пол, устало прикрыл глаза. Просто сидеть и слушать… Как же хорошо… И не нужно думать ни о чем, вот просто ни о чем. Негромкая песня, до боли знакомая мелодия, многажды слышанные простые слова. Теперь он понимает каждое. Не так, как тогда… Он помнит. Танец, тепло ладоней на плечах, мечтательная улыбка, блеск зеленых глаз, в которых тонешь, тонешь… Его глаза распахнулись, он резко выпрямился и почти ударил по кнопке 'Stop' . Песня смолкла. Индикаторы обиженно мигнули, словно спрашивая – зачем ты так с нами? Разве этого мы заслужили за все хорошее? Нет. Вы – не заслужили.
* * *
– Ну не получается! Третий раз уже…
Девчушка-санинструктор обиженно надула губы, бросив в коллектор очередной венфлон[1], тот очень красноречиво шмякнулся о донышко, присоединившись к остальным неудачникам. Он улыбнулся уголками губ, подойдя на зов. Окинул взглядом руку лежащего на кушетке сержанта. Мда… Девочке можно только посочувствовать, вены нынче пошли не те. Глубокие, тонкие, иногда просто недосягаемые без знания анатомии. То ли дело в наше время, офицер медслужбы мысленно вздохнул. Были руки как руки, вены нормативные, на месте, хорошо видные, наполненные, упругие. Теперь же часто не отличить руку молодого парня от руки средних лет женщины, если попытаться быстро влить литр 'хартмана' . Ха… Ищи и коли, короче… А она какой взяла, кстати? Ого, зелёный. Смело для первого месяца, и даже очень. Ты бы ещё белый схватила…
– Так, бери синий, и… Вот сюда. И не гладь его, иди острее, вглубь.
– Я?
– Ты.
– И не розовый даже? – девушка в свежей необмятой форме очень старалась казаться на полгода опытнее, чем была. Хотя бы на полгода…
– Синий.
– Хорошо. Эй, ты с нами? Глаза не закатывай!
Сержант при этих словах скосил на девушку глаза и пробурчал.
– В третий раз – мороженое. В четвертый – танец. А если в пятый, то…
– То заткнись! А то я тебе вгоню этот литр прямо в…
– Стоп! – офицер негромко хлопнул в ладоши, – тишина в отделении.
В ответ – обиженное сопение, треск разорванной упаковки, щелчок затянутого жгута. Тишина. Oфицер прислушался, по ходу просматривая журнал приема. Слегка кивнул – все в порядке, страдания сержанта закончились, 'хартман' пошел. Он никогда не помогал в таких случаях – девчонки должны справляться сами. Сами. Иначе в реальном бою – не сумеют, не попадут. Потеряют, не дотащив, не протянув быстрые минуты до вертолета. Учись, соплячка, пока можешь. Если честно, ставить капельницу было совсем необязательно. Здоровый лоб, может пить сам. Но… Нужно учиться. А руки у него хреновые, снова вернулась мысль. Круглые, жирные. В бою такому лучше не становиться пациентом. Цинично подумалось, нехорошо. Я ко всем могу не успеть, а девочки… Не бросят, потеряют время, застынут неподвижно под огнем, и… Он дёрнул уголком рта, отгоняя видение. Нет. Пусть учатся. До конца дня поставим ещё штук пять, да хоть бы и здоровым, а потом пусть друг на друге тренируются. Сидя, лёжа, одной рукой, в полумраке, с фонарем и в темноте на ощупь. Стоя, лёжа, с колена, раненому, себе. Капельницы, уколы, перевязки, жгуты и шины. И главное – учиться решать, кто первый, кто подождёт, кто последний. А кто – безнадёжен и кому нужно только одно – вернуться. Быть похороненным в родной земле, среди своих. Право на это есть у всех, оно вечно, неоспоримо и незыблемо. На этом держится армия. Живым или мертвым, целым или по частям – ты вернёшься. Тебя не оставят. Он вдавил клавишу.
– 'Малое колесо' ''Большому' . Прием.
– Четкий, 'малое' .
– Время?
– Икс плюс четыре. Прием.
– Понял. Отбой.
Офицер мельком взглянул на часы – до прибытия вертолета девятнадцать минут. Легонько встряхнулся, разгоняя кровь и мышцы, отпил несколько глотков подсоленной воды из фляги. Автоматически взвесил ее в ладони, оценив остаток. Да, сейчас учения, вода досягаема, но… Так и сваливаются великовозрастные оболтусы с обезвоживанием, думая, что канистры с водой всегда будут рядом. Вот как этот. Сержант. Хороший пример подал своему отделению – выпив половину фляги, вторую вылил себе на голову. А после – четыре часа марша, пришлось пить воду из фляг ребят. Когда его притащили, ещё хорохорился – я, дескать, не крысил и почти не обделил парней. Идиот. Итог – небоеспособен. Командовать – не способен. На базе пойдет под суд с формулировкой – намеренное и демонстративное нарушение инструкции на марше. Офицер откинул брезентовый полог и вышел наружу, под палящее послеполуденное солнце. Его жаркие лучи больно кололи глаза даже через густо затонированные 'оверглассы' . Время? Пятнадцать минут. Он запомнил эти цифры на серо блеснувшем дисплее часов – 2.36pm. В этот момент и послышался тонкий нарастающий свист, ввинчивающийся в уши…
* * *
В тишине квартиры негромко звякнуло, он вздрогнул и посмотрел на телефон. На часы, стоящие в нише серванта. Почти час ночи. Нет. Только не сейчас, прошу. Не надо. Телефон издал отрывистую короткую трель, замолк. Он не сводит с него глаз, в них – страх. На мгновение захотелось снять трубку и положить ее рядом. До утра. Или… Пусть это будет ошибка, кто-то промахнулся, накручивая диск в темноте. Не та цифра, бывает. Верно? Тихо как… Он облегчённо вздохнул. Кто-то ошибся или что-то замкнуло в проводах и контактах. Телефон пронзительно зазвенел, в ночной тишине это прозвучало оглушительно, сердце ёкнуло и дало перебой, он стиснул зубы. Это не ошибка. В подтверждение раздался второй требовательный звонок, третий, четвертый. Ему казалось, каждый следующий громче и пронзительнее предыдущего, словно кто-то кричит, кричит, кричит. Зовет и в отчаянии не может дозваться. Ответить? Нет? Можно просто сидеть рядом и ждать, это не продлится долго. Надо просто потерпеть. Можно выйти из комнаты, плотно закрыть дверь и переждать снаружи. Можно. Ладонь вспотела, стук сердца гулко отдается в груди и голове, в кончиках пальцев. Он решился. Сидящий на полу шестнадцатилетний парень быстрым движением снял трубку, но к уху ее поднес очень медленно. Облизнул пересохшие губы. Тихо произнес.
– Не спишь…
– Не сплю. Какой уж тут сон… А ты?
– Шутишь?
– А что ты делаешь?
– Сижу. Думаю.
– О чем?
– Обо всем.
– Что же нам теперь делать?
– Я не знаю.
Он тихо прошептал ее имя, короткое имя, губы шевелились, произнося не предназначенное для чужих ушей. Она слушала, по ее щекам медленно катились слезы, она закусила губу, чтобы не заплакать в голос. Чтобы не разбудить родителей. Пятнадцатилетняя девочка.
– Хочешь, я сейчас приду? Или ты приходи… Ты помнишь дорогу? Ох, дура какая… Ты же меня проводил. Мысли путаются, извини.
Он криво улыбнулся, услышав этот наивный вопрос. Совсем ребенок… Помнит ли он…
– Я все помню, но… Нет. Не иди никуда, и мне не нужно сейчас приходить.
– Я одеваюсь!
В ее голосе прорезалось знакомое упрямство, она может просто повесить трубку. И через двадцать минут раздастся звонок уже в дверь. У нее есть и свой ключ. И что тогда? Она знает, что его матери нет дома и не будет ещё несколько дней. Он вспомнил, с каким облегчением это обнаружил. Встретиться с ней… Его передёрнуло, только не это. Что же делать, что?
– Прошу, не нужно. Не приходи сейчас. Не сходи с ума, я что-нибудь придумаю…
Он поморщился, понимая, как лживо и беспомощно звучат эти пустые слова. Что можно придумать, что? Ничего. Но надо взять в руки себя и успокоить ее. Немедленно.
– Дай время. До утра. Хорошо?
– Что будет утром?
– Врать? Или честно?
– Честно! Мы никогда не врали друг другу.
– Вот и я не стал тебе сегодня врать. Не буду и сейчас – я не знаю, что будет утром. Просто дай мне, себе, нам эти несколько часов. Прошу.
Он вслушался в ее дыхание. Она молчит. Если она сейчас скажет, что придет – так и будет. Он не сможет ей запретить. Не ему лишать ее права, которое сам же дал когда-то. Он принадлежит ей, как и она ему. Так было… Так есть? Так будет? Ну же, пойми! Останься дома! Ты же всегда читала меня с полуслова, верила, как я верил тебе и в тебя! Послышался вздох, тихий усталый голос. Взрослый голос.
– Хорошо. Как скажешь. Но знай…
– Что?
– Я тебя не оставлю. Мне все равно! Без меня ты пропадешь. Слышишь?
Что же ты творишь, девочка… Лучше бы ты сейчас грохнула трубкой и пошла своей дорогой, своим решением. Но как оттолкнуть ее, как швырнуть в лицо такой дар? Его голос.
– Слышу.
Что ещё можно сказать? Ничего.
В полумраке своей комнаты она молча положила трубку, очень медленно и аккуратно. Оглянулась на плотно закрытую дверь. Тихо, на цыпочках подошла к ней, осторожно приоткрыла, выглянула, прислушалась. Родители спят. Пятнадцатилетняя девочка. Она вернулась обратно, свернулась клубочком в углу небольшого дивана, глядя в окно поблескивающими в его свете глазами. Вот отерла их ладонью, тихонько всхлипнула, стараясь успокоиться. Природно смуглое лицо с темным весёлым румянцем, немного скуластое. Когда она улыбается, щеки становятся похожи на два спелых летних яблочка, а изумрудно-зеленые глаза задорно прищуриваются. Темно-каштановые гладкие волосы, короткая 'мальчишеская' прическа, челка на лбу. Девчонка красива, весела, улыбка не сходит с ее лица. Не сходила. До сегодняшнего дня. Сегодня ее счастливый незыблемый мир рухнул. Она смотрит в окно поблескивающими от слез глазами. Прижимает к себе старого потертого медвежонка – забавную игрушку, подарок на день рождения. Щека чувствует уютное тепло все еще густого меха. Потом было мнoго подарков. Но этот, самый первый. Память… Он дорог ей до сих пор. Девочка вспоминает. Весь прошедший день обжигающе четко стоит перед ее мысленным взором. Звуки, цвета, запахи, ощущения. Ощущение… С него все и началось.
– Что с тобой, тебе плохо? Ты меня слышишь?
– Ты меня слышишь?
Что это? Меня накрыло? Я ранен? Тьма перед глазами, дикая боль в голове, тошнота. В виски медленно ввинчиваются толстые сверла. Такое ощущение, что когда они пройдут тонкую кость, все закончится и наступит блаженный покой. Ну же! И почему так темно? И… Чей это голос? Здесь некому говорить на этом языке. Меня уже перевезли? Но я не лежу. Нет специфического запаха медпункта или госпиталя. И… Меня обнимают и только что поцеловали. В губы. Госсподи… Кто меня решил приводить в чувство таким экзотическим способом? На поцелуй я, разумеется, не ответил. Обнимающие меня руки замерли и медленно разомкнулись. Тот же голос снова спросил, уже очень тихо, почти шепотом. Я услышал свое имя. Вздрогнул. Так меня не называли уже очень, очень много лет. Некому так меня называть. Некому, кроме… Оглушительным ударом по глазам вернулось зрение, окружающий мир вспыхнул ослепительными красками. Ещё одна тошнотворная боль… Этого я не выдержал, меня согнуло пополам, колени подкосились. На землю с твердым стуком что-то упало, упущенное моими непослушными пальцами. Сквозь зажмурившиеся от беспощадного света веки я успел увидеть, что это… И успел увидеть, кто стоит передо мной. Подалась ко мне, схватила за руку, стараясь поддержать.
– Что с тобой? Ну не молчи! Тебе плохо? Ну что же такое… Идём, садись. Вот…
Девушка осторожно подвела меня к скамейке и усадила, не выпуская руки.
– Так лучше, вот, сиди. Дыши. Все хорошо, я тут. Ой, сейчас, подожди.
Мои глаза закрыты, но я слышу, как быстро простучали каблуки, на скамейку брякнулся черный 'дипломат' . Мой. Выпавший из моей руки возле моего дома. Минуту назад. И – тридцать пять лет назад, если принять, что… Что все это – не дикий сон, не морок агонизирующего сознания. Тонкий пронзительный свист, ввинтившийся в уши. Мина, пущенная с той стороны. Темнота. И поцелуй в губы. Я умер? Умираю? Вспомнился смотренный давным-давно фильм, я забыл его название. Умирающий солдат за короткие минуты агонии успел прожить целую жизнь. Я иду по его стопам? Мысли прервались, меня дёрнули за руку. Дайте уже умереть спокойно… И – хватит лазить по моим воспоминаниям! Не смейте играть этим, слышите, вы? Это не ваше, я не хочу смотреть 'фантазии на темы и по мотивам' ! Умираю? Хорошо! Пусть наступит тьма! И все! За руку дёрнули настойчивее. В ладонь сунулось что-то гладкое и прохладное. Пальцы невольно сжались. Кружка?
– Вот, я во двор забежала, набрала. Кружку у тети Светы попросила. Пей давай! Ну!
Смерть откладывалась. И пришлось снова открыть глаза. А я и не заметил, как она умчалась куда-то и снова вернулась. Быстрая какая… Всегда такой была. Пить? Хорошо, пьем. Прохладная вода немного успокоила боль и тошноту. И вкус… Я медленно отпил ещё несколько глотков. Из дворового крана набирала, в квартирах привкус иной. Девушка терпеливо ждёт, пока допью и открою глаза, она видит, что загадочный приступ проходит. Она ждёт. А я упорно зову ее 'девушкой' . Словно мы не знакомы, словно она случайно пробегала мимо, направляясь в шумящую поблизости, наискосок через дорогу школу. Словно она случайно заметила меня, уже падающего, и, разумеется, поспешила на помощь. И все. Сейчас я посижу, отойду. Поблагодарю. И мы разбежимся. Навсегда. Возможно, обменявшись именами и телефонами. Чтобы забыть их к концу дня. Словно мы не вместе уже несколько долгих и прекрасных лет, с шестого класса. И не было сначала наивной детской дружбы, а потом, когда мы перестали быть детьми… Не было… Не было… Не было… Перед мысленным взором помимо воли пронеслась череда картин. Это не 'девушка' сидит рядом, положив маленькую крепкую ладонь мне на плечо. Не 'девушка' . Это… Я произнес ее имя. Короткое, придуманное мной для нее. Хотел про себя. И не сумел. Она услышала. Подалась ближе, я почувствовал тепло ее дыхания.
– Ну что, ты уже как? Лучше?
Я медленно отпил еще, прислушался к ощущениям. Тяну время, пока есть предлог. Да, лучше. Глухая боль осталась, но виски больше не рвет, тошнота отступила. И я понял, что это было и почему. Что за сверла упорно пытались пробить тонкую кость висков. И когда пробили… Это был я сам. Мое сознание. Сознание пятидесятилетнего человека властно ворвалось сюда, в этот мир, в это тело. В меня. Который утром проснулся, встал, умылся, что-то наскоро сжевал, схватил 'дипломат' и выбежал сюда. Глазами ища ее, проходившую здесь каждое утро, чтобы уже вместе пойти дальше. Он улыбался, ждал ее улыбки, поцелуя в губы, быстро, украдкой. Он не ждал удара из ниоткуда, удара в спину. Он не ждал смерти. Я только что убил его. Внезапно, предательски. Я – вор и убийца. Я украл его тело, мир и любимую девушку. И что с того, что я не просил этого? Что я сам – жертва? Жертва… Да жив ли я вообще? Что со мной – там? Там, где несколько минут назад разорвалась мина. Жена… Дети… Дом, друзья, служба, увлечения… Новая череда картин туманной лентой пронеслась передо мной, словно… Они зовут, просят, умоляют – не уходи. Не бросай. Не забывай. Не сбегай! Я стиснул зубы, захотелось взвыть. Я откинулся на жёсткую ребристую спинку скамейки, нарочито шумно вздохнул. Теплые пальцы на плече слегка сжались и осторожно встряхнули. Молча. Почувствовал глухое раздражение, ну что ты никак не отстанешь… Дай посидеть спокойно хоть минуту! Стало противно. Она-то в чем виновата? Ее парню плохо, она рядом, волнуется и заботится, как умеет. Она же ничего не знает… Не знает, что того, кого она любит, кому принадлежит – его больше нет. Нет! Вместо него рядом с ней – чужой. Вор. Враг. Убийца. Но это же я сам, пусть и старше на тридцать пять лет. Я ее помню, я все помню. И мне не составит труда… Захотелось влепить самому себе пощечину. Не составит? Ну, давай… Покажи, как ты это сделаешь. Давай, поцелуй ее! Страшно? Не можешь? Как стена перед тобой? Вот и хорошо, совесть и честь ещё не потерял, херр офицер медслужбы одного далёкого жаркого государства. Последняя мысль остудила разбушевавшиеся эмоции. Хватит сидеть бессловесным пнем. Ситуацию я понял и оценил. Хорошо. А сейчас открывай глаза и успокой девочку, понял? Остальное, включая драматизм и рефлексии – потом. Впрочем, и не откладывая надолго. Нельзя. Вот просто – нельзя. Все. Пошел!
С ним что-то не так. Поняла, когда подбежала, обняла и быстро коснулась губ, пока никто не видит. Люблю так делать, и ему нравится. Людная улица, рядом школа? Пусть смотрят и завидуют, мы – счастливы, нам – классно. И что такого, мы вместе уже давно и не просто за руки держимся. Но сейчас… Я обняла, поцеловала. А он словно обмяк в моих объятиях, побелел страшно, губы холодные, мертвые. Испугался чего-то? Ему плохо? Портфель выпал, стукнувшись о тротуар, ноги подкосились. Я сама чуть в обморок не хлопнулась от страха, но успела подхватить, удержать. Его согнуло, словно сейчас вырвет. Что делать… Скамейка! Хватаю за руку и побыстрее усаживаю, боюсь не удержать, если и впрямь соберется падать. Уф, успела. Сиди, дыши, всё хорошо, я рядом. Бледный какой, глаза закрыты, дышит шумно… Заболел? Пощупала лоб – прохладный. Странно… Вчера всё хорошо было, никаких приступов. Да вообще никогда и никаких. Он совершенно здоров, я все про него знаю, мы четыре года вместе. И будем долго-долго. Так мы обещали друг другу. Так что не дури мне тут, понял? И глаза не закатывай! Я сейчас…
– Тёть Свет! Тетя Света, вы дома?
– Ты? Что случилось? Вся взъерошенная… Бежала откуда-то?
– Кружку дайте, я верну!
Я тут давно как дома, всех знаю и все меня знают. Пожилая соседка только покачала головой, но щербатую жёлтую кружку вынесла. Спасибо, я быстро! Во дворе есть кран, струя холодной воды ударила в дно, обрызгав и меня. Ничего, весна! Выбегаю обратно на улицу, вдруг испугалась, что его уже нет на скамейке. Или упал, или… Вот он, сидит. Сунула ему кружку, пей давай! Вот и хорошо, потихоньку. Вижу, порозовел, приоткрыл глаза. Я спросила раз, другой. Молчит. Нет, что-то не так. Не знаю я таких приступов. Да, не врач, куда мне… Но у него дома огромная библиотека и полно медицинских книг, сосед-студент оставил им при переезде. Я их листала, читала, было интересно. И картинки такие… Всякие. Ну, не о том речь. Нахваталась разного, и теперь кое в чем немного разбираюсь. И теперь мне страшно. Он не болен. Это что-то другое. Интуиция так говорит, я знаю его как облупленного, как и он меня. Ничего не скроешь. И сейчас я вижу, чувствую – беда. Не знаю, какая. Но – узнаю. Как только он придет в себя. Моя ладонь на его плече, таком знакомом, родном. И, как губы несколько минут назад – оно… Оно… Было родным, а стало… Чужим. Мертвым. Раньше, стоило прикоснуться – словно искра проскакивала. Сейчас – пусто. Тихо. Нет ответа. Под моими пальцами – просто плечо. Просто какого-то парня. Незнакомого. Чужого. Бред какой… Вот он, рядом. Ну же, допивай свою воду и открой уже глаза, и скажи что-нибудь, я сейчас с ума сойду! Разве ты не видишь, не чувствуешь? Ну! Возвращайся, куда ты унесся? Возвращайся! Он тихо произнес мое имя. Одним глотком допил воду и открыл глаза.
Я открыл глаза, зная, что все, это точка невозврата. Больше отгородиться, опустив веки – не получится. Она ждёт. Боится. И – что-то уже почувствовала. Конечно, не то, что произошло, но… Беду. Медленно повернул к ней лицо. Боже, эти глаза… А что сейчас в моих? Лучше не думать. Постарался улыбнуться как можно беззаботнее. Отметил совершенно другой, непривычный, напрочь забытый резонанс лица. Ощущение ещё то, оказывается… Это я ещё ходить не пробовал, руками-ногами двигать. Первые короткие шаги в полубреду – не в счёт.
– Спасибо, я уже… Мне нормально уже…
Ох, и выговаривается все коряво, неудобно. Я вообще отвык говорить по-русски, если честно, а сейчас ещё и контролировать себя надо, чтобы ненароком не произнести что-то не то. И… Акцент-то хоть не появился? Вроде, нет. Продолжаем. Она громко перевела дух, услышав мои слова, и тоже попыталась улыбнуться. Только вот уголки губ подрагивают. Ох, только слез нам тут и не хватало сейчас… Легонько толкнул ее в плечо… Как током ударило. Обнять надо, успокоить… Хорошо, что улица и полно людей вокруг. Очень хорошо. Не пообнимаешь.
– Ну все, все… Я в порядке. Перестань, а?
– Что это было? – она шмыгнула носом и досадливо утерла его кулаком, – я чуть с ума не сошла, когда тебя увидела! Стоишь, и вдруг – раз, и…
Она присвистнула и показала рукой, куда и как я чуть было не сыграл. Носом в асфальт. Я пожал плечами.
– Не знаю, правда. Может, давление скакнуло или… Да какая уже разница? Было – и прошло.
Она вдруг попыталась улыбнуться, погрозила пальцем. Что это значит?
– Аа… Знаю! Ты просто боишься идти сегодня! Но все будет хорошо, я же тебе вчера все объяснила. Все помнишь?
Черт… Ничего я не помню и ничего не понимаю. Покосился на здание школы буквально в двух шагах от нас, наискосок через дорогу. Мне очень не хочется туда идти и тому явно есть причина именно сегодня. Не молчать.
– Слушай… Что-то мысли ещё путаются после этого всего. Что у нас сегодня в школе?
Она изумлённо воззрилась на меня и молча постучала согнутым пальцем по виску. Ясно. Глупый вопрос задал.
– Годовая по алгебре, тютя! Вспомнил? Ну ты даёшь… Если бы не то, что сама сейчас видела…
Сердце упало. Точно. Вот теперь вспомнил. Стиснул зубы. Вчера она весь день просидела со мной, стараясь объяснить то, что ей всегда казалось простым и понятным, а мне – китайской грамотой. И я получил твердую тройку. После всех усилий, ее и моих. Что будет сегодня? Я кивнул как можно невозмутимее, подтянув к себе 'дипломат' .
– Вспомнил. Подожди секунду…
Щелкнули замки, мгновение поколебавшись, я поднял крышку. Хочу посмотреть, какого класса учебники. Я уже понял, но лучше проверить. Да, оно. В школу мне идти нельзя. Завалю все, что можно и не можно. Я не помню ни-че-го. Абсолютно. Так, а что у нас сегодня за уроки? Дневник. Открываю, не сразу нахожу нужный разворот. Она все это видит, молча наблюдая. И я чувствую – вернувшееся было спокойствие быстро тает, ей снова страшно. И мне очень не по себе… С дурнотным головокружением смотрю на страницы… Мой почерк… Названия предметов, домашние задания… Я словно смотрю в открытую могилу. Это – вещи мертвеца. А я – мародёр, копающийся в них. С усилием заставляю себя смотреть и читать, касаться шероховатых страниц. Да уж… Две алгебры. Физика. Литература. Английский. Уголок рта дернулся в усмешке. Если дотяну до него, реабилитируюсь за все предыдущие. Серьезно? Нет, милый. Ты в языке дуб дубом здесь, забыл? По спине пробежал озноб. О чем я думаю? Я что, собираюсь тут жить? Заменить? Кого? Себя. Думаю, как освоиться? Тихий шепот. Мое имя.
– Пожалуйста… Что с тобой? Скажи… Я же вижу. Все вижу. Что-то не так. Что случилось? Ну не молчи! Может, к врачу надо? Поехали в больницу. Или поликлинику…
Ее голос надломился, она привалилась ко мне, плечи затряслись. Безотчетным движением обнял ее и прижал к себе, ладонь на мокрой горячей щеке. Люди вокруг? Плевать. Что сказать ей… Как… Что делать? Что? И нет ответа. И прежде, чем разум остановил меня… Он хотел произнести – нет! Стой, молчи! Не успел. А и успел бы – я решаю.
– Я все тебе расскажу, родная. Ничего не бойся. Хорошо? Да, кое-что случилось, что тебе нужно знать.
Она рывком подняла ко мне заплаканное лицо.
– Скажи! Сейчас! Это касается меня, нас обоих? Да?
– Да. Но это совсем не то, о чем ты могла бы подумать.
– Но ты же не хочешь сказать, что…
Она не договорила и только выжидательно на меня посмотрела. Я невольно улыбнулся, ну, конечно… Ох, ребенок ты, ребенок… Что ещё может произойти, кроме этого…
– Нет, солнце, так не расстаются и не заявляют, что нашел другую. Вот ты бы устроила мне для этого сцену с падением в обморок? И даже научилась бы бледнеть, прикинь? И все это ради банального – знаешь, я тебя не люблю, а люблю Васю из параллельного.
При всем драматизме она не сумела сдержать облегчённого вздоха и попыталась улыбнуться в ответ, даже фыркнула.
– Скажешь тоже… Я его терпеть не могу, козла. Но что тогда? Что-то с мамой? С ней все в порядке? Ты чего-то очень боишься… Или связался с кем-то и денег требуют? Ну, бандиты. Ты рассказывал, брат твой когда-то…
Ох, мама… Как хорошо, что тебя сейчас здесь нет. И не будет ещё два дня, я вспомнил твою командировку. За это время я что-нибудь придумаю. А что придумаю? Ответ – понятия не имею. Даже ту старую историю вспомнила… Милая моя… Если бы… Такие вещи решаются, и, как правило, очень просто.
– С ней все в порядке, дело в другом. И какие деньги, какие бандиты, ты что… Я все тебе расскажу, даю слово. Я когда-нибудь нарушал обещание?
Она мотнула головой.
– Нет. Когда расскажешь?
И снова разум не успел вмешаться. Я иду напролом, до конца, не оставляя выбора. Себе. Ей. Пока снова не зазвучало тихое вкрадчивое… Про возможности, вторые шансы и красивую гладкую девчонку в моем полном распоряжении.
– Сегодня. Это будет очень серьезный разговор. Тут ему не место, на улице, на скамейке.
– После школы?
– Да, сразу после школы – ко мне.
– Да. А сейчас… Идём?
Не идти? В этих простых и очень логичных словах снова послышался голос вкрадчивого искушения. Не иди. Тебе плохо, останься. Вызови участкового. Возьми справку. Матери нет дома. Будет время в тишине и покое все обдумать и взвесить. Составить план. Это будет очень хороший план. Все – в твоих руках. Она – поможет тебе, пусть и втёмную. Ты сможешь ее использовать. Шепот набирает силу и убеждение, из рукава вытащен неотразимый козырь – ты же любил ее, вы столько были вместе! Помнишь, чем и как всё кончилось? Вот, ты можешь все переиграть. Все вернуть. Ну же! И это не обман, ведь это ты сам. Бери, что дали. Это судьба, ваша судьба. Ты вернулся домой. Я посмотрел в глаза. В темно-зеленые глаза, не спускающие с меня взгляда. В них все – страх, беспокойство, ожидание. Любовь. Губы чуть приоткрыты и подрагивают, хочет что-то сказать? Или борется с вновь подступающими слезами… Сегодня она плачет в первый раз за четыре года. Из-за меня. Я прислушался к шуму улицы, не хочу оглядываться. Вот проехал троллейбус, дробно прошедшись колесами по старинной неровной брусчатке. Такой знакомый и домашний звук, я вырос с ним вместе. Разнобой голосов возле школы, скоро прозвенит звонок. В густых кронах деревьев весело перекликаются птицы. Я поднял голову, поймал лицом луч солнца, пробившийся через переплетения листьев и ветвей. Я дома? Правда?
– Саш… Идём? Сейчас звонок будет. Или домой? Я скажу, что ты заболел. И…
